Мануил II (1391–1425) и турки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мануил II (1391–1425) и турки

В одном из своих посланий Мануил II писал: «Когда я вышел из ребяческих лет и не достиг еще возраста мужа, меня в то время окружала жизнь, исполненная треволнения и смуты; но по многим признакам она позволяла предвидеть, что наше будущее заставит смотреть на прошедшее как на время ясного спокойствия»[794]. Эти предчувствия не обманули Мануила.

Мы уже знаем, в каком безотрадно унизительном положении находилась Византия, или, лучше сказать, Константинополь, в последние годы правления Иоанна V. В момент смерти последнего Мануил находился при дворе султана Баязида. Когда весть о смерти отца дошла до него, ему удалось убежать от султана и достичь Константинополя, где он и был коронован императором. По сведениям византийского источника, Баязид, боясь популярности Мануила, раскаивался в том, что не умертвил последнего во время его пребывания при своем дворе. Отправленный в Константинополь к Мануилу посол Баязида, как рассказывает тот же византийский историк (Дука), передал новому императору от лица султана такие слова: «Если ты хочешь исполнять мои приказания, затвори ворота города и царствуй внутри него; все же, что лежит вне города, принадлежит мне»[795]. Действительно, с этих пор Константинополь находился как бы в состоянии осады. Единственным облегчением для столицы было неудовлетворительное состояние морского дела у турок, которые из-за этого, несмотря на то что владели обоими берегами Дарданелл, пока не были в состоянии совершенно отрезать Византию от сообщения через этот пролив с внешним миром. Особенно страшным был для христианского Востока момент, когда Баязид, созвав хитростью в одно место представителей фамилии Палеологов во главе с Мануилом и славянских князей, имел, по-видимому, намерение сразу покончить с ними, чтобы, по собственным словам султана, «после очищения страны от терниев, под которыми он подразумевал нас (т. е. христиан; об этом пишет Мануил), его сыновья могли плясать в земле христиан, не боясь окровянить своих ног»[796]. Однако представители правящих фамилий были пощажены, и суровый гнев султана поразил лишь многих знатных лиц из их свиты.

В 1392 году Баязид организовал морскую экспедицию против Синопа в Черном море. Однако во главе турецкого флота султан поставил императора Мануила. Поэтому-то венецианцы считали, что экспедиция направлена не против Синопа, а против венецианских колоний, расположенных южнее Дарданелл, в Архипелаге. Венецианцы думали также, что это не турецкая экспедиция, а замаскированная греческая экспедиция, поддержанная турецкими войсками. Современный исследователь замечает, что восточный вопрос в конце XIV века мог быть разрешен образованием греко-турецкой империи[797]. Этот интересный эпизод, известный по архивам Венеции, не имел существенных последствий. Вскоре Византия и Баязид разошлись, и Мануил обратился к Западу, забытому на некоторое время.

Под влиянием обстоятельств Мануил начал дружественные переговоры с Венецией. Баязид старался отрезать Константинополь от стран, где он запасался продовольствием. В столице начался голод. По словам византийского хрониста, народ вынужден был разбирать свои жилища, чтобы собрать дров, необходимых для выпечки хлеба[798]. По просьбе византийских посланников Венеция отправила немного зерна в Константинополь[799].

Крестовый поход Сигизмунда Венгерского и сражение при Никополе

Успехи турок на Балканском полуострове между тем снова ставили на очередь вопрос о прямой опасности с их стороны для Заладной Европы. Покорение Болгарии и почти полное подчинение Сербии привели турок к границам Мадьярского (Венгерского) королевства. Король последнего Сигизмунд, чувствуя полное бессилие и невозможность справиться личными силами с надвигавшейся турецкой угрозой, обратился за помощью к европейским государям. С наибольшим энтузиазмом отозвалась на призыв Франция, король которой, уступая голосу народа, отправил к Сигизмунду, правда, небольшой отряд. Во главе его стоял герцог Бургундский. Польша, Англия, Германия и некоторые другие более мелкие государства также прислали незначительные отряды. К кампании присоединилась и Венеция. Как раз перед крестовым походом Сигизмунда Мануил, судя по всему, образовал союз с генуэзцами Эгейских островов, в частности с Лесбосом и Хиосом, а также с рыцарями-госпитальерами (иоаннитами) Родоса, иными словами – с христианскими аванпостами в Эгейском море[800]. Что касается отношения Мануила к крестовому походу Сигизмунда, то, вероятно, он обязался принять участие в издержках на предполагаемую экспедицию.

Крестоносное предприятие окончилось полной неудачей. В 1396 г. в сражении под Никополем (на правом берегу нижнего Дуная) крестоносцы были наголову разбиты турками и должны были вернуться по домам. Спасшийся с трудом Сигизмунд на небольшом судне через устье Дуная и Черное море достиг Константинополя, откуда кружным путем через Архипелаг и Адриатическое море вернулся в Венгрию[801]. Участник Никопольской битвы, попавший в плен к туркам и пробывший некоторое время в Галлиполи, баварский солдат Шильтбергер, описывает как очевидец проезд Сигизмунда через Дарданеллы, чему турки воспрепятствовать не смогли. По его свидетельству, турки, узнав о проезде короля, выставили на берегу всех своих христианских пленных и с насмешкой кричали Сигизмунду, чтобы он сошел с корабля и освободил свой народ[802].

После поражения западных крестоносцев под Никополем победитель Баязид, чтобы поскорее покончить с Константинополем, решил разорить те немногие области, которые почти номинально принадлежали империи и откуда осажденная столица могла получать помощь. Он без труда опустошил подчинившуюся ему Фессалию и, согласно турецким источникам, на короткое время даже захватил Афины[803]. Его лучшие военачальники подвергли страшному разгрому Морею (Пелопоннес), где с титулом деспота правил в то время брат Мануила.

Между тем в самой столице росло народное недовольство; утомленное и изнуренное население роптало, обвиняя в своих бедах и несчастьях Мануила, и стало обращать свои взоры на его племянника Иоанна, свергнувшего в 1390 г. на несколько месяцев престарелого отца Мануила Иоанна V.

Экспедиция маршала Бусико

Мануил, понимая, что одними собственными силами ему с турками не справиться, решил обратиться за помощью к наиболее влиятельным представителям Западной Европы и русскому великому князю Василию I Димитриевичу. Папа, Венеция, Франция, Англия и, может быть, Арагон сочувственно отнеслись к призыву Мануила. Особенно лестным показалось его обращение французскому королю, так как, по словам современной западной хроники, «случилось впервые, чтобы древние государи всего мира взывали к помощи Франции из столь отдаленной страны»[804]. Однако, в результате обращение Мануила к Западной Европе дало ему некоторую и, надо прибавить, недостаточную сумму денег и надежду получить от Франции помощь людьми.

Просьба Мануила о помощи, отправленная к великому князю Московскому и встреченная в Москве сочувственно, была подкреплена просьбой о том же от имени Константинопольского патриарха. По-видимому, при московском дворе вопроса об отправке войска не поднималось; дело шло лишь о даянии, по словам русской летописи, «милостыни в такой нужде и беде сущиим, во осаде седящим от турков»[805]. Собранные деньги были отправлены в Константинополь, где и приняты были с великой благодарностью.

Но получаемые денежные вспомоществования не могли принести Мануилу существенной пользы.

Однако французский король Карл VI сдержал свое обещание и послал на помощь Константинополю отряд из 1200 человек, во главе которого поставил маршала Бусико (Boucicaut). Бусико представлял собой одну из любопытнейших личностей Франции в конце XIV и начале XV веков. Человек необыкновенной храбрости и решительности, он всю свою жизнь провел в далеких путешествиях и опасных предприятиях. Еще молодым человеком он отправляется на Восток в Константинополь, объезжает Палестину, достигает Синая и в течение нескольких месяцев находится в плену в Египте. По возвращении во Францию, услышав призыв к крестовому походу от венгерского короля Сигизмунда, Бусико спешит к нему, с беззаветной храбростью бьется в несчастном сражении при Никополе и попадает в плен к Баязиду. Избегнув почти что чудом смерти и будучи выкуплен, Бусико возвращается во Францию, чтобы в следующем году со всей готовностью и энергией стать во главе отряда, отправляемого Карлом VI на Восток.

В состав отряда Бусико вошли представители наиболее выдающихся фамилий французского рыцарства. Бусико шел морем. Будучи предупрежден о приближении его судов к Дарданеллам, Баязид сделал попытку не пропустить маршала через пролив. Однако последнему с большими опасностями удалось пробиться через Дарданеллы, занятые турецкими судами, и достичь Константинополя, где флот Бусико был встречен с радостью. Бусико и Мануил сделали целый ряд опустошительных набегов по азиатскому побережью Мраморного моря и Босфора, откуда выходили даже в Черное море. Но эти удачи не меняли сути дела: избавить Константинополь от опасности падения они не могли. В таких обстоятельствах Бусико, видя критическое положение Мануила и его столицы как со стороны финансов, так и со стороны продовольствия, решил возвратиться во Францию, но лишь после того, как убедил императора лично вместе с ним отправиться на Запад, чтобы этим произвести там более сильное впечатление и побудить западноевропейских государей к более решительным шагам. Такие скромные экспедиции, какой была экспедиция Бусико, очевидно не могли помочь отчаянному положению Византии.

Путешествие Мануила II по Западной Европе

Когда поездка Мануила на запад была решена, его племянник Иоанн согласился во время отсутствия императора взять на себя управление государством. В конце 1399 г. Мануил и Бусико в сопровождении свиты и духовных и светских лиц покинули столицу, направляясь морем в Венецию[806].

Положение Республики св. Марка в вопросе об оказании помощи Византии было довольно затруднительно. Крупные торговые интересы на Востоке заставляли Венецию смотреть на новую появившуюся там силу турок не только с точки зрения христианского государства, но и с точки зрения своих коммерческих выгод. Поэтому иногда она даже заключала договоры с Баязидом. Уже одно это не позволяло Венеции выступить прямо и открыто на защиту падавшей Византийской империи. Кроме того, торговое соперничество с Генуей на том же Востоке и отношение Венеции к другим итальянским государствам также отвлекали ее силы от интересов Мануила. Однако как Венеция, так и другие итальянские города, которые посетил Мануил, встретили его с почетом и чувством живейшего участия. Виделся ли император с папой – точно не известно. Во всяком случае, когда Мануил покидал Италию, ободренный обещаниями Венеции, миланского герцога, буллами папы и планируя посещение наиболее крупных центров Западной Европы, Парижа и Лондона, он еще верил в важность и спасительность своей далекой поездки.

Император приезжал во Францию в трудное и интересное время: это была эпоха Столетней войны, т. е. борьбы ее с Англией. Существовавшее во время приезда Мануила перемирие между обеими странами могло быть в любой момент нарушено. Внутри Франции шла ожесточенная полемика и настоящая борьба между авиньонским папой и Парижским университетом, приведшая к умалению папской власти в стране и признанию единственного авторитета в церковных делах за королем. Наконец, сам король Карл VI был подвержен частым припадкам сумасшествия.

В Париже Мануилу была приготовлена торжественная встреча и богато убранное помещение в замке Лувр. Присутствовавший при въезде в Париж императора один француз описывает его внешность: будучи среднего роста и крепкого телосложения, с длинной, уже сильно поседевшей бородой, Мануил имел черты лица, внушавшие уважение, и представлял собой человека, достойного, по мнению французов, быть императором[807].

Более чем четырехмесячное пребывание Мануила в Париже дало скромные результаты: король и королевский совет вынесли решение помочь ему отрядом в 1200 человек, во главе которого должен быть поставлен маршал Бусико. Удовлетворившись этим обещанием, император отправился в Лондон, где также с великим почетом был встречен и получил немало обещаний, в которых, впрочем, ему скоро пришлось разочароваться. В одном своем письме из Лондона Мануил сообщал, что «король дает нам помощь воинами, стрелками, деньгами и кораблями, которые доставят войско, куда нам будет нужно»[808]. Однако в действительности этого не случилось. Мануил, получив много подарков, знаков внимания и почета, но не добившись обещанной военной помощи, после двухмесячного пребывания в Лондоне вернулся в Париж. Один английский историк XV века Адам Уск по этому поводу писал: «Я подумал: насколько больно, что этот великий и далекий восточный христианский государь, побуждаемый насилием неверных, вынужден был посетить далекие западные острова, прося против них помощи. О, Боже! Что с тобой, римская прежняя слава? Великие деяния твоей империи теперь разбиты; о тебе справедливо можно будет сказать изречение Иеремии: «Великий между народами князь над областями сделался данником» (Плач Иерем. 1:1). Кто когда-либо мог подумать, что ты, который, восседая обычно на престоле величия, управлял всем миром, дойдешь до такого унижения, что не будешь в состоянии оказать никакой помощи христианской вере!»[809].

Вторичное пребывание Мануила в Париже продолжалось около двух лет. Сведений об этом пребывании императора в Париже дошло немного. Очевидно, французы к нему присмотрелись, привыкли, и современные хронисты, отметившие немало подробностей за время первого пребывания Мануила в Париже, очень немного говорят о втором периоде его пребывания во Франции. То немногое, что мы имеем по этому вопросу, известно нам из его писем. Те из них, которые относятся к первому периоду его вторичного пребывания, отличаются бодрым настроением; но мало-помалу это настроение императора изменялось, так как он понимал, что на серьезную помощь ему рассчитывать было нельзя ни со стороны Англии, ни со стороны Франции. От этого второго периода у нас нет и императорских писем.

Но до нас дошли зато некоторые любопытные известия о том, чему посвящал иногда свои парижские досуги император. В прекрасно убранном замке Лувра, где жил Мануил, среди прочих украшений обратила на себя внимание императора роскошная ткань, род гобелена, с изображением на ней весны. В одну из свободных минут император сделал изящное, написанное в несколько шутливом тоне, дошедшее до нас описание этого изображения весны на «королевском тканом занавесе». Это сочинение Мануила сохранилось[810].

Битва при Ангоре и ее значение для Византии

Между тем безрезультатному пребыванию Мануила в Париже не было видно конца. В это время событие, случившееся в Малой Азии, заставило императора быстро покинуть Францию и возвратиться в Константинополь. В июле 1402 г. разыгралась знаменитая Ангорская битва, в которой Тимур (Тамерлан) разбил страшного для Византии Баязида и этим самым освободил Константинополь от опасности. Известие об этом столь важном для Мануила событии дошло до Парижа лишь через два с половиной месяца. Император быстро собрался в обратный путь и прибыл в столицу через Геную и Венецию через три с половиной года отсутствия. Славянский город на Адриатике Рагуза (Дубровник), надеясь, что император на пути домой в нем остановится, тщательно готовился к возможной встрече. Однако же Мануил проехал без остановки[811]. На память о своем пребывании во Франции Мануил пожертвовал монастырю Сен-Дени около Парижа рукопись Дионисия Ареопагита с миниатюрами, среди которых изображение императора, его супруги и трех сыновей. В настоящее время эта рукопись хранится в Лувре. Изображение Мануила получает еще больший интерес потому, что турки находили в его чертах сходство с Мухаммедом, основателем ислама, и дивились этому. А Баязид, по словам византийского историка Франдзи, говорил о Мануиле: «Всякий, кто не знает, что он царь, сказал бы по одному виду, что он царь»[812].

Безрезультатность поездки Мануила в Западную Европу для насущных нужд данного момента очевидна; последнее обстоятельство отразилось и в трудах историков и хронистов того времени, которые поняли и отметили этот печальный результат на страницах своих летописей[813]. Но это путешествие сохраняет глубокий интерес, если на него мы взглянем с точки зрения ознакомления Западной Европы с состоянием Византийской империи в период ее падения. Во всяком случае этот эпизод может быть отнесен к истории культурного общения Запада с Востоком в конце XIV и начале XV веков, т. е. в эпоху Возрождения.

Вышеупомянутая Ангорская битва имела важное значение для последних времен византийского государства. К концу XIV века распавшаяся монгольская держава вновь объединилась под властью Тимура, или Тамерлана (Тимур-Ленка, что в переводе означает «Железный Хромец»). Тимур предпринял ряд отдаленных опустошительных походов в Южную Россию, Северную Индию, Месопотамию, Персию и Сирию. Походы его сопровождались ужасными жестокостями; десятки тысяч людей были убиты; города разрушались; поля истреблялись. Византийский историк Дука пишет: «Когда монголы Тимура выходили из одного города, чтобы идти в другой, они оставляли его настолько покинутым и пустынным, что не было совсем слышно ни лая собаки, ни крика домашней птицы, ни плача ребенка»[814].

Вступив после сирийского похода в пределы Малой Азии, Тимур столкнулся с османскими турками. Султан Баязид поспешил из Европы в Малую Азию навстречу Тимуру, и при городе Ангоре (Анкире) в 1402 г. произошла кровопролитная битва, окончившаяся полным поражением турок. Сам Баязид попал в плен к Тимуру; в плену он вскоре и умер. После Ангорской битвы Тимур не остался в Малой Азии. Удалившись оттуда, он предпринял поход против Китая, на пути куда и умер. После его смерти вся огромная монгольская держава распалась и потеряла свое значение. Турки были настолько ослаблены поражением при Ангоре, что в течение некоторого времени не могли предпринять решительных шагов против Константинополя и этим продлили еще на пятьдесят лет существование умиравшей империи.

Несмотря на незначительный успех, Мануил не отказался от своих планов и после возвращения из Западной Европы продолжал искать на Западе помощь против турок. Мы располагаем двумя весьма интересными письмами, адресованными Мануилом королям Арагона Мартину V (1395–1410) и Фердинанду I (1412–1416). В первом письме, переданном при посредничестве знаменитого византийского гуманиста Мануила Хрисолора, находящегося тогда в Италии, Мануил информировал Мартина, что по его просьбе отправил ему несколько ценных реликвий. Мануил просил также Мартина доставить в Константинополь деньги, собранные в Испании для поддержки империи[815]. Миссия Хрисолора ни к какому результату не привела. Позже, во время путешествия в Морею, Мануил написал из Фессалоники новое письмо, адресованное на этот раз Фердинанду I. Из письма известно, что Фердинанд обещал деспоту Морей Феодору, сыну Мануила, прибыть в Морею с многочисленной армией для того, чтобы помочь христианам вообще и Мануилу в частности. Мануил выражал надежду на встречу с Фердинандом в Морее[816], однако Фердинанд никогда не прибыл.

Положение на Пелопоннесе

В последнее пятидесятилетие существования остатков Византийской империи Пелопоннес несколько неожиданно привлек внимание центральной власти. Так как к этому времени владения империи сводились лишь к Константинополю, соседней с ним частью Фракии, одному или двум островам в Архипелаге, городу Фессалонике (Солуни) и Пелопоннесу, то отсюда ясно, что после Константинополя Пелопоннес являлся наиболее важною частью греческих владений. Современники XV века открыли, что это была исконная, чисто греческая область, где они чувствовали себя именно греками-эллинами, а не ромеями, что именно там могли образоваться некоторые средства для продолжения борьбы против османских успехов. В то время как Северная Греция уже сделалась добычей турок и был недалек уже момент, когда под турецкое иго должны были подпасть и остальные области древней Греции, на Пелопоннесе создался центр греческого национального сознания, эллинского патриотизма, задавшегося несбыточной для исторических условий мечтой возродить государство и противопоставить его могуществу империи османов.

После Четвертого крестового похода Пелопоннес (или Морея) перешли во владение латинян. В начале правления восстановителя Византийской империи Михаила VIII Палеолога ахайский князь Вильгельм Виллардуэн за свое освобождение из греческого плена уступил императору три крепости: Монемвасию, Майну и недавно построенную Мис тру. С этого времени греческая власть на Пелопоннесе медленно, но постоянно расширялась за счет латинских владений. Поэтому в середине XIV века образовавшаяся там византийская провинция получила уже настолько важное значение, что была преобразована в отдельный деспотат и сделалась уделом второго сына константинопольского императора, ставшего как бы наместником последнего на Пелопоннесе. В конце XIV века Пелопоннес подвергся страшному разгрому со стороны турок. Отчаявшись собственными силами защитить страну, морейский деспот предложил даже уступить свои владения рыцарям ордена госпитальеров, или иоаннитов, занимавшим в то время остров Родос, и только вспыхнувшее по этому поводу народное восстание в Мистре, столице деспотата, не позволило ему выполнить этот план. Ослабление османских турок после Ангорской битвы дало возможность Пелопоннесу несколько отдохнуть и вселило надежду на лучшее будущее[817].

Главный город Морейского деспотата – Мистра, средневековая Спарта, резиденция деспота, в XIV и начале XV веков являлся политическим и духовным центром возрождавшегося эллинства. Там находились гробницы морейских деспотов, там умер в глубокой старости и был погребен Иоанн Кантакузин. В то время как население области, по свидетельству современника той эпохи Мазариса, заставляло последнего бояться превратиться в варвара[818], при дворе самого деспота, в его замке Мистре, образовался культурный очаг, около которого группировались образованные греки, ученые, софисты, придворные. Есть сведения, что в XIV веке в Спарте существовала школа переписчиков древних рукописей. Грегоровиус справедливо сравнивает двор Мистры с некоторыми итальянскими княжескими дворами эпохи Возрождения[819]. При дворе морейского деспота во времена Мануила творил знаменитый византийский ученый гуманист, философ Гемист Плифон.

В 1415 году Мануил лично посетил Пелопоннес, где деспотом был тогда второй его сын Феодор. Первой мерой императора для защиты полуострова от будущих нападений была постройка им стены с многочисленными башнями на Коринфском перешейке. Стена была возведена на месте укреплений V в. до н. э., которые пелопоннесцы возвели при приближении Ксеркса. Эта стена была восстановлена в III в.

н. э. императором Валерианом, который укреплял Грецию от возможных набегов готов. Наконец, эти укрепления были реконструированы при Юстиниане Великом, когда Греции угрожали гунны и славяне[820]. В связи же с турецкой опасностью предшественник деспота Феодора поселил в пустынных местностях Пелопоннеса многочисленные колонии албанцев. За это ему воздает хвалу Мануил II в своей дошедшей до нас надгробной речи в память умершего деспота[821].

Проекты реформ Гемиста Плифона

Относительно пелопоннесских дел до нас дошли два интересных современных источника совершенно разного характера. С одной стороны, это византийский ученый и гуманист Гемист Плифон, филэллин, увлеченный всецело идеей о том, что пелопоннесское население представляет собою наиболее чистый и древний тип эллинской нации, что именно из Пелопоннеса «вышли самые знатные и знаменитые роды эллинов», совершившие «величайшие и славнейшие деяния»[822]. С другой стороны, это – Мазарис, автор «Путешествия Мазариса в ад», сочинения, являющегося, по словам К. Крумбахера (сказанным, возможно, не без преувеличения), «худшим из до сих пор известных подражаний Лукиану»[823]. По своему содержанию это своего рода памфлет, в котором автор в язвительных тонах описывает нравы Пелопоннеса-Мореи, производя последнее название в форме Моры (Мсора) от греческого слова pcopia[824]. В противоположность Плифону Мазарис различает в населении Пелопоннеса семь национальностей: греков (у Мазариса лакедемоняне и пелопоннесцы), итальянцев (то есть остатков латинских завоевателей), славян, иллирийцев (то есть албанцев), египтян (то есть цыган) и иудеев[825]. Эти сведения Мазариса соответствуют исторической действительности. Хотя оба названных писателя, как ученый-утопист Плифон, так и сатирик Мазарис, требуют к себе осторожного, критического отношения, тем не менее оба они дают богатый и интересный культурный материал для истории Пелопоннеса первой половины XV века.

Ко времени Мануила II относятся два любопытных проекта Гемиста Плифона о необходимости политической и социальной реформы для Пелопоннеса. Один проект был адресован на имя императора, второй – на имя морейского деспота Феодора. На эти планы эллинского мечтателя, совершенно оторванные от действительности и уже по одному этому не могшие войти в жизнь, впервые обратил внимание известный Фалльмерайер во втором томе своей «Истории полуострова Морей»[826].

Проект Плифона имеет в виду возрождение Пелопоннеса и для этой цели намечает план коренного изменения в системе администрации, в организации общественных классов и земельном вопросе[827]. В представлении Плифона, население должно делиться на три класса: 1) земледельцы (пахари, землекопы, например, для виноградников, пастухи); 2) те, кто доставляет средства для земледелия (быков, виноградные лозы, домашний скот)[828], и 3) те, кто охраняет безопасность и порядок, т. е. войско, власти и государственные чиновники; во главе же всех должен стоять государь (басилевс). Являясь противником наемного войска, Плифон стоит за образование туземного войска; причем для того, чтобы войско действительно могло уделять все внимание отправлению своих прямых обязанностей, Плифон делит население на две категории: на плательщиков налогов и на несущих военную службу; солдаты налоговому обложению не подлежат. Часть же податного населения, освобожденного от военной службы, называется у Плифона илотами. Частная земельная собственность отменяется; «вся земля, как это следует по природе, объявляется общим достоянием для всего населения; всякому желающему позволяется сажать и строить дом, где он хочет, и пахать такое количество земли, какое он хочет и может»[829]. Таковы главнейшие положения доклада Плифона. Его проект, носящий на себе следы влияния идей Платона, которым так сильно увлекался византийский гуманист, навсегда останется интересным культурным памятником византийского Возрождения эпохи Палеологов. Некоторые ученые отмечают в схеме Плифона аналогичные черты с некоторыми местами «Общественного договора» Руссо и с идеями сенсимонизма[830].

Итак, накануне, можно сказать, окончательной катастрофы Плифон предложил Мануилу II программу реформ для возрожденной Эллады. «В то время как Константинополь, – пишет французский византинист Ш. Диль, – падает и рушится, греческое государство делает попытки родиться в Морее. И сколь бы напрасными ни казались эти стремления, сколь бы бесплодными ни могли представляться эти желания, тем не менее это возрождение сознания эллинизма, это понимание и неясная подготовка лучшего будущего являются одним из самых любопытных и самых замечательных явлений византийской истории»[831].

Осада Константинополя в 1422 г.

До начала двадцатых годов XV века отношения Мануила и преемника Баязида Мехмеда I, одного из благородных представителей османского государства, отличались, несмотря на некоторые ошибочные шаги императора, доверием и миролюбием. Султан даже однажды проезжал, с ведома императора, через предместье Константинополя, где был встречен Мануилом. Оба государя, оставаясь каждый на приготовленной для него галере, вели с них между собой дружескую беседу и переехали таким образом через пролив на азиатский берег, где султан расположился в палатках; император же со своего корабля не сходил; во время обеда оба монарха посылали друг другу для пробы наиболее изысканные блюда[832]. Однако при преемнике Мехмеда Мураде II обстоятельства изменились.

Престарелый Мануил в последние годы своей жизни удалился от ведения государственных дел, поручив последние сыну Иоанну, который не обладал ни опытом, ни выдержкой, ни благородством отца. Иоанн настоял на поддержке одного из турецких претендентов на трон султана; попытка восстания не удалась; после чего разгневанный Мурад II решил осадить Константинополь, чтобы одним ударом покончить с этим давно желанным городом.

Но силы османов, не успевшие вполне восстановиться после Ангорского поражения и ослабляемые некоторыми внутренними осложнениями, были к нанесению этого удара еще недостаточно готовы. В 1422 г. турки осадили Константинополь. В византийской литературе существует специальное сочинение об этой осаде, принадлежащее перу современника события Иоанна Канана и озаглавленное «Рассказ о константинопольской войне 6930 г. (=1422 г.), когда Амурат-бей напал на город с сильным войском и чуть было не овладел им, если бы Пречистая Матерь Божия его не сохранила»[833]. Большое мусульманское войско, снабженное разнообразными военными машинами, попыталось штурмом взять город. Однако приступ был отбит героическими усилиями столичного населения; осложнения же внутри османского государства заставили турок окончательно прекратить осаду. Избавление столицы от опасности, как всегда, было связано в народном представлении с покровительством Божией Матери, постоянной защитницы Константинополя. Между тем турецкие войска действовали не только под стенами столицы, а, сделав неудачную попытку овладеть Солунью, направились на юг, в Грецию, где, разрушив на Коринфском перешейке построенную Мануилом стену, произвели опустошительный набег на Морею[834]. Соимператор Мануила Иоанн VIII провел около года в Венеции, Милане и Венгрии в поисках какой-либо помощи. По заключенному с турками миру император обязывался и впредь платить султану определенную дань и отдавал ему некоторые города во Фракии. Окрестная территория Константинополя стала еще меньше.

После этого в течение еще около тридцати лет столица влачила жалкое существование в тягостном ожидании неминуемой гибели.

В 1425 г., как известно, престарелого, разбитого параличом, Мануила не стало. С чувством глубокой печали огромная толпа населения столицы проводила в могилу умершего императора. Такого стечения народа, по словам источника, не было еще никогда ни при одном погребении его предшественников[835]. «Это чувство, – пишет исследователь деятельности Мануила II (Berger de Xivrey), – покажется искренним тому, кто вспомнит о всех испытаниях, которые этот государь делил со своим народом, о всех его стараниях помочь последнему и о глубокой симпатии мыслей и чувств, которые он всегда сохранял к своему народу»[836].

Центральным событием времени Мануила является разыгравшаяся в глубине Малой Азии Ангорская битва, отдалившая на пятьдесят лет падение Константинополя. Но и это кратковременное отдаление османской опасности было достигнуто не силами византийского государя, а благодаря случайно создавшейся на Востоке монгольской мощи. Главное средство, на которое рассчитывал Мануил, а именно поднятие Западной Европы на крестоносный подвиг, не могло дать желаемых результатов. Осада же и штурм Константинополя турками в 1422 г. были прологом к осаде и штурму 1453 г. Но при оценке турецко-византийских отношений во время Мануила нельзя упускать из виду того личного влияния, которое император имел на турецких султанов и которое не раз отдаляло возможную грозу от гибнувшего государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.