4. История антипсихиатрического движения: регионы и смыслы
4. История антипсихиатрического движения: регионы и смыслы
Само движение антипсихиатрии развивалось преимущественно в трех странах: Великобритании, США и Италии. Именно в них были осуществлены первые антипсихиатрические эксперименты и достигнуты самые масштабные результаты деинституализации, именно они стали прообразами и образцами антипсихиатрических теорий и реформ по всему миру.
Разумеется, невозможно свести все под одну гребенку и писать о единых истоках по одной простой причине: исходная ситуация в системе здравоохранения, в системе психиатрической помощи имела свою специфику, а иногда была и совершенно различной. Америка была не похожа на Великобританию, и ни на ту, ни на другую была совершенно не похожа Италия.
Некоторые общие черты, в особенности для англо-американского мира, выделить все-таки можно. Майкл Доннелли в своей работе «Политика психического здоровья в Италии» называет две тенденции психиатрической системы послевоенного времени: 1) расширение психиатрического пространства за счет расширения охватываемых расстройств, разнообразия услуг и числа клиентов; 2) реорганизация работы психиатрической больницы – появление психиатрических амбулаторий, дневных стационаров, психиатрических отделений в больницах общесоматического профиля[89].
Первая тенденция, расширение психиатрического пространства, была задана скорее не самой психиатрией, а социально-экономическим климатом эпохи. С одной стороны, война и послевоенное время со всем многообразием невротических расстройств стали благодатной почвой для развития малой психиатрии. С другой – изменение системы социального обеспечения способствовало включению в государственную систему психиатрической помощи самых разнообразных категорий граждан. Сама психиатрическая помощь, психиатрическая институция, должна была реагировать на эти новые изменения, на новые категории клиентов, и это привело к некоторому смягчению системы.
Критические тенденции подтолкнули и к сравнению тогдашних условий психиатрических больниц с условиями других тоталитарных учреждений. Больницы сопоставлялись с нацистскими концентрационными лагерями: сотни голых тел в грязных отделениях, забытые и никому не нужные, без лечения и внимания полуголодные больные. «Во время войны, – отмечал французский психиатр Жан Ори, – многие санитары попали в плен, некоторые прошли через концентрационные лагеря. Когда они вернулись, они стали смотреть на мир по-другому: их профессиональная среда, которая осталась такой же, какой была до войны, напоминала им о том опыте, который они совсем недавно пережили, находясь в концентрационных лагерях»[90].
После опыта нацизма и практики уничтожения психически больных особое звучание приобретает вопрос о сущности психиатрии и психиатрической больницы. Эти события, по мнению немецкого историка и социолога психиатрии Клауса Дернера, ставят психиатрию перед вопросами идентификации. «Поэтому, – подчеркивает он, – и сегодня остается открытым вопрос, какой наукой в большей мере является психи атрия – наукой об эмансипации или об интеграции, т. е. стремится ли она к освобождению психически больных или к укреплению дисциплины в обществе. Самое позднее с 1940 г., с газовых камер Гадамара во всяком случае, никто больше не может быть назван психиатром, если для него размышления об этом вопросе не стали буднично-мучительным элементом практического отношения к себе и к тем, кто от него зависит»[91].
Эти дискуссии подталкивались и сложной ситуацией с медикаментозной терапией психических расстройств. Первый нейролептик, хлорпромазин, был синтезирован лишь в 1952 г., поэтому тогда использовались более жесткие методы лечения. Повсеместно применялись соли брома и барбитураты, но относительно новыми и прогрессивными методами считались электрошок и терапия инсулиновыми комами, широко использовалась тогда и лоботомия. Эти жесткие методы породили волну реакций протеста.
Введение в повсеместное использование нейролептиков сослужило психиатрии хорошую службу. Нейролептики по сравнению с другими методами действовали относительно мягко, они снимали острые симптомы психоза, успокаивали больных и давали возможность установить с ними продолжительный контакт. Уже в конце 1960-х и в 1970-е годы лечение нейролептиками начнет критиковать и сама психиатрия, рассматривая его как убийство личности и расширение психиатрической власти, но надо помнить, что само движение деинституционализации и серия альтернативных экспериментов в психиатрии стали возможны благодаря их введению в медицинскую практику. Гуманистическая волна в психиатрии конца 1950–1960-х годов – это последствие (о чем в том числе и антипсихиатры говорить очень не любят) введения нейролептиков в медицинскую практику.
На волне обсуждения многочисленных проблем где-то начиная с середины 1950-х годов в англо-американской психиатрии стали появляться исследования внутреннего функционирования психиатрических больниц. Именно тогда вышли «Человеческие проблемы государственной психиатрической больницы»[92], «Культура государственной психиатрической больницы»[93], «От опекунства к лечению пациентов в психиатрических больницах»[94], «Психиатрическая больница»[95] и др. Во всех этих работах в центре внимания оказывалась иерархическая структура организации персонала, вообще внутренняя ролевая структура психиатрической больницы, возможность преодоления ее жесткости и налаживания коммуникации с пациентом. Описания успешного опыта организации терапевтических сообществ как раз и оказывалось подтверждением возможности и необходимости смягчения жесткой ролевой структуры.
Этот процесс разочарования психиатрическими больницами проходил в послевоенное время (при всех различиях) в три этапа: 1) начальная фаза реформы, сопровождающаяся попытками либерализовать, трансформировать и гуманизировать традиционную психиатрическую больницу; 2) переходный период, характеризующийся философским осмыслением раннего этапа, при котором необходимость сокращения больниц становится совершенно очевидной; 3) формирование альтернатив психиатрической больнице и координация частей новой многосоставной системы[96]. Можно сказать, что в этой схеме этапов развитие англо-американской антипсихиатрии приходится на вторую фазу и чуть захватывает третью, развитие итальянской антипсихиатрии, напротив, отчасти захватывает вторую фазу и развертывается на третьей. Однако особенности ситуации оказания психиатрической помощи в разных странах не ограничиваются только временной динамикой.
В Великобритании полемика и общественный резонанс вокруг психиатрических реформ второй половины XX в. в какой-то мере напоминали более давнюю полемику с обратными целями: строительством психиатрических больниц и отчуждением психически больных. Великобритания была на передовой этих реформ и значительно раньше, чем другие страны, подняла вопрос о необходимости социального интернирования безумцев. К. Дернер отмечает: «Еще в первой трети XVIII в. социальный институт геометрического разделения пространства между разумом и неразумием стал темой дискуссии, которая и подготовила его упразднение. В Англии очень рано было проведено разграничение, согласно которому от подобных заведений ждали не столько выполнения нравственных и воспитательных функций, сколько непосредственной пользы для общества и самих изолированных, различия между которыми именно в силу этого становились очевидными»[97].
Объясняя такую сит уацию, Дернер обращается к Хабермас у и говорит о формировании в Великобритании «политической общественности», о том, что там традиционно значительно раньше других стран назревшие конфликты выносятся на общественное обсуждение и приобретают общественный резонанс. Эта гражданская общественность набирает свою мощь в начале XVIII в., и ее институтами становятся кофейни и чайные, клубы и улицы. Общественность говорит о безумцах и сплине, о причинах меланхолии и средствах совладания с ней. Эти дискуссии прорывают границы профессий, в них включаются Локк и Мандевиль, Бойль и Хук, Дефо и Свифт. Эти жаркие дискуссии приводят к романтизации болезни, и первым из романтических образов становится меланхолия – типичный для англичан сплин. Английский сплин попадает в категорию национальных особенностей, определяющих характер англичан и их индивидуальность. О нем пишут поэты и романисты, его живописуют на полотнах, а психиатры выпускают в свет огромные трактаты, достаточно вспомнить хотя бы «Анатомию меланхолии» Роберта Бертона[98].
Эта ситуация жарких общественных дискуссий, тогда сформировавшая романтический образ сплина, вновь актуализируется в XX в., но уже с другим «героем» – шизофренией. Именно для британской психиатрии будет характерна романтизация шизофрении, нашедшая свое выражение в концепте метанойи. Представление о продуктивности шизофрении, ее революционности как для самого человека, так и для общества сформируется во многом на волне этой романтизации.
Примечательно также и то, что в XVIII в., сделав первые шаги в организации психиатрических больниц и упразднении изоляции, Великобритания уступает ведущую роль Франции, где в реформах Пинеля и его последователей завершается процесс институционализации психиатрии как науки и практики. Франция при меньшем общественном резонансе, развивая то, что уже было достигнуто в Англии, проводит, организовывает и завершает саму реформу. Сходную ситуацию мы видим в XX в. в антипсихиатрии. Великобритания начинает масштабный процесс общественного обсуждения и осуществляет первые и не всегда успешные эксперименты. Продолжает ее путь, правда, уже не Франция, а Италия, которая гораздо быстрее и эффективнее ставит антипсихиатрию на службу реформирования института психиатрии. Это своеобразное повторение ситуации облегчит путь самой антипсихиатрии.
Как в послевоенной Великобритании, так и в послевоенной Америке где-то к середине 1950-х годов ситуация с психически больными ухудшается: число психически больных достигло своего пика к 1955 г. В Великобритании на начало 1960-х годов в стране насчитывалось несколько десятков старых больниц, численность пациентов в которых превышала 2 тыс. Правительство взяло курс на строительство новых больниц и перераспределение в них пациентов.
Американская психиатрия, как и психиатрия других стран, в первой половине XX в. была всецело биологически ориентированной и переживала не лучшие времена. В 1950-е годы больницы Америки были переполнены: на каждого врача приходилось приблизительно до 20 больных, и девять из десяти так и не дожидались никакой помощи. Психически больные по численности составляли половину всех больных США, один из 9–12 американцев хотя бы один раз в жизни попадал в психиатрическую больницу. В некоторых штатах на психиатрию тратилось более трети бюджета, при этом недобровольная госпитализация составляла 75 %, в то время как в Великобритании с ее не менее мощной волной антипсихиатрии этот процент был не более 30[99]. Во время мобилизации на Вторую мировую войну 750 тыс. мужчин не были призваны по причине выявленных у них психических расстройств, еще ровно столько по той же причине тогда были уволены с действительной военной службы. Ситуация несколько изменилась с появлением транквилизаторов и нейролептиков, но до настоящих изменений было еще далеко. Это привело к тому, что сформировалась совершенно специфическая ситуация, не характерная для других стран антипсихиатрического пояса. Медики были вынуждены привлечь общественность, чтобы нация смогла осознать проблему психического расстройства и справиться с ней. Эта ситуация могла только благоприятствовать формированию и развитию антипсихиатрических идей.
История защиты психического здоровья начинается в Америке с 1909 г. Это год основания Национального комитета психической гигиены, в цели которого входило сохранение психического здоровья, профилактика развития психических расстройств и усовершенствование системы психиатрического лечения. Инициатива по созданию комитета принадлежала Клиффорду Вирсу, бывшему пациенту, боровшемуся за привлечение внимания общественности к психическому заболеванию. В 1920-е годы зарождаются движения по работе с трудными детьми и преступниками, и психическое заболевание начинает рассматриваться в тесной связке с девиацией и преступлением. Так внимание общественности обращается к правовой стороне этой проблемы.
Одновременно появляющиеся тогда движения сосредоточивают свое внимание не только на медицинском, но и на гуманистическом аспекте психиатрии. Так, в 1946 г. Уильям Меннингер основывает группу по совершенствованию психиатрии, которая развивает идею о том, что психиатрия должна интересоваться не только психически больными и их лечением, но прежде всего нормальными людьми и их социальной жизнью. Многочисленные движения за психическое здоровье приводят к появлению новых структур и новых исследований. В 1946 г. учрежден Национальный институт психического здоровья. В 1955 г. стартовало широкомасштабное национальное исследование психического здоровья, которое было закончено в 1961 г. Это стало настоящей вехой в истории американской психиатрии и стимулировало множество дальнейших исследований и разработок[100]. Постепенно в Америке формируется система открытых и обращенных к обществу больниц: возникают общественные центры психического здоровья – центры терапии, консультативной помощи и профилактической работы.
В 1950-е – начале 1960-х годов Великобритания и Америка уже на официальном уровне переходят к более мягким методам и структурам психиатрического обслуживания. В 1953 г. экспертный комитет по психическому здоровью Всемирной организации здравоохранения предписывает отдавать приоритет развитию психиатрического обслуживания в самом обществе, где больница служит лишь дополнением[101]. В 1957 г. Британская Королевская комиссия, проанализировав законодательство в области психического здоровья, отмечает, что «практически в отношении всех форм психических расстройств усилено внимание врачей к формам лечения, обучения и социального обслуживания, которые могут быть реализованы без госпитализации пациента в больницы или которые делают возможной их выписку гораздо быстрее, чем раньше»[102]. В 1961 г. министр здравоохранения Энок Пауэл обращается к Национальной ассоциации психического здоровья с требованием закрытия этих учреждений[103].
В начале 1960-х Американская комиссия, определяющая политику психического здоровья, отмечала: «целью новейшего лечения людей с глубокими психическими расстройствами является обеспечение для пациента возможности поддержания нормального функционирования в сообществе. Для этого необходимо: 1) насколько это возможно, уберечь пациента от губительного воздействия институционализации; 2) если пациенту требовалась госпитализация, нужно возвратить его домой и к жизни в сообществе как можно скорее; 3) после того поддерживать его в сообществе как можно дольше»[104]. Практически вслед за этим в 1963 г. президент Кеннеди призвал к «смелому новому подходу» к проблемам психического здоровья. Таким образом, президент страны впервые обратил личное внимание на проблемы психического здоровья и заговорил о необходимости организованной национальной политики в этом отношении[105].
Середина прошлого столетия становится временем постепенного развития терапевтических сообществ. В Великобритании после успешного опыта Максвелла Джонса в больницах, по системе открытых дверей, стали функционировать некоторые отделения. Так было в больнице Мапперли в Ноттингеме (с 1953 г.) и в больнице Уорлингем-парк (с 1954 г.). Вскоре к ним присоединились и другие: к концу 1950-х годов таких больниц было достаточно много. В 1954 г. Джошуа Бирер в рамках деятельности Центра социальной психотерапии организует в Хампстеде первый дневной и ночной психиатрический стационар, закрывающийся на выходные. Начиная с середины 1950-х система открытых дверей психиатрических больниц очень активно обсуждается на страницах журнала «Ланцет».
В Америке массовое развитие сообществ для психически больных приходится на 1960-е годы. В основу новой национальной программы кладется принцип коммунарности и организация общественных центров психического здоровья, работа которых была направлена на сокращение случаев и сроков госпитализации в психиатрические больницы. Реформа, как и все реформы, развивалась чрезвычайно медленно: в 1967 г. таких центров было организовано 186, в 1975 г. их число достигло 603, располагались они преимущественно на северо-востоке или на западном побережье[106].
Как и любая психиатрическая реформа, эта и в Великобритании, и в Америке сопровождалась смутой. Многие пациенты, которым требовалось лечение, оказались без наблюдения, многие вовсе на улицах, что привело к всплеску уличной преступности.
Ситуация в Италии была противоположна ситуации в англоговорящем мире и в практическом, и в теоретическом отношении. Если Великобритания (а с ней большая часть англоговорящего мира) и Франция прошли этап освобождения психиатрии от наследия тюремного прошлого и медикализировали систему психиатрической помощи, сформировав на ее основе институт клинической психиатрии, то в Италии психиатрия по-прежнему была общественным институтом.
На практике в середине XX в. итальянская психиатрия опиралась на законодательство 1904 г., аналогичное французскому закону 1838 г. Он имел свою специфику, которая и задавала совершенно отличную ситуацию в организации психиатрической помощи[107]. Исходя из этого закона психиатрическая больница имела по сути не медицинский, а юридический статус: она была важнейшим рычагом поддержания общественной безопасности и ограждения общества от неугодных и опасных элементов[108]. Закон предписывал психиатрической больнице две функции: опекунско-репрессивную, т. е. защиту общества от безумцев, и гуманитарно-санитарную, т. е. реализацию опеки и лечения психически больных. Как отмечает Марио Мэй, первая функция была, несомненно, преобладающей[109].
Закон о психиатрической помощи был разработан, чтобы дополнять другие законы об общественной безопасности и согласовываться с нормами уголовного законодательства. Психиатрическая больница находилась в ведении Министерства внутренних дел и подчинялась полиции. По этим причинам психическое заболевание понималось исключительно как сопряженное с опасностью для общества, многообразие форм психических заболеваний этот закон не учитывал, не было и градаций для этих форм. «Иными словами, – подчеркивает М. Доннелли, – закон касался не болезни, но социально опасного поведения, которое могло стать его следствием»[110].
По этому закону госпитализация наравне с медицинским освидетельствованием требовала судебного расследования и судебного сопровождения лечения, подобного тому, которое предписывалось при лечении преступников. Госпитализация, как и в случае признания вины преступников, влекла утрату гражданских свобод, т. е. недееспособность пациента. Единственным отличием содержания и лечения психически больных была отмена механического ограничения их свободы в пределах больницы. А в остальном, как отмечают Джованни де Плато и Джан Франко Мингуцци, предписываемая законом структура лечения и содержания психически больных в психиатрической больнице напоминала тюремную[111].
Было и еще два момента. Во-первых, в Италии наравне с психиатрическими больницами имелись университетские психиатрические клиники, пациенты которых были гораздо богаче. В государственные психиатрические больницы имели обыкновение помещать не только действительно опасных больных, но и умственно отсталых подростков, слабоумных стариков и прочие группы людей, которые не могли сами обеспечить собственное проживание. Они как бы поступали под опеку государства. Более богатые слои населения, даже в случае психического заболевания, могли себе позволить альтернативное неинституционализованное лечение, что они и делали. Поэтому больница несла функцию институционализации бедности. Эта классовая специфика психиатрической помощи впоследствии будет одной из линий критики психиатрических институций в антипсихиатрии.
Во-вторых, близость закона о психиатрической больнице уголовному законодательству выражалась и в примечательном пункте установления ответственности директора. По этому закону директор психиатрической больницы лично нес уголовную ответственность за своих пациентов, в частности, был ответствен перед законом за их возможные социально опасные действия после выписки. Это предписание оказалось решающим в установлении сроков пребывания в психиатрической больнице: пациентов выписывали нехотя, поскольку нести ответственность за их поступки директорам не хотелось. Психиатрические больницы превращались в тюрьмы с долгими или пожизненными сроками.
В теоретическом аспекте в Италии совершенно не развивалась традиция социальной психиатрии и социальных исследований психического заболевания и психиатрических институций. Практически не было и никаких гуманитарных исследований в рамках психиатрии. Психо анализ был ассимилирован гораздо позже, чем в других странах, уже в 1970-е годы единственной философской традицией, воспринятой психиатрией, стала феноменология, под влиянием которой стала развиваться волна экзистенциально-феноменологической психиатрии. А в остальном психиатрия была всецело органической. Подготовка психиатров велась, как правило, на кафедрах нейропсихиатрии, и поэтому биологическая концепция XIX в. была единственной, в рамках которой в официальной психиатрической традиции могли трактоваться психические расстройства.
В 1950-е под влиянием трансформаций в психиатрии Великобритании и Америки Италия также начинает ощущать необходимость изменений. В 1951 и 1953 гг. в итальянский парламент поступают предложения о пересмотре закона 1904 г. и изменении трактовки психических расстройств на медицинскую. Однако это предложение не встречает большого одобрения даже в психиатрических кругах, и его рассмотрение откладывается. В 1964 г. организована Национальная конференция психиатров «Суд над психиатрической лечебницей». В ходе ее работы подчеркивалась необходимость модернизации психиатрической системы и предлагались многочисленные альтернативы и пути реформирования, в частности особое внимание уделялось территориальной модели организации психиатрической службы. В 1968 г. принимается поправка о добровольной психиатрической помощи и возможности оказания психиатрических услуг амбулаторно; допускается, что больной может обратиться в психиатрическую больницу инициативно, получить там гарантированное лечение, сохраняя при этом все права и свободы, в том числе возможность быть выписанным в любой момент. Однако в то время перспектив каких-либо изменений по-прежнему не было[112].
На фоне этих тенденций и начинает свое развитие антипсихиатрия. Впервые в обиход термин «антипсихиатрия» вводит Дэвид Купер в своей работе «Психиатрия и антипсихиатрия»[113], а также в предисловии к сборнику докладов конгресса «Диалектика освобождения», где он пишет: «Организационная группа включала четырех психиатров, которые интересовались радикальными новациями в собственной области – вплоть до обозначения своей дисциплины как антипсихи атрии. В эту четверку входили д-р Р. Д. Лэйнг и я, а также д-р Джозеф Берк и д-р Леон Редлер»[114]. С тех пор само понятие «антипсихиатрия» в его узком смысле отождествляли с работами и проектами Лэйнга и его ближайших коллег, а также с деятельностью организованной ими Филадельфийской ассоциации.
Лэйнг никогда не отождествлял себя с этим движением и с этим термином, напротив, он всячески протестовал против его использования: «Я никогда не именовал себя антипсихиатром, и когда мой коллега Дэвид Купер ввел этот термин, напротив, я выступал против него»[115], – подчеркивал он. Уже в конце 1980-х в интервью Десмонду Келли он разъяснял свою позицию: «Я назвал бы себя психиатром, и мне бы очень хотелось избавиться от ярлыка “антипсихиатр”, я антипсихиатр не более, чем Пастер антиврач, хотя он и выступал против некоторых современных ему методов медицины… Конечно же, и в теоретическом, и в практическом отношении я критикую большинство современных методов психиатрии. Но это еще не делает меня антипсихиатром, и именно от имени психиатрии я развиваю свою критику психиатров, и даже некоторых психиатров, которые, как мне кажется, придерживаются антипсихиатрических позиций. Я расцениваю себя как психиатра, работающего в традиции западной медицины. Философский фундамент моей работы сформировался в традиции западной медицины, западной философии, западной мысли»[116]. Последняя из приведенных цитат как раз и помогает понять критическую позицию Лэйнга и многих его соратников, их мировоззренческую ориентацию, а также то, почему антипсихиатрия является психиатрическим движением и не ограничивается голым критицизмом.
Британская антипсихиатрия складывается тем не менее вокруг фигуры Лэйнга, объединяет его соратников Дэвида Купера и Аарона Эстерсона, а также многочисленных последователей, в том числе и за пределами Великобритании (например, его коллег Л. Мошера и Дж. Берка). Ее теоретическая и практическая специфика задается теоретическими исканиями самого Лэйнга. Среди особенностей, которые отличают ее теорию, можно бы было назвать острую критику психиатрии как института власти и акцентирование микросоциального уровня внутригрупповых и семейных отношений, относительно разработанную социальную онтологию. Внимание к семье, группе, в которую включен индивид, к межличностному взаимодействию – это то, что отличает британскую ветвь от других, примечательна она также и своей наибольшей теоретичностью (во многом за счет теоретичности работ Лэйнга и Купера).
Если говорить о практике британской антипсихиатрии, то в чем-то она вполне традиционна. Все практические проекты, даже революционные проекты Лэйнга, развиваются в рамках традиции терапевтических сообществ. В «Шумной комнате», Кингсли-холле, «Вилле 21», «Уиндхосе», «Сотерии» мы замечаем черты первых проектов Максвелла Джонса, но здесь есть одна особенность. В своей практике британская антипсихиатрия направлена скорее на выработку практической альтернативы, чем на реальную деинституционализацию. Несмотря на жесткую и обширную критику психиатрии как института власти, она не предлагает программы его реформирования.
Эстафету британской антипсихиатрии продолжает антипсихиатрия итальянская. Правда, здесь мы наблюдаем то же недоверие к самому термину. Родоначальник и основная фигура антипсихиатрии в Италии, Франко Базалья, неоднократно подчеркивает, что не имеет с антипсихиатрией ничего общего. «Лично я не принимаю ярлык антипсихиатра»[117], – говорит он в феврале 1971 г.
Базалья и его последователи, так же как и английские антипсихиатры, сосредоточиваются на критике психиатрии как институции. Если в Великобритании эта критика имела преимущественно микросоциальный акцент, то в Италии она становится макросоциальной и приобретает политическое измерение. Проблема психического заболевания при этом включается в широкую политико-экономическую перспективу.
Итальянцы развивают и совершенно другую практику, которая направлена не на выработку альтернативы, а на реформирование психиатрии как институции и на разрушение психиатрической больницы. Английские антипсихиатры считали, что систему можно изменить только извне, Базалья и его последователи показали, что это можно сделать и изнутри, разрушив само пространство психиатрической больницы. Лэйнг всегда сомневался в успешности такой стратегии: «Если Франко думает, что он может, как хочет, значительно изменить положение дел в руководстве, оставаясь при этом внутри институций, и что это вообще возможно, я уважаю его точку зрения и надеюсь, что ему удастся сделать это»[118].
Базалья признавал достижения предшественников, он наследовал традицию британских терапевтических сообществ, учился у Лэйнга, но одновременно и четко осознавал различия: «В последние годы наша деятельность шла путями, в чем-то похожими, в чем-то отличными от тех, которыми двигался Рональд Лэйнг. Хотя наши методы и различны, мы оба отдали себя борьбе за изменение реальности. Теория и практика Лэйнга фокусируются и концентрируются на индивидуальном субъективном изменении, тогда как мы склонны концентрироваться на социальном преобразовании, сосредоточивая внимание на других уровнях этой проблемы. Лэйнг стремится встряхнуть человека с его инерцией изнутри; мы посредством специфической деятельности стремимся преодолеть инерцию общества. Концентрация на чем-то не означает материализации, и эти два аспекта, субъективный и социальный, являются двумя сторонами одной реальности. Они развертываются в нас и одновременно определяют нас»[119]. Так или иначе, но психиатрическая ситуация в Италии принципиально отличалась от таковой в Великобритании, и Базалья посчитал, что гораздо правильнее будет сломать ее, чем последовательно изменять.
Американскую антипсихиатрию и близкие ей идеи можно разделить на три лагеря. Во-первых, это идеи и проекты последователей британской антипсихиатрии Дж. Берка, Л. Мошера и проч., под влиянием которых развивалось американское коммунарное движение в психиатрии. Во-вторых, это социально и антропологически ориентированные исследования, в центре которых психиатрическая больница как институт власти, психическое заболевание как социально обусловленная девиация. Это прежде всего работы Ирвинга Гофмана и Томаса Шеффа, а также близкие им труды по социологии девиации. В-третьих, это критические взгляды Томаса Саса, основного «самобытного», «американского» представителя антипсихиатрии. Как видно, пространство американской антипсихиатрии, точнее, того, что так можно назвать, наиболее неоднородно, хотя никто из ее представителей никогда не признавал своего «родства» с этим движением.
Томас Сас не просто не отождествлял себя с антипсихиатрическим движением, но всю жизнь активно боролся с ним. Открещиваясь от ярлыка антипсихиатра, Сас охотно навешивал его на Лэйнга, при этом не скрывая своего крайне негативного отношения к нему. В 1976 г. в статье, опубликованной в «New Lef Review», он набрасывается с резкой критикой на его идеи и деятельность. Через 28 лет Сас начинает аналогичную статью следующей фразой: «Психиатры и те, кто интересуется психиатрией, “знают”, что Рональд Д. (Дэвид) Лэйнг (1927–1989), шотландский психиатр, и я разделяют одни и те же идеи о психическом заболевании и принудительной психиатрической госпитализации. Мы оба рассматриваемся как основатели и лидеры движения антипсихиатрии. В этом кратком эссе я задаюсь целью доказать, что это не так»[120]. Сас соглашается, что в некоторых моментах, в частности в критике психиатрии как социальной институции, его взгляды совпадают со взглядами Лэйнга, но признает при этом, что основанием этого совпадения является лишь общий враг – тоталитарная система психиатрии. Поэтому сам он по собственному признанию чувствует к Лэйнгу такие же чувства, какие испытывал Черчилль к Сталину. «…Антипсихиатры, – пишет он, – объявляли себя социалистами, коммунистами или, по меньшей мере, антикапиталистами и коллективистами. Точно так же, как коммунисты пытаются поставить бедных выше богатых, антипсихиатры ставят “безумие” выше “разума”»[121].
Лэйнг был настроен по отношению к Сасу более позитивно. Он никогда не высказывал открытой враждебности и, напротив, настаивал больше на общности, чем на различии их идей. К примеру, во введении к «Здравомыслию, безумию и семье» он ссылался на «Миф душевной болезни» Саса и высоко оценивал его идеи, как и в интервью Бобу Маллану[122].
Разногласия между самими антипсихиатрами отражают многообразие антипсихиатрических проектов. Это разношерстное пространство антипсихиатрических и околоантипсихиатрических проектов и идей отмечено тройной нагрузкой. Во-первых, оно обусловлено комплексом теоретических и мировоззренческих влияний: заимствованным вариантом марксизма, мировоззренческой (экзистенциалистской, либертарианской и проч.) позицией, доминирующим уровнем критической социальной теории (микро– или макросоциальным), а также комплексом смежных немагистральных заимствований. Во-вторых, задается культурным фоном, социально-политическим климатом того времени, в которое оформляется конкретный вариант антипсихиатрии. В-третьих, отягощается национальными особенностями системы оказания психиатрической помощи и организации психиатрических больниц.
Антипсихиатрия становится не только движением на границе наук и дисциплин, но и общественно-политическим движением, подготовленным развитием леваческой мысли и развивавшимся в ее контексте. Говоря о социокультурных основаниях движения терапевтических сообществ, Максвелл Джонс отмечает: «На Западе есть огромное множество специфических культурных движений: группы по защите окружающей среды и прав потребителей, феминистки, движение за мир и многие другие. Один из аспектов такого изменения общественного мнения – нарастающее разочарование в злоупотреблении властью профессионалами в области права и закона, медицины, в правительстве вообще»[123]. Антипсихиатрия, так же как и все контркультурные движения, выступает против буржуазного общества и его власти, структур социальных институций, против подчинения человека экономике и общественному мнению, против обобществления его сознания и подавления его индивидуальности. Как точно подмечает К. Дернер, «…реформа в психиатрии – всего лишь небольшое, хотя и очень важное, звено в общем социальном отказе от изоляции»[124].
В XX в. вопрос об освобождении психически больных представляется в контексте современной культурной, политической и экономической ситуации. Это соединение культуры, политики и экономики было характерно и для эпохи появления психиатрии и института психиатрической больницы. В истории вопрос об освобождении безумцев всегда был скорее политическим и социальным, чем исключительно научным. Поэтому все территориальные традиции антипсихиатрии так или иначе объединяются вокруг единого социального проекта: вокруг своеобразной социальной теории и практики.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.