Древнекитайский менталитет

Древнекитайский менталитет

Здесь речь пойдет о специфике мышления и менталитете, выработанных за тысячелетие развития китайской цивилизации, которые впоследствии легли в основу всей культуры огромной страны и близких к ней соседей (не считая северных кочевников). Прежде всего стоит сказать о практицизме мышления. Китайская мысль, всегда отличавшаяся практицизмом и прагматизмом, умозрительными теориями не блистала и разрабатывала их, во всяком случае до даосов, исключительно в случае необходимости (имеются в виду идеологемы о мандате Неба и Яо, Шуне и Юе, а также системы инь-ян и у-син). И хотя эти теории сыграли в истории китайской цивилизации огромную роль, практически заменив все то, что в других великих цивилизациях предлагала развитая религиозная система, древнекитайская мысль выдвинула на передний план практичные нормы морали.

Речь идет о нормах, которые укрепляли социальные связи между людьми (культ предков, идея сыновней почтительности-сяо и все связанное с этим) и во всеуслышание декларировали, что главная задача государства — обеспечение блага народа. Она была сформулирована еще до Конфуция, воспета и укреплена Конфуцием и его последователями и со временем стала общепризнанной нормой, первой среди прочих (наряду с культом предков и сяо). Укрепление морального стандарта, опиравшееся на авторитет древних, перед мудростью которых преклонялись все, вело к формированию в стране исключительной в своем роде социальной дисциплины. Все знали, кому, что и как нужно делать, и очень мало кто позволял себе игнорировать эти жесткие нормы. Пьянство, сквернословие, воровство, хулиганство и прочие отклонения были, видимо, крайне редким исключением из нормы, хотя иногда все же встречались, о чем свидетельствуют упоминания в некоторых текстах о «разбойниках». Впрочем, мы не знаем, кого считали разбойниками. Очень может быть, что это были люди, которых можно было обвинить в каких-либо нечаянных или вызванных исключительными обстоятельствами нарушениях, а вовсе не в систематическом отклонении от нормы.

Начиная с глубокой древности и несмотря на постоянно ведшиеся войны и жестокие реформы в стиле Шан Яна, в древнекитайском обществе пользовалась большой популярностью идея социальной гармонии, суть которой сводилась к максимально возможной социальной справедливости. Все знали свое место и отдавали свои силы на то, чтобы выполнить задачи, возложенные на них жизнью. Даже в периоды суровых реформ люди скрепя сердце меняли привычные установки и образ жизни (как то было, в частности, в царстве Цинь при Шан Яне). На новых местах и в новых условиях они делали свое дело, по возможности сохраняя традиции и следуя им, не забывая о приоритете моральных заповедей. И только будучи поставлены в невыносимые условия существования, они могли взбунтоваться. Но что характерно: в древнекитайских текстах нет об этом ни слова. В трактате «Мэн-цзы» есть жалоба лишь на то, что люди не вступились за своих чиновников. Но этот эпизод, вполне возможно, был нарочито вставлен в текст, чтобы доказать правителю, что с людьми следует обращаться хорошо, тогда и они отплатят тебе добром.

Социальная гармония, которая обычно нарушалась крайне редко^[301], была теснейшим образом связана с идеей постоянного самоусовершенствования, со стремлением преодолеть свои недостатки, обрести необходимые достоинства, достигнуть цели. Цели, как правило, были умеренными, не подстегивались ни жадностью, ни страстью к стяжательству, ни удовлетворением неуемных желаний. Придерживаться умеренности, золотой середины, уметь обуздать себя и всегда подчиняться общепринятой норме — это был главный принцип жизни для всех. Разумеется, это не мешало удачливому и особенно умному подниматься вверх по общественной лестнице. Но по этой лестнице обычно шли достойные, а отбор лучших всегда (со времен Яо, Шуня и Юя и обстоятельных рекомендаций Шэнь Бу-хая) был одной из важнейших задач правительства. Именно это привело к формированию системы государственных экзаменов, с помощью которой пополнялись ряды правящей элиты.

Система отбора лучших, функционировавшая с древности и широко распространившаяся в период Чжаньго, когда аристократы были оттеснены на задний план меритократией в лице слоя ши, сыграла важную роль в истории Китая. Она способствовала сохранению империи на протяжении тысячелетий и умению ее даже в критические моменты вражеских завоеваний приспособиться к резко изменившимся обстоятельствам, найти в себе силы преодолеть бедствия и вновь вступить в полосу успеха и расцвета.

Стоит особо подчеркнуть, что отбор лучших основывался на верности выработанным в древности генеральным принципам. Иногда это может показаться догматизмом, элементарной консервативной стабильностью (которая высоко ценилась в старом Китае) и даже стагнацией, особенно при сопоставлении с динамикой эволюции Запада. Однако для внимательного специалиста очевидно, что гигантская страна всегда, пусть не сразу, порой чересчур медленно, но одерживала верх над всеми неблагоприятными для нее обстоятельствами и случайностями. И этот результат во многом был обусловлен спецификой отбора лучших в ряды правящей элиты. Эти лучшие были воспитаны на пиетете по отношению к древности и потому европейскому уму могли казаться не только догматиками и консерваторами, но и просто не видящими меняющейся перспективы и едва ли не обреченными на политические неудачи. На деле же они оказывались очень способными все видеть, понимать и, главное, уметь извлекать должные уроки, делать разумные выводы и даже при необходимости менять то, что свято сохранялось на словах.

Вообще идея строгого соответствия апробированному эталону — это порождение древнекитайской ментальности. Не нужно спешить, метаться, что-то лихорадочно менять в веками устоявшихся нормах и структурных принципах существования даже в том случае, когда внешняя обстановка и внутренняя жизнь страны кардинально меняются, да еще столь быстро, буквально на глазах поколения, как это происходит и сегодня. Не лучше ли, крепко подумав, сохранить все что можно (и что может еще содействовать достижению успеха) и тем самым, не торопясь, с умом реализовать свои потенции? Наглядный современный пример— бальзамированный Мао на площади Тяньань-мынь в Пекине. Казалось бы, все в стране изменилось вопреки его устремлениям за недолгие десятилетия после его смерти. Но он не просто лежит, а пользуется высоким уважением, едва ли не является объектом всеобщего поклонения. Почему? Да потому, что прошлое, умело и не слишком заметно повернутое в нужном направлении, как бы поддерживает своим авторитетом все то, что делается сегодня.

Апробированный эталон переосмысляется таким образом, что на передний план выходят не слова, а дела. Причем именно те дела, которые нужны сегодняшнему Китаю. Совсем не важно, что писал и к чему призывал Мао. Важно, что он многое сделал в свое время и еще важнее то, что, лежа в гробу на площади, он не только не мешает идти вперед, но даже становится фундаментом, на котором строится будущее страны. То будущее, которое едва ли не по всем параметрам противостоит его прижизненным словам и деяниям. Разумеется, это несколько противостоит понятию «апробированный эталон» в нашем привычном понимании. Но для китайского менталитета это именно апробированный немалым временем эталон.

И здесь мы снова сталкиваемся с уже не раз затронутым вопросом об искусстве древнекитайских мыслителей интерпретировать и переинтерпретировать прошлое. Прошлое, учили они, отнюдь не таково, каким может показаться на первый взгляд непредвзятому исследователю, копающемуся в древних текстах, пытающемуся расставить все по своим местам и делать свои выводы. Прошлое — это то, что по какой-либо причине вышло в памяти людей на первый план. Это то, что научило людей чему-то полезному и, главное, сумело сохраниться в веках, став частью национального характера, национальной идеи. И если ради этой великой цели, т. е. закрепления в умах поколений того важнейшего, что позволяет сохранить социальную гармонию, порядок, общепринятые нормы и т. п., нужно пересмотреть, подчас весьма радикально, реалии прошлого, это надо делать не колеблясь. Начало такой практике положили чжоусцы, завоевав Инь и выдвинув идею о небесном мандате династии Ся и т. п. И на протяжении тысячелетия эта практика переинтерпретации истории и фабрикации исторических фактов в прагматических целях стала общепринятой и, что важнее, общепризнанной, почти естественной и само собой разумеющейся нормой.

Для чего она нужна была, эта практика? Отнюдь не для того, чтобы сознательно извратить либо просто наплевать на реальную историю, на фиксированный в аутентичных текстах исторический процесс. Совсем напротив, необходимость переинтерпретации прошлого важна была для того, чтобы — как тому учил еще великий Конфуций — люди помнили о главном и впитывали лучшее, создавая на этой искусно выделанной базе ту систему норм и образа жизни, которая содействовала бы их же благу. Именно ради этого воспевался культ предков, создавались впечатляющие примеры почтительной сыновней любви сяо, культивировались многие другие нормы образцового поведения. Итог вполне очевиден: совсем неважно, что было и чего не было. Важно, чтобы в памяти поколений оставалось то, что нужно, причем в том преобразованном виде, в каком это полезно стране и ее населению сегодня.

С идеей культа апробированного эталона теснейшим образом связана родственная ей конфуцианская по происхождению идея постоянного самоусовершенствования. Поскольку эта воспетая веками норма пользуется всеобщим почитанием, одобрена правящей элитой и полезна всем, ей следует соответствовать. И уже с древности важным элементом китайского менталитета было стремление каждого к сознательному самоусовершенствованию. Кем бы ты ни был, чем бы ни занимался, каким бы потенциалом ни обладал, ты должен стремиться к усовершенствованию. Конечно, не всякому дано добиться многого. Но все могут стараться стать лучше. И если тебе самому это трудно, тебе помогут твои близкие.

Это — важный элемент уже не столько ментальностью, сколько социальных отношений, впрочем, очень тесно связанных с этой ментальностью. В Китае издревле крепкими были не только семьи, но и родственные связи, соединявшие эти семьи между собой и подчас превращавшие их в могущественные кланы. Семейно-клановые отношения — наряду с тенденцией к самоусовершенствованию и постоянным трудом — сыграли очень важную роль, например, в укреплении позиций многочисленных китайских колоний вне империи. Начавшие свое победоносное шествие сравнительно поздно, они быстро превратились в основную базу экономического развития многих стран. Рано это проявилось на Филиппинах, позже в Индонезии или в Малайе, еще позже в Америке. Но везде китайские колонии, знаменитые чайна-тауны, процветали и процветают, за что порой к ним неприязненно относится местное население.

Важным элементом национального менталитета и всей китайской цивилизации была умелая практика полезных заимствований, которая, правда, обычно прикрывалась рассуждениями о собственном превосходстве. Китай, великая и, главное, самодостаточная империя, не мог позволить себе открыто заимствовать что-то чужое и пользовался своего рода некоей завесой, утверждая, что заимствование — это некое усовершенствование уже познанного когда-то самими китайцами. Отсюда и практика весьма существенной переработки заимствований.

Любое заимствование, особенно в тех случаях, когда имелись в виду интеллектуальные контакты, было связано с переводом чужих идей на китайский язык, а точнее — на иероглифическую письменность. Такой перевод неизбежно сопровождался определенной ки-таизацией чужих идей, ибо каждый китайский знак имел массу смысловых оттенков. Все эти смысловые оттенки были хорошо известны каждому грамотному китайцу, да и многим из числа неграмотных. Поэтому перевод, например, буддийских сутр на китайский в первые века нашей эры в значительной мере способствовал китаизации буддизма, даже если принять во внимание, что стараниями переводчиков (это обычно были миссионеры-буддисты, прибывшие с Запада и не слишком хорошо знавшие китайский язык, и их помощники-китайцы, чаще всего из числа даосов) специально создавались тысячи новых знаков, которые заново вводились в китайскую письменность нередко только для того, чтобы избежать чересчур бросающейся в глаза китаизации (хотя чаще это делалось для того, чтобы выразить мысль, эквивалента которой в китайской лексике и письменности просто не было).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.