«Беспримерная гибель французских войск»: сражение при Березине

«Беспримерная гибель французских войск»: сражение при Березине

Еще в самом начале сражения под Красным, 3 (15) ноября, император Александр I издал высочайший благодарственный манифест к народу. Это событие, по сути, относится к тому времени, когда в войне с Наполеоном произошел кардинальный поворот. В документе четко чувствовалось победное настроение, царившее при императорском дворе:

«Всему свету известно, каким образом неприятель вступил в пределы Нашей Империи. Никакие приемлемые Нами меры к точному соблюдению мирных с ним постановлений, ниже прилагаемое во всякое время старание всевозможным образом избегать от кровопролитной и разорительной войны, не могли остановить его упорного и ничем непреклонного намерения… Убийства, пожары и опустошения следовали по стопам его. Разграбленные имущества, сожженные города и села, пылающая Москва, подорванный Кремль, поруганные храмы и алтари Господни, словом, все неслыханные доселе неистовства и лютости открыли напоследок то самое в делах, что в глубине мыслей его долгое время таилось…

Весь свет обратил глаза на страждующее Наше Отечество и с унылым духом чаял в заревах Москвы видеть последний день свободы своей и независимости. Но велик и силен Бог правды! не долго продолжалось торжество врага. Вскоре, стесненный со всех сторон храбрыми Нашими войсками и ополчениями, почувствовал он, что далеко дерзкие стопы свои простер, и что ни грозными силами своими, ни хитрыми соблазнами, ни ужасами злодейств, мужественных и верных Россиян устрашить и от погибели своей избавиться не может. После всех тщетных покушений, видя многочисленные войска свои повсюду побитые и сокрушенные, с малыми остатками оных ищет личного спасения своего в быстроте стоп своих: бежит от Москвы с таким уничижением и страхом, с каким тщеславием и гордостью приближался к ней. Бежит, оставляя пушки, бросая обозы, подрывая снаряды свои и предавая в жертву все то, что за скорыми пятами его последовать не успевает. Тысячи бегущих ежедневно валятся и погибают…

Храбрые войска Наши везде поражали и низлагали врага. Знаменитое дворянство не пощадило ничего к умножению Государственных сил. Почтенное купечество ознаменовало себя всякого рода пожертвованиями. Верные народ, мещанство и крестьяне, показали такие опыты верности и любви к Отечеству, какие одному только Русскому народу свойственны. Они, вступая охотно и добровольно в ополчения, в самом скором времени собранные, явили в себе мужество и крепость приученных к браням воинов… Многие селения скрывали в леса семейства и малолетних детей, а сами, вооружась и поклявшись перед Святым Евангелием не выдавать друг друга, с невероятным мужеством оборонялись и нападали на появляющегося неприятеля, так что многие тысячи оного истреблены и взяты в плен крестьянами и даже руками женщин, будучи жизнью своею обязаны человеколюбию тех, которых они приходили жечь и грабить. Толь великий дух и непоколебимая твердость всего народа приносят ему незабвенную славу, достойную сохраниться в памяти потомков».

Этот манифест свидетельствовал о том, что Российская империя вышла из некоторого оцепенения, в котором она пребывала. По сути, государство подводило итоги разорительной кампании Наполеона.

После Красного и Орши, кроме российской армии, у французов возникли и другие проблемы – на смену морозу пришла оттепель: «Внезапно наставшая оттепель дала нам понятие о пытке иного рода, – писал в мемуарах маркиз Пасторе, – снег, как шедший непрерывно с неба, так и покрывавший землю, превращался в воду; земля растворялась; густая грязь, размешанная шагами громадной толпы, в конце концов, сделала путь как бы совершенно непроходимым. Так погибло много лошадей, оставлено много повозок, брошено много орудий; все те, кто по благоразумию положил свои экипажи на полозья, потеряли сразу и то, что они везли, и то, на чем везли…»

Также отступающую армию продолжали преследовать казаки и партизаны. Один из офицеров Великой армии вспоминал по этому поводу: «Те казаки, над которыми при наступлении посмеивались наши солдаты, на которых когда-то, не считая их числа, весело ходили они в атаку, эти самые казаки теперь стали не только предметом уважения, но и предметом ужаса всей армии, и число их при содействии придорожных жителей значительно увеличилось. Почти все придорожные крестьяне в надежде на добычу вооружились пиками – этим национальным русским оружием – или же просто кольями с железными остриями на конце. Верхом на маленьких лошадках, в бараньих шубах и черных барашковых шапках, они следовали вдоль колонны и немедленно на нее бросались, как только замечали, что встреченная теснина задерживала войска, вызывая перед ней скопление и разрежая за ней колонну. В сущности, эти импровизированные, жаждавшие грабежа войска не представляли ничего опасного, так как малейшее сопротивление их останавливало и обращало в бегство, и целью их была не борьба, а только добыча этих странных трофеев. Но ужас, производимый их появлением, был таков, что при первом крике «Казаки!», перелетавшем из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротою молнии достигавшем ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь, есть ли в самом деле какая-либо опасность».

К этому, несмотря на оттепель, следует добавить и негативное влияние холода на армию Наполеона. Лейтенант Куанье писал: «Армия была деморализована; шли, точно пленники, без оружия, без ранцев. Не было ни дисциплины, ни человеческих чувств по отношению к другим. Каждый шел за свой собственный счет; чувство человечности угасло во всех; никто не протянул бы руки родному отцу, и это понятно. Кто нагнулся бы, чтобы подать помощь своему ближнему, сам не был бы в состоянии подняться. Надо было все идти прямо и делать при этом гримасы, чтобы не отморозить носа или ушей. Всякая чувствительность, все человеческое погасло в людях, никто не жаловался даже на невзгоды. Люди мертвыми падали на пути. Если случайно находили бивак, где отогревались какие-нибудь несчастные, то вновь прибывшие без жалости отбрасывали их в сторону и завладевали их огнем. А те ложились в снег…»

Об этом также упоминает в своих записках и офицер кисарирского полка Тирион: «Головы были плотно закутаны и обмотаны платками всех цветов, оставались отверстия только для глаз. Самым распространенным видом одежды было шерстяное одеяло с отверстием посредине для головы, падавшее складками и покрывавшее тело. Так одевались по преимуществу кавалеристы, так как каждый из них, теряя лошадь, сохранял попону; попоны были изорваны, грязны, перепачканы и прожжены – одним словом, омерзительны. Кроме того, так как люди уже три месяца не меняли одежды и белья, то их заедали вши».

Тирион писал, что солдаты вырезали куски мяса у еще движущихся лошадей и съедали его сырым, но лошади долго не падали: «Бедные животные, не подавали вида, что им больно, что ясно доказывает, что под влиянием страшного холода происходило полное онемение членов и полная нечувствительность тела. При других условиях вырезывание кусков мяса вызвало бы кровотечение, но при 28 градусах мороза этого не было; вытекавшая кровь мгновенно замерзала и этим останавливала кровотечение. Мы видели, как эти несчастные животные брели еще несколько дней с вырезанными из крупа громадными кусками мяса; только менялся цвет сгустков крови, делаясь желтым и обращаясь в гной».

Все это способствовало постепенному нарастанию недовольства в армии Наполеона. Французский эмигрант Кроссар, находясь в штабе Кутузова, вспоминал, что один из пленных офицеров прочитал четверостишие: «Среди шума и острот, подогретых вином, комиссар вдруг поднялся и сымпровизировал четверостишье, в котором сравнивал Милорадовича с его патроном Св. Михаилом. Он без колебания отдал преимущество первому: “Архангел, – сказал он, – ниспроверг духа тьмы; Михаил, ныне чествуемый, сделал гораздо больше для мира (pour le monde), повалив Бонапарта, это поганое животное (cet animal immonde)”… в этих скверных стихах выражалось мнение должностного лица, которое по своему положению хорошо было осведомлено о настроении умов в армии и на родине. Мне стало ясно, насколько привязанность солдат к Бонапарту была ослаблена всеми неудачами, как сильно была поколеблена его популярность…»

О подобных настроениях в армии Наполеона говорили многие. В частности, после того как Наполеон приказал сжечь фургоны с провиантом артиллеристов, чтобы они не выпрягали лошадей из пушек, Пион де Лош разговорился с одним из офицеров: «Однако, – сказал я ему, – император должен был бы запереть вас в вашем фургоне, чтобы вы погибли, как капитан на корабле, вместе с остовом фургона и вашим имуществом». «Лучше бы его самого туда запереть!» – таково было милое пожелание Его Величеству одного из его самых усердных слуг».

Наполеон пытался как-то поднять дух своего поредевшего войска и потому шел пешком, «одетый в бархатную шубу на меху и в такой же шапке, с длинной палкой в руках» во главе своей армии.

Но, как утверждал генерал Лабома, это не особенно помогало: «В тот день, когда мы прибыли в Дубровну, Наполеон, по своей всегдашней привычке, сделал большую часть пути пешком. В продолжение этого времени неприятель не появлялся, и он мог на свободе рассмотреть, в каком плачевном состоянии находилась его армия. Он должен был увидать, как неверны были рапорты многих начальников, которые, зная, как опасно говорить ему правду, из боязни навлечь на себя его немилость, скрывали от него истину. Тогда он вздумал произвести в армии тот же эффект, как когда-то манна в пустыне, и стал бранить офицеров и шутить с солдатами, желая возбудить страх в одних и внушить мужество другим. Но прошли времена энтузиазма, когда одно его слово могло совершить чудо; его деспотизм все уничтожил, и он сам придушил в нас все честные и великодушные идеи и тем самым лишил сам себя последнего ресурса, которым он мог бы еще наэлектризовать нас. Самым неприятным для Наполеона было, когда он увидал, что и в его гвардии такой же упадок духа».

В то время, когда Наполеон отступал со своей армией от Красного, на южном направлении к уездному городу Борисову подошла 3-я Западная армия адмирала П. Чичагова, которая 4 (16) ноября взяла Минск. Именно здесь Наполеон планировал переправиться через реку Березину. 7 (19) ноября Чичагов приказал генералу Ламберту занять Борисов силами авангарда. Планировалось также перерезать пути отступления Великой армии и установить связь с 1-м отдельным пехотным корпусом генерала Витгенштейна.

На следующий день авангард Ламберта (около 4 500 человек при 36 орудиях) подошел к местечку Жодино Борисовского уезда Минской губернии (20 километров к юго-западу от Борисова). Получив сведения, что укрепления в городе удерживают 1 500 вюртембержцев, а подход дивизии Домбровского и корпуса маршала Виктора только ожидается, он принял решение атаковать город. Однако вечером в город все-таки вошел Домбровский с 2 000 пехоты, 500 кавалеристами и 12 орудиями. После этого предмостное укрепление было усилено 6 батальонами и 4 орудиями. Главные силы оставались на левом берегу Березины (общая численность неприятельских войск достигла 4 000 человек).

Утром 9 (21) ноября российские войска, совершив ночной марш, внезапно атаковали город. Егерский полк, при поддержке батарейной и конной роты, атаковал центр. В результате боя редуты несколько раз переходили из рук в руки, и в конце концов вечером российские войска овладели ими. Это удалось только при помощи резерва. Ретраншемент остался в руках неприятеля, а часть его сил была отрезана от реки и укрылась в лесу севернее Борисова.

Подошедший к Борисову арьергард Домбровского атаковал правый фланг Ламберта, а подразделения, находившиеся в лесу, начали наступать слева. Удар был отбит с помощью гусар и драгун, противник был отброшен. После этого Ламберт разместил в левом редуте орудия и под прикрытием их огня атаковал предмостное укрепление. Опрокинутые на всех пунктах войска Домбровского поспешно отступили от города, преследуемые драгунами и гусарами. В ходе этого боя Ламберт был ранен пулей в ногу, но остался в строю.

Вечером к Борисову прибыл пехотный корпус генерала Лонжерона, а после полудня следующего дня – главные силы 3-й Западной армии (20 000 пехоты, 11 000 кавалерии, 178 орудий). В тот же день казаки окружили и взяли в плен польский отряд (300 человек).

По польским данным, Домбровский потерял у Борисова 1 850 человек убитыми и ранеными и 6 орудий. По данным журнала авангарда 3-й Западной армии, противник потерял 2 000 человек убитыми и 2 500 пленными (в том числе свыше 40 офицеров), а также 8 пушек и 2 знамени. При этом потери российских войск составили 1 500–2 000 пехотинцев. В официальном рапорте Чичагов указал, что его войска захватили 2 000 пленных, 7 орудий и одно знамя. Свои потери он оценил в 900 человек.

После взятия Борисова российскими войсками армия Наполеона оказалась в критической ситуации. В частности, с севера на нее надвигался Витгенштейн, с востока – главные силы Кутузова, а путь отступления был перерезан армией Чичагова, которая заняла оборонительную линию. Полковник Гриуа вспоминал: «Во время наших переходов от Толочина до Борисова к нам постоянно доходили самые зловещие слухи, которые оставляли мало надежды, что нам удастся ускользнуть: Минск со своими огромными складами провианта был в руках неприятеля; Борисов был взят, его мост разрушен, и русская армия занимала берега Березины; итак, приходилось приступом брать переправу через эту реку, мы сожгли последний понтон перед оставлением Орши! Какое ужасное будущее, и в три или четыре дня все должно было решиться! Я приписываю только ослаблению наших умственных способностей, вследствие продолжительных страданий, ту странность, что несчастья, которым мы подвергались и которые при всяких других обстоятельствах заняли бы всецело наши мысли, разбудили бы всю предусмотрительность, теперь далеко не производили такого действия на меня и на моих товарищей. Я чувствовал себя почти чуждым всему, что происходило, и неприятельские пушки, грохотавшие кругом нас, почти не выводили нас из апатии».

Итальянский офицер Ложье позже писал: «Известие о потере нами борисовского моста было настоящим громовым ударом, тем более, что Наполеон, считая утрату этого моста делом совершенно невероятным, приказал, уходя из Орши, сжечь две находившиеся там понтонные повозки, чтобы везших их лошадей назначить для перевозки артиллерии».

Когда Наполеон получил известие о потере Борисова, то приказал следовавшему в авангарде армейскому корпусу маршала Удино (около 10 000 человек) немедленно отбить город. На случай, если российские войска уничтожат мост через Березину, император приказал Удино отыскать другое место для переправы. Одновременно Виктор получил задачу блокировать действия Витгенштейна.

11 (23) ноября авангард 3-й Западной армии под командованием генерала Палена потерпел поражение под Лошницей и был опрокинут. Получив известие о приближении неприятеля, Чичагов отдал приказ отступить на правый берег и не смог организовать оборону. Неприятель попытался захватить мост через Березину, но был отброшен артиллерийским огнем и опрокинут штыковой атакой русского пехотного батальона, после чего ближайшая к правому берегу часть моста была сожжена. Только на рассвете следующего дня к силам Чичагова присоединились посланные на фуражировку конные отряды, а также егеря Палена.

В результате в Борисове неприятель захватил всех оставленных в нем раненых российской армии и больных, часть полковых обозов (в том числе личный фургон Чичагова и его канцелярию). Потеря города и отступление 3-й Западной армии на правый берег Березины значительно затруднили исполнение поставленных задач. Хотя при этом противник все-таки не сумел сохранить мост через Березину, но Наполеон предусмотрел подобное развитие событий. По его приказу Удино предпринял демонстрацию южнее от Борисова. Приняв эти действия за подготовку к переправе, Чичагов перебросил туда главные силы своей армии. Воспользовавшись этим, Наполеон начал организовывать переправу через реку Березину к северу от города.

Ложье писал о состоянии, в котором находилась армия Наполеона 23-го ноября (то есть накануне переправы): «Колонны главной армии двигаются с трудом. Вышли еще с рассвета и остановились уже темной ночью. Эти бесконечные переходы, медленные и скучные, раздражают и утомляют солдат; в конце концов они разбегаются, и ряды войск все более редеют. Многие сбиваются в дороги в мрачных огромных лесах и нередко, лишь проблуждавши целую ночь, находят наконец свой полк. Сигналы не давались больше ни к выступлению, ни к остановкам; заснув, рисковали пробудиться в неприятельских руках».

О спешке, в которой французский солдаты двигались к переправе, писал голландец К. Вагевир: «Мы спешили, как только было возможно, дойти до реки Березины, от которой мы были теперь удалены на расстояние часов четырех или пяти. Уже несколько дней мы были на большой дороге, где происходило непрерывное движение. Наперебой друг перед другом все стремились перейти реку, и каждый напрягал силы, чтобы дойти до нее, но многие падали от усталости или под тяжестью тащимой добычи и таким образом кончали смертью. Время от времени мы оборачивались фронтом назад, чтобы показать неприятелю, что мы еще живы. Но неприятель, тоже утомленный и, сверх того, уверенный в своей победе, отпускал нас с миром: мы не дошли еще до того места, на котором неприятель хотел нас видеть».

В это время на западном (правом) берегу напротив предполагаемой переправы король Неаполитанский Мюрат, маршал Удино и два инженерных генерала, Эбле и Шасслу, поспешно строили два моста у Студянки. Один предназначался для прохода людей, другой для артиллерии и повозок. По реке, ширина которой составляла около 100 метров, плыли льдины, мешавшие стоящим по плечи в воде французским понтонерам (по свидетельствам Марбо, все они потом погибли).

При возведении мостов через реку Наполеон уже не мог сохранить спокойствия. Бего указывал: «Наполеон уже не был тем великим императором, которого я видел в Тюильри; у него был усталый и беспокойный вид. Я его вижу, как сейчас, в его знаменитом сером сюртуке… Мой друг, капитан Рей, имел возможность вдоволь налюбоваться им. Он был, как и я, поражен беспокойством в его взоре. Слезая с лошади, император опирался на балки и доски, которые должны были служить для постройки моста. Он склонил голову, чтобы тотчас же поднять ее с озабоченным и нетерпеливым видом, и, обратившись к инженерному генералу Эбле, сказал ему: “Долго, генерал, очень долго!” – “Ваше Величество, изволите видеть, что мои люди стоят по горло в воде; их работе мешают льдины; у меня нет ни съестных припасов, ни водки, чтобы дать им согреться”. – “Довольно, довольно!” – возразил император и снова уставился в землю».

Работа по наведению мостов была действительно сложной. Ложье писал: «Саперы спускаются к реке, становятся на лед и погружаются по плечи в воду; льдины, гонимые по течению ветром, осаждают саперов со всех сторон, и им приходится отчаянно с ними бороться. Куски льда наваливаются один на другой, образуя на поверхности воды очень острые края… Таким образом все затрудняло работы. Несмотря на сильную стужу, Наполеон сам присутствовал на работах, делая при этом ряд распоряжений. Нельзя умолчать и о благородном самопожертвовании и преданности самих понтонеров; память о них никогда не померкнет, и всегда будут их вспоминать при рассказах о переходе через Березину».

Подобное писал и Марбо: «Эти отважные солдаты показали совершенно исключительную самоотверженность, которую не сумели в достаточной мере оценить. Они голые бросались в холодную воду Березины и работали в ней беспрерывно в течение 6–7 часов, причем не было ни капли водки, чтобы им дать, а вместо постели ночью им должно было служить поле, покрытое снегом. Поэтому с наступлением сильных холодов почти все они погибли».

Более точное представление о размерах реки Березины дают воспоминания командующего конно-егерским полком Жан-Батиста Марбо: «Река эта, которую некоторые воображают гигантских размеров, на самом деле не шире улицы Рояль в Париже перед морским министерством. Что касается ее глубины, то достаточно сказать, что за 72 часа перед тем 3 кавалерийских полка бригады Корбино перешли ее вброд без всяких приключений и переправились через нее вновь в тот день, о котором идёт речь. Их лошади шли все время по дну… Переход в этот момент представлял только легкие неудобства для кавалерии, повозок и артиллерии. Первое состояло в том, что кавалеристам и ездовым вода доходила до колен, что, тем не менее, было переносимо, потому что, к несчастью, не было холодно даже настолько, чтобы река замерзла; по ней плавали только редкие льдины…. Второе неудобство происходило опять от недостатка холода и состояло в том, что болотистый луг, окаймлявший противоположный берег, был до того вязок, что верховые лошади с трудом шли по нему, а повозки погружались до половины колес».

14 (26) ноября к первому мосту возле Студянки подошел Наполеон с гвардией и приказал немедленно начать переправу на западный берег. Сам он в это время руководил с восточного берега обороной. Бригада легкой кавалерии, переправившись вброд, отогнала казаков при помощи артиллерийских батарей, стрелявших по казакам с восточного берега. По плану первым должен был переправиться Удино, за ним Ней.

Офицер Бего, принадлежавший к корпусу Удино, вспоминал о том, в каком положении он застал остатки Великой армии возле Березинской переправы: «Действительно, нам больно было видеть остатки этой могучей армии, которая возвращалась из Москвы разгромленною и, так сказать, уничтоженною битвами, лишениями и морозом. Мы тоже страдали, без сомнения, но мы подошли к берегам Березины еще полными воодушевления и всегда готовыми сразиться; и в то время как мы были еще как следует организованы, наш лагерь окружили со всех сторон остатки всех полков Великой армии, терзаемых голодом, опустошенных морозом и болезнями; они просят облегчить их страдания и находят у нас лишь столько пищи, чтобы не умереть с голоду. Отныне мы начали понимать, в какой пропасти бедствий могли мы очутиться. До тех пор мы ни в чем не нуждались. У нас была теплая хорошая одежда и новая обувь. Наша дивизия нашла значительный обоз с амуницией, предназначавшейся для одного польского корпуса, которого уже не существовало более».

Во время переправы французские войска издалека обстреливал отряд генерала Чаплица (было использовано только 2 пушки). Ближе все подходы к мостам охранялись французами. После обеда был готов второй, более прочный мост (для артиллерии), стоявший в 180 метрах от первого. К этому моменту армия Наполеона находилась в плачевном состоянии: «Переход через Березину является одним из самых необычайных событий, о которых сохраняется память в истории. Армия, утомленная продолжительностью похода, обессилевшая от лишений и голода, измученная холодами, хотя и существовала еще физически, – морально была уже разбита. При всякой новой опасности каждый заботился только о личном самосохранении; узы дисциплины ослабели окончательно; порядка больше не существовало: чтобы добраться до моста, сильный опрокидывал слабого и шагал через его труп. Гурьбой бросались к переправе; поэтому, прежде чем войти на мост, приходилось карабкаться через груду тел и обломков; многих раненых, больных солдат, женщин, сопровождавших армию, валили на землю и топтали ногами; сотни людей были задавлены пушками. Толпа спешивших переправиться огромной массой покрывала обширное пространство, напоминая своими движениями морские волны. При малейшем колебании люди, недостаточно сильные, чтобы сопротивляться толчкам, падали на землю и раздавливались толпой».

Наполеон со старой гвардией перешел на западный берег только на следующий день. Затем начали переправляться дивизии корпуса Виктора, часть его сил прикрывала переправу на восточном берегу. К ночи стали прибывать отставшие отряды, толпы небоеспособных солдат, гражданские с обозами. Наполеон приказал пропускать воинские команды («боеспособные, идущие в строю»), повозки не пропускались (за исключением карет маршалов). В страхе перед казаками у переправы скопились тысячи женщин, детей, раненых и обмороженных. Все они ожидали разрешения проехать со своими повозками.

Сохранились воспоминания француза Гриуа, одного из участников тех событий, о том, как он пытался пробиться на мост сквозь эту толпу: «Крики несчастных, опрокинутых лошадьми, вызвали ужас. Он быстро распространился, достиг высшей точки, и с этой минуты замешательство стало ужасным. Каждый преувеличивал опасность и старался спастись силой. Прибегали даже к оружию, чтобы пробиться через эту толпу, которая могла только кричать и которая защищалась одними проклятьями. В этой ужасной борьбе каждый неверный шаг был смертным приговором: упавший уже не вставал. Я еще вижу, как бились несчастные, опрокинутые возле меня, их головы мелькали по временам среди толпы; их криков не слушали, они исчезали, и почва становилась выше от их трупов. Один из возвращавшихся кавалеристов проезжал рядом со мной. Я предложил ему несколько золотых, если он согласится вывести мою лошадь за повод из давки. «Мне достаточно спасать себя, а не браться за спасение других», – сказал он, даже не взглянув на меня, и продолжал путь, не обращая внимания на крики тех, кого давила его лошадь. Я понял тогда весь ужас своего положения, но не очень испугался, и хорошо, что я сохранил хладнокровие: я всецело положился на свою судьбу…»

Другой представитель наполеоновского офицерства, Фон Зукков, вспоминал: «Что может быть ужаснее того, что испытываешь, когда идешь по живым существам, которые цепляются за ваши ноги, останавливают вас и пытаются подняться. Я помню еще и теперь, что перечувствовал в этот день, наступив на женщину, которая была еще жива. Я чувствовал ее тело и в то же время слышал ее крики и хрипение: «Сжальтесь надо мной!» Она цеплялась за мои ноги, как вдруг новый напор толпы приподнял меня с земли, и я освободился от нее. С тех пор я не раз себя упрекал, что был причиной смерти одного из ближних… Подвинувшись еще на несколько шагов вперед, я вновь наступил на другое живое существо – лошадь. Несчастное животное, я и теперь вижу его!»

В целом переправа продолжалась в течение дня спокойно. Но на правом (западном) берегу начались первые бои. Здесь Удино и Ней оттеснили российского генерала Чаплица по направлению к Борисову. А на левом (восточном) берегу под Борисовым Витгенштейн удачно атаковал и принудил сдаться французскую дивизию генерала Партуно, оставленную маршалом Виктором как арьергард. При этом сдалось 1 900 солдат, была захвачена 1 пушка. В больших потерях некоторые офицеры французской армии винили лично Партуно. Марбо писал об этом: «Маршал [Виктор] в качестве своего арьергарда оставил пехотную дивизию генерала Партуно, которая, получив приказание выступить из города через 2 часа после ухода корпуса, должна была вслед за ним послать несколько маленьких отрядов, соединенных с главной частью цепью разведчиков и указывающих таким образом направление. Кроме этого, генерал должен был бы послать вплоть до Студянки адъютанта, обязанного узнать дорогу и затем вернуться прежде выступления дивизии. Но Партуно, пренебрегая всеми этими предосторожностями, ограничился тем, что выступил в предписанный час. Ему встретилось место, где дорога разветвлялась на две и он не знал ни той, ни другой. Но он не мог не знать (потому что он шел из Борисова), что Березина у него слева; из этого он мог заключить, что, для того чтобы попасть в Студянку, лежащую на этой реке, нужно идти по левой дороге. Он сделал как раз наоборот и, машинально следуя за несколькими вольтижерами, шедшими впереди него, пустился по правой дороге и попал в середину многочисленного русского войска Витгенштейна. Скоро окруженная со всех сторон дивизия Партуно должна была сложить оружие».

16 (28) ноября дивизия Дендельса из корпуса Виктора была возвращена на восточный берег для прикрытия переправы совместно с польской дивизией Жерара (численность – 6 000 солдат). Этим частям пришлось вступить в бой с войсками Витгенштейна. Российский генерал-лейтенант несколько раз теснил французского маршала, но тот упорно отбивал свои позиции. В критический момент Виктор приказал своей кавалерии остановить наступление Витгенштейна любой ценой. Выполнение этой задачи в мемуарах названо «атакой смерти». В ходе наступления немецкие кавалеристы прорвали каре егерей.

В этот же день Чичагов, осознав, что Наполеон обманул его и переправился через Березину, попытался атаковать переправившиеся силы французов, но безуспешно. В его распоряжении находилось 15 000 пехоты и 9 000 конницы. Чичагову противостоял корпус Удино численностью до 8 000 солдат. Вскоре ему в резерв было отправлено еще и 4 000 пехотинцев.

Лесистая местность не позволила российским войскам двигаться сомкнутыми колоннами. В такой ситуации они были вынуждены построиться в стрелковые цепи и вступить в перестрелку с противником. Некоторое время Удино удавалось сдерживать натиск, однако численное превосходство было очевидным. Корпус Удино нес тяжелые потери и отходил, сам маршал был ранен пулей в бок. Его сменил Ней, который перешел в контратаку и отбросил русскую пехоту, а польские войска генерала Зайончека едва не завладели батареей. Чичагов сумел отбить наступление, перебросив подкрепления. В решающий момент Ней приказал кирасирам генерала Думерка прямо через лес атаковать русские войска. Следом за кирасирами в атаку перешли польские уланы, которые довершили разгром егерей. В результате этой атаки русская пехота была полностью опрокинута, потеряв убитыми и ранеными около 2 000 человек. После этого сражение на правом берегу реки перешло в перестрелку, переправа осталась под контролем французов.

В результате на левом берегу, как и на правом, российские войска больше не предпринимали активных действий. С наступлением темноты французы продолжили переправу, однако оставшиеся на левом берегу нонкомбатанты по неизвестной причине не сдвинулись с места. Генерал Эбле специально посылал к ним офицеров, но попытки их вразумить не имели успеха.

Как утверждал Сегюр, через Березину успело переправиться до 60 тысяч человек. При этом большая часть из них – гражданские и небоеспособные остатки армии Наполеона. Ближе к вечеру на собравшуюся толпу этих небоеспособных солдат стали сыпаться ядра артиллерии Витгенштейна. Люди кинулись к мостам и один из них рухнул. В создавшемся беспорядке переправа застопорилась. Француженка Фюзи, которая в последний момент успела переправиться, описывала картину, которая предстала перед ее глазами с другого берега: «Когда мост сломался, мы услыхали невероятный крик, вырвавшийся из уст огромной толпы. Этот крик так и раздается у меня в ушах всякий раз, как я только о нем вспомню. Все несчастные, остававшиеся еще на том берегу реки, погибли под картечью русской армии. Тут только мы могли понять весь ужас этого бедствия! Лед не был достаточно крепок, ломался, и река поглощала мужчин, женщин, лошадей и повозки. Военные убивали всех, кто мешал их спасению. Огромная опасность не знает законов человечности, обыкновенно сокрушают все, чтобы сохранить только себя».

Врач Ларрей также вспоминал о тех событиях: «Всякая надежда на спасение в эту минуту пропала. Потеряв голову, под влиянием отчаяния большинство кинулось вниз на лед, рассчитывая перебраться по льду на другой берег, но благодаря сильному течению река у самого берега не замерзла. Несчастные бросились вплавь, некоторым удалось переплыть это пространство, а другие тонули или гибли, затертые льдинами. Самые благоразумные и смелые бегут назад и сами отдаются в руки врагам, спасаясь от тех ужасов, свидетелями которых они только что были».

Ночью этого же дня начали отступление части Виктора, которые сметали с оставшегося моста в реку повозки и людей. Утром 17 (29) ноября французский офицер Серюрье, выполняя приказ генерала Эбле, сжег мосты. Военные обозы и толпа небоеспособных солдат, не успев переправиться, остались на восточном берегу. Вагевир вспоминал, как на следующий день они оказались окруженными со всех сторон: «Лишь только наступил день, со всех сторон раздалось “ура”. Казаки и башкиры как бешеные носились кругом; они хотели показать нам этим, что они были победители. Так как мы знали, что мы военнопленные, то положили оружие и стояли в тоскливом ожидании, что с нами будет. Время от времени подъезжали к нам неприятельские офицеры, которые очень хорошо говорили по-французски и по-немецки. Они были большею частью очень дружелюбно настроены и утешали нас, говоря, что таков жребий войны, и советовали не терять бодрости. Но все эти прекрасные слова мало нам помогали. Нам слишком скоро дали почувствовать, что мы в плену и отданы на произвол врага».

По словам офицера армии Чичагова, историка А. Мартоса победителям возле переправы открылась следующая картина: «Ввечеру того дня равнина Веселовская, довольно пространная, представляла ужаснейшую, невыразимую картину: она была покрыта каретами, телегами, большею частью переломанными, наваленными одна на другую, устлана телами умерших женщин и детей, которые следовали за армией из Москвы, спасаясь от бедствий сего города или желая сопутствовать своим соотечественникам, которых смерть поражала различным образом. Участь сих несчастных, находящихся между двумя сражающимися армиями, была гибельная смерть; многие были растоптаны лошадьми, другие раздавлены тяжелыми повозками, иные поражены градом пуль и ядер, иные утоплены в реке при переправе с войсками или, ободранные солдатами, брошены нагие в снег, где холод скоро прекратил их мучения… По самому умеренному исчислению, потеря простирается до десяти тысяч человек…»

Главным результатом событий возле р. Березины было то, что Наполеон в тяжелой ситуации все-таки сумел переправить и сохранить боеспособные силы. Его потери Клаузевиц исчисляет в 21 000 человек. Потери небоеспособных остатков были им исчислены 10 тысячами отставших. Фельдмаршал Кутузов в своем донесении царю оценивает потери французов в 29 000 человек. Вместе с тем Шамбре говорит о 9 000 погибших солдат под ружьем (из них 4 000 гвардейцы) за три дня после переправы. Он же насчитывал у Наполеона 30 000 боеспособных солдат до Березины. Исходя из этого, можно сделать вывод, что всего выбыло из строя 21 000 французских солдат. Ударившие морозы ускорили разложение Великой армии.

Согласно надписи на стене галереи воинской славы Храма Христа Спасителя, потери российских войск составили около 4 000 солдат за дни боев во время переправы Наполеона. Если для корректного сравнения с французскими потерями добавить урон русского авангарда Ламберта при захвате Борисова, то эти потери следует оценить в 6 000 человек. Генерал Коленкур говорил о 1 500 пленных, взятых на правом берегу в боях с Чичаговым. Германский военный деятель и теоретик Шлиффен писал: «Березина накладывает на Московский поход печать ужаснейших Канн», имея в виду Каннское сражение, в ходе которого войсками Ганнибала была окружена и наголову разгромлена римская армия.

После Березинского сражения опять возник вопрос о том, кого считать виноватым в том, что был упущен очередной шанс уничтожить Наполеона. В большинстве обвиняли адмирала Чичагова. Его действия были высмеяны баснописцем Крыловым в басне «Щука и Кот» с намеком на неудачи адмирала на суше:

Зубастой Щуке в мысль пришло

За кошачье приняться ремесло…

Но только вздумала Кота она просить,

Чтоб взял ее с собой он на охоту,

Мышей в амбаре половить…

Натешился, наелся Кот,

И кумушку проведать он идет;

А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот, –

И крысы хвост у ней отъели.

Тут, видя, что куме совсем не в силу труд,

Кум замертво стащил ее обратно в пруд.

И дельно! Это, Щука, Тебе наука:

Вперед умнее быть

И за мышами не ходить.

Кутузов также в письме на имя царя Александра I изложил главные упущения полководца: «…граф Чичагов… сделал следующие ошибки:

1) Вместо того чтобы занять превыгодный правый берег Березины, переправил он часть своих войск на левый и расположил главную свою квартиру в гор. Борисове, лежащем в котле, со всех сторон горами окруженном. Неизбежное последствие сего должно быть и действительно было пожертвование многих храбрых воинов в. и. в. и потеря всего при главной квартире обоза, ибо авангард, под командою графа Палена, будучи встречен в 10 верстах от Борисова всею ретирующейся неприятельскою армиею, привел оную на плечах своих в Борисов в то время, когда в оном главнокомандующий спокойно обедал.

2) Высокий и узкий на сваях мост и плотина над речкой Зайкою, длиною до 300 сажен, не был истреблен, и неприятель им воспользовался, хотя войска адмирала Чичагова были на Березине 4 дня прежде неприятеля.

3) Неприятель строил мост, начал и продолжал свою переправу более суток, прежде нежели адмирал Чичагов о том узнал, хотя все ему наблюдаемое расстояние было не более 20 верст, а узнав о сей переправе, хотя подвинулся к месту оного, но, будучи встречен неприятельскими стрелками, не атаковал их большими массами, а довольствовался действием во весь день 16 ноября двумя пушками и стрелками, через что не только не удержал ретираду неприятеля, но еще и сам имел весьма чувствительный урон».

С такой оценкой не соглашался командир партизан Д. Давыдов, возлагая частичную вину и на самого Кутузова. Он выразил распространенный тогда в российской армии взгляд о военном мастерстве Наполеона: «Все в армии и в России порицали и порицают Чичагова, обвиняя его одного в чудесном спасении Наполеона. Он, бесспорно, сделал непростительную ошибку, двинувшись на Игумен; но здесь его оправдывает: во-первых, отчасти предписание Кутузова, указавшего на Игумен, как на пункт, чрез который Наполеон будто бы намеревался непременно следовать; во-вторых, если бы даже его армия не покидала позиции, на которой оставался Чаплиц, несоразмерность его сил относительно французов не позволяла ему решительно хотя несколько задержать превосходного во всех отношениях неприятеля, покровительствуемого огнем сильных батарей, устроенных на левом берегу реки; к тому же в состав армии Чичагова, ослабленной отделением наблюдательных отрядов по течению Березины, входили семь тысяч человек кавалерии, по свойству местности ему совершенно здесь бесполезной; в-третьих, если Чаплиц, не будучи в состоянии развернуть всех своих сил, не мог извлечь пользы из своей артиллерии, то тем более армия Чичагова не могла, при этих местных условиях, помышлять о серьезном сопротивлении Наполеону, одно имя которого, производившее обаятельное на всех его современников действие, стоило целой армии». По сути, действительно, необходимо учитывать фактор введения Чичагова в заблуждение. Именно таким образом Наполеону удалось избежать полного уничтожения своей армии.

После переправы французский император с 9 000 оставшихся под ружьем солдат двинулся к Вильно. По дороге к нему присоединялись дивизии, действовавшие на других направлениях. Также армию сопровождала большая толпа небоеспособных людей. Это были, главным образом, потерявшие оружие солдаты из союзных государств.

24 ноября (6 декабря) Наполеон оставил армию на Нея и Мюрата и отправился в Париж. Дедем вспоминал: «6 декабря въехал и сам Наполеон. Он пробыл в Вильно только несколько часов. Скоро всем стало известно, что командование армией он поручает королю Неаполитанскому, а сам уезжает в Париж. Это вызвало общий крик негодования. Люди самого спокойного характера были вне себя, и если бы у кого-нибудь хватило смелости потребовать его смещения, то это было бы единогласно принято».

Перед отъездом император собрал маршалов и генералов штаба, чтобы сообщить им о своем решении. В ответ он услышал опасение, что деморализованная армия просто не переживет отъезда императора. Однако Наполеон не хотел ничего слушать, заявляя, что рассчитывает на своих маршалов. Как и во время египетской кампании, он покидал остатки своих войск, прикрываясь необходимостью срочного возвращения в Париж.

Примечательно, что, уезжая, Наполеон назначил главнокомандующим своей пешей армии прирожденного кавалерийского командира – Мюрата. Вечером 23 ноября (5 декабря), накануне дня коронации, император французов выехал из деревни Сморгонь под именем графа Виченцского (титул генерала Коленкура) в сопровождении небольшой свиты. Генерал Бургоэн писал: «Отъезд произошел в восемь часов вечера. Поезд состоял из трех повозок и одних саней. В первой повозке – дорожном купе – помещался император и генерал Коленкур, герцог Виченцский; мамелюк Рустан сидел на козлах. Во второй поместились маршал Дюрок и граф Лобау; в третьей – генерал-лейтенант граф Лефевр-Денуэтт, полковник гвардейских егерей, камердинер и два денщика. В сани, наконец, император велел сесть графу Вонсовичу и рейткнехту по имени Ашодрю. Последний с самого начала переезда сообщил польскому офицеру, что их назначением был не Вильно, а Париж. Взвод из тридцати гвардейских конных егерей, избранных генералом Лефевром-Денуэттом из наиболее здоровых и наилучших ездоков из этого полка, служил в качестве конвоя».

По дороге Наполеон пребывал в странном для его окружения приподнятом настроении. При этом он много разговаривал с Огюстом Коленкуром. Среди прочего император говорил, что основной причиной поражения похода 1812 г. является климат. В то же время он не отрицал и некоторые собственные ошибки. Среди них Наполеон называл слишком долгое пребывание в Москве и решение войти в пределы исконно русских территорий. В своих воспоминаниях о той поездке Коленкур приводит следующий диалог: «Коленкур, представляете ли вы, какое у вас будет выражение лица, когда вы окажетесь в железной клетке на одной из лондонских площадей? – Если это для того, чтобы разделить вашу судьбу, государь, мне не на что будет жаловаться… – Речь идет не о жалобах, а о том, что с вами случится и какой у вас будет вид в этой клетке, когда вы будете заперты, как несчастный негр, обмазанный медом, чтобы его съели мухи».

Почти одновременно с прибытием Наполеона во Францию парижане прочли в газетах бюллетень со следующим текстом: «С 7 ноября начались морозы; в несколько дней погибли десятки тысяч лошадей; пришлось уничтожить значительную часть орудий. Армия, столь блестящая еще 6 ноября, 14-го имела иной уже вид, почти без кавалерии, без орудий, без транспорта. За отсутствием артиллерии пришлось избегать сражений и все время не останавливаясь идти… Сказать, что армия нуждается в восстановлении дисциплины, в заново организованных кадрах кавалерии и артиллерии и в основательном отдыхе, говорилось в конце бюллетеня, значит лишь сделать вывод из всего вышеизложенного».

Тем временем в России армия Кутузова продолжала преследовать ослабленных морозами и голодом французских солдат. Шеф батальона фузилеров-гренадёров императорской гвардии Маренгоне описывал движение армии от Березины к Вильно: «Начиная с 7-го числа настал такой необычайный холод, что даже самые крепкие люди отмораживали себе тело до такой степени, что, как только они приближались к огню, оно начинало мокнуть, распадаться, и они умирали. Можно было видеть необычайное количество солдат, у которых вместо кистей рук и пальцев оставались только кости: все мясо отпало, у многих отваливались нос и уши; огромное количество сошло с ума; их называли, как я уже говорил, дурнями; это была последняя степень болезни; по прошествии нескольких часов они гибли. Можно было их принять за пьяных или за людей «под хмельком»: они шли, пошатываясь и говоря несуразнейшие вещи, которые могли бы даже показаться забавными, если бы не было известно, что это состояние было предвестником смерти. Действие самого сильного мороза похоже на действие самого сильного огня: руки и тело покрываются волдырями, наполненными красноватой жидкостью; эти волдыри лопаются, и мясо почти тотчас же отпадает… Несмотря на явную опасность от приближения к огню, немногие из солдат имели достаточно силы, чтобы удержаться от этого соблазна. Видели даже, как они поджигали сараи и дома, чтобы согреться, и едва только оттаивали, как падали замертво. Подходили другие бедняки, садились на трупы своих товарищей и гибли минуту спустя. Пример товарищей не мог заставить их избежать опасности. Я видел около одного дома более 800 человек, погибших таким образом. В других случаях они сгорали, лежа слишком близко к огню и не будучи в силах отодвинуться от приближающегося пламени; видны были наполовину обгоревшие трупы; другие, загоревшиеся ночью, походили на факелы, расставленные там и сям, чтобы освещать картину наших бедствий».

26 ноября (8 декабря) Мюрат с армией вступил в Вильно. Ложье писал: «Инстинкт самосохранения брал верх и каждый искал спасения только в самом себе и полагался только на свои силы. Вильно! Вот теперь цель наших стремлений, все мысли прикованы сюда. Одно это название, уверенность, что мы приближаемся к этому городу, вселяет в нас бодрость».

Это же подтверждал и Дюверже: «Мы приближались к Вильно; этот город был для нас обетованной землей; говорили, что здесь были громадные магазины провианта и армия должна была там отдохнуть; каждый спешил прибыть туда».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.