Белое командование и партизаны

Белое командование и партизаны

Белое руководство Северной области плохо понимало причины появления крестьянских отрядов и настороженно относилось к поступавшим к нему просьбам о помощи. Оно опасалось, что население, получив оружие, может повернуть его против белой власти. Тем не менее со временем оно не только начало снабжать партизан всем необходимым, но и само выступило инициатором создания партизанских отрядов там, где раньше их не существовало. Превращение крестьянских повстанческих групп в белые партизанские отряды и затем в полу-регулярные части северной армии хорошо документировано на примере Тарасовского отряда белых партизан.

Отряд, получивший свое название от большого села Тарасово в южной части Холмогорского уезда, состоял из крестьян Порецкой, Петровской и части Церковнической волостей. Эти волости располагались в промежутке между железнодорожным и двинским участками белого фронта и, по сути, не контролировались ни одним из противников. По сообщению делегации от тарасовских крестьян, прибывшей в Архангельск для переговоров с белым командованием в середине декабря 1918 г., эти волости начиная с августа в течение двух с половиной месяцев находились в прифронтовой полосе, регулярно подвергаясь разорительным набегам «красноармейцев-большевиков». Особенно печально известен был отряд И.Я. Гайлита, бывшего главы административно-судебного отдела Холмогорского уездного исполкома. Красноармейцы Гайлита, снабжавшиеся за счет местного населения, отбирали у крестьян хлеб и другое имущество, вывозя его целыми обозами. Жители, страдавшие от неоднократных грабежей, воспользовались появлением в середине октября 1918 г. в Порецкой волости небольшого союзного отряда, чтобы организовать самооборону и предотвратить новый набег красных. Несколько деревень добровольно мобилизовали все мужское население, способное носить оружие, в возрасте от 18 до 45 лет, и к декабрю в отряде насчитывалось уже около 320 партизан[803].

Отряд сразу проявил себя как внушительная боевая сила. Уже в конце октября партизаны при содействии союзников неожиданным рейдом выбили красноармейцев Гайлита из села Тарасово, захватив обоз, винтовки с патронами и мешки с награбленным крестьянским имуществом. После отхода союзного отряда партизаны решили защищать территорию своими силами. В ноябре 1918 г. они вновь отбили у красных временно оставленное село Тарасово, освободив попутно ряд деревень и захватив обоз, два пулемета и три десятка пленных. Преимущество партизан было в том, что, превосходно зная местность, они делали глубокие и неожиданные для противника обходы. Они пробирались десятки верст лесами, где не было не только дорог, но даже тропинок. Поэтому, внезапно нападая то здесь, то там, они могли успешно действовать против значительно превосходивших красных сил. Так, 2 декабря партизаны отбили атаку полутысячного отряда красноармейцев, который при поддержке трехдюймового орудия и двух автоматических пушек попытался вновь занять Тарасово. Хорошее знание местности и поддержка со стороны местного населения обусловили и то, что потери партизан были сравнительно невелики. В то время как число погибших и раненых в стычках с партизанами красных бойцов исчислялось сотнями, сам Тарасовский отряд за два месяца боев потерял только 25 человек убитыми и столько же ранеными[804].

Несмотря на боевые успехи партизан, они остро нуждались в помощи со стороны белой власти. Представители тарасовских партизан Денис Потехин и Егор Харитонов, прибывшие в декабре 1918 г. в Архангельск, просили белое командование срочно оказать помощь отряду продовольствием, медикаментами, оружием, а также по возможности деньгами и дополнительной вооруженной силой. Разоренные волости не могли снабдить партизан даже теплой одеждой и обувью для зимней кампании. Партизанам не хватало и собственной артиллерии, чтобы противопоставить ее пушечному огню противника. Наконец, указывая на переутомление бойцов, руководители отряда просили прислать подкрепления, чтобы дать бойцам отдохнуть на тыловых позициях и привести в порядок запущенное хозяйство[805].

Обращение тарасовских партизан было не первой просьбой о помощи, полученной белым руководством. Уже с октября 1918 г. в Архангельск приходили телеграммы и приезжали делегации от крестьянских отрядов самообороны, просившие о присылке оружия, офицеров и оказании военной поддержки в борьбе с красными. В первое время белое руководство опасалось высылать оружие крестьянам, сомневаясь в их лояльности. Однако оно также боялось, что потеряет свой авторитет, если будет препятствовать самозащите населения края. Поэтому с согласия штаба белые и союзные части эпизодически делились с партизанами продовольствием и оружием, а местные правительственные комиссары раздавали им винтовки и патроны[806].

К декабрю 1918 г., убедившись, что партизанские отряды превратились во внушительную военную силу и ведут активные боевые действия против большевиков, белое правительство и штаб начали оказывать им регулярную помощь. Так, тарасовским партизанам в ответ на их просьбы был направлен транспорт с хлебом, теплой одеждой, оружием, боеприпасами и медикаментами. К ним также выехали инструкторы-офицеры. Это позволило отряду увеличить свою численность к январю 1919 г. до 600 человек. В Холмогорском уезде, помимо Тарасовского, действовал также Селецкий партизанский отряд, который вырос до 600 бойцов к концу февраля. На Пинегу еще в декабре во главе группы офицеров-инструкторов отправился капитан П.Т. Акутин, снабженный деньгами и оружием. К январю 1919 г. под его командованием находилось уже до 700 человек. При поддержке белых властей организовались небольшие отряды под Шенкурском и в долине реки Онеги. В Печорском крае был создан партизанский отряд в 500–600 человек. В результате уже к концу января 1919 г. белые партизанские отряды составляли существенную боевую силу общей численностью до 2,5 тыс. человек[807]. Видя их содействие обороне области, белое командование вскоре стало само инициировать создание крестьянских отрядов и направлять оружие и инструкторов в прифронтовые волости[808].

Чтобы усилить партизанское движение, зимой 1918/19 г. Северное правительство распространило на партизан многие преимущества, которыми пользовались солдаты регулярной белой армии. Партизаны теперь получали солдатский паек и денежное довольствие, их семьям выделялось денежное и продовольственное пособие, а также обеспечение в случае увечья или гибели кормильца[809]. Тогда же белое командование начало преобразовывать партизанские отряды в ополченские дружины, а затем включать их в состав регулярных белых полков. Тарасовский и соседний Мехренгский партизанские отряды были переименованы в Тарасовскую ополченскую дружину, Селецкие и плесовские партизаны образовали Селецкую ополченскую дружину, куда было дополнительно мобилизовано население окрестных волостей до 45-летнего возраста включительно. Пинежские партизаны-добровольцы составили основу создававшихся в уезде регулярных частей[810]. Таким образом, партизанские формирования постепенно превращались в части регулярной Северной армии.

Несмотря на включение партизанских отрядов в состав северных полков, они тем не менее во многих отношениях отличались от частей, созданных на мобилизационной основе. В частности, они нередко имели особую внутреннюю структуру. Как сообщал из Пинеги капитан Акутин, там применялся принцип «территориального комплектования войск»: «волости составляют взводы и отряды, взводы по деревням делятся на отделения, в отделениях ближайшие родственники составляют звенья». В качестве офицеров крестьяне также предпочитали видеть местных уроженцев, поэтому Акутин просил Архангельск присылать ему офицеров – выходцев из Пинежского уезда[811].

Помимо особого внутреннего устройства, партизанские отряды отличала привязанность к конкретной местности. Характерно, что северные партизаны были известны не по имени командира, но по той местности, где они действовали. Единственным партизанским лидером, имевшим некоторую известность, был, пожалуй, Максим Ракитин, руководитель отдельного Шенкурского партизанского батальона, иногда упоминаемого в источниках как отряд Ракитина[812]. Имена же командиров тарасовских, селецких, онежских партизан почти не встречаются в документах.

Крестьяне видели в партизанских отрядах вооруженную часть сельского мира. Поэтому они часто не разделяли военные и гражданские потери, включая в списки даже погибший скот. Так, в отчете о партизанском бое в ночь с 7 на 8 ноября 1918 г. за деревни Петрушина и Похвальская среди потерь тарасовских партизан числились: «два партизана… крестьянский мальчик д. Петрушиной и несколько лошадей и коров крестьянских»[813].

Несмотря на первоначальные опасения белого командования, воюя за собственные деревни, партизаны отличались дисциплинированностью и высокой боеспособностью. Солдаты-партизаны не враждовали с собственными офицерами, которые в значительной части выдвигались из самих же односельчан и являлись в прошлом старослужащими или унтер-офицерами царской армии. К кадровым офицерам, присланным из Архангельска для помощи в организации отрядов, отношение также было подчеркнуто бережным и уважительным. Например, в донесениях тарасовских партизан офицеры упоминались только с восторженными эпитетами. Так, крестьяне с сожалением писали, что во время одного из боев «храбрый из храбрых офицеров, командующий этим отрядом З. получил серьезное обморожение ног», или гордо отмечали, что партизаны действовали самоотверженно, ободряемые «любимцем-командиром офицером Т., везде и всюду показывающим личный пример храбрости»[814].

Хорошее взаимодействие между партизанами и их командирами и тесная связь с местностью и населением обусловили исключительную стойкость партизанских отрядов. Они нередко сражались с противником, многократно превосходившим их числом, и несли значительные потери – до десятой части численности отряда убитыми и больше, и все равно продолжали бой, когда ставкой были собственные деревни. Если им приходилось отступать, то часто они увозили с собой семьи и имущество. В партизанских отрядах не случалось восстаний, и они демонстрировали лояльность Северному правительству, снабжавшему их продовольствием и вооружением. Не случайно именно партизан белое командование использовало для подавления беспорядков в мобилизованных частях[815].

Не менее, чем высокая боеспособность, партизанские отряды отличала жестокость в отношении к врагу. Суровые наказания не были нормой в крестьянском мире и прежде угрожали в первую очередь чужакам и конокрадам, представлявшим опасность для всей общины. Даже в годы революции и Гражданской войны самым распространенным наказанием была порка[816]. Однако возникнув в условиях войны и часто в ответ на исключительное насилие, крестьянские отряды проявляли по отношению к противнику такое же насилие. Так, на Печоре после рейда красного отряда Мандельбаума крестьяне повели «охоту» на большевиков: ставили охотничьи капканы для ловли красных патрулей и пойманных убивали. Один такой «охотник» сообщал заезжему инженеру, что лично истребил 60 красных, а в ответ на ужас собеседника комментировал свои действия так: «Нам с ними не жить, либо они, либо мы», ссылаясь на гибель своей семьи от рук отряда Мандельбаума[817].

Руководство Северной области, до которого доходили сообщения о прорубях на Печоре, доверху заваленных трупами, объясняло такие случаи «темнотой» печорского населения, состоявшего отчасти из «полудиких» зырян[818]. Однако другие партизанские отряды не отличались большей гуманностью. Так, на Пинеге осенью 1919 г. партизаны во главе с Зосимой и Иваном Кобылиными также спустил в прорубь схваченных в Веркольском монастыре большевиков и членов Пинежского уездного исполкома. Раздетых донага арестантов связывали, а затем живыми сталкивали в прорубь, подгоняя штыками и прикладами[819]. Местное население, видимо, не препятствовало расправе, так как члены исполкома представляли власть недружественных верхнепинежских волостей.

Красноречивым свидетельством партизанской жестокости служит соотношение числа убитых в стычках с партизанами и пленных красноармейцев. Например, тарасовские партизаны в бою 24 ноября 1918 г., атаковав силы противника численостью около 450 бойцов, сообщали, что было «убито и ранено больше 150 красноармейцев, взято в плен три»[820]. Раненые и пленные впоследствии также обычно погибали. В типичном сообщении о действиях отряда пинежских партизан говорилось, что в марте 1919 г. у деревни Торома из перехваченной группы красной разведки противник потерял 5 человек убитыми, 16 ранеными и 3 пленными, «раненые и пленные после допроса умерли»[821]. Спустя неделю у той же деревни была уничтожена целая большевистская рота. Как телеграфировал в Архангельск командующий войсками Пинежского района полковник П.А. Дилакторский, там было «больше ста убитых, 58 пленных. Всех ликвидировал»[822].

Северные крестьяне убивали пленных отчасти потому, что не считали возможным тратить на их пропитание и так скудные продовольственные запасы, тогда как сами партизаны и их семьи порой страдали от недоедания[823]. Не менее важным было и желание выместить обиду. Поэтому нередко перед смертью к пленным применялись жестокие пытки. Их раздевали до нижнего белья, кололи штыками, топили в реке, закапывали в землю заживо[824]. Жестокость, вероятно, играла также демонстративную роль и служила для крестьян способом отпугнуть противника от своих деревень, чтобы не допустить новые рейды и грабежи. Поэтому партизаны не только не скрывали совершенные акты насилия, но нередко даже хвалились своей жестокостью. Впрочем, это влекло за собой новую волну насилия с красной стороны, отмеченную порой еще более жестокими пытками и убийствами[825].

Жестокость партизан, граничившая с кровной местью, не давала покоя белому командованию и политическому руководству Северной области. За линией красного фронта население, напуганное рассказами об убийствах и пытках, было склонно оказывать большее сопротивление наступлению белых войск. Кроме того, падал авторитет Северного правительства, а красная пропаганда получала обильную почву для обвинений белого режима в том, что он держится исключительно на насилии. Однако попытки белых властей остановить резню оканчивались неудачей. Так, например, командующий 8-м северным полком, куда входили пинежские партизаны, решил выпустить брошюру о необходимости гуманного отношения к пленным и организовать разъяснительные беседы, но был вынужден отказаться от своей идеи. Пинежские крестьяне выражали в связи с его проектом крайнее неудовольствие, заявляя, что их действия являются ответом на жестокости, которые учиняли красные отряды по отношению к их близким[826]. Другой современник с сожалением отмечал, что едва ли было возможно привить партизанам гуманность, так как противник в их сознании был уже давно дегуманизирован. Большевики были для них «врагами, волками, прибежавшими в их деревню, зверями, которых надо убить»[827].

Белое командование, опиравшееся на боевую силу партизанских отрядов, вынуждено было смириться не только с их жестокостью, но и с нежеланием воевать за пределами своей территории. Попытки брать с партизан расписку, что они будут «действовать не только оборонительно, но и наступательно», не имели успеха[828]. Крайне неохотно воюя за пределами ближайших деревень и волостей, партизаны, как правило, особенно резко сопротивлялись их переводу на другие участки фронта. В последнем случае партизанские части начинали быстро распадаться из-за большого числа дезертиров, так как крестьяне опасались, что «чужие» полки сдадут их деревни большевикам[829]. Как с сожалением отмечал генерал В.В. Марушевский: «Они все были готовы драться до последнего человека за свою деревню и не могли по своему разумению встать на более широкую точку зрения, не говорю уже государственных, но хотя бы областных интересов»[830]. Марушевскому вторил врач Б.Ф. Соколов, член последнего состава Северного правительства, близко общавшийся с партизанами: «Напрасно… было бы искать в психологии партизан чувств общегосударственных, общенациональных. Напрасной была бы попытка подвести под их ненависть антибольшевистскую – идейную подкладку. Нет, большевики оскорбили грубо душу… партизан, допустив насилия над их женами и сестрами, разрушив их дома и нарушив их вольные права… Но до России, до всей совокупности российских переживаний им было дела очень мало. Чрезвычайно мало»[831].

Таким образом, хотя широкое участие партизанских отрядов сделало белую борьбу на Севере отчасти народной войной и обеспечило устойчивость архангельского фронта, это была не та война, о которой мечтали белые военные и политики. Крестьяне добровольно выступали против большевиков не из-за пробуждавшегося общенационального самосознания или гражданского чувства, а из-за сохранявшегося традиционализма северной деревни и стремления отомстить обидчикам. Локальные идентичности и региональные привязанности партизан по-прежнему преобладали в сознании крестьян над общенациональными[832]. Это способствовало прочности белой обороны, но также обусловило неудачу любых попыток вывести белые войска в широмасштабное наступление. Поэтому северная партизанская война, выросшая из неподвижности Северного фронта, сделала его еще менее подвижным.

* * *

Антибольшевистские военные и политики и в годы Гражданской войны, и в эмиграции не переставали винить население Севера в равнодушии к судьбе страны и слабой поддержке Белого движения. Крестьяне, рассуждавшие о событиях в стране как о чем-то, происходившем далеко, «там – в России», были лишены, по мнению белого начальства, «идеи здоровой государственности»[833]. Жители северной деревни в большинстве своем не стремились воевать за свержение большевиков в центре страны и были больше озабочены нуждами своей деревни и волости. Тем не менее Гражданская война в Северной области не была лишь делом политических элит. Во многих отношениях она превратилась в народную войну, в которой в той или иной мере участвовала б?льшая часть населения Архангельской губернии.

С открытием боевых действий на Северном фронте простое население Севера не стремилось отгородиться от происходивших событий. Напротив, оно пыталось использовать перемену власти для того, чтобы удалить посаженных сверху большевистских руководителей и восстановить у власти местных популярных лидеров. По мере того, как укреплялась белая администрация на местах, а война все теснее входила в жизнь архангельской деревни, жители губернии активнее шли на сотрудничество с белой властью. Они пытались заручиться ее помощью в борьбе против набегов красных отрядов, соглашались служить в мобилизованных полках в обмен на продовольственное и материальное обеспечение рекрутов и их семей и в целом были готовы содействовать правительству, которое демонстрировало устойчивость и способность добиться скорой победы в войне. Крестьяне видели в Северном правительстве защитника своих интересов отчасти потому, что симпатизировали некоторым политическим инициативам белого кабинета, в частности его земельным законам и попыткам оказать социальную помощь населению. Но все же при выборе «своей» стороны в Гражданской войне крестьянами в первую очередь двигали не политические предпочтения, а практический расчет и инстинкт самосохранения. Пытаясь обезопасить себя в обстановке распада государства и в буквальном смысле войны всех против всех, крестьяне прагматически стремились обрести сильного покровителя. Их сотрудничество с белым режимом было своего рода политическим альянсом, возникшим в ответ на особые обстоятельства. Но с изменением обстоятельств прежние альянсы могли рушиться и уступать место новым. Так, несмотря на содействие белой власти, большинство жителей Севера не хотело оказаться на стороне проигравших и не было готово поддерживать до конца ту власть, которая скоро падет. Именно поэтому изменившееся положение на других белых фронтах стало причиной стремительного распада Северного фронта и крушения Северной области в начале 1920 г. Как и почему это произошло, является предметом следующей главы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.