Что построили при Сталине?

Что построили при Сталине?

Представители разных историософских школ не могут договориться о том, что же было построено в СССР. Для одних СССР — «реальный социализм», для других — тоталитаризм, для третьих — этап развития российской цивилизации, для четвертых — государственный капитализм, для пятых — этакратическое (бюрократическое) индустриальное общество. Думаю, спорщиков вполне можно усадить за стол переговоров. Все эти точки зрения совместимы, поскольку разногласия в значительной степени носят терминологический и эмоциональный характер.

Идея «реального социализма» исходит из того, что в СССР марксистская концепция социалистического (коммунистического) общества была реализована настолько, насколько это вообще было возможно. То есть «реальный социализм» — это не капитализм, так как капитализм не может существовать без господства частной собственности. Сторонники концепции «реального социализма» доказывают, что в СССР не было также эксплуатации и эксплуататорских классов, с чем представители других идейных течений (в том числе и левые по взглядам) никак не соглашаются, указывая на бюрократический класс, господство правящей касты с ее номенклатурными привилегиями, бесправие трудящихся масс и т. д.

Попытка определения социального характера сталинской диктатуры неизбежно сталкивается с проблемой террора. Единственный господствующий слой, существовавший в СССР, — это бюрократия (этакратия). Следовательно, Сталин по идее должен был выражать ее интересы. Но Сталин наносил сокрушительные удары по бюрократии. Может быть, он не руководствовался какими-то социальными интересами и действовал по собственному наитию, вопреки социальным силам?

Социальное значение действий политиков далеко не всегда определяется тем, «кто заказывает музыку». Господствующий класс в целом не может вызвать политика «на ковер», далеко не всегда политика финансируют именно те силы, в интересах которых он действует. Социальный смысл его действий заключается в том, позиции какой социальной (в частности, классовой) силы укрепляются. В результате Большого террора господство бюрократии укрепилось, и сама она приобрела еще большую целостность. А то, что до этого не дожили многие чиновники… По мере укрепления господства буржуазии разоряются и гибнут тысячи и тысячи капиталистов.

Несомненно, что в СССР существовала господствующая элита, но ее господство обеспечивалось не частной собственностью, а государственной, что определило качественные отличия советского общества от классических капиталистических обществ.

Часть социалистов (в том числе марксистов) считает, что суть капитализма — не в частной собственности буржуазии, что бюрократия в целом тоже может быть частным собственником, и поэтому в СССР был особенный государственный тип капитализма. Но если это и капитализм, то уж очень особенный. Место биржи занимает Госплан, место акций — приказ о назначении на должность, вместо безработицы и перепроизводства — дефицит ресурсов и рабочей силы[523]. Уж очень много различий как с «реальным капитализмом», так и с заявленным проектом социализма, то есть с теми критериями социализма, о которых писали социалистические теоретики, включая К. Маркса и В. Ленина. Ни тебе безденежного товарообмена, ни отмирания государства, ни бесклассового общества.

Итак, «реальный социализм» («государственный капитализм») — это такое общество, которое имеет некоторые черты сходства как с идеей социализма, так и с реальностью капитализма, точнее — индустриального общества. От социализма «реальный социализм» унаследовал преодоление частной собственности на средства производства, плановое хозяйство, социальную «программу-минимум» — бесплатное образование, медицинскую помощь, поддержку слабых групп населения (стариков, инвалидов и др.). Кроме отказа от частной собственности (или ограничения ее распространения, как в некоторых «братских» странах), такое «социальное государство» существует и на Западе. «Реальный социализм» обеспечил решение ряда задач, которые в соответствии с марксистской теорией должен был решить капитализм. Прежде всего, речь идет о переходе от аграрного общества к индустриальному.

Индустриальное общество отличается от предыдущего (аграрного, традиционного) множеством показателей — и более высокой производительностью труда, и урбанизацией (переселением жителей из деревни в город), но все эти показатели вытекают из самого характера деятельности, который преобладает при индустриализме. Эта деятельность основана на инновации, узкой специализации и связанной с ней стандартизации. Именно так организована работа фабрики и современной государственной машины, именно это обеспечивает высокую производительность труда, концентрацию производства в городах и переток туда населения. Индустриальная модернизация началась еще в Российской империи в рамках периферийного капитализма, зависимого от производства средств производства в ядре мировой экономики. При Сталине был достигнут важный рубеж, когда СССР стал обеспечивать себя индустриальным оборудованием. Преобладающим индустриально-урбанистический уклад стал уже при Хрущеве. Таким образом, на правление Сталина приходится если не сама индустриальная модернизация (явление более широкое), то ее важнейший этап.

Либеральные авторы пытаются в принципе оспорить модернизационный характер политики Сталина в 30-е гг. на основании того, что были уничтожены достижения дореволюционной модернизации[524]. При этом происходит терминологическая путаница, когда модернизация смешивается с вестернизацией, и в качестве критериев «модернити» предлагается западная модель общества с ее особенностями — отнюдь не универсальными при переходе от традиционного аграрного общества к «современному» (модерному), индустриальному в своей основе, ядре. Если вынести за скобки догматы либерализма, отождествляющего с «модернити» именно себя, то получается более сложная картина. В эпоху Сталина происходит очевидное ускорение социально-экономической модернизации. А вот в сфере политической культуры мы видим «эффект отдачи», когда эта сфера действительно откатывается назад, ко временам Петра I, а то и Ивана Грозного (но с сохранением идеологических догматов коммунистической идеологии, принадлежащих модерну). Однако эта «отдача» не может быть долговременной, и после смерти Сталина советская культура, синтезировавшая дореволюционную традицию и наследие социалистической мысли, восстанавливает идейную полноту политической культуры сначала на уровне XIX века (в 50—60-е гг.), а затем и на уровне XX в. (в 70—80-е гг.)[525]. Таким образом, индустриальное урбанистическое общество «подтягивает» политическую культуру до адекватного ему уровня. Опыт стран Третьего мира показывает, что обратный процесс как раз не обязателен — имплантация западных образцов политической культуры далеко не всегда «подтягивает» за собой индустриальную модернизацию, создавая гибриды периферийного капитализма, словно застывшие во времени.

В западной историографии, особенно среди историков, которым лень вникать в детали коммунистической идеологии, преобладает образ Сталина — нового русского царя, эдакой реинкарнации Ивана Грозного и Петра I[526]. Когда речь идет об идеологических принципах Сталина, либеральные догматики отмахиваются и морщат нос: «возможно ли говорить об „убеждениях“ и „принципах“ человека, известного своей беспринципностью?»[527] Дано: Сталин беспринципен. Обсуждение его принципов противоречит этому «дано» и потому должно быть исключено. И вообще, зачем обсуждать идеологические принципы, которые противоречат «правильным» либеральным взглядам. Как написал А. Литвин, комментируя поиски альтернативы Сталину троцкистом В. З. Роговиным: «Альтернативой сталинскому тоталитарному режиму могло быть только демократическое общество, к которому Россия длительное время пытается перейти»[528] (под «демократическим обществом», очевидно, понимается либеральная политическая система). Остальное — от лукавого, и нечего об этом говорить. Такая примитивизация — сестра сталинской пропаганды, сводившей все многообразие «неправильных» идей к буржуазной контрреволюции и фашизму.

* * *

В СССР были все социальные ниши, необходимые для функционирования индустриальной системы, но у нас и на Западе эти ниши иногда занимали разные структуры (частный собственник — чиновник, биржа — Госплан и т. д.), а иногда — общие (наемный рабочий, менеджер, школьный учитель, инженер). В этом отношении советское общество можно описать формулой «индустриальное общество минус развитая частная собственность плюс социальное государство и государственное управление хозяйством».

Таким образом, «развитый социализм» и «государственный капитализм» — это общество, которое находится от капитализма столь же далеко, как и от теоретической модели социализма. Но мы знаем, что оно основано на трех китах: индустриализм, государственное управление экономикой, социальное государство.

Роль государства в СССР была более велика, чем в других моделях индустриального общества. Ближе других к СССР подошла в этом отношении нацистская Германия, что дало почву для развития теории тоталитаризма. Эта теория создавалась в 50-е гг. X. Арендт и З. Бжезинским как идеологическое оружие против СССР, она подчеркивала общность государственных систем Советского Союза и нацистской Германии. Советские авторы не оставались в долгу, доказывая, что нацизм имеет много общего с государственно-монополистическим капитализмом США. Обе стороны оказались правы, потому что всегда можно найти что-то общее и различное[529]. Но этот спор показал, что «тоталитаризм», то есть тотальное, полное управление обществом из единого центра, — это характеристика, которую в отдельных секторах можно встретить в любом индустриальном обществе — ведь на фабрике администрация стремится к тотальному управлению своим персоналом. Когда советские люди, привыкшие к перекурам и разгильдяйству в «тоталитарном» СССР, в 90-е гг. нанимались на западную или японскую фирму, нередко их поражали тоталитарные порядки, царившие там: визит в туалет с разрешения начальника, запрет на частные разговоры в рабочее время, постоянное наблюдение менеджера за тем, что делает работник, и т. д.

Итак, элементы тоталитаризма характерны для любого индустриального общества (не говоря уж о доиндустриальных). Тоталитарный режим — нечто иное. Это — открытое стремление власти контролировать все стороны жизни общества (неофициальный контроль за частной жизнью граждан существует и на Западе). Правда, при всем стремлении сталинской системы к контролю над умами населения, эта власть никогда не была тотальной. Даже при Сталине сохранялись и расходившееся с официальной идеологией религиозное мировоззрение, и незамеченные НКВД критические разговоры, и так и не подавленная полностью «аполитичная» культурная жизнь.

Следовательно, термин тоталитаризм правомерно употреблять только в конкретно-историческом значении — как стремление власти к тотальному управлению общественной жизнью. При Сталине такой тоталитаризм был, все замеченные неподконтрольные общественные группы уничтожались. При Хрущеве, когда допускались различные общественные течения и существенные оттенки политических взглядов, — уже нет. Общество перешло от тоталитарного к более мягкому — авторитарному состоянию[530].

Таким образом, на некоторых этапах жизни советского общества ему были присущи черты тоталитаризма, но не они определяют логику развития советского общества на протяжении всей его истории.

Тоталитаризм является вполне органичной «надстройкой» над индустриальной системой, когда все общество превращается в единую фабрику под руководством одной администрации. Но западные элиты предпочли более мягкую систему согласования интересов между тоталитарно организованными фирмами, бизнес-группами и бюрократическими кланами. Столкнувшись с кровавыми издержками тоталитаризма, коммунистическая бюрократия также предпочла перейти к более гибким формам господства. И этот отход от тоталитаризма позволил советскому обществу завершить переход к индустриальному урбанизированному обществу к 60-м годам, когда большинство населения РСФСР стало жить в городах[531]. Но именно сталинская система с жестокостью, не уступавшей рыцарям первоначального накопления, сконцентрировала ресурсы, необходимые для построения промышленной базы, на которой дальше достраивалась индустриальная система советского общества.

Экстренный, форсированный характер модернизации вызвал огромные жертвы, которые могут восприниматься как неоправданные. Тем более, что стремительность модернизации привела и к растранжириванию ресурсов, разрушениям в сфере сельского хозяйства. Образовавшаяся в результате система оказалась недостаточно гибкой, страдавшей множеством социальных болезней, которые сказывались на развитии советского общества всю его историю. Эти «минусы» очевидны.

Но нельзя не замечать и другого — эволюционный путь модернизации в XX веке привел большинство стран мира (особенно за пределами Европы) к модели зависимого капитализма, к искусственному закреплению отставания «Третьего мира» от «Первого». Так что проблема «издержек прогресса» неоднозначна.

Одно несомненно — в 30-е годы страна перешла качественную грань своего развития, прошла гораздо больший путь, чем Франция во времена якобинцев и термидорианцев. Если «термидор» — это откат к прошлому, то СССР уходил от прошлого необратимо. Если «термидор» — вытеснение революционного наследия признаками «нормального», общемирового развития, то его элементы были неизбежны. Хоть и своей дорогой, СССР шел по общему пути индустриальной модернизации. СССР не стал ни воплощением идеалов социализма, ни «империей зла». Он стал своеобразным вариантом индустриального общества. И своеобразие это вытекало из трех источников — культурного наследия народов России, социалистического проекта и того направления, которое придали ему Ленин и Сталин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.