БОЛГАРСКИЙ СЛЕД В РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

БОЛГАРСКИЙ СЛЕД В РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Это случилось все в том же изуверском 1937-м. Избитый до полусмерти и садистски изувеченный человек попросил у следователя карандаш и неожиданно твердым голосом сказал:

— Вы требовали признаний? Сейчас они будут… Я напишу…

— Давно бы так, — усмехнулся следователь. — Но помните: «Я ни в чем не виноват» у нас не проходит. Так что пишите правду.

— Да-да, я напишу правду.

Поразительно, но эта коряво нацарапанная записка сохранилась, она подшита в дело и, не боюсь этого слова, буквально вопиет.

«До сих пор я просил лишь о помиловании, но не писал о самом деле. Теперь я напишу заявление с требованием о пересмотре моего дела, с описанием всех “тайн мадридского двора”. Пусть хоть люди, через чьи руки проходят всякие заявления, знают, как “стряпают” дурные дела и процессы из-за личной политической мести. Пусть я скоро умру, пусть я труп… Когда-нибудь и трупы заговорят».

Это «когда-нибудь» наступило, и пусть автор этих строк Христиан Раковский заговорить не сможет, о нем расскажут многочисленные документы, воспоминания друзей и, самое главное, его дела.

Быть борцом, заступником и революционером Крыстьо (это его настоящее, болгарское имя) Раковского обрек, если так можно выразиться, факт рождения. Один его родственник, Георгий Мамарчев, до конца своих дней боролся с турками, другой, Георгий Раковский, на этой же почве стал национальным героем. Дело зашло так далеко, что еще подростком Христиан официально отказался от своей фамилии Станчев и стал Раковским.

Такая фамилия ко многому обязывала — и Христиан начинает действовать. В четырнадцатилетнем возрасте он учиняет бунт в гимназии, за что его тут же выгоняют на улицу. Христиан перебирается в Габрово и принимается мутить воду среди местных гимназистов, объявив себя последовательным социалистом. На этот раз его вышвырнули не только из гимназии, но и из страны, лишив права продолжать образование в Болгарии.

Пришлось молодому социалисту перебираться в Женеву и держать экзамен на медицинский факультет университета. Но, даже став студентом, Христиан все свое время проводил не столько в лабораториях и анатомичках, сколько в подпольных редакциях и малоприметных кафе, где собирался весь цвет мятежной европейской эмиграции. Именно там Христиан познакомился с Георгием Плехановым, Верой Засулич, Карлом Каутским, Жаном Жоресом и даже Фридрихом Энгельсом. Тогда же он начал сотрудничать в «Искре», причем с самого первого номера.

В Россию Раковский впервые приехал в 1897 году. Тогда ему было 24 года, и в Москву он отправился не столько на международный съезд врачей, сколько… жениться. Его избранницей стала Елизавета Рябова, дочь артиста императорских театров. Их брак был счастливым, но недолгим: через пять лет Елизавета во время родов скончалась.

Потом был 1905-й — год первой русской революции. Вооруженные выступления прокатились по всей России, и все жестоко подавили — все, кроме одного. Как писали в те годы, «непобежденной территорией революции был и остается броненосец “Потемкин”». Как вы, наверное, помните, все началось с борща, приготовленного из червивого мяса, потом — расправа над наиболее ненавистными офицерами, заход в Одессу, похороны погибшего руководителя восстания, прорыв через прибывшую из Севастополя эскадру и вынужденная швартовка в румынской Констанце.

Если бы румынские власти выдали матросов царским властям, всех их ждал расстрел. Так бы, наверное, оно и было, если бы не Раковский. Он организовывал митинги в защиту матросов, публикуя зажигательные статьи, поднял на ноги всю прогрессивную Европу, выводил на улицы тысячи демонстрантов — и румынские власти сдались, они разрешили сойти на берег 700 матросам, а броненосец вернули России. Несколько позже Раковский написал книгу о событиях на «Потемкине», именно она легла в основу сценария всемирно известного фильма Эйзенштейна.

На эти же годы приходится событие, сыгравшее в его судьбе роковую роль: Раковский познакомился и близко сошелся с Троцким. Они стали такими закадычными друзьями, что посвящали друг другу книги. На титульном листе одной из них Троцкий, в частности, написал: «Христиану Георгиевичу Раковскому, борцу, человеку, другу, посвящаю эту книгу». А в разгар Первой мировой войны, после одной из встреч в Швейцарии, Троцкий посвятил старому другу целую статью.

«Раковский — одна из наиболее “интернациональных” фигур в европейском движении. Болгарин по происхождению, но румынский подданный, французский врач по образованию, но русский интеллигент по связям, симпатиям и литературной работе, Раковский владеет всеми балканскими языками и тремя европейскими, активно участвует во внутренней жизни четырех социалистических партий — болгарской, русской, французской и румынской», — писал он в газете «Бернская стража».

Несколько позже, в 1922-м, когда Троцкий был на пике всевластия и популярности, в одном из выступлений он сказал:

— Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему политическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, оказался главой правительства в Советской Украине.

Да-да, не удивляйтесь, в 1917-м Раковский окончательно перебрался в Россию, стал большевиком, комиссаром отряда знаменитого матроса Железнякова, того самого Железнякова, который практически разогнал Учредительное собрание, а затем сражался с деникинцами и был смертельно ранен при выходе из окружения. А дипломатом Раковский чуть было не стал еще в конце 1918-го. Дело в том, что как раз в это время в Германии произошла Ноябрьская революция и был объявлен съезд Советов Германии. Ленин тут же решил направить на съезд делегацию, в состав которой вошел и Раковский. Так случилось, что делегацию перехватили верные кайзеру офицеры и ленинских посланцев чуть было не расстреляли. Когда с германской революцией было покончено, Раковского назначили послом в Вену. Австрийские власти агреман дали, но немцы отказались пропустить его через свою территорию — и до Вены он не добрался.

Так как Гражданская война была в самом разгаре, Раковского в качестве члена Реввоенсовета бросают то на Южный, то на Юго-Западный фронт, где он воюет рука об руку с Михаилом Фрунзе и будущим Маршалом Советского Союза Александром Егоровым. А председателем Совнаркома Украины Раковский стал в январе 1919-го и оставался на этом посту до 1923-го. Но еще в 1922-м его включили в состав делегации, отправлявшейся на Генуэзскую конференцию. Вскоре после ее завершения Раковского назначили заместителем наркома иностранных дел и тут же в качестве полпреда отправили в Лондон.

Отношения с Англией тогда были прескверные. Одной из главных проблем, которая мешала установлению взаимовыгодных отношений, были долги царской России. Поначалу советское правительство отказывалось признать эти долги. Рабочий класс, мол, у английских буржуев никаких денег не брал, а что касается национализированной собственности, то все эти фабрики и заводы построены руками русских рабочих и по праву принадлежат народу, а не британским держателям акций. Тогда Лондон дал понять, что ни о каком признании СССР де-юре не может быть и речи, Советский Союз превратится в страну-изгоя, с которой никто не станет ни торговать, ни поддерживать дипломатических отношений.

В этот-то момент и появился в Лондоне Христиан Раковский. Вот как описывали его первый «выход в свет» тогдашние газеты: «Войдя в зал, Раковский приковал к себе взгляды всего общества. Он был действительно обаятельным человеком, вызывая симпатию своими манерами, благородной осанкой. Его сразу же окружили писатели, журналисты, люди науки, искусства, политические деятели, дипломаты. С каждым он говорил на соответствующем языке — английском, французском, немецком или румынском. Отвечал на вопросы с легкостью, когда — дипломатично, когда — сдержанно, когда — с некоторой иронией. Собравшиеся ожидали увидеть неотесанного большевика, а Раковский всех поразил эрудицией, изяществом, благородством, образованностью и высокой культурой».

За первым «выходом в свет» последовал второй, третий, потом — задушевные беседы с политиками, банкирами и предпринимателями. В итоге проблему долгов уладили, и Советский Союз признали де-юре. Это была победа, большая победа молодой советской дипломатии! «Известия» тут же отметили заслуги Раковского. Да что там «Известия», английский историк Карр и тот не удержался, назвав Раковского «лучшим дипломатом 20-х годов».

Когда стало ясно, что взаимоотношения с Англией пошли на лад, дошел черед и до Франции. Всем было ясно, что никто, кроме Раковского, решить проблему взаимоотношений с Францией не сможет, и в октябре 1925-го его перебрасывают в Париж. Два года провел он на берегах Сены. За это время его близкими друзьями стали Марсель Кашен, Луи Арагон, Анри Барбюс, Эльза Триоле, Поль Вайян-Кутюрье, Жорж Садуль, Эрнест Хемингуэй и многие другие, всемирно известные деятели культуры. Что касается политиков, то общий язык Раковский нашел и с ними, во всяком случае, все проблемы взаимоотношений между Москвой и Парижем были урегулированы.

В 1927-м Христиан Георгиевич возвращается в Москву и тут же ввязывается в дискуссию, связанную с критикой сталинских методов руководства партией и страной. Он выступает на митингах, собраниях и даже на XV съезде партии, утверждая, что «только режим внутрипартийной демократии может обеспечить выработку правильной линии партии и укрепить связь ее с рабочим классом». Ему тут же приклеили ярлык «внутрипартийного оппозиционера», из партии исключили и сослали в Астрахань.

Пять лет молчания, пять лет вынужденного безделья, кроме работы в стол, и, наконец, в 1934-м Раковский решил покаяться: он направляет в ЦК письмо, в котором заявляет, что «признает генеральную линию партии и готов отдать все силы для защиты Советского Союза». Как ни странно, письмо опубликовали в «Известиях» — и вскоре Раковского восстановили в партии и даже назначили председателем Всесоюзного Красного Креста, можно сказать, по специальности — по образованию-то он врач. Некоторое время он был невыездным, но через пару лет во главе официальной делегации побывал в Японии.

К делам дипломатическим Раковского не подпускали, поэтому он пребывал в полнейшем недоумении. «Где Наркомздрав — и где Япония? Почему туда еду я, а не нарком?» — размышлял он. Прояснилось все это довольно быстро, в том самом Доме Союзов, где проходил судебный процесс над «правотроцкистским блоком», активным участником которого, кроме Бухарина, Рыкова и многих других, был Христиан Раковский. Тогда его объявили английским шпионом — это потому, что был полпредом в Лондоне, и японским шпионом — потому, что ездил туда с делегацией. Так и хочется спросить: не специально ли его посылали в Японию, чтобы затем пришить обвинение в шпионаже?

Об обвинениях в троцкизме и говорить не приходится, похвально-восторженные статьи Троцкого о «друге, человеке и борце» у всех на слуху.

Восемь месяцев шло следствие, восемь месяцев Раковский не признавал себя виновным, а потом попросил карандаш и нацарапал ту самую записку, в которой требовал пересмотра своего дела и обещал рассказать, как «стряпают» дурные дела… Судя по всему, после этого он попал в руки заплечных дел мастеров, на суде его было не узнать. Но вот что больше всего поразило: в последнем слове Раковский признал себя виновным буквально во всем. И закончил свою речь весьма загадочно.

— Считаю долгом, — сказал он, — помочь своим признанием борьбе против фашизма.

При чем тут фашизм? Как его признание может помочь этой борьбе? Чем может повредить Гитлеру его покаянное заявление о том, что он англо-японский шпион и стремился к свержению существующего в СССР строя? Понять это невозможно… Единственное более или менее разумное объяснение — это обещание более мягкого приговора. Так оно, впрочем, и случилось. Раковскому дали не «вышку», а 20 лет лишения свободы, бросив в печально известный Орловский централ.

Уже в первые месяцы Великой Отечественной войны встал вопрос, что делать с заключенными, немцы все ближе и, чего доброго, могут их освободить. Берия предложил радикальное решение, и Сталин его поддержал: уголовников перевести в уральские и сибирские лагеря — несколько позже они станут прекрасным материалом для штрафбатов, а политических — расстрелять. 8 сентября все политические заочно, списком, были приговорены к расстрелу, а 3 октября приговор привели в исполнение.

Одним из первых пулю палача получил Христиан Георгиевич Раковский — тот самый Раковский, который был автором первых побед советской дипломатии и в европейских столицах считался лучшим дипломатом 20-х годов XX века.