7. Трудные времена.

7. Трудные времена.

В начале 1768 года международное положение России казалось вполне удовлетворительным. Швеция опасений не вызывала. Вспышки враждебности, появлявшиеся время от времени в Константинополе, удавалось вовремя погасить. Даже в беспокойной Польше дела, похоже, подходили к благоприятному завершению. Репнин, подписав союзный трактат, мог, наконец, вздохнуть с облегчением и отдать Приказ русским войскам покинуть пределы Речи Посполитой.

Правда, мелкие неприятности, требовавшие внимания, все же происходили. В марте 1768 года Репнин сообщил Панину, что в небольшом городке Бар на юге страны образовалась враждебная России конфедерация, организаторы которой призывали с оружием в руках защищать веру и свободу. Впрочем, конфедерация была довольно слабой и сама по себе беспокойства не вызывала. Плохо было то, что рядом проходила граница с Австрией, где конфедераты всегда могли получить убежище, и, что особенно неприятию, бунтовщики жались к турецкой границе. Преследовать их значило подводить войска к турецким владениям, а это рано или поздно должно было вызвать недовольство в Константинополе. Наконец, неподалеку кочевали крымцы, которые вполне могли пристать к конфедератам.

В марте польский Сенат обратился к Екатерине с просьбой - направить войска на укрощение мятежа. Отвод войск к границе пришлось приостановить, хотя толку от них было немного. Даже небольшие отряды регулярной армии рез труда рассеивали толпы конфедератов, но, разбежавшись в одном месте, они вскоре собирались в другом. По примеру Барской конфедерации мятежи стали возникать и в других местах.

Крупные магнаты тайком снабжали конфедератов деньгами, и, видя сочувствие сильных людей, мятежники ни в чем себе не отказывали. По стране стали распространяться грабежи и насилия. Под знамена конфедерации стекались не только недовольные королем или расширением прав диссидентов, но и просто темные личности. От разгулявшейся шляхты не отставало и католическое духовенство. Религиозные фанатики саботировали постановления о правах диссидентов, принуждали православных переходить в унию, травили православных священников. Самый популярный из них, игумен Мельхиседек, был схвачен и брошен в тюрьму, откуда ему, впрочем, удалось бежать.

Король совершенно растерялся, ничего не предпринимал, да и не знал, как поступать. Темпераментный князь Репнин рвался в бой и просил Екатерину позволить ему самому встать во главе войск, чтобы подавить мятеж в зародыше. Положение было сложным, но поправимым. Побуйствовав вволю, шляхта в конце концов разошлась бы по домам, если бы от искр, разбрасываемых конфедератами, не начался новый пожар - восстание гайдамаков.

Насилия, чинимые конфедератами, истощили терпение украинских крестьян. То тут, то там стали собираться отряды казаков, чтобы громить панские усадьбы и вешать католических священников. Восстание быстро разрасталось. Откуда-то появились подложные грамоты, якобы присланные Екатериной II и призывавшие подниматься за веру.

В Петербурге таким поворотом событий были сильно раздосадованы. Беспорядки в Польше все усиливались, грозя перерасти в настоящую гражданскую войну. Репнину и командирам русских отрядов был послан указ - решительно пресекать новое возмущение. Все большее беспокойство вызывали сообщения из Турции. Обресков доносил, что в Константинополе зреют воинственные настроения. Их старательно подогревал французский посол, доказывавший, что Россия якобы сознательно не принимает крутых мер против конфедератов, чтобы иметь повод держать в Польше свои войска. В любой момент дела могли принять скверный оборот. В политике Порты нередко происходили резкие, труднопредсказуемые колебания. Для этого достаточно было небольшого толчка, какого-нибудь незначительного события.

В июле 1768 года отряд гайдамаков, гонясь за конфедератами, занял Балту - маленький городок на границе Польши, принадлежавший крымскому хану. Место было торговое, ярмарочное, а потому селились здесь люди разных языков и верований - татары, турки, евреи, украинцы, русские, сербы, греки и т. д. Гайдамаки, придя в Балту, под горячую руку пограбили местных богатеев, в том числе турок, и спустя несколько дней отправились своим путем. Видя, что гайдамаки ушли, обиженные позвали подмогу и принялись "мстить", грабя и убивая православных. Узнав об этом, гайдамаки вернулись и задали перцу туркам. В конце концов гайдамаки помирились с мусульманами, вернули им захваченное и снова ушли.

Инцидент на фоне происходивших событий был незначительным и к России никакого отношения не имел. Местный балтский начальник Якуб-aгa должен был доложить о нем в Константинополь, и, если бы он сообщил правду, дело было бы оставлено без последствий. Но в Крыму в то время находился французский посланник барон де Тотт. Ему удалось подкупить Якуба, и в результате в Порту пошло сообщение, имевшее мало общего с действительностью.

В Константинополе вести из Балты вызвали сильное волнение. 23 сентября великий визирь пригласил к себе Обрескова и заявил, что русский отряд якобы разграбил не только Балту, ханскую вотчину, но еще и Дубоссары, находившиеся от Балты аж в ста верстах. Визирь потребовал, чтобы русские войска были немедленно выведены из Польши. Обресков пытался объяснить, что он всего лишь дипломат и подобных заверений давать не может. Все, что он в состоянии сделать, - это передать требования Порты в Петербург и сообщить ответ. Но визирь казался невменяемым, Обресков вместе с другими сотрудниками посольства был арестован и брошен в тюрьму. Фактически это означало объявление войны.

Для Петербурга столкновение с Турцией не было неожиданностью. Такую возможность учитывали всегда. Активные действия России в Польше турецкие политики воспринимали очень болезненно. В течение шести лет Панину удавалось смягчать гнев Порты и противодействовать подстрекательству французов. Однако рано или поздно скрытая дипломатическая борьба должна была вылиться в вооруженный конфликт.

Будущий театр военных действий находился очень далеко от жизненно важных центров Российской империи, но война есть война. К ней надо готовиться серьезно и основательно. Надо собрать армию, снабдить ее всем необходимым, продумать стратегию боевых действий, то есть осуществить тысячу разных мер, принять множество важных решений, чтобы встретить противника во всеоружии. Между тем то, что происходило при дворе в Петербурге, мало походило на подготовку к надвигающимся испытаниям. Польша бурлила, из Константинополя приходили сообщения одно тревожнее другого, а Екатерина тем временем была занята совсем иным делом - она решила привить себе оспу. Начинание было, несомненно, похвальное, в особенности учитывая тот факт, что у императрицы оказалось много подражателей. Но найти для него более неподходящее время было, пожалуй, невозможно.

Организация этого по тем временам небезопасного предприятия была возложена на самого надежного человека - сиречь на графа Панина, Никита Иванович выписал из Англии знаменитого специалиста, доктора Димсдейла, постарался внушить ему мысль об ответственности предстоящей операции и отвел его к императрице. Операция прошла успешно, и Екатерина, повинуясь указаниям врача, отбыла в Царское Село, дабы в течение нескольких недель дожидаться результатов прививки, воздерживаясь от всяких дел. Привело это, в частности, к тому, что двор, как выражался Панин, оказался "разделен на две части, кои между собой сообщения не имеют". Иначе говоря, монархиня, державшая или, по крайней мере, пытавшаяся держать в своих руках все нити государственного управления, неожиданно оставила государство без своего матернего попечения. Но, как ни странно, государственный механизм продолжал исправно функционировать, как будто мог вполне обходиться без высочайшего надзора. Генерал З Г. Чернышев отдал приказ войскам, расквартированным на южных рубежах империи, находиться в состоянии боевой готовности. Панин рассылал русским послам за границей срочные депеши с указаниями, как поступать в случае, если война все-таки начнется. Князь Репнин, не дожидаясь приказов из Петербурга, произвел передислокацию русских войск, чтобы вернее отразить возможное нападение на Польшу турок или крымского хана. Граф П.А. Румянцев, президент Малороссийской коллегии, срочно пополнял военные склады, готовясь к приходу армии. Словом, каждый, не дожидаясь рескриптов и указаний и не думая о милостях и наградах, делал свое дело.

В начале ноября императрица, пребывая в вожделенном здравии, вернулась, наконец, в столицу. Она ознакомилась с состоянием дел и совершенно растерялась. В военном деле она ровным счетом ничего не понимала. Между тем должным образом подготовиться к войне было важно не только для государства, но и для нее лично. Как известно, ничто так не способствует славе государей, как победы на поле брани. И, с другой стороны, несколько неудачных сражений - и ее авторитет в Европе развеется, как дым. Екатерина недолго колебалась. Она решилась сделать то, на что не осмелилась пойти пять лет назад. Императрица распорядилась учредить Совет, наподобие того, что некогда предлагал Панин. Графу было поручено подобрать и членов нового государственного учреждения. Первое заседание Совета состоялось уже 4 ноября. С его членам, рекомендованным Паниным, Екатерина присовокупила собственных избранников. В результате в 10 часов утра в особом покое во дворце собрались: граф Кирила Григорьевич Разумовский, двое князей Голицыных: - один генерал, другой вице-канцлер, графы Никита и Петр Панины, князь М.Н. Волконский, генерал-прокурор князь А.А. Вяземский, генерал-аншеф граф З.Г. Чернышев и, конечно же, граф Григорий Орлов. Последний нужен был для того, чтобы оглашать мысли Екатерины, точнее, те из них, которые она сама высказывать не решалась.

На первых заседаниях речь шла, естественно, о подготовке к войне. Совет единодушно решил, что войну следует вести наступательную, с тем чтобы закончить ее как можно скорее. Цель России на случай, если война будет складываться удачно, была сформулирована очень скромно - удержать свободное мореплавание на Черном море. Правда, тут же было высказано пожелание - утвердить с Польшей такие границы, "которые бы навсегда спокойствие не нарушали". Это были отголоски доклада графа Чернышева.

Армию было решено разделить на три корпуса: наступательный - под командованием А.М. Голицына, оборонительный - под началом П.А. Румянцева и обсервационный. У Панина были сведения, что по повелению султана турецкая армия должна собраться частью при Адрианополе и частью при Бабадаге. Совет предположил, что наиболее вероятным направлением турецкого наступления будет Польша, и не ошибся. Действительно, в Константинополе полагали, собрав главные силы до 400 тысяч человек, перейти через Днестр близ Хотина, взять Варшаву, свергнуть короля, а затем двинуться в Россию через Киев и Смоленск. Одновременно крымский хан со100-тысячной ордой должен был начать боевые действия на юге.

У турецкой армии были свои уязвимые места. Она состояла в основном из почти не обученного ополчения и была плохо вооружена. Артиллерия, например, как во времена средневековья, стреляла мраморными ядрами. Но недостаток качества Порта намеревалась компенсировать количеством. В общей сложности Турция должна была мобилизовать до 600 тысяч человек.

Этой огромной по тем временам армии Петербург мог противопоставить не больше 180 тысяч своих солдат. Но на его стороне были иные существенные преимущества, и в первую очередь техническое превосходство над противником. В России быстро развивалась и совершенствовалась промышленность. В середине XVIII века Россия выплавляла железа столько же, сколько Англия и Швеция, вместе взятые. Металлургические предприятия Урала, ткацкие мануфактуры Москвы и оружейные заводы Тулы позволяли хорошо оснастить армию. Русская артиллерия считалась одной из лучших в Европе. Армия, прошедшая школу Семилетней войны, была неплохо обучена и организована. В России были умелые военачальники - П.А. Румянцев, П. И. Панин, Н. В. Репнин. Были и те, кому еще предстояло проявить свой полководческий гений. 38-летний А. В. Суворов, командовавший в то время полком в Польше, когда узнал о предстоящей схватке с Турцией, начал отправлять в Петербург письма, умоляя перевести его туда, "где будет построжае и поотличнее война".

Подход главных сил к театру военных действий должен был произойти весной, не раньше марта. Зима ушла на сборы армий и подготовку магазинов. Но к войне готовилась не только армия. Пока пушки молчали, свое слово должна была сказать дипломатия.

В предстоящей войне Россия могла опереться на двух сравнительно надежных союзников - Пруссию и Данию. В Копенгагене сразу после начала войны заверили, что во всем будут держаться союзного трактата. Что касается Фридриха II, то он, узнав о разрыве между Петербургом и Портой, сильно перепугался. Он заподозрил, что Россия может пойти на сближение с Австрией и потерять интерес к Пруссии. Вообще король решил, что русско-турецкое столкновение неминуемо вызовет всеобщую европейскую войну. При таких обстоятельствах собственная участь представлялась ему незавидной. В любом случае король решил крепко держаться союза с Россией, чтобы не потерять своего хотя и единственного, но могущественного союзника.

Дружественные отношения с Пруссией, Данией и Англией, то есть той частью Северной системы, которую удалось создать к началу войны, позволяли быть спокойными за северные границы. Панин был уверен, что, какие бы события ни происходили в Стокгольме, совместные усилия северных держав позволят предотвратить агрессию со стороны Швеции.

Можно было ожидать неприятностей от Австрии, но их серьезность зависела от того, как будут складываться военные действия. Еще в 1760 году Россия и Австрия подписали секретный и бессрочный "артикул" о взаимной помощи в случае войны с Турцией. Однако когда Панин попытался выяснить, как в Вене смотрят на эту договоренность, князь Кауниц ответил, что выход России из союза с Австрией освободил последнюю от всех обязательств. Австрийцы, впрочем, заявили, что будут придерживаться нейтралитета.

Главным политическим противником оставалась Франция. Версаль подтолкнул Турцию к объявлению войны и был намерен как можно дольше подогревать в Константинополе воинственные настроения. От Франции исходила и другая серьезная опасность - в делах польских.

Начало войны вызвало в Польше сильный резонанс. Противники России оживились. Они доказывали, что Турция непременно одержит победу и что против России поднимется вся Европа. Наиболее влиятельная партия Чарторыйских, хотя явно и не выступала против России, но втихую активно этим занималась. Король же целиком находился под их влиянием.

У Чарторыйских были свои планы, во многом разумные и справедливые. Они предполагали, например, изменив государственное устройство страны, вывести ее из состояния анархии и освободить от чрезмерного иностранного влияния. Но вожди партии допускали и серьезные просчеты, обрекавшие их планы на неудачу. Во-первых, Чарторыйские категорически отказывались признать за иноверцами какие бы то ни было политические права, будущая Польша представлялась им страной, в которой безраздельно господствует католическая шляхта, предводительствуемая сильным королем. Во-вторых, действовали они часто при помощи хитрости и лицемерия. Это была уже не политика, а политиканство, которое обычно до добра не доводит.

Сначала Чарторыйские хотели опереться на помощь России. Используя деньги и войска, присылаемые из Петербурга, они посадили на трон своего короля. Но в Петербурге преследовали свои цели и тратить деньги ради чужих интересов не собирались. Влияние России в Польше стало преобладающим. Теперь король начал искать поддержку у другой державы, возлагая надежды то на Пруссию, то на Австрию, то на Францию. Он рассчитывал создать противовес России, с тем чтобы, играя на противоречиях, добиваться собственных целей. В этом и заключалась его ошибка.

Дело в том, что внешнеполитические интересы России и Польши, в сущности, мало противоречили друг другу. В Петербурге добивались лишь одного - надежного, прочного мира на границе с Речью Посполитой. Учитывая международное положение России, это было настоятельной необходимостью. Но непрекращающиеся внутренние распри в Польше и интриги других держав вызывали постоянные трения и заставляли все активнее вмешиваться во внутренние дела этой страны, чтобы поддерживать дружественную партию, способную сдерживать антирусские поползновения. Правда, делалось это грубо, порой даже жестоко, вполне в духе политических нравов того времени.

Однако ничего большего Россия не желала. Даже предложение графа З.Г. Чернышева воспользоваться выборами короля, чтобы изменить границу, осталось без последствий. Если бы король и Чарторыйские, раз они пошли на сотрудничество с Россией, оставались верны этому союзу, то опасения Петербурга были бы развеяны и в числе своих сторонников они имели бы и Панина, и Репнина. Тогда Екатерине пришлось бы согласиться и на реформу государственного устройства Польши, и на многие другие меры, необходимые для этой страны. Но король предпочел искать себе новых друзей.

В условиях начавшейся войны Панин вынужден был вмести в свою политику в Польше некоторые коррективы. Прежде он стремился, не считаясь с расходами, добиться в этой стране скорейшего успокоения. Теперь, когда все средства шли на подготовку армии, эта цель становилась труднодостижимой. Панин предложил изменить тактику, правда, проводить ее в жизнь пришлось уже не Репнину.

После объявления Турцией войны при петербургском дворе стали распространяться критические настроения. Говорили, что во всем виноваты граф Панин да князь Репнин, своими жесткими действиями в Польше доведшие дело до конфликта с Турцией. Особенно усердствовал князь М.Н. Волконский, упрекавший Панина, хотя и не прямо, намеками, даже на заседаниях Совета.

Чтобы успокоить критиков, императрица решила пожертвовать Репниным и отозвала его из Варшавы. По мнению С.М. Соловьева, этот шаг был ошибкой. В Польше был нужен именно такой человек, как князь Николай Васильевич, тем более что его отъезд противники расценили как признак колебаний и слабости России.

Сам Репнин, хотя давно уже просился на родину, был сильно расстроен тем, при каких обстоятельствах произошло его отозвание. Оно могло быть истолковано как выражение неодобрения и недоверия со стороны императрицы. Панин как мог старался успокоить и подбодрить посла. "Невозможно, мой друг, - писал он Репнину, - обращать все свое попечение на собственные наши выгоды ли неприятности, когда благо отечества требует всего Вашего усиливания к его ограждению... С сопутником одних собственных достоинств дорога каждому стеснения, но тем благородной душе она ласкательнее. А где прямая служба отечества призывает, тут не должен быть слышен голос своих собственных нужд; не поставь, мой друг, в хвастовство и поверь чести моей, что таково было мое с братом моим правило во всю нашу жизнь... Находя всегда в вашей душе те же расположения, на них основана вся моя к вам сердечная любовь и преданность".

Инициатива, должно быть, во все времена приводила сходным последствиям. Репнин был отозван и направлен в действующую армию, а на его место императрица определила самого непримиримого критика - Волконского. Задачи перед новым послом стояли в целом прежние, но акценты были смещены. Волконский должен был твердо добиваться одного - сохранения власти короля, единственного упорядочивающего начала в государстве. Что же касается конфедераций, постоянных распрей и столкновений между партиями и группировками магнатов, то им также следовало противодействовать, но по мере возможности. Чем больше польские феодалы были заняты выяснением взаимных претензий, тем меньше было шансов, что Польша окажется вовлеченной в войну и, следовательно, осложнит и без того непростые задачи, стоявшие перед Россией.

По сравнению с Репниным Волконский был человеком более мягким, уступчивым и надеялся ласковым обращением сделать то, чего не удалось добиться его предшественнику. Увы, надеждам этим не суждено было сбыться. Очень скоро он начал жаловаться Панину на лживость польских политиков и предлагал "усмирить Чарторыйских" и "постращать короля". Но еще до того, как князь Волконский приступил к исполнению своих нелегких обязанностей, прогремели первые выстрелы новой войны.

В начале января 1769 года Крым-Гирей во главе 70-тысячной орды двинулся в направлении русской границы. Он собирался опустошить южные области России, а затем войти в Польшу и соединиться там с антиправительственными конфедератами. По выражению историка С.М. Соловьева, это было "последнее в нашей истории татарское нашествие". Другой историк, В.Д. Смирнов, добавлял, что это нашествие было не только последним, но и самым "затейливым".

Сжигая на своем пути села и уводя полон, крымцы подошли к Елизаветграду (современный Кировоград). Город был укреплен плохо, и гарнизон его был невелик - меньше пяти тысяч человек. Но, услышав несколько орудийных выстрелов, грозный хан передумал штурмовать город и повернул в сторону Киева. Тут начались его злоключения. Зима выдалась на редкость снежная и морозная. Конница продвигалась вперед с великим трудом. Многие замерзали в пути. Некий польский шляхтич, взятый ханом в проводники, увидел, что дела плохи, и сбежал. Без проводника орда заблудилась в степи. Кончилось тем, что крымцы, оставив под снегом немало своих соратников, дошли до польских земель, устроили там такое же опустошение, что и в России, и вернулись в Каушаны, где была ханская ставка. Вскоре после этого похода Крым-Гирей умер, то ли отравленный турками, то ли вследствие излишеств, которым он предавался во время частых оргий.

Первое столкновение между русской и турецкой армиями произошло в апреле. Корпус князя А.М. Голицына переправился через Днестр, разбил высланный против него отряд и подошел к Хотину. Но, увидев, что взять крепость без правильной осады невозможно, Голицын вновь отошел за Днестр. Командующий наступательным корпусом действовал очень осторожно, чем вызвал сильное недовольство Екатерины. В июле он вновь подошел к Хотину и после непродолжительной осады опять отказался от штурма. Во время небольших стычек между русскими и турецкими отрядами русские всякий раз одерживали победу, но решительного перевеса над противником это не давало.

Императрица устала дожидаться громких побед и решила отозвать Голицына, заменив его П.А. Румянцевым, а командовать оборонительным корпусом назначила Петра Панина. Решение это было объявлено 13 августа, но, прежде чем покинуть армию, Голицын успел поправить свою репутацию. 8 конце месяца он дал крупное сражение турецкому корпусу, возглавляемому самим визирем, и обратил противника в бегство. Вслед за бегущим визирем оставил свои позиции и гарнизон Хотина. Крепость была занята без единого выстрела.

Петр Иванович Панин принял командование над 2-й, оборонительной армией в середине сентября. Под его началом оказалось 49 тысяч человек, включая 20 тысяч нерегулярного войска, при 197 орудиях. Его главная задача заключалась в овладении Бендерами - крепостью, имевшей важное стратегическое значение.

Первая попытка взятия Бендер, предпринятая осенью 1769 года, показала, что без серьезной продолжительной осады крепость захватить не удастся. В Бендерах находились многочисленный гарнизон и 400 орудии. Ввиду наступления холодов 2-я армия отошла на зимние квартиры. Но, несмотря на вынужденную приостановку военных действий, генерал Панин не терял времени даром. Он затеял переговоры с крымцами, убеждая их, что если они отпадут от Турции и станут независимыми, то военные действия против них будут прекращены. Если же они этого не сделают, то русские войска войдут в Крым и учинят там немалые разорения. Такого рода военная дипломатия оказалась очень полезной. Она посеяла в головах крымцев серьезные сомнения, что в конечном итоге и привело к отпадению Крыма от Порты.

Военная кампания 1770 года началась в мае. К этому времени в Добрудже сосредоточилось 200-тысячное турецкое войско во главе с великим визирем. На этот раз турки захватили главное свое оружие - знамя пророка. Считалось, что при его приближении гяуры обязательно обращаются в бегство, ибо, увидев знамя, они должны сразу ослепнуть. 25 мая корпус Румянцева выступил из Хотина и переправился через реку Прут. Те события, которые произошли в последующие месяцы, во многом определили ход войны и вписали в историю русского оружия одну из славнейших страниц.

4 июля 23-тысячный русский отряд под командованием Румянцева подошел к реке Ларге и обнаружил лагерь крымцев. На стороне неприятеля было явное численное превосходство. Как позднее выяснилось, крымцев было около 80 тысяч. Несмотря на это, Румянцев решил атаковать. Сражение было недолгим, но жарким. Исход дела решило умелое распределение сил. В самый острый момент Румянцев ввел в бой резервную колонну, которая и заставила противника бежать. Спустя три недели - новая победа, да такая, что после нее Румянцева можно было, не колеблясь, называть одним из лучших полководцев своего времени.

20 июля отряд из 17 тысяч русских подошел к основному лагерю противника возле реки Кагул. Здесь находилось около 150 тысяч, но уже не крымцев, а регулярного турецкого войска. Великий визирь, третий с начала войны, представить не мог, что горстка русских осмелится напасть на его армию. Румянцев думал иначе. Тактика, которую он избрал, была неожиданной и совершенно не укладывалась в каноны военной науки. На рассвете 21 июля русские, разделившись на пять небольших отрядов, двинулись к турецкому лагерю. Завидев наступающих, турки бросились в бой. Началась яростная схватка. Конница неприятеля окружила русские отряды. Дым от пушечного и ружейного огня был столь густым, что сражающиеся с трудом различали противника. Русские упорно шли вперед, но каждый новый шаг требовал все больших усилий. Многократное численное превосходство неприятеля давало о себе знать. И в ту минуту, когда строй русских, казалось, дрогнул, перед ними выросла фигура генерала Румянцева. "Ребята, стой!" - крикнул он и с обнаженной шпагой пошел на врага. Увидев впереди своего командира, гренадеры двинулись вслед за ним. Этого натиска неприятель не выдержал. В турецком лагере началась паника. Янычары, бросая оружие, обратились в бегство. Когда отряды Румянцева вошли в лагерь, то обнаружили там 140 орудий и все богатства визиря.

После Ларги и Кагула воинская удача окончательно отвернулась от турок. 26 июля Репнин взял Измаил и затем Киликию. Русской армии сдались Аккерман и Браилов. В начале осени пришли известия о новых победах.

Еще в 1769 году по инициативе Алексея Орлова в Средиземное море были отправлены три русские эскадры. Одновременно сам Орлов, якобы для поправки здоровья, приехал в Италию, где начал готовить антитурецкое восстание среди жителей Балканского полуострова и Мореи. Орлову сопутствовала удача. Как только адмирал Г.А. Спиридов высадил десант в Морее, местное греческое население поднялось против турок. 26 июня произошло знаменитое Чесменское сражение. Турецкий флот был полностью уничтожен. Екатерина была очень довольна успехами своих полководцев и щедро их одаривала. Единственным военачальником, на которого милости распространялись скупо, оказался Петр Иванович Панин.

2-я армия, находившаяся под его командованием, должна была в кампанию 1770 года овладеть Бендерами. В отличие от Румянцева, генерал Панин был лишен дара принимать смелые и оригинальные решения, ошеломлять противника дерзкой и стремительной атакой. Однако он был знающим и опытным полководцем, действовавшим хотя и неторопливо, но основательно. Из Петербурга от него требовали скорейшего взятия крепости, Панин же медлил, не желая рисковать. Бендеры были хорошо укреплены, их гарнизон многочислен, в то время как у Панина едва хватало войск, чтобы держать правильную осаду. Только в середине сентября, все подготовив и обдумав, Панин решился на штурм.

15 сентября под стены города была подведена огромная мина, заряженная 400 пудами пороха. В 10 часов вечера прогремел взрыв. Стена рухнула, и войска двинулись на штурм. Бой был тяжелым и долгим. Турки защищались отчаянно. Видя, что русских не остановить, они начали поджигать дома. Весь город был охвачен пожаром. Лишь утром 16 сентября остатки гарнизона сдались победителю. Бендеры были взяты.

С точки зрения военной науки генерал Панин действовал правильно и добился очень многого. К началу осады в городе было под ружьем 30 тысяч человек, осаждавших же - только 25 тысяч. Но, даже несмотря на численное превосходство противника, Панин одержал победу, взяв одну из сильнейших турецких крепостей. Однако Екатерина, когда узнала об этом успехе, отреагировала очень сдержанно, послав Петру Панину только орден св. Георгия первой степени и весьма сухой поздравительный рескрипт. С одной стороны, она была недовольна медлительностью командующего 2-й армией. С другой стороны, императрице хотелось особо выделить воинскую доблесть Алексея Орлова, и поэтому она старалась сделать так, чтобы никто, за исключением разве что Румянцева, не мог с ним в этом отношении соперничать.

Генерал Панин обиделся. Его заслуги и старания не были оценены. Лично ему эта военная кампания стоила огромных сил. Панин уже несколько лет страдал сильными "подагрическими припадками", в то время как командование армией вынуждало его по двенадцать часов в сутки проводить в седле. В довершение ко всему императрица оставила без внимания просьбу Панина о награждении его подчиненных. Тут генерал обиделся уже не только за себя, но и за своих соратников. Он попросил отставки и был отпущен.

Оказавшись не у дел, Петр Панин поселился в Москве. Первопрестольная всегда находилась в оппозиции Петербургу, а в лице Панина эта оппозиция приобрела влиятельного сторонника. Генерал и прежде предпочитал говорить то, что думал, теперь же его прямота, помноженная на обиду, привела к печальным последствиям. О том, что происходило в стране, Панин высказывался весьма критически. В Москве его уважали, в армии любили, поэтому его мнения быстро получали огласку. Доходили они и до Екатерины, разумеется, в искаженном виде. Вскоре на Панина стали поступать и доносы. Утверждали, например, что организатором народного бунта в Москве во время чумы якобы был не кто иной, как Петр Панин. Кончилось все тем, что Екатерина назвала его "дерзким болтуном", "себе персональным оскорбителем" и приказала московскому главнокомандующему учредить за ним тайный надзор. Естественно, вся эта история не могла не отразиться и на положении Никиты Панина. Так в отношении между императрицей и ее "министром иностранных дел" появилась трещина, которая со временем лишь углублялась.

Хотя пушки во всю палили, дипломаты тоже не сидели сложа руки. В 1771 году удалось решить очень важную задачу - овладеть Крымом, и сделано это было за счет дипломатических усилий в не меньшей степени, чем военных.

Благодаря переговорам, начатым еще генералом Петром Паниным, в Крыму образовалась сильная прорусская партия, склонявшаяся к отпадению от Порты. Ее усилиями дело было доведено до того, что хан Каплан-Гирей П тайно послал гяурам письмо, предлагая вступить в союз. Довести до конца этот дипломатический маневр он, впрочем, не сумел, так как был смещен. Назначенный его преемником Селим-Гирей III воевать не торопился и вообще в Крыму долго не появлялся. Когда же, наконец, он осчастливил подданных своим присутствием, организовывать оборону было уже поздно.

Перекоп сдался русским без боя, его защитники сами открыли ворота крепости. Хан бежал и после недолгих метаний по Крыму уплыл в Константинополь. Русские практически беспрепятственно занимали одну крепость за другой. Турецкий сераскер Ибрагим-паша попал в плен и был отправлен в Петербург.

В Константинополе о мире стали задумываться уже после Ларги и Кагула. В 1770 году под впечатлением понесенных поражений Турция обратилась к Пруссии и Австрии с просьбой о посредничестве в мирных переговорах. Те с удовольствием согласились, но в Петербурге к этой идее отнеслись скептически и, отклонив медиацию, иначе говоря, посредничество, соглашались только на "добрые официи", то есть добрые услуги. Как разъяснил на заседании Совета Никита Панин, при медиации посредник имеет "полную власть" в распоряжении притязаний воюющих сторон, в то время как при добрых услугах его советы "по обстоятельствам приняты и отвержены быть могут". В Петербурге от "услуг" Пруссии и Австрии ничего доброго не ждали, и не без оснований. Фридрих II, конечно, был заинтересован в прекращении войны, но по-своему. Во-первых, король все еще боялся, что русско-турецкий конфликт может перерасти в общеевропейскую войну. Кошмарные воспоминания времен Семилетней войны не давали ему спать по ночам. Во-вторых, Пруссия по договору выплачивала России ежегодную военную субсидию - 400 тысяч рублей. Даже для Российской империи эта сумма была заметной - составляла больше двух процентов государственного бюджета. Для маленькой Пруссии же такие расходы были довольно обременительны. Фридрих II поэтому усиленно интриговал, пытаясь убедить Петербург в том, что требования в отношении Турции необходимо смягчить.

Австрия также была заинтересована в окончании войны. Венских политиков очень беспокоило усиление России. Чтобы этого не допустить, австрийцы могли затеять любую авантюру. В июле 1771 года они тайно заключили с Турцией договор, по которому обязались "путем переговоров или силой оружия" добиваться, чтобы Россия вернула Порте все захваченные территории. В обмен Турция согласилась уступить Австрии часть Валахии и выплатить солидную субсидию. Наследник престола император Иосиф II порывался, действительно, начать против России войну, но престарелая императрица-королева Мария Терезия уже устала воевать и воинственного пыла своего сына не одобряла. Князь Кауниц тоже предпочитал действовать осторожнее и занимался главным образом тем, что убеждал русского посла в Вене в необходимости отказаться от каких бы то ни было территориальных приобретений за счет Турции, ограничившись лишь денежной компенсацией.

Условия, на которых Россия соглашалась заключить мир, были довольно умеренными. Для себя Россия требовала лишь Азов и территорию Большой и Малой Кабарды. Население этих земель уже давно тяготело к России, и местные правители не раз обращались к русским царям с просьбой о защите от турок или персов. В Петербурге считали целесообразным потребовать также от Турции независимости Молдавии и Валахии, возвращения грузинским царям, воевавшим на стороне России, их земель свободы судоходства по Черному морю и т.д. По всем этим вопросам путем взаимных уступок вполне можно было договориться. Единственное требование, в котором Россия не намерена была уступать, заключалось в предоставлении независимости Крымскому ханству.

Урегулирование конфликта с Турцией на таких условиях было делом времени. В превосходстве русского оружия сомневаться не приходилось. Однако, несмотря на тяготы, которые в результате войны несли обе стороны, противоборство, пусть и не слишком активное, могло продолжаться еще довольно долго. Между тем для России смысла в затягивании войны не было. Предпосылки для достижения целей, поставленных в начале войны, уже сложились. В Петербурге поэтому хотели покончить с войной как можно скорее. Добиться этого оказалось, однако, непросто. Поводом для начала войны послужили волнения в Польше. События складывались так, что польские дела оказались тесно переплетены с делами турецкими, и решать их в отдельности было невозможно. Поэтому для удачного завершения войны требовались усилия не только военные, но в не меньшей степени и дипломатические. Еще в 1769 году, вскоре после начала русско-турецкой войны, австрийские войска заняли небольшую часть приграничной польской территории. В Вене объяснили, что эти земли якобы триста лет назад были переданы Польше в залог и, имея в виду их возвращение, Австрия хочет предохранить их от разорения. Объяснение было сочтено убедительным, и событие это осталось без последствий.

В августе 1769 года в Силезии произошла встреча Фридриха II с Иосифом II. Спустя год оба монарха встретились снова. Вслед за этим австрийцы неожиданно заняли еще ряд польских округов, теперь уже без каких-либо вразумительных объяснений. Тогда же в Петербург приехал принц Генрих, брат Фридриха II. Принц произвел не самое выгодное впечатление - в Петербурге о нем рассказывали множество анекдотов. Однако принц сумел подготовить почву для важного предприятия, и, как только он вернулся в Потсдам, прусский посланник в Петербурге Сольмс получил от своего короля новое указание. Фридрих II писал, что, коль скоро Австрия уже нарушила целостность польской республики, России и Пруссии есть смысл последовать этому примеру. Сольмс должен был передать это предложение петербургским политикам.

Идея раздела Польши соседними державами не была новой. Еще со времен Петра Великого германские государства время от времени пытались выяснить отношение России к такому предприятию. Однако в Петербурге давали в лучшем случае уклончивый ответ. Теперь Фридрих II попытался вновь реализовать давнюю прусскую мечту, и, как оказалось, момент был выбран удачно.

Историки много спорили о том, как в Петербурге было принято решение об участии в разделе и какую позицию занимал в этом вопросе Панин. Многие утверждали, что Никита Иванович всегда был против раздела и вынужден был смириться с ним под давлением императрицы и большинства членов Государственного совета. Н.Д. Чечулин, один из авторитетнейших специалистов по истории России XVIII века, напротив, полагал, что Панин не имел ничего против раздела. Что же касается многочисленных критических высказываний графа по этому вопросу в беседах с Сольмсом, то они, по мнению Н.Д. Чечулина, объясняется тем, что Панин попросту водил прусского посла за нос, стараясь раздразнить Фридриха II и выведать его истинные намерения.

Беда в том, что дошедшие до нас документы не позволяют однозначно ответить на вопрос, как и почему было принято это решение, сыгравшее столь важную роль в истории и Польши, и России. Исследователям по необходимости приходится прибегать к догадкам и шатким предположениям. Единственный достоверный документ, отчасти проливающий свет на этот вопрос, - это протокол заседания Совета, того заседания, на котором впервые был поставлен вопрос об участии России в разделе Польши.

Произошло это 16 мая 1771 года. В начале заседания в присутствии императрицы Панин зачитал несколько депеш, относящихся до переговоров с Турцией и положения Крыма. Затем Екатерина "изволила выдти из Совета", и тут произошло следующее. "Действительный тайный советник граф Панин открыл оному, что по случаю известного уже предъявленного венским двором на польские смежные с Венгрией староства права и действительного их захвачения, король прусский отозвался здешнему двору в доверенности, что он не намерен быть спокойным зрителем такого соседом его польских земель завладения".

Изложив далее предложение Фридриха II, Панин продолжал: "Сие представляет... такой случай, о котором всегда помышляли для исполнения всеми желаемого; что находим мы теперь удобность в ограничении себя от Польши реками; что хотя Россия и не имеет никакого права на Польскую Лифляндию, однако намерен он (Панин. - Авт.) вывести права на оставленные в Польше десять заднепровских полков и требовать возвращения, а особливо, что Польша не исполнила своего за получение оных обещания; что негоциируя о сем и согласись на всегдашнюю уступку присвоенных австрийцами и некоторых из требуемых королем прусских польских земель, исключая Гданьск, можем мы получить Польскую Лифляндию и желаемое ограничение, а Польше отдать, в замену отбираемых у нее земель, княжества Молдавское и Волоское; что интересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый ныне мир с турками и успокоить польские замешательства, и что если Совет на все сие согласен, будет он над тем трудиться... На что и согласились".

Этот протокол заседания Совета проливает свет на многое. Во-первых, очевидно, что вопрос об участии в разделе был решен между Екатериной и Паниным заранее, до его постановки на Совете. Никита Иванович "открыл" членам Совета предложение прусского короля. Следовательно, прежде по крайней мере большинство из них об этом не знало. Панин не только сообщил идею Фридриха II, но и обосновал необходимость ее принятия, то есть предложил готовое решение. Екатерина же демонстративно покинула заседание, тем самым давая понять, что иных мнений она слушать не желает. Члены Совета, прекрасно понимая, что к чему, единодушно согласились с Паниным, не высказав ни одного замечания, хотя вопрос имел первостепенное значение. Надо сказать, что обыкновенно даже менее важные вопросы обсуждались на Совете довольно активно и в целом этот орган вполне оправдывал свое существование. Почему же Панин согласился на раздел, более того, сам предложил этот шаг на заседании?

Прежде всего, к такому решению подводил анализ внешнеполитической ситуации. Согласившись на раздел, Россия извлекла бы для себя существенную политическую и экономическую выгоду. Однако давление на Панина со стороны Екатерины, по-видимому, все же было. Императрицу, в свою очередь, настраивал граф З.Г. Чернышев, автор проекта проведения границ по рекам, пользовавшийся в ту пору при дворе большим влиянием. В результате то решение, которое предложил на Совете Панин, было своего рода компромиссом.

Никита Иванович считал необходимым сохранить сильную Польшу. В то же время он никогда не возражал против "всеми желаемого" - небольших территориальных приобретений для проведения границы по рекам. Ибо одно дело изменить только русско-польскую границу и совсем другое - совместно с Австрией и Пруссией принять участие в существенном урезании соседнего государства. Именно поэтому Панин предложил компенсировать отнимаемые территории за счет Молдавии и Валахии. Кроме него, эту идею никто не высказывал, и позднее под давлением обстоятельств от нее пришлось отказаться. Кстати сказать, утверждая, что Россия "не имеет никакого права на Польскую Лифляндию", Панин ошибался. Как заметил Н.Д. Чечулин, здесь сказалось "незнание древней истории России, вполне понятное в XVIII в."

Вопрос о целесообразности ослабления Польши еще долго беспокоил Панина. Позднее в одной из депеш русскому послу в Варшаве он писал: "Имея таким образом в виду округление границ соседей Польши, нельзя, однако, сомневаться, что и после этого эта республика может еще существовать на положении значительной державы и что части, которые будут от нее отделены, ничего, конечно, не потеряют от того, что не будут более под такой державою, которая в настоящее время представляет собой лишь xaoc и беспорядок". Похоже, что этими словами Никита Иванович хотел убедить не столько посла, сколько самого себя. Беспокоила Панина и этическая сторона раздела. Даже на Совете он заговорил о правах России на польские земли. Любопытно, что конфедератам такие сомнения были совершенно чужды. В начале войны они заключили с Турцией союзный договор для совместной борьбы с Россией. По договору конфедераты, в частности, "уступали" туркам Киев, а себе облюбовали территории, включавшие Смоленск, Стародуб и Чернигов.

В любом случае участие в разделе Польши для России и лично для Панина было вынужденным шагом. Если бы Россия стала противодействовать планам германских государств, пытаясь не допустить раздела, это привело бы к существенному ухудшению ее внешнеполитического положения. Был бы нанесен урон союзническим отношениям с Пруссией, в то время как Австрия с удвоенной энергией стала бы противодействовать русским интересам на Востоке. Если бы в Петербурге остались безучастны к разделу, это также привело бы к негативным последствиям. Произошло бы усиление германских государств, захватывающих польские земли, и, как следствие таких совместных действий, сближение между ними. Все это интересам России никак не соответствовало, и к достижению собственных целей русская дипломатия, таким образом, ничуть не приблизилась бы.

Соглашаясь на раздел, Россия получала тройной выигрыш. Во-первых, безопасную границу с Польшей. Во-вторых, как сказал на Совете Панин, успокоение "польского замешательства" и соответственно возможность вывести, наконец, из этой страны свои войска. И, в-третьих, нейтрализацию Австрии в вопросе о русско-турецкой войне. Но, для того чтобы решить эту третью задачу, необходимо было провести очень тонкую дипломатическую работу. Фридрих II предлагал попросту ухватить то, что плохо лежит. Панину же надо было сделать так, чтобы действия России, Пруссии и Австрии оказались взаимосвязаны, причем согласие Петербурга на раздел было бы обусловлено изменением австрийской политики в турецком вопросе.

Главное препятствие заключалось в позиции Вены. Австрийцы только что подписали договор с Турцией. За счет Польши они тоже успели поживиться и могли повторить удачный опыт, тогда как переговоры о каком-то тройственном соглашении о разделе были делом долгим, а успех их сомнительным. С точки зрения Кауница, синица в руках представлялась приобретением более предпочтительным, чем журавль в небе. Вену надо было заставить отказаться от этого заблуждения. Но австрийский министр был политиком ловким, и, чтобы провести его, Никите Ивановичу необходимо было проявить большую изобретательность.