Мангазейские дела

Мангазейские дела

Теперь мы возвратимся в «златокипящую» Мангазею и Туруханск, откуда в 1626 году к новым восточным землицам пошло пятьсот служилых и промышленных людей.

Землепроходцам было приказано собирать сведения для составления первого чертежа Сибири. Впоследствии он был написан, но в скором времени исчез.

Есть все основания предполагать, что чертеж попал в руки любознательного Адама Олеария.

Иноземцы снова пытались прорваться с запада сквозь ворота Ледовитого океана. Вероятно, еще в Москве, на дворе у немчина Ивана Деваха-Белоборода, русские узнали о том, что голландцы хотят послать свои корабли к Югорскому Шару. И действительно, в 1625 году пустозерский самоедин Лева поспешил сообщить березовскому казаку Ваське Пустозерцу о появлении немецких людей в Карской губе. Они пытались войти в устье Мутной реки, разведывая ямальский волок, но повернули назад и ушли Большим морем обратно. Это был, как мы знаем, мореход Корнелий Босман, служивший в «Северной или Гренландской компании». Пролив Югорский Шар он еще кое-как прошел, но карские льды показались Босману непреодолимым препятствием.

Это была последняя прямая попытка голландцев пройти северо-восточным путем в страны Востока.

Но только ли эти цели преследовал Корнелий Босман?

В год его прихода на ямальском волоке, на берегах Мутной были расставлены караулы, и особый «досмотрщик» Федор Игнатьев зорко оглядывал подходы с моря к Мутной реке.

Года через два мангазейцы, тоболяки, енисейцы и березовцы снова ждали прихода каких-то немцев с Большого моря. Савва Фрянчуженин, все еще живший в Тобольске, еще мог надеяться на то, что фортуна будет благосклонна к заморским гостям. Ссыльные иноземцы в Сибири поговаривали, что Большим морем можно утечь из московского плена «в немцы».

Вскоре на всю Сибирь прошумела история в Мангазее, во многом загадочная и не разъясненная до нашего времени.

Началось с того, что первый воевода в Мангазее, Григорий Кокорев, бывший до того на воеводстве в Угличе и Муроме, презрел строгий запрет «морского ходу» в Мангазею. Он пытался тайно нанять мезенца Табанку Куяпина в проводники на Большое море. Табанка отказался, а про вербовку его Кокоревым поспешил рассказать попу Евстафию Арзамасу.

Григорий Кокорев не успокоился и нашел «воровского назывателя» Мотьку Кириллова, который из корысти прошел с воеводой на коче на другую сторону Мангазейского моря, но не сумел пробиться «к большой окиянской проливе». Одновременно Г. Кокорев самочинно и с неизвестной целью разведывал лично для себя прямой путь между Обью и Енисеем, которым шли удальцы, сведывавшие новые земли за Тунгуской.

Общественное мнение стало склоняться к тому, что Кокорев задумал пропустить в Сибирь немцев из-за моря, чтоб они завладели и Мангазеей и иными землями к востоку от нее.

Вскоре Мангазея сотрясалась от пушечной пальбы. Кокорев запер городские ворота и отказался впустить в крепость второго воеводу — Андрея Палицына. Посадские люди и верные Палицыну служилые остались с ним на посаде. Кокорев начал бить по посаду из крепостных пушек. Палицын объявил Кокорева изменником и ринулся на приступ. Кокоревцы «неумолчной пальбой» отбивали войско Палицына, подкрепленное к тому времени людьми из Туруханска. Лазутчики Андрея Палицына узнали невероятную новость: Кокорев, сидя в осаде, пировал со своими приближенными; один из них, мезенец Мотька, тот самый, который воровски указывал воеводе дорогу в Большое море, громогласно заявил за столом, что пирующих жалует «царь Григорий Иванович»!

Так в Сибири в какой-то мере повторились времена Гришки Отрепьева и Тушинского вора.

События в Мангазее во времени совпадали с нахождением в Сибири французского посла Шарля Талейрана, сосланного туда по приказу московского правительства.

Как бы то ни было, а Григория Кокорева увезли в Москву в кандалах.

Но сибирское самозванство не сразу улеглось и успокоилось. Однажды в Верхотурье сын боярский Никита Мотовилов к общему соблазну целовал руку тобольскому воеводе Федору Телятевскому, приветствуя его со вступлением на «сибирский царский престол».

Ни мангазейская смута, ни угрозы иноземцев со стороны Большого моря не могли остановить могучего движения русского народа.

Один за другим в Сибири вырастали остроги и зимовья.

Михайло Стадухин с Парфеном Ходыревым уже разгуливали по Лене, Иван Рябов с мангазейцем Степаном Корытовым шли по Алдану и другим «сторонним» рекам. Перфильев воздвигал острог на Ангаре, Федотовы-Гусельниковы брали в свои руки Нижнюю Тунгуску и Пясину. Основаны были Ленский острог и Жиганск. В 1633 году Иван Ребров, Иван Сергеев, Илья Перфильев подняли паруса на своих кочах и ринулись к устью Лены, по следу великих кочей, о которых они, возможно, прослышали во время своих первых ленских скитаний.

Из Жиганска они дошли до Ледовитого океана и, повернув к востоку, вскоре завидели острова, разбросанные в устье Яны.

Но этого было мало для Реброва, и он направил бег своего коча «морем вперед» — в еще не разведанные дали.

Вслед за Яной была открыта Индигирка с ее огромной дельтой, несущая свои быстрые воды в ледяное море.

На «Собачьей реке» Ребров прожил лет семь, построил на ее берегах два острога и бесстрашно перенес все лишения и тяготы «дальних служб».

Служилые люди не забывали «золотого царя» Алтын-хана, ездили в его владения и вскоре привезли оттуда сведения о далай-ламе. С Северо-Востока дошли рассказы о кочевых юкагирах, обитавших в полярных просторах к востоку от берегов Яны[148]