Глава 15 1917–1919: Украина, немцы и хаос

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 15

1917–1919: Украина, немцы и хаос

Революция неуклонно надвигалась на Российскую империю. Затянувшейся и совсем не победоносной войной были недовольны все — от солдат до членов императорского дома. Вся страна видела бессилие власти и бездарность генералов — на фоне невероятного героизма рядового состава и офицеров действующей армии. Февральская буржуазная революция 1917 года дала новый толчок к развитию украинского проекта. Пришедшее к власти Временное правительство симпатизировало украинскому движению, и почти сразу после переворота и отречения от престола Николая Второго из ссылки были возвращены Андрей Шептицкий и Михаил Грушевский. Правда, ссылка последнего была очень условной. Сначала он жил в Симбирске, потом в Казани, а с 1916 года в Москве. Он писал работы, встречался со знакомыми и друзьями, в их числе были и украинские политики, и московские, например, конституционные демократы, он даже сочинил две исторические драмы. Впрочем, находился он под надзором полиции. Преступления режима налицо. И кстати, разрешение на проживание в Москве ему выхлопотали его друзья и покровители из Академии наук «для возможности пользоваться библиотеками при научных занятиях».

Когда сразу после Февральской революции страна затрещала по швам, оказалось, что украинский сепаратизм, который всем казался чем-то незначимым, в действительности превращается в грозную силу. 4 марта 1917 года в Киеве собрались представители политических, общественных и культурных организаций, и они объявили о создании Центральной Рады.

От имени собравшихся была направлена телеграмма на имя председателя Временного правительства князя Львова и министра юстиции Керенского, где выражалась благодарность за заботу о национальных интересах украинцев и где были такие слова: «недалеко уже время полного осуществления наших давнишних стремлений к свободной федерации свободных народов». 7 марта руководителем Рады был выбран Грушевский, который тут же приехал из тяжелой невыносимой московской ссылки. Что неудивительно, ведь Раду собирали члены Общества украинских прогрессистов, которое являлось детищем Грушевского. Именно тогда и была сформулирована первая задача — начать создавать украинскую государственность, пока что в виде национальной автономии в составе России. 7 апреля состоялся Всеукраинский съезд, который определил, что Рада станет временным украинским парламентом, туда выбрали депутатов и начали вести себя как настоящее правительство.

Центральная Рада по сути своей была организацией, конечно, совершенно нелегитимной, потому что на Всеукраинский съезд приехали не представители населения, не делегаты, избранные на местах. Туда приехали просто активисты социалистических, социал-демократических партий и украинские активисты из девяти губерний, которые Грушевский считал территорией будущей Украины, то есть Харьковской, Полтавской, Черниговской, Киевской, Волынской, Подольской, Херсонской, Екатеринославской и Таврической. То есть, по сути, на Всеукраинском съезде была представлена небольшая группа партийных деятелей, которые сочли для себя возможным говорить от лица всех малороссов. Причем именно социалисты играли тогда важную роль. Один из основателей Украинской социал-демократической рабочей партии Владимир Винниченко заявлял с трибуны, что он прежде всего социалист, а потом уже украинец. Ну и потом из самозваного съезда была сформирована Центральная Рада. Что за люди туда вошли, что за люди собрались в Киеве на съезде, можно судить по воспоминаниям участников:

«За исключением двух-трех лиц, которых уважал и от которых я мог бы ожидать чего-нибудь разумного, остальные были безграмотные во всех отношениях, а не только в политике. Еще хорошо, если студенты первого курса, как В. К. Винниченко и Н. Ковалевский, а то бухгалтеры, кооператоры, «известные общественные деятели» и просто люди неопределенных занятий — больше всего ура-социалисты по убеждению и демагоги по призванию. Нравственный и умственный уровень простых рядовых членов Центральной Рады я знал хотя бы по образцам полтавских депутатов: солдата Матяша и того солдата, который «в окопах кровь проливал». Огромное большинство было в том же роде. Поэтому и неудивительно, что люди, которым случалось заночевать в общежитии для депутатов (Институтская, 17), зачастую на другой день не отыскивали своих часов или кошелька»[57].

А дальше Центральная Рада стала выяснять с Временным правительством Керенского, сколько независимости им можно взять. То есть два нелегитимных правительства принялись с азартом пилить великую страну. Либеральное правительство соглашалось признать автономию Украины в границах пяти губерний: Черниговской, Полтавской, Киевской, Волынской и Подольской, соглашалось, чтобы на Украине появились шесть министерств (внутренних дел, промышленности и торговли, земледелия, продовольствия, труда и, наконец, местных финансов), соглашалось ввести должность украинского комиссара в кабинете министров России.

Центральная Рада хотела всего и сразу и желательно побольше: Украину в составе девяти губерний, а также прав для Центральной Рады на управление железными дорогами, почтой, телеграфом, своей украинской армией, которая уже начала создаваться. За этот процесс отвечал Симон Петлюра, бывший журналист, он стал генеральным секретарем по военным вопросам. Еще Рада затребовала контроль над финансами, а также переговорщики от Грушевского требовали для Украины права вести внешнеполитическую деятельность. То есть все по плану Рорбаха. Совпадение ли? Теперь уже не узнать. К середине лета 1917 года Центральная Рада поняла, что в Петрограде (напомню, что в начале мировой войны Петербург переименовали в Петроград, чтобы отойти от немецкой топонимики) сидит кучка бессмысленных болтунов, которые не могут управлять даже самим Петроградом, не то что подавить революционное движение или киевских сепаратистов. Еще в июне было сформировано первое украинское правительство — Генеральный секретариат. Затем уже сам Генеральный секретариат принял декларацию, признав Центральную Раду высшим исполнительным и законодательным органом «всего организованного украинского народа». Газета «Киевская мысль» писала:

«…это совершенно новая, современная, опирающаяся на совершенно новые основания, нежели старая европейская и особенно российская дореволюционная власть… Особенность ее заключается в доверии — чистом, не подмешанным никаким принуждением — законным или незаконным… У нас нет враждебности к Петрограду, но есть полное безразличие к нему».

Потом Петроград поставили перед фактом, когда 18 июля Рада издала свои «Основы временного управления на Украине». Генеральный секретариат признавался высшим органом власти, в него входили 14 генеральных секретарей (министров), все законы Временного правительства были лишены силы прямого действия, они вступали в силу только после перевода на украинский и опубликования их в украинском правительственном вестнике. И Рада посчитала, что в состав Украины должны войти все же 9 российских губерний. Но тут стоит пояснить, что вся эта политическая возня была заметна только в самом Киеве, и украинское государство существовало только на бумагах и в мечтах его строителей.

23 июля 1917 года в девяти губерниях «Украины» прошли выборы в органы городского самоуправления. Общероссийские партии получили 870 мест, сторонник федерального устройства и частичной независимости — 128, те, кто выступал за полное отделение от России, ни одного. А тем временем вся Россия и Малороссия скатывались в хаос. Всюду, даже в крупных городах, открыто бродили дезертиры, бежавшие с фронта, начинались грабежи, мародерство, Центральная Рада с этим справиться могла так же, как Временное правительство могло справиться с сепаратистами. То есть никак. При этом в Россию возвращались сотни освобожденных немцами и австрийцами из плена солдат, с которыми была проведена идеологическая работа. Да, она действовала не на всех, но при этом были и те, кто на фронт уходил малороссом или русским, а приходил домой украинцем. Из лагерей для военнопленных в самой России стали бежать галицкие украинцы, например из Сечевых Стрельцов. Они, кстати сказать, воевали не очень активно, почти сразу сдавались в плен. И вот так в Киеве 1917 года оказались, например, Евгений Коновалец и Андрей Мельник — будущие отцы украинского национал-фашизма, создатели Организации Украинских Националистов. В Киеве они поначалу занимались агитацией, а потом стали создавать боевые отряды, будущую армию. В октябре 1917 года Коновалец, например, собрал из бывших пленных галичан Галицко-Буковинский курень «сечевых стрельцов», который вошел в состав полка имени гетмана Петра Дорошенко.

Выходили на свободу и возвращались из ссылок и высланные из Галиции в начале мировой войны украинские активисты, многие из которых были запятнаны участием в карательных акциях против русских галичан. В итоге русский город Киев оказался переполнен не просто сторонниками украинской идеи, а лютыми, основательными русофобами. При этом галичане считали, что они стоят на ступень выше всяких местных малороссов, потому что они-то из «сознательных украинцев», потому что Галиция — это Пьемонт украинства, потому что они говорят на настоящем украинском языке, не то что тут на малороссийском, почти что русском. И эти люди становились во главе украинского движения осенью 1917 года. О том, каким был Киев в годы революции и Гражданской войны, любой желающий может прочитать у Михаила Булгакова в «Белой гвардии». Бывший очевидцем этих событий, писатель очень точно передал ужас и недоумение русских людей, населявших один из главных городов империи, которые они испытывали, видя становление «украинского государства». Интересно, что в эти дни думал так много раз упомянутый мной академик Шахматов, который когда-то, в декабре 1912 года, написал своему товарищу, юристу Анатолию Кони:

«Я тоже боюсь украинского вопроса и порожденного им «мазепинства». Мне очень дорого единство России и процветание всего русского племени в его совокупности. Но думаю, что те из нас, которые стараются об удовлетворении тех или иных элементарных требований малоруссов, менее грешат против родины, ее целостности и величия, чем те, которые разжигают племенную вражду и возбуждают между братьями ненависть».

Интересно, что «органы госбезопасности» Российской империи работали в эти дни, и даже несмотря на то, что у власти находились люди слабые и невнятные, офицеры, давшие присягу государству, как часто бывало в истории России, оставались ей верными до конца. В частности, незадолго до октябрьской революции российская контрразведка зафиксировала контакты Грушевского и его соратников с сотрудниками австрийских и немецких спецслужб. Готовился даже арест главы Центральной Рады, и вполне вероятно, что он мог бы изменить ситуацию. Но после прихода к власти большевиков сделать это стало невозможно. В 1920 году, в эмиграции, бывший генерал русской армии Юрий Романовский написал в книге «Украинский сепаратизм и Германия» такие слова:

«…несмотря на то, что Грушевский и его единомышленники обставили свою деятельность большой конспиративностью, русскому генеральному штабу удалось в течение лета 1917 г. собрать исчерпывающия доказательства их сношений с Германией. Первоначально было обращено внимание, что, при обмене военнопленными инвалидами, немцы стали препровождать в Россию совершенно здоровых людей, преимущественно — уроженцев Малороссии. Наблюдением и опросом их удалось установить, что они посланы немцами для пропаганды украинского сепаратизма и по прибытии в Киев должны были получать инструкции от специальных агентов, группировавшихся около газеты «Новая Рада», руководимой ближайшим сотрудником Грушевского, неким — Чикаленко. Вслед за этим в Ставку явился офицер Ермоленко, передавший крупную сумму денег, полученную им от германскаго разведочнаго бюро для пропаганды. Ермоленко дал существенныя показания о сношениях немцев с большевиками и украинскими сепаратистами. Обнаружено было также получение Грушевским солидных денежных сумм из-за границы <…> во второй половине августа 1917 года, при содействии нашей агентуры, за границей был перехвачен целый ряд телеграмм, устанавливающих сношения главарей Рады с Веной и Берлином, а также двумя главнейшими германскими шпиками Гуммерусом и доктором Бордах. Тогда же в Петрограде был задержан пробиравшийся из Швейцарии в Киев секретарь гр. Тышкевича, Степанковский, давший ценныя показания по этому делу. Характерно то обстоятельство, что Степанковский состоял агентом Шептицкаго, в то же время был осведомителем нашей контрразведки в Швейцарии. В итоге, к концу августа 1917 г. в руках нашего генерального штаба было собрано достаточно данных для предъявления Грушевскому и ближайшим его сотрудникам совершенно обоснованнаго обвинения в сношениях с Германией, т. е. — в государственной измене. Трагические корниловские дни и наступившее вслед за ними полное банкротство власти Керенскаго не дали возможности их использовать».

И стоит сказать, что даже в уже начинавшемся хаосе русская контрразведка представляла вполне реальную силу. Потому что канцлер Германии Георг Михаэлис был вынужден предостерегать своих коллег по кабинету:

«Мы должны быть очень осторожны, чтобы литература, с помощью которой мы хотим усилить процесс распада России, не достигла прямо противоположного результата… украинцы все еще отвергают идею полного отделения от России. Открытое вмешательство с нашей стороны в пользу независимости украинского государства, несомненно, может использоваться противником с целью разоблачения существующих националистических течений как созданных Германией».

Ленинское правительство Советской России в декабре 1917 года выдвинуло Украине ультиматум и потребовало «оказывать содействие революционным войскам в деле их борьбы с контрреволюционным кадетско-калединским восстанием», который Украинская Рада отвергла. Тогда в Раде случился раскол: депутаты-большевики перебрались в Харьков, где в конце декабря 1917 года создали свое правительство, Народный секретариат Украинской народной республики.

К началу 1918-го власть Центральной Рады стала еще более виртуальной. Она заседала в Киеве, издавала какие-то указы, но на местах их никто не выполнял. В январе 1918 года УНР была провозглашена независимой страной, Генеральный секретариат стал Советом министров. А в ночь с 15 на 16 января в Киеве произошло восстание большевиков, не согласных с политикой Центральной Рады и с объявленной независимостью Украины. Это событие стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее.

События развивались так. На киевском заводе «Арсенал» рабочие с помощью военных заняли склад конфискованного оружия. Военные, кстати, были из сформированного Радой Шевченковского полка. Восстанием руководили большевики и активисты городского совета рабочих и солдатских депутатов. В ночь на 16 января начались бои восставших рабочих и солдат с украинскими частями. При этом часть солдат из украинских подразделений поддержали восстание, это были Богдановский, Шевченковский полки и полк имени Сагайдачного. То есть не все малороссы, попавшие в армию УНР, стали сразу считать себя украинцами и были готовы воевать за украинскую идею. 16 января восставшие потребовали у Центральной Рады передать власть советам депутатов, Рада, понятное дело, отказалась, и в городе снова начались бои. Эпицентром восстания был завод «Арсенал», также повстанцы смогли захватить станцию Киев-Товарный, мосты через Днепр, Киевскую крепость и несколько складов оружия. Затем они, по сути, блокировали центр Киева, в городе началась забастовка, не ходил транспорт, не работал водопровод, не было электричества.

У Центральной Рады не было практически никаких возможностей что-либо сделать с восставшими. Против них воевали в основном оголтелые украинцы, в частности Галицко-Буковинский курень Сечевых Стрельцов и Вольное казачество. Большая часть военных вообще предпочла ни во что не вмешиваться. И вот интересно — в Киеве тогда находились около 20 тысяч солдат и офицеров русской императорской армии. Они не приняли ничью сторону, апатично наблюдая за тем, что происходит на улицах.

Центральная Рада, понимая всю отчаянность своего положения, издавала документы, где информировала киевлян, что все под контролем, что переживать повода нет. Это все, на что она была способна. Но 19 января в Киев добрались идейные украинские части, отступавшие под ударами большевиков — Гайдамацкий кош Слободской Украины под командованием Симона Петлюры и 1-я сотня куреня Сечевых Стрельцов под командованием Романа Сушко. За двое суток они подавили почти все очаги восстания, кроме завода «Арсенал». Утром 22 января украинские части завод взяли, в этом штурме и последующих расстрелах — а расстреливали и подростков, и детей, которые были среди восставших, — особо отличились «стрельцы» Евгения Коновальца.

Но было ясно — украинская квазигосударственность доживает последние дни. На Киев шли отряды большевиков, причем большую часть армии составляли не засланные москали, а свои местные украинские социалисты и большевики. По оценкам украинских историков, численность армии большевиков тогда составляла около 30 или даже 40 тысяч штыков. Украинский историк и политик, очевидец и участник этих событий, член Центральной Рады Дмитрий Дорошенко в одной из своих работ довольно точно определил численность отрядов большевиков, он даже перечисляет эти отряды, и по его подсчетам больше 10 тысяч собрать они никак не могли. Но возникает вопрос: а как, пусть даже 40 тысяч военных (поверим не очевидцам, а современным украинским историкам), смогли захватить 30-миллионную Украину, которая, как утверждают современные киевские историки, жаждала независимости от москалей? Отчего идейные бойцы оказались способны только расстреливать восставших в Киеве? А все очень просто — на самом деле революция в Российской империи была социальной, а не национальной. И потому вне зависимости от национальной принадлежности большинство людей шли за лозунгами большевиков о социальной справедливости, а не за лозунгами украинских самостийников о свободной Украине. Люди просто не понимали, что это такое.

Есть очень интересная деталь: в марте 1917 года Грушевский написал брошюру «Кто такие украинцы и чего они хотят». Название просто говорит само за себя. Нужно ли было в 1917 году объяснять, кто такие немцы и чего они хотят? Или кто такие русские и чего они хотят? Кто такие татары? Киргизы? Грузины? Поляки? Англичане? А вот про украинцев надо было объяснять. Дмитрий Дорошенко в своих воспоминаниях о событиях 1917 года тоже вспоминал:

«Нас, «свідомих українців», було так мало, ми всі так добре знали один одного, були так тісно звязані між собою різними зв`язками по громадській роботі, що в нас виховалася ота «кружковщина», сектярська вузькість і замкненість… Тепер поняття нації безмірно поширилося, і властиво сама нація українська тільки тепер почала формуватись і викристалізовуватись.»

(Нас, «свидомых украинцев», было так мало, мы все так хорошо знали друг друга, были так тесно связаны между собой разными связями по общественной работе, что у нас выработалась та «кружковщина» сектантская узость и замкнутость… Теперь понятие нации безмерно расширилось, и собственно сама нация украинская только теперь начала формироваться и выкристаллизовываться.)

В воспоминаниях еще одного деятеля Центральной Рады есть такие слова: «Українські соціялісти поставили собі за першу і з початку за одиноку ціль: поділити після Марксового катехизму українську націю на кляси. Одно тілько вони забували, що на Великій Україні тоді ще не було Української Нації!»[58].

(Украинские социалисты поставили себе как первую и вначале единственную цель: поделить согласно Марксовому катехизису украинскую нацию на классы. Одно только они забывали, что на Великой Украине тогда еще не было Украинской Нации!)

В конце января 1918 года Киев был осажден большевиками, причем один из очевидцев, переживший осаду Порт-Артура в 1904 году, генерал Костенко писал, что артиллерийский обстрел Киева был ничуть не слабее боев Русско-японской войны.

8 городе началась паника, но не меньшая паника охватила правительство, на своих постах оставалось только четыре министра, прочие «исчезли неизвестно куда, не подавая о себе никакой вести».

«…тогда было решено оставить город и отступать к Житомиру. Эвакуация была проведена в ночь с 8 на 9 февраля. Число украинских войск, которые отступали, было около 3000 человек. С ними оставили Киев часть министров и членов Малой Рады. Об отступлении вообще мало кого успели оповестить; большинство членов Центральной Рады и лиц близких к Правительству не знали, что украинское войско покидает Киев, и, проснувшись утром, с ужасом узнали, что город уже в руках большевиков»[59].

Правительство и Рада бежали куда глаза глядят, точнее в сторону западной границы, никаких конкретных планов, а что же делать теперь, у них не было. Большевики в захваченном Киеве устроили охоту на офицеров царской армии, по некоторым подсчетам, их было расстреляно более 5 тысяч. Расстреливали без суда и следствия и украинцев, особенно тех, кто успел послужить в украинских военных частях. Как вспоминают очевидцы, многие молодые люди стали жертвами своих романтических украинских настроений. Они брили голову, оставляя чубы и оселедцы, «как у настоящих украинских казаков», когда пришли большевики, украинцы, конечно, чубы сбрили, но на коже оставались светлые пятна. По ним большевики легко узнавали «гайдамаков», так они называли бойцов украинских подразделений, и тут же их расстреливали. Интересно, что когда правительство большевиков переехало из Харькова в Киев и начало работать, то все служащие учреждений, утвержденных Центральной Радой, согласились работать и с большевиками. Войсками в городе командовал украинец (или если привычнее, малоросс) Юрий Коцюбинский, сын известного украинского писателя.

Все эти события в Киеве происходили на фоне переговоров о мире в Бресте, которые с декабря 1917 года вели между собой делегация Советской России, с одной стороны, а с другой — делегации Германии и ее союзников: Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарского царства. Содержание и все перипетии этих переговоров, как они проходили и какие интриги развивались за кулисами, пересказывать в этой книге бессмысленно. О Брестском мире написано немало научных работ и книг с подробным разбором и анализом событий.

Здесь важно лишь пояснить — договаривались о мире страны, у которых, в общем, уже не было ресурса воевать. Но у России были самые слабые позиции. Большевики не контролировали всю территорию страны, что, конечно, понимали немцы. Но они были той единственной властью, с кем можно было подписывать документы. Впрочем, украинскую делегацию на переговоры немцы тоже позвали. И пока в Киеве шли бои, делегация УНР пыталась решить судьбу Украины как отдельного субъекта. Тут, правда, надежды не совпали с реальностью. Немцы позвали украинскую делегацию, не чтобы слушать их пожелания, а чтобы иметь рычаг давления на большевиков. И еще до подписания мирного договора с Советской Россией Германия и союзники 9 февраля 1918 года подписали мирный договор с Украиной, признав, по сути, ее статус как независимого государства. Все по плану Рорбаха. И большевикам осталось только смириться с этим.

Воевать с Германией не было ни сил, ни средств. Но Германия и Австро-Венгрия, конечно, пообещали помощь Центральной Раде против войск большевиков. В обмен на это УНР обязалась поставить союзникам в течение полугода миллион тонн зерна, 400 миллионов яиц, до 50 тысяч тонн мяса рогатого скота, сало, сахар, пеньку, марганцевую руду. Австро-Венгрия обязалась создать автономную Украинскую область в Восточной Галиции. Но к Галиции мы вернемся чуть позже. То есть, по сути, украинцам пообещали ввести на их территорию оккупационные войска, а за это им еще предстояло заплатить. Ничего не напоминает? Евроинтеграция всегда выглядит привлекательно, но оказывается выгодной только одной стороне.

А тем временем бегство Центральной Рады продолжалось. Она хотела было задержаться в Житомире, но их попросили оставить город «во избежание неприятностей для города». Во многих городах Украины уже захватили власть большевики. Впрочем, и убегая, Рада продолжала работать, издавала указы о введении новой денежной единицы — гривны, о государственном гербе с трезубом. И вот где-то в пути к ним пришло известие о заключении украино-германского мира, на очень «выгодных» условиях. Русский историк Андрей Дикий описывает эти события так:

«Центральная Рада и Правительство, как передает и своих воспоминаниях министр Порш, узнали одновременно о заключении мира и о движении немцев на Украину, находясь в вагонах около станции Сарны. При этом известии, сообщает А. Севрюк в своей книге «Брестский мир», Грушевский расплакался. Расплакался и Петлюра, по свидетельству его ближайшего сотрудника — Исаака Мазепы.

А. Севрюк объясняет эти слезы так: «Приход немцев на Украину был драмой его (Грушевского) жизни. Те, кто обвиняли его в том, что он является орудием австрийской или немецкой интриги, теперь получили в свои руки против него оружие». С этим объяснением трудно не согласиться. Действительно, оправдать правительство, называющее себя демократическим, в призыве иностранной вооруженной силы после того, как оно лишилось территории и не нашло поддержки населения, очень трудно. Слезы же дела не меняют, а только вызывают недоумение и ставят вопрос, были ли они искренни и не были ли они просто дешевой демагогией (в том, что они были, после свидетельства трех министров, сомнений нет). Если они были искренними, то это свидетельствует о безграничной наивности руководителей политики Украинской Народной Республики, которые не в состоянии были предвидеть последствия заключения мира, на что они сами дали делегатам согласие. Непонятно также, зачем было плакать при известии, что немцы двинулись на Украину. Ведь если бы они не двинулись — никаких надежд на удержание в своих руках власти ни у Грушевского, ни у Петлюры не было. Зачем же было плакать, если шли спасители? И не им ли навстречу бежала Рада? Многочисленные украинские сепаратистические историки и мемуаристы никаких вразумительных объяснений этих слез не дают, давая этим основание для нелестных умозаключений об их вождях».

Немного поплакав, Грушевский, Петлюра и прочие вожди украинства решили возвращаться в Киев. Какая в конце концов разница, добиваться власти самим или забрать ее с помощью немецких штыков? 1 марта 1918 года первый батальон немецкой пехоты высадился на вокзале Киева. Реализация проекта «Украина» началась по-настоящему. В современной украинской исторической литературе принято рассказывать, что весной 1918 года украинская армия освобождала города, двигаясь на Восток, и почти нигде не встречала сопротивления. И это действительно правда. Отчасти. Просто историки забывают упомянуть, что украинские подразделения шли вместе с немецкой армией, и 3000 бойцов Петлюры, конечно, ни для кого не представляли угрозы. В отличие от немецких дивизий. Правда, немцы действительно позволяли в города первыми войти украинским стрелкам, из вежливости.

После взятия Киева немцы двинулись в левобережные губернии Украины, и к концу апреля почти вся ее территория была оккупирована. И пока немцы и австрийцы занимались серьезными делами, правительство и Центральная Рада вернулись в столицу и продолжили свою работу. Как будто не было ни позорного бегства, ни слез и печали. Рада издавала новые указы и законы, раздавала землю сельской бедноте, что вызвало огромные проблемы. Потому что не только крупные помещики, но и зажиточные крестьяне не горели желанием отдать свою землю каким-то «земельным комитетам». Упомянутый мной Дмитрий Дорошенко писал о тех днях:

«Вообще — некуда правду деть — украинский хаос должен был поразить каждого свежего человека. Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости, по возможности, самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность»[60].

И правда, немецкие оккупационные власти и дипломаты постоянно сталкивались с тем, что власть Центральной Рады люди не воспринимают всерьез, что правительство непопулярно, что большевики пользуются огромной поддержкой населения. По данным австрийских архивов, донесения военных и дипломатов содержали сведения, «что никакой Украинской Республики в действительности нет, что это один фантом, что существует кучка молодых политиков весьма радикального направления, которой удалось каким-то образом очутиться в роли правительства».

Иными словами, немцы стали понимать, что если они и правда хотят заполучить все ресурсы Украины/Малороссии, то им придется или все делать самим, или искать среди местной элиты каких-то вменяемых людей. Потому что после первых недель общения фельдмаршал Айхгорн, командующий немецкими войсками на Украине, просто перестал пускать к себе большую часть украинских министров и политиков. Австро-венгерский дипломат, посол в Киеве Иоганн Форгач фон Гимеш писал в Вену по поводу украинского руководства:

«Все они находятся в опьянении своими социалистическими фантазиями, а потому считать их людьми трезвого ума и здравой памяти, с которыми бы было можно говорить о серьезных делах, не приходится. Население относится к ним даже не враждебно, а иронически-презрительно».

Павел Скоропадский

Но немцам и австрийцам нужен был малороссийский хлеб, уголь и прочие ресурсы. И они решили Центральную Раду ликвидировать. Сначала они разоружили часть вооруженных подразделений украинского правительства. Через два дня, 28 апреля 1918 года, когда лидеры Центральной Рады обсуждали действия немецких союзников, в зал заседания зашел немецкий лейтенант и несколько солдат. Офицер скомандовал, как говорили очевидцы, по-русски: «Именем немецкого правительства приказываю вам всем поднять руки вверх». Все молча, без споров и пререканий встали с поднятыми руками. Лейтенант арестовал и увел с собой двух министров. Список у него был больше, но остальные в зале отсутствовали. Всех участников заседания Рады обыскали, потом немцы ушли, ушли и все украинские политики. Заседать им больше не хотелось. Потом один из свидетелей этого позора писал в воспоминаниях:

«…стыдно было за свой народ при виде того, как его «вожди», все эти самоуверенные юноши и полуграмотные «диячи», с поднятыми руками стояли перед немецким лейтенантом, со страхом ожидая, что будет дальше… Как провинившиеся дети перед строгим учителем. Еще стыднее было на следующий день, когда они единогласно принимали земельный закон с отказом от социализации земли, в спасительности которой они уверяли весь народ. Когда же они лгали? Раньше или сегодня? Где их идейность, их принципиальность? Все улетучилось от окрика лейтенанта… 28 апреля я убедился в их трусости, 29 апреля — в их беспринципности»[61].

Действительно, на следующий день Рада собралась вновь и стала как ни в чем не бывало принимать законы. Но одновременно в Киеве собрался «Хлеборобский Конгресс», который организовали две структуры — «Украинская Народная Громада» и «Союз Земельных Собственников». Туда съехались в большинстве своем землевладельцы и богатые крестьяне. Раду с ее социалистическими воззрениями они сильно не любили, особенно после того, как она легко поделила землю. Землевладельцы заседали и решали, как положить конец происходящим безобразиям и анархии, и решили выбрать гетмана. Им провозгласили Павла Скоропадского. Выходец из семьи крупных землевладельцев, профессиональный военный, герой Русско-японской и Первой мировой войны, он был умеренным украинским федералистом. То есть Украину он видел в некоем союзе или федерации с Россией. Гетман Скоропадский обратился к конгрессу, кстати сказать, на русском языке:

«Господа! Я благодарю вас за то, что вы мне доверили власть. Не для собственной корысти я беру на себя бремя временной власти. Вы сами знаете, что везде ширится анархия и что только твердая власть может завести порядок. На вас, хлеборобы, и на зажиточные круги населения я буду опираться и молю Бога, чтобы Он дал нам силы и твердости спасти Украину».

Отряды, верные Скоропадскому, быстро заняли все правительственные здания, части, верные Центральной Раде, перешли на сторону Скоропадского, кроме стрельцов Коновальца, но и он через день предложил гетману свои услуги. А сама Центральная Рада была распущена без каких-либо церемоний, пришел отряд вооруженных сторонников гетмана и разогнал болтунов по домам. Немцы в перевороте напрямую не участвовали, но, конечно, Скоропадский действовал с их ведома. И важно, что никто во всем Киеве, да что там, во всей Украине не встал на защиту Рады.

И в жизни новообразованного квазигосударства начался относительно новый этап. Относительно новый потому, что новым стал только руководитель: Грушевского, который уехал вскоре в Вену, поменяли на Скоропадского, а в целом мало что изменилось, вся реальная власть принадлежала немцам и австрийцам. В 1919 году в интервью газете «Daily Mail» начальник немецкого штаба Восточного фронта генерал Гофман заявил:

«Украина и другие государственные образования не более как эфемерное создание… В действительности Украина — это дело моих рук, а вовсе не творение сознательной воли русского народа. Никто другой, как я, создал Украину, чтобы иметь возможность заключить мир, хотя бы с одной частью России…»

Но мира не получилось. Взявший власть Скоропадский оказался ненамного популярнее Центральной Рады. Скоропадского невзлюбили все. Украинцы за разгон Рады и за нежелание окончательно рвать с Россией. Русские, особенно бывшие офицеры, считали гетмана как раз сепаратистом и предателем. Ведь раньше был своим, русским офицером, а теперь? Большевики его не любили, потому что он был противником большевистских социальных реформ, в частности раздачи земли бедноте. То есть во многом он напоминал Петра Порошенко, которого не любят ни националисты, ни жители Донбасса. И который сохраняет власть, пока этого хочет американское посольство. При этом Скоропадскому нельзя отказать в последовательности и уравновешенности, наверное, в этом была его проблема. Например, в Киеве оказалось множество людей, бежавших от Гражданской войны в России. Многие из них идеи украинства и независимой Украины не разделяли, что понятно. И вели они себя так, как будто все происходящее вокруг — это лишь временное недоразумение. Вот Украина — эти люди в шароварах. И это тоже понятно, потому что ничего подобного империя еще три года назад не знала. Но империи-то уже не было. И вот гетманское МВД выпустило в какой-то момент интересный указ, написанный не без злой иронии:

«По заказу посетителей находящиеся в ресторанах оркестры играют монархические русские песни… при этом присутствующие выслушивают и стоя отдают честь… Приказываю: 1. Участников подобных демонстраций задерживать и отправлять в Россию, чтобы они там с честью могли на деле, а не в ресторанах, гульбищах проявлять свою преданность дорогим для них политическим идеям».

Часть официальных документов продолжали писать на русском. Потому что вокруг Скоропадского были сплошь царские чиновники, которые украинского не знали. И были готовы работать, и даже строить Украину, но как часть будущей единой страны. К этому же склонялся и сам гетман. Однако во времена правления Рады все делопроизводство перевели на украинский язык. Точнее даже, на его галицкий вариант, который малороссы не понимали. Немцы и австрийцы объяснили Скоропадскому, что ему не стоит языковую политику менять, иначе чем еще подчеркнуть, что Украина не Россия. И Скоропадский продолжил языковую и культурную украинизацию. И украинцы, особенно галичане, считали, что он делает все слишком уж мягко, а русские полагали, что, напротив, идет уничтожение русского языка. Но самое главное, что большинство даже украинских политиков говорили и писали как раз на русском. Дмитрий Дорошенко писал по этому поводу:

«Почти все образованные люди, за незначительным исключением, употребляли русский язык, и это вовсе не означало недостаток украинской национальной сознательности или патриотизма, а было последствием воспитания, привычки и всего комплекса обстановки жизни. Да и в народе уже исчез тот чистый украинский язык, какой мы видим в произведениях Мирного, Левицкого, Гринченка. Его приходится возрождать главным образом с помощью школы»[62].

Современный историк, одессит Виктор Савченко, считает, что, по сути, с мая 1918 года на Украине началась крестьянская война и против немецких и австрийских оккупантов. И против Скоропадского.

«В ходе локальных восстаний украинских крестьян только за шесть первых месяцев пребывания иноземных армий на Украине было убито около 22 тысяч австро-немецких солдат и офицеров (по данным немецкого Генерального штаба) и более 30 тысяч гетманских вартовых. Фельдмаршал фон Эйхгорн указывал, что более 2 миллионов крестьян на Украине выступило против австро-немецкого террора. Можно сказать, что только в повстанческих вооруженных отрядах в мае — сентябре 1918 года успело побывать до 100 тысяч человек. <…> Восстания крестьян практически сорвали сбор и вывоз из Украины продовольствия. <…> Интервенты, рассчитывающие на большее, так и не смогли преодолеть продовольственный кризис в Германии и Австрии за счет Украины»[63].

Причины для этого были, потому что Скоропадский за преобразования взялся жестко: отменил все, что ввела Рада с ее социалистическими ориентирами. Рабочий день вместо 8 часов стал 12, бастовать Скоропадский запретил, большую часть урожая крестьяне обязаны были сдать, заодно ввели прод налог и вернули землю помещикам. При этом по всем девяти украинским губерниям бродили банды и шайки, официальные и неофициальные. И не стоит забывать, что в России шла Гражданская война. Белые против красных. И как бы украинские политики ни пытались делать вид, что теперь-то это не их проблемы, теперь-то они независимые, в действительности ситуация влияла и на Украину.

Гетман пытался создать более-менее боеспособную украинскую армию. Из военнопленных, побывавших в немецком плену и прошедших идеологическую обработку, сформировали две дивизии. Правда, немецкое оккупационное командование отнеслось к этому без восторга, во-первых, потому что не доверяло украинским воякам, во-вторых, потому что не считало их боеспособными. В ноябре 1918 года закончилась Первая мировая война. Германия и ее союзники признали свое поражение, и по условиям перемирия со странами Антанты немецкие войска стали выходить с территории Украины. А в это время там зрел новый заговор, уже против Скоропадского. Потому что он издал и подписал «Грамоту о федерации Украины с Россией». Этот шаг по-разному оценивали современники. Вот, например, руководитель гетманского украинского Телеграфного агентства Дмитрий Донцов (тот самый, отец национализма, он приехал в Киев еще до прихода немцев) считал ее предательством: «Что Грамота провозглашала федерацию с несуществующей Россией, ее не оправдывает. Вопрос государственной независимости — не вопрос тактики, а принципа».

Другие, наоборот, видели в этом тонкий расчет, потому что Скоропадский, по сути, сделал Украину центром возрождения страны, «собирания земель» и, возможно, центром будущего государства, как писал один из его сторонников, «Скоропадский приобщил Москву к Украине, а не Украину в Москве». И так могло показаться: Украина была не столь разорена, как Россия, которая уже стала полем жестоких боев между белыми и красными. Но по большому счету одной, единой России, с которой можно было бы объединяться, на тот момент не существовало. 13 ноября 1918 года была сформирована Директория УНР (новое правительство), во главе которой встали Симон Петлюра и украинский политик-социалист Владимир Винниченко. Петлюру еще в июле арестовывали по подозрению в подготовке заговора, потом отпустили под честное слово. И он тут же уехал в Белую Церковь, город недалеко от Киева, продолжать готовить восстание. В Белой Церкви находились галичане, «сечевые стрельцы». Их разоружили и распустили в первые же дни правления Скоропадского, они поболтались без дела и попросили разрешить им снова собрать свое подразделение. Им позволили, и они стали ударной силой восстания. Но вообще его поддержали во многих крупных городах. Симон Петлюра обратился к населению:

Симон Петлюра

«По приказу Директории Украинской Республики, я, как Верховный Главнокомандующий, призываю всех украинских солдат и казаков бороться за государственную самостийность Украины против изменника, бывшего царского наймита, генерала Скоропадского, самочинно присвоившего себе права Гетмана Украины. По постановлению Директории, Скоропадский объявлен вне закона за преступления против самостийности Украинской Республики, за уничтожение ее вольностей, за переполнение тюрем лучшими сынами украинского народа, за расстрел крестьян, за разрушение сел и за насилия над рабочими и крестьянами. Всем гражданам, живущим на Украине, запрещается, под угрозой военного суда, помогать кровопийце — генералу Скоропадскому в бегстве, давать ему продукты и защиту. Обязанность каждого гражданина, живущего на Украине, арестовать генерала Скоропадского и передать его в руки республиканских властей.

Гетманские распоряжения и приказы по войскам отменяются; войсковые части гетмана Скоропадского, дабы устранить ненужное кровопролитие и разруху, должны перейти в ряды войск Республики вслед за теми, которые уже перешли.

Войска Республики имеют целью вдребезги разбить строй, установленный гетманским правительством, уничтожить нагайку, на которую он опирался до последнего момента. В этот великий час, когда на всем свете падают царские троны, освобождаются народы, когда на всем свете крестьяне и рабочие стали господами, — в эту минуту мы, братья казаки, разве позволим себе пойти за помещиками, за гетманским правительством против своих отцов? В этот великий час вы, братья казаки, разве осмелитесь служить продажным людям, которые сами продавались и хотят Украину продавать бывшим царским министрам России и господствующему классу — безработному русскому офицерству и мародерам, которые собрались в контрреволюционное логово на Дону».

Текст удивительный, потому что мог бы быть написан, например, Лениным или Троцким, потому что он скорее не национальный, а социалистический, коммунистический по сути и по духу, и по риторике тоже. Кстати, поэтому восстание Директории было поддержано украинскими большевиками. Немцев, которые могли бы в два счета подавить это выступление, в одних местах уже не было, в других они не вмешивались, части, верные гетману, или разбегались, или сдавались и целиком переходили на сторону Петлюры. За две недели восстание охватило всю Украину, за исключением Киева. 14 декабря 1918 года Скоропадский написал отречение:

«Я, Гетман всей Украины, на протяжении семи с половиной месяцев прилагал все усилия, чтобы вывести край из того тяжелого положения, в котором он находится. Бог не дал мне сил справиться с этим заданием, и нынче я, принимая во внимание условия, которые сложились, и руководясь исключительно добром Украины, отказываюсь от власти. — Павло Скоропадский».

В два часа дня Гетман оставил дворец, его спрятали немцы, потом помогли ему выехать в Германию, где он погиб в конце Второй мировой войны под бомбежками американских союзников.

Константин Паустовский

Украиной начала править Директория. Про нее в народе тогда ходила поговорка «В вагоне Директория — под вагоном территория». То есть власть нового правительства была еще более ограниченной, чем у предыдущих, а само оно в глазах населения выглядело еще более опереточно, чем предшественники. Замечательный русский писатель Константин Паустовский был свидетелем того, как Директория занимала Киев, как она пыталась управлять Украиной и что из себя представляла. Стоит привести обширную цитату. Хотя бы еще и потому, что по ее прочтении возникает полное ощущение, что за последние сто лет мало что изменилось, во всяком случае, аллюзии возникают самые прямые.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.