Глава 4. ВАРЯЖСКАЯ РУСЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4.

ВАРЯЖСКАЯ РУСЬ

Впервые в отечественной традиции варяги и Русь упоминаются в ПВЛ. Однако ее автор не передавал легенды и сказания своего народа, а искусственно вписывал историю своей страны в библейское предание о разделении земли тремя сыновьями Ноя. Иафету, одному из его сыновей, достались северные и западные страны, и в связи с их перечислением на страницах летописи впервые упоминается и Русь: «В Афетове же части седять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Оугра, Литва, Зимегола, Корсь, Сетьгола, Любь. Ляхове же и Пруси и Чюдь пресьдять к морю Вяряжьскому. По сему же морю седять варязи семо къ въстоку до предала Симова, по тому же морю седять къ западу до земле Агнянски и до Волошьски. Афетово бо и то кольно: Варязи, Свей, Оурмане, (Готб), Русь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Немци…»{278} — «В Иафетовой же части обитает русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Поляки же и пруссы, и чудь сидят близ моря Варяжского. По этому же морю седят варяги: отсюда к востоку — до предела Симова, сидят по тому же морю и к западу — до земли Английской и Волошской. Потомство Иафета также: варяги, шведы, норвежцы, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы…» Уже это самое первое упоминание в летописи Руси вызывает ощущение некоторой двойственности: если сначала Русь упомянута вместе с финно-угорскими и балтскими племенами Восточной Европы, то уже через два предложения она упоминается вместе с народами, проживающими в Северной, Центральной и Западной Европе. Во втором списке Русь помещается между готами, жителями острова Готланд, и англами, которые до своего переселения на территорию современной Англии в ГУ — V вв. жили на территории нынешней Дании и пограничной с ней области Германии. Память об их пребывании оставила свой след в скандинавском государстве. Саксон Грамматик во вступлении к своему труду называет Дана и Ангеля, детей Хумбля, прародителями данов. А.Г. Кузьмин отмечал, что «“Англией” называет англосаксонский король Альфред (871–901 гг.) пограничную с землями славян часть Ютландии, и это название удерживалось за ней вплоть до XIX в.»{279}. До сих пор сохранилось и название Ангельн (нем. Angeln, лат. Anglia) — местности на северо-востоке федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн на границе между современными ФРГ и Данией.

Необходимо отметить, что две Руси знает и более ранний, по сравнению с ПВЛ, источник. При описании потомства Мешеха и Тираса, двух сыновей все того же библейского Иафета, неизвестный еврейский автор «Книги Иосиппон», написанной в середине X в. в Южной Италии, отмечает: «Мешех — это Саксани. Тирас — это Руси. Саксани и Энглеси живут на великом море, Руси живут на реке Кива, впадающей в море Гурган»{280}. Как видим, и еврейский автор X в., живший ближе ко времени призвания варягов, одну Русь помещает по соседству с саксами и англами, а вторую — на Днепре (название реки здесь дано по имени главного города, стоящего на ней, — Киева), которая у него впадает в Каспий (море Гурган). Предположение Г.М. Бараца о том, что автор ПВЛ заимствовал перечень «потомства Иафета» из данного еврейского текста, крайне маловероятно, и, скорее всего, сходство их объясняется тем, что оба они описывали существовавшие в ту эпоху реалии.

Таким образом, мы видим, что средневековые письменные источники утверждают о существовании двух стран, носящих одинаковое название Русь, на противоположных берегах Варяжского моря. Если с Восточной Русью, то есть Древнерусским государством, все более или менее ясно, то существование еще одной Руси на западе по соседству с англами оказывается неожиданным. Эту Русь данные источники локализуют уже не в Прибалтике, а на севере Германии. Поскольку в отечественной летописи заморская Русь упоминается вместе с варягами, следует рассмотреть, кто же они были. В первую очередь отметим, что двойная локализация Руси в основных своих чертах совпадает с описанием расположения варягов, данной летописцем в приведенном тексте. На западе варяги граничат с той же землей англов, а на востоке «седят… до предела Симова». К нему летописец относит Персию, Индию, Вавилон, Сирию и Финикию, но, судя по всему, в данном контексте он имел в виду не их, а гораздо более близкие к Руси исламские народы, жившие на Волге и около Каспийского моря, которые он также упоминает в связи с этим «жребием»: «… потече Волга на въстокъ. и вътечеть семьюдесать жерелъ в море Хвалисьское. темже и из Руси можеть ити [по Волзе] в Болгары и въ Хвалисы [и] наста въстокъ дойти въ жребии Симовъ. а по Двине въ Вараги. изъ Варагъ до Рима…»{281} — «… течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине — к варягам, а от варягов до Рима…» Если исходить из текста ПВЛ, то в «жребий Симов» можно попасть по Волге. Логика летописца становится окончательно понятна, когда в статье 1096 г. он увязывает происхождение волжских болгар и хвалис с персонажами из Ветхого Завета, обосновывая тем самым их отнесение к «жребию Симову»: «Снове бо Моавли Хвалнси. а снве Аммонови Болгаре… темже Хвалиси и Болгаре суть с дочерю Лютову. иже зачаста с ?ца своєго»{282} — «Сыны ведь Моава — хвалисы, а сыны Амо-на — болгары… Поэтому хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего». Интенсивность торговли варягов с волжскими народами была столь велика, что выдающийся хорезмский ученый ал-Бируни (973–1048) писал, что Варяжское море, которое он считал заливом Океана, доходит непосредственно до волжских булгар: «На севере страны славян от него (Океана. — М.С.) отходит большой залив вблизи страны булгар-мусульман, этот залив известен под названием Варяжского моря; варяги — это народ, живущий на его берегу»{283} - Как показал Д.Е. Мишин, Варяжское море было известно мусульманским авторам уже в первые десятилетия X в.{284} Поскольку ПВЛ постоянно называет Балтийское море Варяжским и под этим же названием оно было известно и в исламском мире, данное обстоятельство показывает, кто в интересующую нас эпоху был доминирующей силой на Балтийском море, по берегам которого жили многие другие народы. Другой мусульманский автор XIV в., Димешки, писал о варягах: «Здесь есть большой залив, который называется морем Варенгов.

А Варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они славяне славян (т.е. знаменитейшие из славян)». Сохранилось у него и упоминание о пути «из варяг в греки»: «Иные утверждают, что… русское (Черное) море имеет сообщение с морем Варенгов-Славян»{285}. Поскольку в XIV в. тема варягов была для исламского мира неактуальна и к тому времени мусульманские купцы не могли непосредственно общаться с варягами, чтобы отметить непонятность их речи, очевидно, что Димешки передавал сообщение каких-то более ранних исламских авторов, что было обычным делом для географических сочинений арабо-исламского мира.

Хоть отечественный летописец ничего не говорит по поводу племенной принадлежности варягов, что дало возможность норманистам попытаться отождествить их со скандинавами, однако внимательный анализ ПВЛ указывает на их славянскую принадлежность. Рассказывая о событиях после смерти братьев Рюрика, летописец отмечает: «И при? Рюрикъ власть всю ?динъ. и пришед къ Ильмєрю. и сруби город надъ Волховом, и прозваша и Новъгород. и седе ту кнажа. и раздал мужемъ своимь волости, и городы рубити. ?вому Полътескъ. ?вому Ростовъ. другому Бело?зеро»{286} — «И принял всю власть один Рюрик и пришел к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород, и сел тут княжить, и стал раздавать мужам своим волости и города ставить — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро». Как видим, все города, основание которых летописец приписывает варягам, носят исключительно славянские, а отнюдь не скандинавские имена. К этому же перечню, как будет показано ниже, следует добавить и Туров, что указывает на наличие у варягов культа тура. Из этого следует, что и основатели этих городов говорили по-славянски. В договорах с Византией первые русские князья клянутся не скандинавскими Одином и Тором, а славянскими Перуном и Волосом. Поскольку религия играла огромную роль в жизни средневековых людей, то уже один этот факт убедительно свидетельствует об их племенной принадлежности. Данные летописи в этом аспекте подтверждает археология. Показательна так называемая «большая постройка» или «большой дом» общественно-культового назначения на Варяжской улице в Ладоге, разрушенная в конце X в. Находка в ней черепов животных, а также ее преднамеренное уничтожение в эпоху принятия христианства говорят о том, что был языческий храм.

Исследовавший ее В.П. Петренко сопоставил ее с западнославянским святилищем в Гросс-Радене. Отмечая, что она не является зеркальным подобием этого храма, что в условиях отсутствия унификации строительства языческих святилищ было невозможно, археолог подчеркнул следующее: «Однако целый ряд поразительных совпадений делает правомочным сопоставление этих комплексов. Святилище в Гросс-Радена отличалось от прочих сооружений деревни своими внушительными размерами. Площадь его достигала… почти 100 м2 (13 x 7,6 м) при высоте внутренних стен около 2 м. Площадь ладожской “большой постройки” — около 120 м2, а высота внутренних стен тоже достигает 2 м. Культовое сооружение из Гросс-Радена имело своеобразные “двойные” стены, причем внешний их ряд носил декоративный характер. Стены ладожской “большой постройки” в плане были двух- или даже трехрядными…»{287} Эти факты не смог проигнорировать и норманист Г.С. Лебедев, признавший, что ладожская «большая постройка» «напоминает по некоторым конструктивным особенностям западно-славянский храм того же времени в Гросс-Раден на р. Варнов (южное побережье Балтики)»{288}. Сходство между собой западнославянского и ладожского языческого храма, построенного на Варяжской улице, наглядно показывает, кем же на самом деле были варяги.

Наконец, автор ПВЛ в Сказании о призвании варягов отметил, что «новгородцы суть люди от рода варяжского, а прежде были словене». Повествуя об этом же событии, новгородские летописцы в данном предложении неизменно опускали тенденциозную оговорку южного летописца «а прежде были словене», оставляя утверждение о том, что жители родного города «суть люди от рода варяжского». Это показывает, что представление об особо тесной связи из всех восточных славян с варягами именно новгородцев представляет собой не вымысел автора сказания, а убеждение, разделяемое и самими жителями Новгорода. Однако многочисленные исследования самых разнообразных сторон жизни средневековых новгородцев показывают их многочисленные связи с западными славянами, а отнюдь не со скандинавами. Следовательно, и это указание летописца говорит о славянском происхождении варягов. Со временем понятие варяг потеряло свою племенную принадлежность и превратилось в обобщенное название заморских европейцев. Первые пояснения, кто же были варяги в момент их призвания, появляются на Руси уже в конце завершения летописной традиции, когда термин забылся уже настолько, что потребовалось специально его объяснять отечественному читателю. Рассказывая о призвании варяжских князей, автор рукописного Хронографа Е.В. Барсова сообщает: «И отъ техъ мъстъ прозвашася русь и словетъ и доныне роусь. Ведомо же боуди яко ноугородцы отъ роду варяжского, варязи бо прежде быша словяне»{289}. Как видим, данный автор особо подчеркнул, что варяги прежде были славяне, чтобы отличать их от варягов, известных на Руси в его время. Совершенно независимо от Хронографа об этом же говорит и украинский Синопсис 1674 г.: «Понеже Варяги надъ моремъ Балтiйскимъ, еже отъ многихъ нарицается Варяжеское, селенiя своя имуще, языка Славенска бяху, и зело мужественны и храбры. И тако по совету Гостомыслову сбыстся. Прiидоша на прошенiе Россовъ Князiе Варязстiи, отъ Немецъ три родные братiя… в землю Русскую…»{290} В данном случае варяжские князья выводятся «отъ Немецъ», как неоднократно говорилось об этом событии в поздних русских летописях. Обусловлено это было тем, что западнославянские земли были захвачены немцами, а местное славянское население подверглось истреблению или онемечиванию. Соответственно с этим менялось указание на местоположение родины варяжских князей в отечественной традиции. Как видим, два автора допетровской Руси совершенно независимо друг от друга утверждают славянскую принадлежность варягов.

Следы представлений о том, что варяги были западными славянами, встречаются и в более древней летописной традиции. Рассказывая о встрече Изяслава Мстиславича с Ростиславом в Смоленске в 1148 г., летописец отмечает, что князья обменялись дарами, причем «Ростиславъ да дары Изяславоу что от верьхнихъ земль. и от Варягъ»{291}. Верхними землями эта же летопись годом ранее называла Смоленск и Новгород. Что же касается варягов в данной статье, то на основании детального анализа международной обстановки в тот период В.В. Фомин убедительно показал, что ими могли быть только южнобалтийские славяне, а не немцы, готландцы, датчане или шведы{292}. В статье, посвященной событиям 1296 г., в Ермолаевском списке Ипатьевской летописи отмечается, что польский король Пшемысл II был убит за смерть своей жены Лукерий, которая «бо бе рода князей Сербскихъ зъ Кашубъ, от Поморiя Варязскаго, отъ Стараго града за Кгданскомъ»{293}. Таким образом, традиция восприятия варягов как славян в поздних памятниках отечественного летописания брала свое начало в более древних летописных текстах.

Свидетельствуют о славянской принадлежности варягов и некоторые иноземные источники. Помимо Руси варяжский корпус существовал еще и в Византии, куда он попал из нашей страны. На основании сопоставления и тщательного анализа всех упоминающих его источников В.Г. Васильевский пришел к следующему выводу: «Мы разобрали значительное количество мест и отрывков у византийских писателей, где… большая часть приведенных нами мест, при взаимном их сопоставлении, указывает на тождество варяжского и русского корпуса… Во всяком случае, несомненно то, что ни в одном из византийских, а равно и южноитальянских упоминаний о варягах не содержится ни малейшего намека на их скандинавское происхождение… Скандинавизм варангов, правда, и доказывался всегда не столько византийскими источниками, сколько исландскими сагами. Но мы знаем ценность этого свидетельства и думаем, что вопрос об авторитете саг можно считать решенным. Далее, мы до сих пор не нашли ни одного места — и несомненно, что нельзя найти такого места, — в котором варяги противопоставлялись бы Руси, состоящей на византийской службе, где Русь и варяги прямо отличались бы между собою; потому что… где у одного писателя стоят русские, там у другого стоят варяги. На наш взгляд, это последнее обстоятельство имеет очень большой вес…»{294} Наконец, ученый приводит фрагмент из сочинения византийского автора Атталиота, где в одном и том же тексте понятия «варяги» и «русские» используются как синонимы. В.Г. Васильевский особо подчеркивает, что для византийских авторов XI в. русские были уже хорошо известным православным народом, говорящим на славянском языке. Вывод этого ученого однозначен: «Но если русские, Русь, Р??, тавроскифы в XI в. суть православные славянские люди, то и варанги XI в. были такие же православные славянские люди, другими словами: варяжская дружина в Византии состояла первоначально из русских… если скандинавские норманны входили в состав этого корпуса, то они вступали в готовую уже организацию и составляли здесь незаметное меньшинство…»{295} Начинается этот процесс в конце первой трети XI в. Согласно скандинавской «Саге о людях из Лаксдаля», первым норманном, вступившим в варяжскую дружину, был Болле сын Болле, прибывший в Константинополь в 1023–1027 гг.{296} Затем в составе варангов появляются франки, а после норманнского завоевания Англии в 1066 г. и англосаксы. Таким образом, и в Византии примерно через полвека после появления на берегах Босфора этот корпус утрачивает свой первоначальный состав в результате включения в его состав наемников из различных европейских народов.

Что касается названия варягов, то корень -вар- широко представлен в славянских языках. В книге о боге-кузнеце Свароге мною уже была рассмотрена эволюция понятий данного корня. Обозначая первоначально жар, искры, он затем стал соотноситься со сваренным на огне кушаньем и эволюционировал к понятию «союз», о чем свидетельствуют приводимые В.И. Далем данные. Так, сварить (кого с кем) означало «помирить», «сдружить», «сделать товарищами» либо же «свести и обвенчать», «сладить свадьбу». Впоследствии корень -вар-/-вор- стал обозначать защищенное место, «ограду, забор», «скотный двор», «городок», «острожек», то есть место, где находятся люди и их имущество. Дальнейшее развитие этого понятия мы видим в древнерусском варити, варю — «беречь», варовати, варую — «сохранить, защищать»{297}. Встречается он и у западных славян. Как свидетельствует Титмар Мерзебургский (976–1018), одним из наиболее почитаемых богов у западных славян был Зуара-зици{298}, что представляет собой искаженную форму имени Сварожич, то есть сын Сварога. Кроме того, корень -вар- использовался ими и при самоназвании: варнами называлось одно из западнославянских племен, обитавшее к востоку от ободритов на реке Варне. В том же Мекленбурге есть озеро и место Варин, город Варен на озере Меря, а у вильцев был город Вар{299}. Интересно название Варславяны, зафиксированное у реки Евикшты недалеко от Мемеля{300}. У западных славян слово war означало «меч», что опять-таки отсылает нас к образу бога-кузнеца. В этом смысле название варягов означало у славян «мечников», «меченосцев», «ратников». О западнославянском происхождении интересующего нас слова еще в XIX столетии писал С. Гедеонов: «Грамматическая правильность производства русского варяг от живого, по всем законам славянской лингвистики составленного, у Геннига буква в букву записанного вендского varag, -warang, неотрицаема…»{301} Естественно, не приходится говорить, что каждый член варяжской дружины был обязательно славянин — в ее состав, особенно когда варяги являлись наемниками в других странах, могли вливаться представители и других племен. Однако приведенные факты свидетельствуют о том, что основу варягов на их первоначальном этапе деятельности в Восточной Европе составляли именно славяне.

Примерное время возникновение этого названия мы можем определить благодаря англосаксонской поэме «Видсид». Текст ее сложился примерно в VII в., однако автор перечислял в ней различных правителей эпохи Великого переселения народов, значительная часть которых относится к III–VI вв. Непосредственно перед упоминанием племени варнов в поэме отмечалось, что «Бреока (правил. — М.С.) брондингами»{302}. В англосаксонской поэме «Беовульф» упоминается, что ее герой в молодости состязался в плавании с Брекой из «земли Бродингов»{303}. Из этого следует, что их земля находилась где-то на побережье Балтийского моря. Поскольку «Беовульф» описывает события конца VII — первой трети VIII в., это позволяет более точно определить время, когда англосаксам был известен данный персонаж. В других источниках название этого племени больше не встречается. Буквальное значение слова «брондинги» — «меченосцы». Исследователи «Видсида» соотносят его с племенным названием саксов, образованным от слова seax — «нож», однако маловероятно, чтобы англосаксонский певец стал называть оставшихся на континенте соплеменников каким-то другим именем. Более того, перечисляя далее уже не правителей, а племена, которые он посетил, автор «Видсида» упоминает саксов под их собственным именем. Однако значение названия брондингов на древнеанглийском полностью совпадает со значением названия варягов на западнославянском языке. Их тождество объясняет и тот факт, что брондинги впоследствии ни разу не упоминаются: если сначала германоязычный певец перевел название варягов на свой язык, то впоследствии они стали известны соседям под своим собственным именем. Что же касается имени их правителя, то в славянских языках встречаются имена Брег, Бренко, Бренок, Брисок (живший в VI в.), Брык, Бьрько{304}, и Брек-Бреока вполне мог быть искаженной формой одного из них. Следует упомянуть и праславянский корень -brекъ-, встречающийся в сербохорв. брек, «звук, гул, звон, крик», чеш. brek, «плач», н.-луж. brak, «ломкая вещь», польск. brzek, «стук, жужжание, шум». Этому корню родственны также чеш. brinkati, «звенеть, бряцать (об оружии, деньгах, струнах и т.п.)» и н.-луж. brakas, «бренчать»{305}. Вместе с ПВЛ, в которой земля англов называется западной границей варягов и, следовательно, предполагает время этого соседства до переселения данного племени в Британию, англосаксонская поэзия указывает на достаточно раннее возникновение этого названия.

Не менее интересен и другой вариант их названия, сохраненный в «Беовульфе». Форма бродинги весьма напоминает название бродников, которые впервые упоминаются в русских летописях под 1147 г. как союзники черниговского князя Святослава Ольговича: «В то же время, придоша к нем Бродничи. и Половци…»{306} В битве на Калке они помогли татарам обманом пленить князя Мстислава. При этом текст летописи показывает, что воевода бродников носит славянское имя и является православным: «Ту же и Бродници быша старые и воевода их Плоскыня. и тъи окаянный целовавъ крстъ. кы кнзю Мстиславу…»{307} Из этого становится ясно, что бродники представляли собой вольное русское население в половецких степях, предтечу будущих казаков. Это предположение подтверждается характеристикой, данной им Никитой Акоминатом в 1190 г.: «…Бродники, презирающие смерть, ветвь Русских… народ повинующийся богу войны…»{308} Само их название возникло еще в эпоху славянской общности: болт, бродник, «колдун, чародей, волшебник», диал. броник вместо бродник, «небольшая группа ряженых, которая ходит и пугает по ночам»; сербохорв. brodnik, «перевозчик, паромщик», словен. brodnik, «перевозчик, паромщик; корабельщик, матрос»{309}. Таким образом мы видим, что первоначально это название обозначало не собственно племя, а передвигающуюся по суше или по воде дружину и эта древняя форма была зафиксирована «Беовульфом». Следующая стадия развития их самоназвания отразилась в брондингах «Видсида». То, что оно было образовано по образу племенного самоназвания саксов, равно как и территориальное соседство западных славян с этим германским племенем, показывает, что здесь мы имеем дело с оппозицией «носящих ножи» саксов с «носящими мечи» варягами и подразумеваемым превосходством последних. Из этого следует, что самоназвание варягов возникло у части западнославянских племен после их появления на севере Германии и установления контакта с саксами. После «Видсида», давшего это название в переводе на древнеанглийский, новое имя постепенно становится знакомым и Западной Европе: в VIII в. во Франции, а именно в Нормандии, причем еще до норманнов, появляется Варангевилл (Варяжский город), с 830 г. известно личное имя Вэринг у саксов, а в 915 г. основанный английским королем город получает название Вэрингвик, то есть Варяжская бухта{310}

Именно из этой варяжской Руси, согласно ПВЛ, и были призваны на восток первые русские князья. Под 859–862 гг. летописец сообщает: «Въ лет 859. [И]маху дань Варази изъ заморья. на Чюди и на Словенех. на Мери, и на всехъ Кривичехъ. (…) В лет 862. Изъгнаша Вараги за море и не даша имъ дани, и почаша сами в собе володети. и не бе в нихъ правды, и въста родъ на родъ. [и] быша в них усобице. и воевати почаша сами на са [и] реша сами в себе. поищемъ собе кназа. иже бы володелъ нами, и судилъ по праву, [и] идаша за море къ Варагомъ к Pyci. сице бо са звахуть и. варази суть, яко се друзии зъвутса Свое. друзии же Оурмане. Анъглане друзии Гъте. тако и си реша. Русь. Чюдь [и] Словени. и Кривичи, вса земла наша велика и ?билна. а нарада в ней нелъ. да поидете кнажить и володети нами, и изъбращаса 3 братья, с роды своими, [и] пояша по собе всю Русь, и придоша стареишии Рюрикъ [седе Новегороде]. а другии Синеоусъ на Беле?зере. а третий Изборьсте. Труворъ. [и] з 42 техъ [Варагъ] прозваса Руская земла Новугородьци ти суть людьє Нооугородьци з рода Варажьска. преже бо беша Словени»{311} — «Варяги, приходя из-за моря, взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с веси, и с кривичей. (…) В год 862. И изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сами решили: “Поищем сами в себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги зовутся ру-сью, как другие зовутся шведы, другие же — норвежцы и англы, а еще иные готы — так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой — Синеус, — на Белом озере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы суть люди от рода варяжского, а прежде были словене».

Следы этой западной Руси на севере Германии фиксируются другими средневековыми источниками, совершенно не связанными ни с отечественным летописанием, ни с еврейской «Книгой Иосиппон». В грамоте любекского епископа Петра 1373 г. говорится: «Поелику Богом нам вверенная Любецкая Церковь, которая прежде имела резиденцию в России (Russia), и оттуда язычниками и неверными изгнана и жестоко преследуема от древних времен…»{312} В еще одном документе 1358 г. город Любек также был помещен «в Руссии»{313}. Топонимы с корнем -рус- присутствуют в наиболее западной области расселения славян в Германии: «В Вагрии в земле Гольтзатов (Древлян) с глубокой древности существовал лес, называемый Herzwalle или Rossewalde, т.е. Русские леса, близ Гамбурга; в Вагрии же есть древнее селение Rossow»{314}. Еще одним возможным свидетельством наименования территории около Любека Русью является упоминание ее другим западноевропейским хронистом. Упоминая о насильственном насаждении христианства в балтийском Поморье датским королем Вальдемаром II (1170–1241), Матфей Парижский отмечает: «Этот король даков Вальдемар умер в возрасте ста лет. А правил он в Дации более сорока лет. Он почти всю свою жизнь, как только научился владеть оружием, преследовал неверных, а именно в Сифии (Скифии. — М.С.), Фризии и Русции. Вот почему за свою жизнь он учредил шесть больших епископств…»{315} Войн с Киевской Русью Дания в XIII в. не вела и тем более не учреждала на ее земле католических епископств. Следовательно, под Русцией в данном случае следует понимать либо территорию Северной Германии (в начале этого столетия Вальдемар П покорил там часть городов, включая Любек), либо Северную Эстонию, которую он завоевал в 1219 г. В контексте торговых связей Дания и Русь упоминаются вместе в грамоте кельнского архиепископа Райнальда городу Медебаху 1165 г.: «Кто дает кому-либо из своих сограждан свои деньги, чтобы на них торговать к обоюдной выгоде в Дании, или на Руси, или в другой стране…»{316} В написанном на Руси в XVI в. одном из списков «Хождения на Флорентийский собор» отмечалось, что когда митрополит Исидор со свитой плыл в 1438 г. из Риги в Любек на корабле, то «кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любеку на Рускую землю»{317}. Необходимо подчеркнуть, что случай этот беспрецедентный, поскольку в древнерусской письменности какие-либо земли за пределами Руси, на которые никогда до этого не простиралась власть великих князей, не назывались Русской землей. Тот факт, что как немецкие, так и русские источники независимо друг от друга называют Любек Русской землей, свидетельствует о том, что близлежащая территория в старину действительно называлась Русью и память об этом сохранялась до XIV–XVI вв.

Данные топонимики подтверждают характеристику письменных источников Любека как города, находящегося в Русской земле. В окрестностях Ольденбурга, древнего славянского Старграда, находящегося недалеко от Любека, мы видим Rossee, Rosenhuf и Roge, а неподалеку от Любека помимо Parina до сих пор сохранились названия Rosenhagen, R?schenbeck, Dassow и Dassower see{318}. Последние два названия следует сопоставить с образом «Дажьбожьего внука», которым в «Слове о полку Игореве» является весь русский народ в целом. В книге «Дажьбог, прародитель славян»{319} автором этого исследования было показано, что миф о происхождении от бога солнца стал вершиной развития славянского язычества, а миф о Дажьбоге как о предке бытовал как в среде всего народа, так и в княжеской династии. Одним из отражений этого мифа стали географические названия, производные от имени данного языческого божества. Хоть эти примеры встречаются в различных славянских землях, однако нигде они не образуют массового скопления, как у балтийских славян. А.С. Фаминцын писал: «И что же, в соседнем с землей вагров, герцогстве Мекленбургском, неподалеку от Балтийского моря, находим не какую-нибудь деревню, село или местечко под именем искомого бога, а целую Дажью область, Дажье озеро, Дажий лес и еще ряд менее важных Дажьих мест. Названные местности, на немецком языке, не имеющем букв для выражения славянского ж, пишутся так… Дажь, Дажий, Дажев: нынешний Daschow и Dassow записаны в 1219 г. — Dartsowe, в 1220 г. — Dartschowe, в 1235 г. — Darsekow; название Дажья земля, Dassow Land, изображалось так: в 1158 г. — Dartsowe, 1163 — Darsowe, 1164 — Darzowe… Дажий лес, в 1188 г. — Silva Dartzchowe; Дажье озеро в 1336 — Stragnum Dartzowense, in stragno Dartzowe… наконец Datze, Datzebah, писавшееся в 1552 г. — Dartze или Dassebek. В этом последнем названии можно даже узнать самое имя Дажьбог…»{320} Как видим, находилась эта «Дажья земля» именно в Мекленбурге, откуда как устная традиция, так и немецкие генеалогии выводят Рюрика и его братьев. И именно это скопление связанной с Дажьбогом топонимики, территориально совпадающей с данными о происхождении первой русской княжеской династии, является наиболее близкой и естественной параллелью к восприятию русского народа как «Дажбожьего внука» в «Слове о полку Игореве».

Сам Любек был основан сравнительно поздно, однако находился в окрестностях Старграда, гораздо более древнего славянского торгового центра. Как отмечал А. Гильфердинг, несмотря на то, что вагры постоянно воевали с немцами, их главный город Старгард вел значительную торговлю с Гамбургом и Волином. Когда же они были покорены немцами в XII в., то «новый вагрский город Любица, лежавший несколько южнее покинутого Старого-града… сделался одним из важнейших торговых городов Германии»{321}. Торговые связи Любека с Древнерусским государством фиксируются практически с самого начала истории этого города, что говорит о уже существовавших связях данного региона с Русью. В грамоте Фридриха I Барбароссы о предоставлении Любеку городского права 1188 г. говорится: «Русские, готы, норманны и прочие восточные народы пусть являются в неоднократно названный город и свободно уходят из него без пошлин и без торговых поборов»{322}. Как полагают практически все исследователи, в данном документе под русскими понимаются новгородские купцы. Весьма показательно, что хоть территориально Новгород и находился от Любека гораздо дальше скандинавов и готландцев, однако русские купцы названы в этой грамоте на первом месте, что, возможно, отражает их более активную роль в торговле по сравнению с другими перечисленными в данном пункте народами. Впоследствии, когда была основана Ганза, купеческое объединение северогерманских городов, Любек не только встал во главе всего этого союза, но и внутри его возглавлял вендскую или любекскую треть данного союза{323}. Воспользовавшись древними западно-восточнославянскими торговыми связями, Ганза быстро стала не только доминирующей торговой силой на Балтике, но и в конечном итоге сумела навязать свои условия скандинавам. Посол Священной Римской империи С. Герберштейн, хорошо знавший как датскую, так и русскую историю, однозначно указывал на этот регион как на место, откуда был призван Рюрик: «Далее, по-видимому, славнейший некогда город и область вандалов, Вагрия, была погранична с Любеком и Голштинским герцогством, и то море, которое называется Балтийским, получило, по мнению некоторых, название от этой Вагрии… и доселе еще удерживает у русских свое название, именуясь Варецкое море, т.е. Варяжское море, сверх того, вандалы в то время были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком»{324}. Интересно отметить, что в списке описания русских монет, поднесенных Петру I, в пояснении к извлечению из Гельмольда о проживании славян в Вагрии, было сделано такое дополнение: «И из вышеозначенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград, и сел на княжение. И так Великий Новгрод от того ли Старого града в Вагрии называтися начался Новград, или что против града Словенска был вновь построен, в том иные да рассудят»{325}. Понятно, что это достаточно позднее свидетельство, однако нельзя упускать из виду того, что в ходе Северной войны во время пребывания русских войск на территории Германии русско-германские связи значительно расширились. Поэтому не исключено, что в ходе этих контактов окружение Петра I узнало какую-то новую информацию о происхождении Рюрика, которая стала основанием для включения подобного утверждения в предназначенный для самого царя документ. Очевидно, что история происхождения первой русской правящей династии была слишком важным вопросом, чтобы кто-то решился вставлять в официальный документ свои личные домыслы, отличающиеся от традиционной версии. Это говорит о том, что у составителей документа были какие-то основания для утверждения о происхождении Рюрика из Старграда.

Возвращаясь к Сказанию о призвании варягов, следует отметить определенную странность в ПВЛ, которую подметил еще в XIX в. С.А. Гедеонов. Действительно, если после изгнания варягов между четырьмя племенами на севере Восточной Европы, да еще не родственными между собой, а принадлежащими к двум различным мирам — славянскому и финно-угорскому, вспыхнула междоусобная война, как об этом сообщает нам летопись, то ее результатом, скорее всего, должно было быть кровопролитие и завоевание одного племени другим. Вместо этого по общему согласию происходит приглашение трех князей из числа тех варягов, которых эти же племена за несколько лет до этого сами изгнали за море. Как справедливо обращал внимание С.А. Гедеонов, у западных славян тоже неоднократно бывали межплеменные войны, однако они не приглашали к себе в князья скандинавов или германцев, хоть и находились с ними в гораздо более тесных сношениях, чем восточные славяне. Эту недосказанность со стороны летописца пытались восполнить последующие источники, которые, возможно, донесли до нас то, о чем хотел умолчать автор или редакторы ПВЛ. Более поздние летописи, такие как Воскресенская, Ермолинская, Львовская и Новгородская четвертая летопись, упоминают новгородского старейшину Гостомысла, который перед своей смертью и дал новгородцам совет призвать Рюрика. Это предание о Гостомысле восходит к довольно устойчивой новгородской устной традиции об этом персонаже. Так, достаточно долго в этом городе бытовало предание о его могиле на Волотовом поле, а официальный список новгородских посадников, включенный в Новгородскую первую летопись, открывается именно именем Гостомысла{326}. Как утверждал А.А. Шахматов, упоминание старейшины Гостомысла в летописях восходит к своду 1167 г., а в самом Новгороде был род бояр Гостомысловых{327}.

Но почему Гостомысл дал соплеменникам такой совет? Ответ на этот вопрос дает Иоакимовская летопись. Согласно ей у Гостомысла было четыре сына и три дочери. К моменту его смерти сыновья все погибли, а дочери были выданы замуж за других правителей. Согласно вещему сну Гостомысла из чрева его средней дочери Умилы произросло большое дерево, покрывшее весь град Великий, а от плодов его насытились люди всей земли. «Востав же от сна, призва весчуны, да изложат ему сон сей. Они же реша: “От сынов ея имать наследити ему, и земля угобзится княжением его”. И все радовахуся о сем…»{328} Однако Иоакимовская летопись, насколько мы можем судить, представляла собой достаточно поздний свод, извлечения из которого В.Н. Татищев включил в свою «Историю Российскую», а оригинал которого не дошел до нашего времени. Все эти обстоятельства давали повод некоторым специалистам даже обвинять В.Н. Татищева в том, что он сам выдумал эту летопись. Однако археологические открытия, совершенные уже в XX в., подтверждают истинность некоторых сообщений Иоакимовской летописи по поводу истории Киева и, что для нас особенно важно, Новгорода в X в. (авторство самой летописи приписывается первому епископу Новгорода Иоакиму, а рассказ о насильственной христианизации новгородцев ведется летописцем от первого лица), причем в ряде случаев в ней упоминаются такие подробности, которые отсутствуют в остальных дошедших до нас древнерусских летописях. Сопоставление текста данной летописи с результатами раскопок позволило Б.А. Рыбакову прийти к следующему выводу: «Необходимо допустить, что у составителя Иоакимовской летописи мог быть в руках какой-то недошедший до нас более ранний источник, сообщавший сведения, часть из которых блестяще подтверждена археологическими данными»{329}. Однако, если в основе Иоакимовской летописи действительно лежал древний текст, достаточно точно описывавший события X в., то нет ничего невозможного в том, что и содержащаяся в данной летописи информация о предшествовавшем столетии также восходит к этому древнему тексту. Если автором этого текста действительно был первый епископ Новгорода Иоаким либо близкое к нему лицо, то нет ничего удивительного в его хорошей осведомленности о ранней истории этого города.

Определенное подтверждение утверждению Иоакимовской летописи о том, что Гостомысл был дедом Рюрика, мы находим в мекленбургских генеалогиях и написанной там же Гюстровской оде 1716 г. Последнее произведение было посвящено свадьбе мекленбургского герцога Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны, дочери старшего брата Петра I. Прославляя это бракосочетание, автор оды обращается к далекому историческому прецеденту:

Сегодня же напомнить должно то,

Что были Венд, Сармат и Рус едины родом.

Хочу спросить у древности о том,

Как королём и почему у нас стал Вицлав,

Что своим браком и примером показал,

Какое Венд и Рус нашли у нас богатство?

Великое оно для Вендов и для Русов,

Ведь от него их славные правители пошли.

В комментарии 1716 г. к данному месту говорилось: «Мекленбургские историки Латом и Хемниц считали Вицлава 28-м королем вендов и ободритов, который правил в Мекленбурге во времена Карла Великого. Он женился на дочери князя Руси и Литвы, и сыном от этого брака был принц Годлейб (Godlaibum, или Gutzlaff), который стал отцом троих братьев Рюрика (R?rich), Сивара (Siwar) и Трувора (Truwar), урождённых вендских и варяжских (Wagrische) князей, которые были призваны править на Русь»{330}. Согласно сочинению мекленбургского нотариуса Ф. Хемница, написанному в 1687 г. и использованному в труде 1717 г. Ф. Томаса, и генеалогическим таблицам С. Бухгольтца, опубликованным в 1753 г., ободритский князь Витслав был дедом трех братьев, а король вендов и ободритов Гостомысл (которого не следует путать с новгородским посадником) приходился трем этим братьям племянником. Хоть все эти данные по мекленбургским генеалогиям и были написаны или опубликованы в XVII–XVIII вв., однако восходят они, судя по всему, к более ранней традиции, поскольку еще в 1226 г. в Гюстрове была заложена церковь Святой Цецелии, в которой на камне была вырезана мекленбургская родословная{331}. Средневековые франкские анналы упоминают короля ободритов Виццина, или Вит-цана, убитого саксами в 759 г.{332}, и ободритского князя Гостомысла, убитого Людовиком Немецким в 844 г.{333} Точно так же известен средневековым хроникам и Годлиб, отец Рюрика, согласно мекленбургской генеалогии. Он был повешан датским королем Годофридом в 808 г., когда скандинавский предводитель захватил город ободритов Рерик{334}. Судьба этих трех ободритских правителей отражает трагическую судьбу возглавляемого ими народа, исчезнувшего с лица земли под совместным натиском германцев и скандинавов. Трех сыновей Годлиба современные описываемым событиям западные хроники не знают, что, впрочем, неудивительно, если принять во внимание то, что они были призваны на восток Европы и исчезли из поля зрения западных средневековых анналистов.

Совпадение между собой рассмотренных известий Иоакимовской летописи и мекленбургских генеалогий и примыкающей к ним Гюстровской оды очевидно. Небольшое расхождение между ними заключается лишь в том, что Иоакимовская летопись называет Гостомысла дедом Рюрика, Синеуса и Трувора, а немецкие источники утверждают, что русская княжна была не матерью, а бабкой трех братьев. При всей несомненной ценности указания обоих источников о родстве между Гостомыслом и Рюриком — чрезвычайно важной подробности, которую не знают никакой другой источник, — определение этого родства различно: в русской традиции Гостомысл дед Рюрика, а в немецкой — его племянник. Однако это последнее разночтение легко объясняется исходя из славянской традиции имянаречения новорожденных: «У русских был обычай первому сыну давать имя деда с отцовской стороны, второму — имя деда с материнской стороны…»{335} Это обстоятельство свидетельствует в пользу схемы родства Иоакимовской летописи.

Чем же объяснить совпадения между обеими источниками, составленными на противоположных берегах Балтики? Б.А. Рыбаков считал, что в окончательном виде Иоакимовская летопись была составлена в XVII в. и, следовательно, о существовании мекленбургских генеалогий ее компилятор знать просто не мог. Теоретически В.Н. Татищеву мог быть знаком с немецкой родословной. Даже если предположить, что ода и генеалогические таблицы были ему известны и на основании их он внес изменения в текст Иоакимовской летописи, то, скорее всего, он постарался бы согласовать свои изменения с мекленбургскими данными и не только привел их в соответствие, но и указал бы имя отца Рюрика. Сами существующие разночтения указывают на то, что русский историк не подгонял имеющуюся у него летопись под немецкую генеалогию. Что же касается «Истории российской» В.Н. Татищева, то его труд был впервые опубликован лишь в 1768 г. Следовательно, авторы немецких генеалогий и оды также никак не могли знать о существовании Иоакимовской летописи. Кроме того, следует обратить внимание на еще один показательный факт: если мекленбургские как письменные, так и устные источники знают только форму Сивара, то древнерусские — только Синеуса. Данное устойчивое различие свидетельствует не только о самостоятельном происхождении обеих традиций, но и об отсутствии у более поздних авторов попыток согласования их друг с другом.

По поводу немецких источников норманисты утверждают, что они были придуманы в связи с заключенным династическим союзом с Россией, однако эти подозрения не основательны: генеалогия Рюрика как сына Годлиба была изложена уже в манускрипте 1687 г.{336}, то есть до свержения Софьи, когда вопрос о русско-мекленбургском браке даже не возникал. Еще раньше сыном ободритского князя называл Рюрика Б. Блат (1560–1613){337}. Также до заключения этого брака были опубликованы в 1708 г. знаменитые генеалогические таблицы И. Хюбнера{338}. Благодаря союзу Карла Леопольда и Екатерины Иоанновны давние родственные связи двух правящих династий на какое-то время оказались в центре внимания, однако сами они не была выдуманы в связи с заключенным браком.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.