В БОРЬБЕ С ОППОЗИЦИЕЙ. СОЦИАЛИЗМ В ОДНОЙ СТРАНЕ ИЛИ МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

В БОРЬБЕ С ОППОЗИЦИЕЙ. СОЦИАЛИЗМ В ОДНОЙ СТРАНЕ ИЛИ МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

Наша железная дисциплина и наша монолитность и единство воли были всегда так характерны и, надеюсь, и впредь будут характерны для нашей партии. Это признавалось всеми одной из аксиом, одной из истин, не требующих доказательств, в нашей большевистской среде.

Николай Бухарин

БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

«Тов. Сталин, — диктовал Ленин в декабре 1922 года, — сделавшись генсеком, сосредоточил, в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно»[62].

Не прошло и семи лет с момента написания этого письма, как Лев Давидович Троцкий, одна из легендарных личностей 1917 года и большевистского движения, навсегда покинул страну. С вынужденным его отъездом завершился почти десятилетний период борьбы за власть.

Известно, что история большевистской партии с 1903 года до конца 1920-х годов полна дискуссий и борьбы внутренних направлений. Даже в самые тяжелые годы нелегального положения политические дискуссии составляли суть повседневной партийной жизни. Сохранение самостоятельности партии, затем ее приход к власти и интересы укрепления власти делали неизбежным анализ исторических альтернатив, возникавших по ходу развития, заставляли прокладывать новые пути. Жизненным условием такого развития является постоянная дискуссия. Собственно говоря, так и было в годы, последовавшие за взятием большевиками власти. Поскольку на пути исторического развития иногда возникали резкие повороты, развилки, внутри партии соответственно складывались оппозиционные группы, которые оспаривали официальную линию большинства. Это были оппозиции, которые выступали за другие варианты общественного развития, за иные решения. Когда эти оппозиционные группы по важнейшим вопросам голосовали вместе и приобретали определенную внутреннюю самостоятельность, они превращались во фракции. Естественно, это не означало, что у фракций имеется постоянная база среди членов партии.

Первый раз, как это уже видел читатель, в центре дискуссии стоял вопрос о заключении Брестского мира весной 1918 года. Затем с завершением гражданской войны целый ряд партийцев начал возражать против государственной централизации руководства промышленным производством и распределением, продиктованной войной, речь шла о том, что запрет частной торговли, продразверстка, словом, политика «военного коммунизма» исчерпали себя. Проявлением кризиса было ослабление рабоче-крестьянского союза, который считался важнейшим условием развития революции. Советское правительство еще в ноябре 1917 года национализировало помещичьи, царские, церковные и монастырские земли, затем быстро произвело их раздел среди крестьян. Однако в условиях «военного коммунизма» крестьяне не могли свободно распоряжаться произведенной продукцией. Различные крестьянские выступления, голодные бунты, недовольство рабочих — все это свидетельствовало о том, что руководству Республики Советов необходимо скорректировать свою политику. Советская власть одержала победу на фронтах гражданской войны, однако ей необходимо было перестроить свои ряды.

В феврале — марте 1921 года, именно во время Х съезда партии, определившего этот поворот в политике, вспыхнул мятеж в Кронштадте. Он был отражением недовольства крестьянства. Большинству делегатов съезда пришлось принять участие в подавлении мятежа. Съезд на основе принципов, разработанных Лениным, принял решение о переходе к новой экономической политике. Было решено вернуться к частичному восстановлению капиталистических отношений, частной торговле, товарно-денежному, рыночному хозяйству и использованию вновь методов государственного капитализма. Все это было сделано в интересах создания необходимых экономических и культурных условий, без которых построение социалистического общества является чистой утопией. Для самоуправленческого социализма, разработанного теоретически, не было социально-экономических условий.

Несмотря на это, в 1920 году группа коммунистов, выступавших против военно-административного бюрократического централизма, так называемая «рабочая оппозиция», в которую входили А. Г. Шляпников и А. М. Коллонтай, все-таки выдвинула предложение о решении возникших проблем в рамках общества, построенного на основе самоуправления. Новая экономическая политика была для них опять-таки одной из форм бюрократического перерождения. Они игнорировали то, что дорога к социализму, теоретически разработанному классиками, не может не проходить через определенный переходный период. Ленин таким переходом считал «государственный капитализм», действующий под контролем рабочего государства.

С осени 1920 до весны 1921 года в партии шла дискуссия о роли профсоюзов, которая в итоге способствовала подготовке политической и экономической реформы строя. В то время как, по мнению сторонников «военного коммунизма» — а это касалось как Троцкого, так и Бухарина, — следовало провести огосударствление профсоюзов, «рабочая оппозиция» стремилась «осоюзить» государство, передать экономическую власть непосредственно в руки профсоюзов.

Сталин относился к группе, которая на Х съезде получила поддержку большинства. Это направление исходило из так называемой «платформы десяти», которую разделял и Ленин. Ленин указывал, что рабочий класс в рамках советского государственного устройства нуждается в том, чтобы защитить себя против собственного государства. Несмотря на то что Сталин поддержал ленинскую платформу, все-таки он не совсем точно понял разницу между подходом Ленина и Троцкого. В статье «Наши разногласия» он изложил свою точку зрения, отметив, что «наши разногласия по вопросу о профсоюзах не лежат в области принципиальной оценки профсоюзов»[63]. Разницу Сталин видел в том, что группа Троцкого выступает с позиций принудительных методов, в то время как он сам следует методам убеждения. Однако для Сталина и всего партийного руководства дискуссия относительно функций профсоюзов все более теряла свое значение, потому что с переходом к нэпу становилось ясным, что частичное допущение капитализма нельзя представить без возрождения рабочей демократии,

В условиях нэпа партия большевиков предприняла попытку расширить свою социальную базу. Это было отнюдь не простым делом. С одной стороны, нужно было считаться с функциональным разделением власти и класса, а также с политическими и социальными последствиями восстановления товарно-денежных отношений. С молниеносной быстротой появлялись новые общественные группы, среди них — нэпмановская буржуазия, которая, вне всякого сомнения, выполняла определенные хозяйственные функции, но не была хранительницей культурных традиций. В художественной форме это воссоздал, например, Илья Эренбург в своем романе «В Проточном переулке».

С другой стороны, рабочий класс, численно сократившийся в годы «военного коммунизма», только частично представлял собой опору партии. В конце 1920 года Ленин указал на наличие противоречия между истинными целями революции и действительными возможностями. В ходе профсоюзной дискуссии он отметил, что «диктатура пролетариата невозможна иначе, как через Коммунистическую партию»[64]. В этих условиях укрепление партийного единства было элементарным требованием, что в партии никто и не отрицал. Как мы уже упоминали, на Х съезде было принято решение о запрете фракций. Это решение по предложению Ленина не было опубликовано[65]. Видимо, этим хотели указать на его исключительный, временный характер. На противоречия, кроющиеся в этом решении, обратил внимание Е. А. Преображенский — старый большевик, экономист-теоретик. Он считал, что прежде всего угрозе подвергается демократический контроль, революционная гласность. В связи с этим он отмечал позднее на XIII партконференции, что необходимо «обеспечить действительный постоянный контроль со стороны общественного мнения партии над работой руководящих органов путем систематической отчетности парткомов перед низовыми ячейками или общепартийными собраниями… Необходимо прекращение существующей системы подбора работников не только по их пригодности на ту или иную работу, но и по степени их законопослушания, что порождает в партии отрицательные явления вроде прислужничества и карьеризма». Это хорошо известное явление Преображенский вскрыл тогда, когда он являлся одним из секретарей ЦК, а Сталин еще не возглавлял всего партийного аппарата. Вероятно, в то время немногие думали, что он сможет занять этот важный, хотя, по сравнению с ведущей ролью Ленина, и второстепенный пост.

В 1921 — 1922 годах казалось, что открываются серьезные возможности развития партийной и рабочей демократии именно из-за необходимости борьбы с растущей бюрократизацией. Не следует забывать, что в значительной степени реализация нэпа породила стремление к замене грубого господства обособленной системы политических институтов, осуществляющих функции принуждения, сравнительно самостоятельным развитием экономики и культуры, распространением «экономической рациональности». Все было направлено на то, чтобы вопреки абстрактному понятию «рабочее государство» в жизни получили развитие настоящие рабочие организации, Советы, профсоюзы, составляющие основу революционной самодеятельности пролетариата. Если прочитать документы начала 20-х годов, проанализировать заявления различных внутрипартийных фракций и групп, то можно обнаружить, что дискуссии, вызывающие самые острые и большие бури, во всяком случае внешне, концентрировались вокруг вопросов, которые были связаны с понятиями «бюрократия», «демократия» и «аппарат». Эти дискуссии, связанные с различной исторической обстановкой, без перерыва находились в повестке дня начиная с 1920 — 1921 до 1927 — 1928 годов. Достаточно сослаться на дискуссию о профсоюзах, на дискуссию 1921 года о партийной демократии, на появление «левой» (троцкистской) оппозиции в 1923 году, на борьбу между Сталиным и Троцким за власть, на сформирование «ленинградской» оппозиции, а затем «троцкистско-зиновьевской оппозиции», на ее разгром на XV съезде партии в 1927 году и, в конце концов, на разгром группы Бухарина. Естественно, эти дискуссии были связаны не только с политической властью, руководством и вообще механизмом деятельности партийных и рабочих организаций, они касались проблем управления экономикой, развития культуры, различных художественных течений, и в конечном итоге были связаны с попытками свернуть нэп. Однако пойдем дальше.

После победы Октября Сталин вошел в узкий состав советского руководства. После революции он в целом правильно оценивал политическую обстановку и точно намечал достижимые цели, хорошо использовал необходимые для этого средства и подбирал нужных сотрудников, хотя, в отличие от других большевистских лидеров, не считался серьезным теоретиком. Так, когда на одном из съездов он пустился в теоретические рассуждения, известный исследователь Маркса Д. Б. Рязанов крикнул ему: «Коба, не смешите людей. Теория — не ваша специальность». Со стороны старых партийных интеллигентов это было не единственным проявлением того, что они пренебрегают способностями Сталина как политика, считая его хорошим организатором, но отнюдь не теоретиком. Позднее это ударило бумерангом по многим из них. Сталин не забыл об этом, ведь все свои политические шаги он всегда связывал с личными симпатиями и антипатиями. Он был умелым полемистом, хитрым и непримиримым соперником, который знал все приемы и ухищрения, необходимые для победы в политической дискуссии. Эти качества в основном сформировались у него за годы работы в партии. Является фактом также то, что у Сталина со многими товарищами по партии возникали серьезные конфликты. Мы уже видели, что в связи с так называемым «грузинским инцидентом» Ленин высказал серьезные замечания по поводу сталинских методов политического маневрирования. Во время пребывания Сталина на посту Генерального секретаря ЦК Ленин выражал серьезное недовольство и по другим вопросам. Проблемы внешне были связаны с тем, что Сталин относился к людям как к пешкам.

Когда Ленин заболел, Сталин стремился создать такую обстановку, в которой Ленин был бы практически отрезан от информации, изолирован от жизни партии и необходимой для него работы. Сталин так ревностно пытался осуществлять контроль, что даже начал распространять его на отношения Крупской и Ленина. В декабре 1922 года он грубейшим образом обидел Крупскую. 23 декабря она обратилась за помощью к членам Политбюро — Каменеву и Зиновьеву.

«Лев Борисович, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину… О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию, как более близким товарищам В. И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».

Ленин узнал об этом инциденте только в первые дни марта 1923 года. Тогда он поставил вопрос о разрыве своих отношений со Сталиным, если тот не возьмет свои слова обратно и не извинится перед Крупской. Таким образом, не этот личный конфликт подтолкнул Ленина к написанию письма, направленного им в адрес XII съезда партии. В письме, которое мы цитировали в начале данной главы, был поднят вопрос о необходимости укрепления коллективного руководства и о перемещении Сталина с поста Генерального секретаря. Десять дней спустя, 4 января 1923 года, в добавление к этому письму Ленин уже решительно сформулировал предложение о снятии Сталина. «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех. других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение»[66],

Чуть ли не сразу после смерти Ленина его провидческие слова полностью подтвердились. Ленин, очевидно, знал о том, как реагировал Сталин весной 1923 года на XII съезде РКП(б) на критику старым большевиком Н. Осинским партийного руководства. Дело в том, что Осинский с признательностью говорил о Сталине и Каменеве, но подверг критике Зиновьева. Сталин даже похвалу в собственный адрес не мог принять без задней мысли. Но он отверг и критику в адрес Зиновьева. Защитив своих союзников по руководству, он показал не только Осинскому, но вообще всем, насколько опасна критика верхнего эшелона власти. Однако тогда многие не восприняли это серьезно или не поняли, хотя если читать высказывания Сталина сегодня, то это становится вполне очевидным: «Он (Осинский. — Ред.) похвалил тов. Сталина, похвалил Каменева и лягнул Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдёт очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК за годы работы, с тем чтобы постепенно, шаг за шагом, разложить все… я должен его предупредить, что он наткнется на стену, о которую, я боюсь, он расшибет себе голову»[67].

Понял ли сам Осинский смысл этого заявления, сейчас трудно сказать. Но мы видим, что Сталин был настоящим мастером сохранения власти. Не случайно не удалось претворить в жизнь ленинское предложение о перемещении его с поста Генсека.

Большинство старых большевиков не страшились тогда власти Генсека. Об этом свидетельствует тот факт, что Сталину неоднократно на многих форумах приходилось обливать потоками брани своих товарищей по партии, которые не хотели и не умели преклонять перед ним свои головы.

На XIII партконференции в январе 1924 года Сталин следующим образом «подверг критике» В. А. Антонова-Овсеенко, командовавшего красногвардейскими отрядами при штурме Зимнего дворца, подтверждая необходимость его отзыва с поста начальника Политического управления Реввоенсовета Республики (ПУР): «Он снят с ПУРа, кроме того, за то, что разослал всем военным ячейкам циркуляр о формах применения внутрипартийной демократии вопреки воле ЦК и несмотря на предупреждение ЦК о согласовании этого циркуляра с планами ЦК. Он снят, наконец, за то, что прислал в ЦК и ЦКК совершенно неприличное по тону и абсолютно недопустимое по содержанию письмо с угрозой по адресу ЦК и ЦКК призвать к порядку „зарвавшихся вождей“[68].

В дневниках Троцкого, опубликованных в 1986 году, можно прочитать, что Крупская в 1926 году рассказала ему о замечаниях Ленина, относящихся к Сталину: «У него нет самой элементарной человеческой честности».

Мы уже отмечали, что внутрипартийная система осталась без изменений, так что в этом вопросе все усилия Ленина были безрезультатны. Раскол внутри партии казался неизбежным осенью 1923 года в связи с появлением «левой» оппозиции. Эта группа не принимала сталинское руководство партией, и в тот момент, когда она начала оформляться в оппозицию, Троцкий стал во главе ее.

Осенью 1923 года и в 1924 году Сталин в борьбе с Троцкими его сторонниками мог опираться на двух самых авторитетных большевистских руководителей — председателя Исполкома Коминтерна Зиновьева и Каменева, одного из заместителей Ленина. Сталин точно знал, чего он добивается. Зиновьев и Каменев рассчитывали, что Коба, имеющий узкий теоретический кругозор, не представляет собой настоящего соперника для них. Троцкий казался им более сильным противником, поскольку как теоретик, военный и политический руководитель он считался весьма популярным вождем партии. Напротив, Сталина даже в начале 20-х годов знали сравнительно мало. Самым убедительным доказательством политической и интеллектуальной недооценки Сталина является то, что Зиновьев и Каменев оставили практически без внимания пожелания Ленина о перемещении Сталина. Естественно, этот факт свидетельствует скорее об ограниченности политической прозорливости Зиновьева и Каменева. (Но Троцкий тоже в этом вопросе не проявил дальновидности.) Вожди-интеллектуалы пришли к компромиссу, оставив Сталина на посту Генерального секретаря ЦК. Они полагали, что такое решение принесет наименьшее зло. В тот момент руководящая «тройка» — Каменев, Зиновьев и Сталин — взяла на себя все функции власти. Последствия этого рокового компромисса, заключенного весной 1923 года, проявились только через несколько лет.

Неудачей закончилась и другая попытка. Летом 1923 года группа партийных деятелей, среди них Бухарин, Зиновьев, Ворошилов, Евдокимов и другие, провели импровизированную встречу во время отпуска в Кисловодске. На ней шла речь о необходимости выступить против разраставшейся административной власти Секретариата и Оргбюро ЦК партии. В результате очередного компромисса было предложено ввести Зиновьева в состав Оргбюро, руководимого Сталиным, но он посетил его заседания всего один или два раза.

В течение 1924 года упомянутая «тройка» окончательно отстранила Троцкого от власти. В ходе этих боев Сталин еще больше упрочил свои позиции в аппарате партии, прежде всего благодаря тому, что более профессионально разбирался в организационных вопросах, чем остальные члены руководства. Его высокоинтеллектуальные товарищи меньше внимания обращали на административную сторону вопросов, чем на теорию. И это было общим заблуждением в их кругах. С начала 20-х годов сторонники Зиновьева имелись в основном в Петрограде. Годы, проведенные Зиновьевым во главе Коминтерна, ослабили его связи со страной. К тому же Ворошилов, участвовавший в так называемом «пещерном»[69] совещании в Кисловодске, очевидно, раскрыл перед Сталиным планы его соперников.

Политическое соотношение сил оставалось неизменным как в январе 1924 года, так и в мае на XIII съезде партии. Идейные дискуссии шли под флагом кампании борьбы с троцкизмом. Каменев на съезде очень своеобразно ответил на требование оппозиции о расширении демократии. Он говорил о том, что сейчас требуют демократии в партии, завтра уже потребуется демократия в Союзе, послезавтра беспартийные рабочие могут сказать: «Дайте нам такую же демократию», и, наконец, многомиллионные крестьянские массы начнут требовать: «Дайте демократию!» Позднее за это ему еще предъявят счет.

Весь 1924 год после съезда прошел под знаком антитроцкистской кампании, в которой сторонники Каменева сыграли значительную роль. Осенью дискуссии возобновились с новой силой. 17 ноября Каменев выступил в Московском комитете партии, 19 ноября в ВЦСПС, а 21 ноября перед военными руководителями, критикуя Троцкого и излагая историю троцкизма. Он характеризовал троцкизм как самостоятельное политическое течение, которое всегда выступало и выступает против официальной партийной идеологии. На Пленуме Центрального Комитета в январе 1925 года Зиновьев и Каменев требовали принятия организационных мер, для того чтобы сломить влияние Троцкого. Они предложили исключить Троцкого из партии большевиков. Но Сталин, очевидно по тактическим соображениям, не поддержал эту инициативу. Он считал, что Троцкого пока достаточно лишить руководящих постов в армии. В то время партия только начинала знакомиться со сталинской тактикой постепенных шагов. Ошибки оппозиции прежде всего состояли в том, что ее лидеры плелись за событиями. Из-за своих личных амбиций они не сразу поняли опасность усиления ведущей роли Сталина и вытекающие отсюда непоправимые последствия. К тому моменту, когда они объединились против Сталина, последний легко мог выдвигать против них обвинения в беспринципности и в «гнилых» компромиссах. И это были отнюдь не беспочвенные обвинения.

Имеющиеся данные показывают, что «левая» оппозиция в противовес «тройке» — Сталину, Каменеву и Зиновьеву — в конце 1923 года располагала еще сравнительно сильными позициями, прежде всего в Москве и Ленинграде среди интеллигенции, студентов и в меньшей степени среди политически образованных рабочих. Согласно отчету Московского горкома партии, в январе 1924 года в Москве из 413 рабочих партячеек 346 ячеек (всего 9843 человека) поддерживали линию ЦК. 67 ячеек (2223 человека) голосовали за платформу оппозиции. В вузовских партячейках за линию ЦК голосовали 32 ячейки (2790 человек), за оппозицию — 40 (6594 человека). В советских организациях за линию ЦК выступала 181 первичная организация, за оппозицию — 22 организации. В целом на районных партийных конференциях в Москве оппозиция получила 36 процентов голосов. Все это свидетельствовало скорее о популярности Троцкого. Но в этих цифрах отражалось вероятное поражение «левой» оппозиции. Она все больше теряла своих представителей в партгосаппарате, в рамках которого решались крупные политические вопросы. Когда авторитетные деятели, входившие в оппозицию, спохватились, было уже поздно.

В 1925 году вокруг Зиновьева, возглавлявшего Ленинградскую губернскую партийную организацию, начал складываться центр, который подверг критике состояние внутрипартийной демократии, а также ход проведения новой экономической политики.

В борьбе с оппозицией в тот период Сталин еще использовал сравнительно тонкие методы. Например, в январе 1924 года, за несколько дней до смерти Ленина, на XIII партийной конференции он заявил, что оппозиция ломится в открытые ворота со своей борьбой за партийную демократию, ведь он сам и ЦК борются против бюрократии.

Оппозиция, собственно говоря, рвется к власти — эта мысль проскальзывала в речи Сталина. Разоблачив в морально-политическом смысле оппозицию, он в завершение обнародовал закрытое решение 1921 года о запрещении фракций[70], что, естественно, было равнозначно требованию об организационной ликвидации оппозиции. Нам представляется интересным привести сравнительно длинную цитату из его выступления, которая дает возможность ощутить стиль и логику Сталина.

«Чтобы не было далее лишних увлечений и необоснованных обвинений, я должен также напомнить о тех препятствиях, которые стоят перед партией в деле проведения демократии, — препятствиях, мешающих проведению демократии…

Вторым препятствием, стоящим на пути проведения демократии в партии, является наличие давления бюрократического государственного аппарата на аппарат партийный, на наших партийных работников. Давление этого громоздкого аппарата на наших партийных работников не всегда заметно и не всегда бьет в глаза, но оно ни на одну секунду не прекращается. Это давление громоздкого государственного бюрократического аппарата, в конце концов, сказывается в том, что целый ряд наших работников и в центре, и на местах, нередко помимо своей воли и совершенно бессознательно, отклоняется от внутрипартийной демократии, от той линии, в правоту которой они верят, но которую она нередко не в силах провести до конца. Вы можете себе представить имеющий не менее миллиона служащих бюрократический государственный аппарат, состоящий из элементов, большей частью чуждых партии, и наш партийный аппарат, имеющий не больше 20 — 30 тысяч человек, призванных подчинить партии государственный аппарат, призванных социализировать его. Чего стоит наш государственный аппарат без поддержки партии? Без помощи, без поддержки нашего партийного аппарата он мало чего, к сожалению, стоит. И вот каждый раз, когда наш партийный аппарат вдвигает свои щупальца во все отрасли государственного управления, ему приходится нередко свою партийную работу в этих органах равнять по линии государственных аппаратов. Конкретно: партия должна вести работу по политическому просвещению рабочего класса, по углублению сознания рабочего класса, а в это время требуется собрать продналог, провести такую-то кампанию, ибо без кампании, без помощи со стороны партии, госаппараты не в силах выполнить свое задание. И здесь наши работники попадают между двух огней, между необходимостью исправления линии работы госаппаратов, действующих по старинке, и необходимостью сохранить связи с рабочими. И они часто сами здесь бюрократизируются… Вы знаете, что демократия требует некоторого минимума культурности членов ячейки и организации в целом и наличия некоторого минимума активных работников, которых можно выбирать и ставить на посты. А если такого минимума активных работников не имеется в организации, если культурный уровень самой организации низок, — как быть? Естественно, что здесь приходится отступать от демократии, прибегать к назначению должностных лиц и пр.

Таковы препятствия, которые перед нами стояли, которые будут еще стоять и которые мы должны преодолеть, чтобы честно и до конца провести внутрипартийную демократию.

Я напомнил вам об этих препятствиях, стоящих перед нами, и о тех внешних и внутренних условиях, без которых демократия превращается в пустую демагогическую фразу, потому что некоторые товарищи фетишизируют, абсолютизируют вопрос о демократии, думая, что демократия всегда и при всяких условиях возможна и что проведению ее мешает якобы лишь «злая» воля «аппаратчиков». Вот против этого идеалистического взгляда, взгляда не нашего, не марксистского, не ленинского, напомнил я вам, товарищи, об условиях проведения демократии и о препятствиях, стоящих в данный момент перед нами»[71].

Тем самым Сталин раз и навсегда поставил партийный аппарат как структуру выше всякой критики, вернее, присвоил себе исключительное право его критики. Вскоре подобный подход распространился и на госаппарат. Однако вершиной «драматургии» этой речи было не объявление оппозиции антипартийным явлением, что практически следовало из зачитанной Сталиным резолюции 1921 года, а то, как он, можно сказать, «защитил» Троцкого: «Третья ошибка, допущенная Троцким, состоит в том, что он в своих выступлениях партийный аппарат противопоставил партии, дав лозунг борьбы с „аппаратчиками“. Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату… Я боюсь, что Троцкий, которого я, конечно, не думаю поставить на одну доску с меньшевиками, таким противопоставлением аппарата партии дает толчок некоторым неискушенным элементам нашей партии встать на точку зрения анархо-меньшевистской расхлябанности и организационной распущенности. Я боюсь, что эта ошибка Троцкого поставит под удар неискушенных членов партии — весь наш партийный аппарат, — аппарат, без которого партия немыслима»[72].

Как же обстоит дело с Троцким на самом деле?

Вскоре после смерти Ленина внутри партии на повестку дня встал вопрос об освоении ленинского наследия и его творческом использовании. Различные политические группы, партийные руководители и теоретики в равной степени считали себя продолжателями его дела. Они претендовали на исключительность своего истолкования его наследия в ходе теоретического освоения ленинских идей.

Весной 1924 года партийный аппарат сказал свое слово. Во время так называемого «ленинского призыва» в партию вступило около 200 тысяч новых членов, в основном рабочие. Изменение социального состава партии в немалой степени способствовало дальнейшей изоляции оппозиции, укреплению единства партийных рядов. Троцкий тоже вел свою борьбу, но в первую очередь в области теории. В апреле 1924 года он закончил книгу «О Ленине. Данные для биографии», в которой сравнивал историческое величие Ленина с Марксом.

Значительной вехой в процессе творческого освоения ленинского наследия явился XIII съезд партии. Крупская все больше настаивала на том, чтобы перед делегатами было оглашено «завещание» Ленина. Троцкий не определил своей позиции. Текст писем Ленина, в которых высказывались серьезные замечания в адрес Сталина, так и не был опубликован. В выступлении на съезде прозвучало кредо Троцкого: «Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала. У англичан есть историческая пословица: права или не права, но это моя страна. С гораздо большим историческим правом мы можем сказать: права или не права в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия».

Однако и эта его позиция уже ничем не могла помочь. Осенью 1924 года началась решительная кампания борьбы с троцкизмом. После смерти Ленина в партийных дискуссиях усилились подозрения, которых сам Троцкий любой ценой хотел бы избежать, в отношении его вождистских амбиций и так называемого бонапартизма, о чем шла речь уже с весны 1921 года. Разговоры об этом в значительной степени снижали теоретический и политический вес аргументации Троцкого, а также настраивали против него большинство партийного аппарата, формировавшегося и все более укреплявшего свои позиции в тот период.

Организованные нападки против Троцкого, в ходе которых часто делались ссылки на его небольшевистское прошлое, указывали, естественно, не только на его историческую злонамеренность, но и на те политические средства, которые использовал Троцкий и против которых он сам же когда-то выступал. Осенью 1924 года была издана его книга-памфлет «Уроки Октября», в которой он, весьма субъективно анализируя все этапы развития революции, доказывал прежде всего собственную историческую исключительность и попытался показать ошибки тех, кто выступал против него. Этим сочинением, тактическим по своим целям, Троцкий добился еще большей самоизоляции внутри партии и еще больше углубил разрыв с ней.

Самая низшая точка в его политической деятельности приходится на 1923 — 1924 годы. Возврат к теории «перманентной революции» в 1924 году (кстати, он объявил полностью справедливыми свои взгляды по этому вопросу уже в 1922 году) послужил только поводом для его оппонентов, чтобы противопоставить концепцию «перманентной революции» лозунгу «построения социализма в одной стране». Этот лозунг полностью определял содержание эпохи, начавшейся после Октябрьской революции. В ходе дискуссий с конца 1924 и до конца 1927 года аргументация Троцкого попала в западню абстрактного интернационализма. Тогда же получила распространение точка зрения, которая существует и в настоящее время, что Троцкий был настроен против крестьянства.

В 1923 — 1924 годах еще никто не знал, что может сделать и что будет делать с аппаратом Сталин. Но уже можно было заметить следующее: Сталин провозгласил и всегда продолжал утверждать, что он — человек, выступающий за единство партии, а тот, кто выступает против него, противопоставляет себя единству партии. «Ленинградская» оппозиция в декабре 1925 года на XIV съезде обнаружила, что ей противостоит хорошо организованный сталинский партийный аппарат. Тогда стало ясно, что же происходит в действительности. С высоты наших теперешних знаний можно сказать, что в этот момент было поздно что-либо предпринимать. Ранее Троцкий, Каменев, Зиновьев в связи с деятельностью отдельных небольших групп не раз заявляли, что интересы большинства и решения большинства являются непреложным законом. Вдова Ленина Н. К. Крупская на съезде в смятении пыталась напомнить делегатам, что большинство не является критерием истины, что бывали периоды в истории партии, когда истина была в руках меньшинства. Ее замечание, имевшее очень важное значение, что необходимо обеспечить по отношению к меньшинству демократические условия, уже не вызвало сочувствия зала. Ни Бухарин, ни Рыков или Томский, которых позднее обвинили в образовании так называемой «правой» оппозиции, не были достаточно проницательны и не уловили такого явления, как рождение сталинизма. После съезда Бухарин взял на себя задачу критики точки зрения Н. К. Крупской. В качестве союзника Сталина он защищал партийное единство и указывал оппозиционерам, что раньше они тоже ссылались на интересы единства в борьбе с Троцким.

Позднее Сталин скажет те же самые слова в адрес Бухарина.

В январе 1926 года, выступая в Москве с речью о значении XIV съезда, Бухарин так освещал эту проблему: «Товарищ Зиновьев во времена троцкистской дискуссии заявлял нам, что для того, чтобы сохранить пролетарскую диктатуру, для того, чтобы вести рабочий класс нашей страны по пути строительства социализма, необходима стопроцентная монолитность нашей партии». В тот период Бухарин еще не чувствовал негативного значения того уродливого явления, которое мы сейчас — с научной точки зрения неправильно — называем сталинизмом. Хотя эту проблему Лев Борисович Каменев, один из старейших большевиков, политический ученик Ленина, очень ясно сформулировал на съезде: «Мы против того, чтобы создавать теорию „вождя“, мы против того, чтобы делать „вождя“. Мы против того, чтобы Секретариат, фактически объединяя и политику и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления Секретариат. Мы не можем считать нормальным и думаем, что это вредно для партии, если будет продолжаться такое положение, когда Секретариат объединяет и политику и организацию и фактически предрешает политику. Вот, товарищи, что нужно сделать. Каждый, кто несогласен со мной, сделает свой вывод. (Голос с места: „Нужно было с этого начать“.) Это право оратора начать с того, с чего он хочет. Вам кажется, следовало бы начать с того, что я сказал бы, что лично я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб. Я не считаю, что это основной политический вопрос. Я не считаю, что этот вопрос более важен, чем вопрос о теоретической линии. Я считаю, что если бы партия приняла определенную политическую линию, ясно отмежевала бы себя от тех уклонов, которые сейчас поддерживает часть ЦК, то этот вопрос не стоял бы сейчас на очереди. Но я должен договорить до конца. Именно потому, что я неоднократно говорил это т. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба. Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя! Этими словами я и кончаю речь свою».

Однако Сталин располагал поддержкой большинства делегатов съезда. В то же время он понимал, что этого доверия еще недостаточно, что его личная диктатура опирается на непрочную основу. И он решил: надо рассчитаться с оппозицией. Вероятно, мы никогда не сможем установить, когда им было принято это решение. Ясно, что после XIV съезда он смог убедиться в двух вещах: первое, что сейчас его поддерживает большинство партийного руководства, и второе, что оппозиция не откажется от борьбы. Его решение было простым и эффективным. Не прошло и двух лет, как Сталин освободился от оппозиции.

Интересно проследить, как он осуществил свой план. Проанализировав все действительные тактические и теоретические ошибки Троцкого, Сталин пришел к выводу, что вся деятельность этого его противника направлена против старого исторического большевизма. Причем для Сталина не играл роли даже тот факт, что 99 процентов членов «левой» оппозиции были старыми большевиками, пожалуй, только сам Троцкий являлся среди них исключением, потому что он присоединился к партии большевиков летом 1917 года. Сталин принудил Троцкого вернуться к дискуссиям дореволюционного периода. И в этой сфере он доказал свое преимущество, потому что старые большевики чурались вождизма Троцкого, бывшего для них неофитом. Сам Троцкий в 1924 году, собственно, ничем другим и не занимался, кроме того, чтобы доказать и объяснить свою деятельность, подтвердить свою роль вождя во время Октябрьской революции. Но в итоге всех этих дискуссий он попал в совершенно безвыходное положение.

Ленин умер вскоре после XIII партийной конференции. Сталин сразу же овладел обстановкой. Троцкий узнал о смерти Ленина по дороге на Кавказ, куда он ехал на лечение. Решив, что не успеет вернуться до похорон, он продолжил свой путь. Это было его большой ошибкой. В то же время Сталин выступил как главный организатор похорон Ленина. Преодолев сопротивление Н. К. Крупской, он не позволил, чтобы тело Ленина было предано земле. Во время похорон Ленина Сталин уже выступал в роли преемника вождя. Однозначной заявкой на это явилось его выступление, посвященное памяти Ленина, на II Всесоюзном съезде Советов. Сталин, произнося священную клятву, прощался от имени партии, рабочего класса с Лениным, не оставляя ни у кого сомнения в том, что сейчас Ленин и партия равнозначны Сталину. Между прочим, эту клятву многие трактовали по-разному, но ни тогда, ни позже ей не придавали теоретического значения. Речь Сталина была составлена чрезвычайно эффектно, из нее явствовало, что для Сталина партия представляет какую-то военную организацию. Первая часть клятвы Сталина звучала так: «Товарищи! Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий — вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии. Вот почему партия ленинцев, партия коммунистов, называется вместе с тем партией рабочего класса.

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!»[73]

Это жесткое по своему характеру послание в значительной степени было адресовано оппозиции. Но кто понял это? Кто понял, что надо готовиться к введению военной системы в партии, когда формально предметом дискуссии и главной ставкой в ней был вопрос расширения внутрипартийной демократии. Несомненно, только немногие могли догадываться о том, что в действительности задумал Сталин.

Сталин сделал все для того, чтобы верные ему партийные работники попали на важные должности в аппарате вместо старых большевиков-интеллигентов. Когда после смерти Ленина встал вопрос о назначении председателя Совета Народных Комиссаров, Сталин поддержал кандидатуру Рыкова, хотя во время болезни Ленина его общим заместителем был Каменев, который выполнял значительную часть работы. Но Сталин считал — нерусский не может быть преемником Ленина во главе правительства России, хотя сам Сталин был представителем малой нации, подвергавшейся угнетению в царской России. В ходе обсуждения этого вопроса Сталин сказал о том, что необходимо принять во внимание мужицкий характер России. Таким образом, в борьбе с оппозицией проявилась очень своеобразная точка зрения. Ранее подобные явления были чужды партии большевиков. В пользу Сталина не только изменился персональный состав власти, не только усилилась бюрократическая диктатура внутри партии, не только начал увеличивать свою власть Секретариат, но и в повседневной партийной жизни стали происходить вещи ранее совершенно невозможные.

Следует сказать и об оживлении антисемитизма, который вырастал на почве бюрократии и питательной средой для которого была торгово-хозяйственная конкуренция в рамках нэпа, не говоря уже о пережитках прошлого. Сталин сознательно использовал это явление в борьбе против оппозиции. Позднее Троцкий об этом мрачном явлении писал следующее: «Между 1923 — 1926 годами, когда Сталин вместе с Зиновьевым и Каменевым был членом „тройки“, еще очень осторожно и скрытно началась игра на струнах антисемитизма. Тщательно подготовленные ораторы (а Сталин и тогда работал против своих соратников) подчеркивали, что сторонники Троцкого являются мелкой буржуазией из местечковых городков, не называя их происхождение. В действительности же ни одно слово из этого не было правдой. Процент еврейской интеллигенции в рядах оппозиции был нисколько не больше, чем в партии или в государственном аппарате. Достаточно назвать руководителей оппозиции 1923 — 1925 годов: И. Н. Смирнов, Серебряков, Пятаков, Преображенский, Крестинский, Раковский, Муралов, Белобородов, Мрачковский, В. Яковлев, Сапронов, В. М. Смирнов, Ищенко — все они были по рождению русскими. Радек в то время относился к числу симпатизирующих. Но точно так же как на судебных процессах против растратчиков и воров, позднее, когда бюрократический аппарат изгонял оппозицию из партии, на первом месте сознательно назывались имена таких евреев, которые в общем-то играли второстепенную, отнюдь не главную роль.

После того как Зиновьев и Каменев присоединились к оппозиции, обстановка резко ухудшилась. Этот повод можно было отлично использовать для того, чтобы сказать рабочим: «Во главе оппозиции стоят три недовольных еврея-интеллигента»… Вещи были настолько искажены, что Сталин вынужден был в печати дать разъяснение, что ныне мы, дескать, сражаемся с Троцким, Зиновьевым и Каменевым не потому, что они евреи, а потому, что они принадлежат к оппозиции».

Сталин объявил отступление, почувствовав, что дискуссия переходит такие границы, которые могут нарушить легитимацию самой партии. Хотя позднее во время больших процессов в рамках антитроцкистской пропаганды допускался антисемитизм, Сталин перед широкой общественностью представлял себя защитником евреев. В 30-е годы он очень заботился об этом. 12 января 1931 года он сделал заявление Еврейскому телеграфному агентству из Америки, ответив на поставленные вопросы. Он однозначно подчеркнул, что в Советском Союзе активным антисемитам выносят смертный приговор. Здесь интересен не характер этого заявления или даже не сам факт его, а то, что это заявление сначала было опубликовано в международной печати, а затем в «Правде» 30 ноября 1936 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.