Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Козьмича[2]

Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Козьмича[2]

В такой стране, как Россия, уже с древних времен народ часто поддавался самым нелепым слухам, невероятным сказаниям и имел склонность придавать веру всему сверхъестественному. Стоит только вспомнить появление самозванцев во время Бориса Годунова, известного Лжедмитрия I в Москве и Лжедмитрия II в Тушине; Стеньки Разина — в царствование Алексея Михайловича, наконец, Емельяна Пугачева — при Екатерине II, чтобы убедиться в расположении народных масс верить самым грубым проявлениям фантазии смелых авантюристов. Этому обычно способствовала внезапная кончина наследника престола, или самого монарха, как это было при убийстве царевича Дмитрия, казни Алексея Петровича и насильственной смерти Петра III.

Когда 19 ноября 1825 года скончался в Таганроге император Александр I, после кратковременной болезни, толки о том, что государь удалился в неведомый монастырь, тотчас же распространилась в народе; слухи эти ходили и по Москве, о чем свидетельствуют разные современники, как, например, братья Булгаковы и другие. Тогдашним двигателям революционного движения в России, то есть будущим декабристам, распространение такого рода слухов и толков было на руку для поддержания смуты в низших классах народа, и конец двадцатых годов, то есть начало царствования императора Николая I, можно считать временем, когда легендарные сказания не только об Александре I, но и об императрице Елизавете Алексеевне достигали наибольшей интенсивности. Потом, в последующие годы, все это замолкло, и никто больше не интересовался легендой об исчезновении императора Александра I.

В конце 60-х годов, кажется в 1866 году, появился в Петербурге купец из Томска, Хромов, который будто бы привез какие-то бумаги императору Александру II от скончавшегося благочестивого старца Федора Козьмича[3], жившего в доме, принадлежавшем Хромову. Говорили, что у Хромова бумаги взяли, его засадили временно в Петропавловскую крепость, а потом отпустили, разрешив ехать обратно в Томск, но при условии держать язык за зубами. При самой тщательной проверке оказалось, что в списках лиц, когда-либо сидевших в Петропавловской крепости, никакого Хромова не было; что в делах Третьего отделения не осталось никаких следов ни о Хромове, ни о переданных бумагах; наконец, по наведенным справкам у потомков Хромова, ничего подобного не подтвердилось, кроме самого факта поездки его в Петербург. В начале царствования императора Александра III купец Хромов снова был в Петербурге, обращался с прошениями к их величествам и привозил какие-то вещицы, будто бы принадлежавшие старцу Федору Козьмичу, которые передал или переслал императору. Факт приезда Хромова в Петербург верен, подачи прошений — тоже, но о вещах опять выдумано, просто к прошению была приложена фотографическая карточка старца Федора Козьмича.

Наконец, в 1897 и 1898 годах появились в печати четыре тома «Истории царствования императора Александра I» Н. К. Шильдера, где рассказана подробно вся легенда о Федоре Козьмиче и сделаны прозрачные намеки на то, что сам автор вполне допускает невероятную легенду. Привожу для наглядности заключительные слова Н. К. Шильдера в IV томе: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собою самые смелые поэтические вымыслы; во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы, с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости».

На такого рода заключение к обширному и серьезному труду, каково историческое исследование Шильдера, — комментарии излишни. Я лично коротко знал и глубоко уважал Николая Карловича Шильдера, я убежден в полной чистосердечности его воззрений, но мне всегда казалось непонятным, каким образом в серьезной исторической работе можно увлечься до того, чтобы закончить свой капитальный труд вышеприведенными словами, которые только могут поддерживать сомнения и смущать образованную публику. В подтверждение того, что мое мнение не голословно, укажу на появление целого ряда брошюр и книжонок на тему о сибирском старце, появившихся в период от 1891 по 1901 год, как в России, так и в Сибири. Занявшись с того же времени этим загадочным вопросом, мне пришлось убедиться не раз на местах моих исследований, что может сделать, с одной стороны, полное невежество, а с другой — слепой страх перед какой-то ответственностью. Оказывается, что появление брошюр о сибирском старце Федоре Козьмиче обратило на себя внимание обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, который навел панику на духовенство, особенно черное, вероятно, вследствие ряда грозных секретных циркуляров. Так, в одном из монастырей, недалеко от Пскова, ко мне явился монах, обещая показать что-то интересное, если я его не выдам обер-прокурору Синода. Что же оказалось? У него хранился портрет Федора Козьмича, во весь рост, масляными красками, точная копия известной фотографии, и этот портрет был спрятан в каком-то чулане! Другой раз один из архиереев в Новгороде мне лично рассказал некоторые эпизоды из своей жизни, в связи с легендой о старце, но просил меня его не выдавать во избежание неприятностей с высшим своим начальством. Архиерей этот впоследствии скончался в сане митрополита.

Мне помогал в моих исследованиях по вопросу о Федоре Козьмиче один молодой человек, Николай Аполлонович Лашков, бывший чиновник особых поручений при новгородском губернаторе, графе Медеме. Лашкова я дважды посылал на мои средства в Сибирь, где на местах он сделал самые подробные справки и составил весьма интересный доклад обо всех сказаниях, толках, рассказах, анекдотах о старце Федоре Козьмиче, слышанных им во время его путешествия. Кроме того, Лашков посетил по моему поручению массу монастырей в различных местностях России для выяснения того же вопроса. Им было встречено немало затруднений, и главным образом от духовенства, которое не то не доверяло его полномочиям, мною данным, не то опасалось для себя неприятностей при осмотрах им разнородных архивов, особенно монастырских.

Что же известно до сих пор о старце Федоре Козьмиче? Что достоверно? Что нужно отбросить в область легенд?

Старец появился в Сибири в 1837 году, жил в различных местах[4], ведя всюду отшельническую жизнь, пользуясь всеобщим уважением окрестного населения и никому не обнаруживая своей личности. Его не раз навещали духовные лица, местные архиереи и случайные путешественники, особенно после его окончательного переселения в Томск.

В 1859 году, по приглашению томского купца Семена Феофановича Хромова, старец Федор Козьмич перебрался к нему на жительство, имея отдельную, скромную келью, где он и скончался 20 января 1864 года, в глубокой старости. В ограде Томского Алексеевского монастыря была видна еще недавно могила старца, совсем скромная, с обыкновенным крестом, на котором сделана следующая надпись: «Здесь погребено тело Великаго Благословеннаго старца, Федора Козьмича, скончавшагося в Томске 20 января 1864 года». Могила пользуется большим почетом у набожных слоев общества города Томска, она также уже многие годы посещается и путешественниками. Из известных лиц могилу эту посетили ныне благополучно царствующий государь, будучи еще наследником, во время своей поездки по Сибири, а раньше этого великий князь Алексей Александрович и член Государственного совета Галкин-Враской, который возобновил могилу старца, устроив на ней род часовни.

Кроме покойного Н. К. Шильдера, который упомянул (в IV т. своего труда) о рассказе двух сосланных придворных служителей, якобы признавших в лице старца государя Александра Павловича, тот же эпизод встречается в брошюрах о Федоре Козьмиче с другими еще, тому подобными, сообщениями; о сходстве старца с императором Александром I Шильдер, впрочем, и сам говорит (стр. 447, т. IV):

«Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича».

Конечно, такого рода заметки, как в брошюрах о Федоре Козьмиче, так и в истории Александра I Шильдера, должны оставлять впечатление, но однако все это только поэтические отблески легенды, весьма заманчивой, но не имеющей под собой никакой почвы. Так, например, в числе вещей, оставшихся в келье старца, находится икона «Почаевской Божьей Матери в чудесах» с инициалами «А», еле заметными, но которым придавалось особое значение; самая же икона очень попорчена, части ее недостает, и, очевидно, она подверглась порче от времени. Из вещей старца остались в келье: суконный черный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши и черный шерстяной пояс с железной пряжкой. Все остальное в келье новейшего происхождения, особенно масса икон, пожертвованных различными лицами, а также два портрета императора Александра I, один в коронационном облачении, купленный Хромовым в Петербурге, на Апраксином рынке, а другой, меньшей величины, копия с портрета Доу, неизвестно кем здесь же, в келье, повешенный.

Купец Хромов знал, конечно, что творил, поместив такого рода портрет в келье старца после своей известной поездки в Петербург, а его наследники рады были бы так или иначе заинтриговать публику и делали даже негласные предложения о приобретении высокопоставленными лицами кельи Федора Козьмича. Может быть, заслуживают некоторого внимания следующие рукописные остатки от старца: 1) два листочка в виде ленты, на которых (с обеих сторон) имеются отдельные слова, обрывки изречений, буквы, цифры и 1837 год с числом 26 марта, будто бы написанная самим Федором Козьмичом, что вполне возможно; 2) конверт с надписью: «Милостивому государю Семиону Феофановичу Хромову от Феодора Козьмича» и 3) копия с оставленной записки старца Федора Козьмича от 2 июня 1849 года. Все эти три документа, вероятно, находятся еще и теперь у наследников Хромова и были в оригиналах предоставлены в мое распоряжение; с них были сняты увеличительные фотографии, находящиеся у меня, а оригиналы с благодарностью отправлены обратно в Томск. Первый из трех документов именуется «тайной» Федора Козьмича. Несмотря на самые тщательные розыски ключа к этой записке, до сих пор не удалось еще никому разгадать эту «тайну» или дешифровать текст. Что касается конверта, где ясно и твердым почерком написано: «от Федора Козьмича», то он был передан специалистам по разбору почерков; все имеющиеся на конверте буквы в отдельности увеличены и сравнены с другим конвертом, написанным рукой императора Александра I, но всеми экспертами единогласно было признано, что не имеется ни малейшего сходства, как в общем характере, так и в отдельных буквах, между обоими почерками. Третья же записка представляет собой набор изречений из Священного Писания, и трудно догадаться, по какому поводу она была написана. Так как эта записка — копия, а не подлинник, то она имеет наименьшее значение.

Этими скудными данными исчерпывается почти все то, что удалось собрать нам по поводу сибирского старца. Материал, к сожалению, небольшой и не дающий никаких положительных данных для выяснения его личности.

Обратимся теперь к событиям, происходившим в ноябре 1825 года в Таганроге. Император Александр Павлович заболел 4 ноября в Мариуполе, возвращаясь из поездки по Крыму, но еще до этого, а именно в Бахчисарае, он почувствовал первые приступы злокачественной лихорадки. На другой день, 5 числа, государь прибыл в Таганрог и слег в постель. Бывший при особе государя генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский вел подробный журнал о ходе болезни монарха, начатый 5 ноября. Этот журнал напечатан целиком у Шильдера. Сопровождавшие его величество медики Виллие и Тарасов также оставили подробные отчеты о болезни государя. На записки врача Тарасова неоднократно ссылается Шильдер в своей истории. Когда 19 ноября Александр I скончался в Таганроге, было сделано вскрытие его тела, которое было набальзамировано. Протокол вскрытия тела подписан девятью врачами, а именно: лейб-медиком баронетом Виллие, лейб-медиком Стофрегеном, докторами: Рейнгольдом, Тарасовым, Добертом, Лакиером, лекарями: Яковлевым, Васильевым и Александровичем. Скрепил протокол генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев в следующих выражениях: «Видел описанные медиками признаки и при вскрытии тела его императорскаго величества государя императора Александра Павловича находился. Генерал-адъютант Чернышев». Кроме того, был сделан французский перевод этого акта. Все эти данные напечатаны у Шильдера, и если я упомянул о них, то только потому, что покойный наш историк придавал особое значение этим мелочам. Так, например, акт о кончине государя подписан двумя генерал-адъютантами, бароном Дибичем и князем П. М. Волконским, и двумя врачами, Виллие и Стофрегеном, а вышеприведенный протокол о вскрытии тела скреплен лишь генерал-адъютантом А. И. Чернышевым. Шильдер обращал особое внимание на эту разницу в количестве подписей, удивляясь, отчего протокол о вскрытии тела подписан только Чернышевым. Смею думать, что это была простая случайность, не имевшая никакого значения[5]. Подробности о болезни и кончине Александра Павловича можно еще встретить в ряде писаний различных личностей, находившихся в то время в Таганроге, а именно: в письмах Дибича к Константину Павловичу, Соломки к Михайловскому-Данилевскому, камер-фрейлины Валуевой и княгини Софьи Григорьевны Волконской к вдовствующей императрице Марии Федоровне; сюда принадлежат также сведения, полученные со слов камердинера Федорова и кучера Ильи[6]: «Выехав из Петербурга очень рано, так, что только солнце стало показываться на горизонте, и проехав заставу, государь приказал остановиться экипажу и сам поднялся в коляске на ноги, с четверть часа изволил стоять и смотреть на столицу свою во все стороны, и, как сердце предвещало, в последний раз. Здесь же, с 1 сентября по 1 ноября, видна была комета темная, лучи коей простирались вверх на большое пространство, потом заметили, что она летала, и лучи коей простирались к западу; к тому еще в одну ночь в октябре, пополуночи во 2 часу, многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились, и опять до трех раз расходились, после сего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, и через короткое время упал, и стало его не видно. Засим и вторая звезда постепенно исчезла. — О комете государь спросил кучера своего Илию: «Видел ли ты комету?» — «Видел, государь», — отвечал он. «Знаешь, что она предвещает?» — «Бедствие и горесть». Потом, помолчав, государь изволил заключить: «Так Богу угодно». Накануне отъезда его величества в гибельный Крым, государь изволил писать собственноручное письмо к родительнице. Это было пополудни в 4-м часу, в сие время нашла туча и сделалось очень темно. Государь приказал подать камердинеру свечки; между тем, как небо прояснилось, сделалось по-прежнему светло и солнце, камердинер осмелился подойти и доложить: Не прикажете ли, ваше величество, свечи принять? Государь спросил: «Для чего?» — «Для того, государь, что по-русски со свечами днем писать не хорошо». — «Разве в этом что заключается? Скажи правду, верно ты думаешь сказать, что, видев с улицы свечи, подумают, что здесь покойник?» — «Так, государь, по замечанию русских». — «Ну, когда так, — сказал государь, — то возьми свечи». На другой день, то есть 20 октября, любезнейший наш монарх изволил выехать в Крым, не ездить туда упрашивали государыня и князь Волконский, но государь дал слово графу Воронцову быть там и желал непременно исполнить свое обещание, в бытность же свою там жестоко простудился, что самое весьма долго от всех скрывал, и на возвратном уже пути, за 250 верст от Таганрога, в городе Орехове, приметили его болезнь, где доктор Виллие предлагал его величеству принять лекарства, но государь не согласился; потом, доехав до Мариуполя, сделался очень болен; озноб и жар усилился, но для спасения его величеству не угодно было ничего принимать из латинской кухни, как сам государь называл дорожную свою аптеку; приехав в Таганрог 5 числа ноября, болезнь еще сильнее оказала злое свое действие; в первый вечер прибытия своего, когда подали свечи, государь изволил припомнить прежний свой разговор с камердинером, сказал ему: «Федоров, я очень не здоров». — «Государь, надобно пользоваться». Государь отвечал: «Нет, брат, припомни наш прежний разговор». Камердинер залился слезами. Государь, заметив то, сказал: «Свечи, которые я приказал тебе убрать со стола, у меня из головы не выходят. Это значит мне умереть, кои будут стоять перед мной». — «Ваше величество, что вы изволите говорить, избави нас Бог от такого несчастия», — чем и прекратился разговор. Болезнь время от времени увеличивалась, и все просьбы медиков оставались тщетны, но наконец государь, видя свою слабость, 18 сего же месяца, в воскресенье, изволил изъявить свое высочайшее согласие на приглашение здешнего собора протоиерея, дабы исповедаться и приобщиться Святых Таин Христовых.

Смирение, кротость, усердие и твердость в христианской религии, как и непреложное упование на милосердие Божие государя императора были совершенно необыкновенные. Он духовному отцу своему сказал пред исповедью: «Прошу садиться, вы со мною поступайте, как с христианином, забудьте мое величество». Сей день, по приказанию государыни, протоиерей едва мог упросить его величество начать пользоваться от доктора; но сие уже было поздно — были приложены мушки, горчица и припущены пиявки, но все сие не произвело нисколько желаемого действия, во внутренность же монарху никаких лекарств принять было не угодно. Единственное и всегдашнее его отрицание было: «Так Богу угодно». 16 числа до самой кончины видели только страдания и терпеливость государя. Он не мог уже говорить. Начальная болезнь его величества были обмороки и тяжкий сон, потом сильнейший во всем теле жар, который навек лишил нас доброго, кроткого и милосердного царя. Твердость и великость духа государыни Всевышний Творец подкрепил. Она полторы сутки находилась при императоре; за час до кончины государь, открыв глаза и видя около себя предстоящих любезнейшую царицу, барона Дибича, князя Волконского и прочих особ, не мог говорить, но память еще имел; сделал движение рукой, звал государыню, которая к нему подошла. Государь взял в последний раз ее руку, поцеловал и, прижав потом к сердцу, навеки с ней простился, после чего вскорости в безмолвной глубокой тишине отдал дух Всевышнему. Наконец, на исходе души великого своего супруга, сама изволила закрыть дражайшему своему царю глаза и, подвязав платком подбородок, залившись слезами, получила сильный обморок. Немедленно вынесли ее в другую комнату».

Почти все эти документы сходятся, даже в подробностях, о ходе болезни и о самой кончине государя, нигде не встречается и тени намека на возможность исчезновения больного монарха или подозрения в сходстве покойного государя с другим лицом, когда тело усопшего было положено в гроб и совершались ежедневные панихиды. Наконец, существуют письма императрицы Елизаветы Алексеевны к своей матери, маркграфине Баденской, где повествуется в самых трогательных выражениях о последних днях жизни ее супруга и подробностях его кончины. Такие же сведения сохранились в отрывке из записок императрицы, оригинал которых находится в архиве собственной Его Величества библиотеки в Зимнем дворце.

Кроме того, имеются в собственной его величества библиотеке копии двух писем[7] неизвестного лица из семейства Шихматовых к матери и брату, о последних днях жизни императора Александра I[8]. Привожу их целиком:

I

1825 г., ноября 19

Ах, мой милый братец и матушка милая, я и не знаю, с чего начать о нашем всеобщем несчастии. Вы уже знаете, что наш отец, государь император, изволил возвратиться из Крыма заражен лихорадкою, которая превратилась в гнилую и желчную лихорадку, о чем от нас скрывали до 15 числа, но как я вам уже писала, что мы о сем узнали случайным образом, чего нельзя было скрыть от всего города, в ту минуту весь народ бросился по церквам просить Бога со слезами о спасении нашего царя, и, кажется, наши грешные молитвы были услышаны! Во время самой обедни наш отец пришел в себя, который уже целые сутки был без языка и томился на руках императрицы, но открыл глаза, взял руку у государыни, поцеловал и сказал ей: «Вы очень устали», — приказал себя посадить и пять минут сидел, приказал сделать суп из перловой крупы, взглянул в окошко, сказал: «Какой прекрасный день» — и лег, и до восьми часов вечера ему было очень хорошо, кушал суп, — безмерная радость разливалась по всему городу… 18 — и представьте себе наш ужас, сего дня по утру прислал князь Волконский к моему зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к нам; но Бог милосерд, Он воскрешает мертвых, а наш отец и государь еще существует; мы надеемся, что он спасен будет всеобщими слезами и молитвами, которые продолжаются здесь день и ночь. Сию минуту пришла моя женщина из дворца сказать нам, что, слава Всевышнему, нашему государю императору сделалось лучше, и сейчас взяли здешнего штаб-лекаря Александровича, о котором предложил мой зять, ибо он в моем доме пользует двадцать лет, и особливо горячки чудесным образом лечит; а придворных медиков надо повесить, что они допустили лихорадку соединиться с горячкою, хотя они и оправдывают себя, что государь не хотел принимать никаких лекарств; но виноваты тем, что это скрыли от публики, которая конечно бы бросилась со всем народом к его окошкам и умолила бы его лечиться, на что верно бы он согласился. Теперь только вся надежда и упование на Бога, который укрепляет и нашу мать императрицу. Она не отходит от кровати обожаемого супруга. Они платят взаимным попечением один о другом. Когда государь сюда изволил приехать, то первые его были заботы устроить дворец как можно покойнее для императрицы, и не оставил ни одного уголка без собственного своего обозрения, чтобы нигде не дуло, и чтобы все выгоды были соблюдены для ее покоя. Наконец, по прибытии ее сюда, он был с ней неразлучно. День начинался тем, что ему доложат: «Государыня проснулась», — прикажет подать ей чай; откушает — ему докладывают; изволит ехать гулять — ему доложат; возвратится — также; и это было, как заведенные часы, что он наблюдал все ее движения, и тем попечением и ласками укреплялось ее здоровье от дня на день; но мы боимся, чтобы оно опять себя не расстроило. Вот чем мы платим за крымский вояж, против которого был весь двор. Но кто смел его остановить? Одна государыня его просила оставить до весны. Но он сказал: «Будь спокойна, я только взгляну на тот край и скоро возвращусь». А там тем случаем воспользовались, предложили ему купить имение графа Кушелева, которого илюминовали горы, ущелья и представили ему в очаровательном виде, где пили его здоровье, и он более получаса стоял без шляпы в самый жестокий ветер; на другой день более 80 верст проехал верхом, день был жаркий, ветер ужасный и ночь прехолодная. Вот следствие его болезни, то можно ли было его не предостеречь тому человеку, который знает тот климат, что там всегда свирепствуют лихорадки различные, а теперь самые злые; вот как пожертвовали единственно для того, чтобы обратить все царское внимание на тот край, и лишают всю Россию милосердного государя, которого только одни силы борются со смертью уже несколько дней. Сейчас пришли сказать, что в полночь, в 12 часов, сделалось опять очень худо и он страдает. Боже милосердный, подкрепи царицу, — а я теряю силы! — 19 числа, в 11 часов. Нет у нас больше нашего отца, и мы несчастные должны вам нашу сердечную горесть сообщить. Ах, сия несчастная минута решила судьбу России.

II

Любезный братец, я ничего не могу сказать к вашему утешению. Теперь здесь только одни слезы и вздохи о потере нашего отца государя, у которого по анатомии нашли в голове на мозгу воды три унца; но внутренность его была так здорова, что надобно бы ему жить сто лет. Вот следствия крымского вояжа, о котором я вам уже писала, что он на открытом месте стоял без шляпы более получаса, где был жаркий день и пронзительный ветер, от чего он получил злую лихорадку, которая соединилась с горячкой, и наконец вся простуда остановилась в голове, чем и кончились его неоцененные дни для всей России. Мы теперь оплакиваем то, зачем от нас скрывали его болезнь до той минуты, когда уже потеряли в нем надежду, и зачем не пригласили здешних медиков, которые знают свойство крымской лихорадки. Видно, придворные медики боялись потерять славу и потому скрывали от публики положение нашего отца и государя, даже и от всех его окружающих, которых мы видели всякий день; и они нам говорили, что, слава Богу, государю лучше, только еще есть лихорадка: это мне сказал Логинов в субботу вечером, а на воскресенье в ночь государя приобщали, и уже его страданья продолжались с разными переменами до четверга, то есть до 19-го числа. Императрицу до сих пор милосердный Бог укрепляет, которую просили переехать к нам в дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со мною мое несчастие, но неужели вы думаете, что меня привязывала одна корона к мужу моему? Я вас прошу не разлучать меня с ним до тех пор, покуда есть возможность», — после чего никто не смел ее просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах, и ходила беспрестанно к телу без свидетелей; и когда он скончался, то она сама подвязала ему платком щеки, закрыла глаза, перекрестила, поцеловала, заплакала, потом встала, взглянула на образ и сказала: «Господи, прости мое согрешение, Тебе было угодно меня его лишить», и пошла в свои комнаты, где она уже дала полную свободу своим слезам. На другой день опять просил ее князь переехать к нам в дом, хотя на несколько дней, на что она согласилась, и уже 4-й день у нас; но она изволит ездить всякий день к телу и совершенно неутешна. Подкрепи ее, милосердный Боже![9]

Имеются также самые подробные сведения о бальзамировании тела императора Александра I. Они извлечены из воспоминаний состоявшего при графе Дибиче Николая Игнатьевича Шенига (ум. в 1860 году), которые были помещены в «Русском архиве» в 1880 году (III, стр. 267–326). Эти записки изобилуют интереснейшими подробностями о пребывании государя в Таганроге в 1825 году.

Между тем делались предположения любителями легенды, что государь, будучи больным, скрылся за несколько дней до своей кончины, что вместо него в гроб положено другое лицо (называлась даже по фамилии эта личность), уверяли, что императрица не присутствовала при его кончине и не видела его даже мертвым; забыли, что существуют гравюры, литографии и резные из кости картины, изображающие последние минуты жизни императора Александра I, на которых видны портреты всех лиц, с императрицей Елизаветой Алексеевной во главе, плачущих при последних минутах его жизни. Если допустить малейшую правдоподобность этих предположений, то все же надо считаться с фактами приведения их в исполнение, чисто с практической стороны. Государь, решившись на такое исчезновение, должен был иметь сообщников, нескольких или одного по крайней мере, или из числа приближенных, или со стороны императрицы, или из лиц его прислуги, или, наконец, из числа его врачей.

Кто же были те, которые находились вокруг Александра Павловича в Таганроге в ноябре 1825 года? Прежде всего его супруга, императрица Елизавета Алексеевна, для которой и было предпринято путешествие на юг России, ввиду шаткости здоровья ее величества. Как известно, императрица вскоре тоже скончалась, на возвратном пути в Петербург, в небольшом городе Белеве, 3 мая 1826 года. Из выдающихся приближенных в Таганроге находились: начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич, генерал-адъютант князь П. М. Волконский, верный спутник государя во все дни его царствования, генерал-адъютант А. И. Чернышев, давно пользовавшийся также доверием Александра Павловича. Из врачей были там: лейб-медик Виллие, доктор Тарасов и лейб-медик ее величества Стофреген. Сопровождали еще государя: вагенмейстер полковник Соломка, камердинер Анисимов, камердинер Федоров, лейб-кучер Илья Байков и другие низшие придворные служащие. При императрице находилась камер-фрейлина Е. П. Валуева, а также княгиня Софья Григорьевна Волконская, супруга князя Петра Михайловича.

Если бы государю пришла мысль незаметно скрыться, ему пришлось бы войти в соглашение с кем-либо из вышеупомянутых лиц, а кроме того, еще озаботиться о приискании покойника, могущего заменить его в гробу. Как ни фантастичен был бы такого рода замысел, но первая часть его, то есть исчезновение, может быть допустима на практике при безусловной охране тайны соучастниками такой драмы; что же касается исполнения второй части невероятно трудного предприятия, то есть замены государя каким-либо подходящим покойником, то нам кажется, что, придавая значение этому вопросу, мы вторглись бы в область уже просто баснословных сказок. Тем не менее нашлись люди, которые намекали, кого именно надо искать в этой роли заместителя в гробу царствующего императора.

Дело в том, что 3 ноября 1825 года, возвращаясь в Таганрог из Крыма, больной государь встретил, не доезжая Орехова, ехавшего из Петербурга с бумагами фельдъегеря Маскова; приняв бумаги, Александр Павлович приказал фельдъегерю ехать за ним по направлению к Таганрогу. По неосторожности ямщика Масков на каком-то крутом повороте был выброшен из перекладной и, ударившись о камень, тут же скончался…

Во время моих бесед с покойным Николаем Карловичем Шильдером он неоднократно останавливался на этом случае. После ряда усилий, чтобы найти кого-либо из потомков убившегося фельдъегеря Маскова, Шильдеру удалось напасть на след некоего Аполлона Аполлоновича Курбатова, профессора химии в Технологическом институте. Я лично пригласил профессора к себе, и вот что он мне передал в 1902 году, вскоре после кончины самого Шильдера. А. А. Курбатов приходился по матери своей внуком фельдъегеря Маскова, и у них в семье сложилось не то убеждение, не то предположение, что будто бы дед их Масков похоронен в соборе Петропавловской крепости вместо императора Александра I, что это предание ему, профессору, тоже известно и что дети Маскова допускали возможность такого предания. К сожалению, все дети Маскова давно умерли, их было пять, два сына и три дочери, также уже не было в живых отца А. А. Курбатова, Аполлона Митрофановича, скончавшегося в 1857 году, и его жены, Александры Николаевны, рожденной Масковой, умершей в 90-х годах. Сам профессор А. А. Курбатов (в то время уже пожилой человек) скончался в 1903 году. Других потомков как сыновей Маскова, так и остальных его дочерей мне удалось отыскать.

Во всяком случае курьезно, что такого рода предание могло вообще существовать и, по показанию профессора Курбатова, оно хранилось в семье их в тайне и, по понятным причинам, избегалось к оглашению. В Московском Лефортовском архиве я нашел не только формулярный список Маскова, но и подробное донесение капитана Михайлова командиру фельдъегерского корпуса майору Васильеву, писанное 6 ноября 1825 года из Таганрога. Оно схоже с рассказом Шильдера и с описанием Тарасова, но кроме того указано точно место, где похоронен фельдъегерь Масков, а именно в том селении, где случилось с ним несчастие: «4 числа ноября предан земле в сем же означенном селении при фельдшере Вельше, который был послан по приказанию начальника главного штаба его высокопревосходительства генерал-адъютанта Дибича из города Орехова». Семейству Маскова пожаловано было, по высочайшему повелению, полное содержание, получаемое им при жизни, и, кроме того, несколько раз отпускалась сумма на уплату долгов, а младшая дочь Александра (впоследствии Курбатова) определена была на казенное содержание в мещанское училище благородных девиц[10].

Следовательно, вне всякого сомнения, что тело погибшего фельдъегеря Маскова было похоронено на другой день после происшествия, то есть 4 ноября, за пятнадцать дней до кончины государя. Остается только порадоваться, что документально можно доказать всю несообразность этого предания относительно Маскова. Говорилось также о каком-то солдате Семеновского полка, имевшем большое сходство с Александром Павловичем, лично известном императору и будто бы находившемся или командированном в Таганрог. На это обстоятельство положительно не имеется никаких указаний.

Продолжая мое исследование, обращаюсь к дальнейшей судьбе останков Александра I по пути следования их из Таганрога в Петербург. Сопровождать тело почившего императора было поручено генерал-адъютанту графу Вас. Вас. Орлову-Денисову совместно с другими лицами государевой свиты, на которых было возложено дежурство у гроба по пути следования печального шествия. Приведу целиком два донесения графа Орлова-Денисова от 6 и 7 февраля 1826 г., на имя барона Дибича, начальника Главного штаба его величества:

I. «По высочайшему повелению, от 2 февраля, за № 196, ваше превосходительство изволили препроводить мне представленное главным по армии медицинским инспектором, лейб-медиком Виллие, мнение касательно свинцового гроба, вмещающего тело блаженныя памяти государя императора Александра Павловича. Приняв на себя высокую и священную для меня обязанность сопровождать бесценные останки почивающего в Бозе государя императора, я главнейшим себе долгом поставил неусыпно пещись о хранении оных, как во время самого шествия, так и на ночлегах и дневках. Из приложенной у сего в копии инструкции дежурному при гробе флигель-адъютанту ваше превосходительство усмотреть изволите распоряжения мои по сему предмету; сверх того, находящемуся при печальной свите медико-хирургу надв. сов. Тарасову поручено мною строго наблюдать за надлежащей при гробе температурой, который, следуя безотлучно во время шествия при оном, на ночлегах и дневках с большой аккуратностью смотрит за содержанием гроба, сколько возможно, в низшей температуре. Касательно же осмотра гроба и положения в оном самого тела государя императора, то, не решаясь доселе приступить к нему до получения на то высочайшей воли, я не премину теперь выполнить сие по выступлении из Москвы при новом удобном к тому случае во время ночлега, стараясь сделать сие, сколько это будет возможно, уединеннее и осторожнее, о последующем не премину обстоятельно уведомить ваше превосходительство».

(Послано с флигель-адъютантом графом Строгановым).

II. «По благополучном выступлении из Москвы, на втором ночлеге в селе Чашошкове, 7 февраля, в 7 часов пополудни, по удалении всех посторонних из церкви, генерал-адъютантами: графом Остерманом-Толстым, Бороздиным и Сипягиным и мною, флигель-адъютантами полковниками: Германом, Шкуриным, Кокошкиным, графом Залуцким и ротмистром Плаутиным, также гвардии полковниками, кавалергардом Араповым, Соломкой, и медико-хирургом Тарасовым для удостоверения насчет положения тела почивающего в Бозе императора Александра, предпринято было вскрытие свинцового гроба, и, тщательнейшим осмотром оного, оказалось следующее: по снятии деревянной крышки, крышка свинцового гроба оказалась на своем месте и в совершенной сохранности, кроме только угла правой стороны близ головы, который на одну линию опустился вниз, в том же самом месте конец железного прута, служащего подпоркой свинцовой крышки, немного отстал от своего места. Когда же свинцовая крышка была с возможною осторожностью нами поднята, то положение самого тела в гробу представилось нам в совершенном порядке и сохранности, так что в укладке оного ни малейшей перемены на путешествии не последовало. При сем вскрытии, кроме ароматного и бальзамического запаха, никакого газа не было приметно. После сего оба гроба закрыты нами по-прежнему». Кажется, донесения графа Орлова-Денисова барону Дибичу написаны ясно, названы также все присутствовавшие при вскрытии гроба поименно. Все эти лица видели тело почившего государя, набальзамированное, в гробу, и никто из них ни в посмертных записках, ни в разговорах и письмах не усомнился в чертах лежащего пред ними усопшего, а прошло уже два с половиной месяца после кончины императора в Таганроге, и на пути тело могло бы легко попортиться и измениться, особенно при состоянии дорог в то время. Но, кроме вышеприведенного свидетельства, существуют еще напечатанные в Берлине записки Леопольда фон Герлаха, который сопутствовал принцу Вильгельму Прусскому (будущий германский император), прибывшему для представительства во время похорон и присутствовавшему при вскрытии гроба близ Царского Села.

Вполне понятно, что близкие родственники, как мать и братья, а также принц Вильгельм Прусский, часто видавший покойного государя, должны были найти изменения в чертах усопшего, происшедшие и от бальзамирования, и от тряски в пути. Наконец, 5 марта, в Чесме, близ Царского Села, тело императора было переложено из прежнего гроба в новый бронзовый гроб, опять-таки генерал-адъютантами, в присутствии князя Александра Николаевича Голицына и князя Алексея Борисовича Куракина. Об этом свидетельствуют генерал-адъютант граф Комаровский и врач Тарасов в своих записках. Кроме того, еще дважды до этого, а именно на втором переходе от Новгорода, в присутствии графа Аракчеева, и в Бабине, не доходя до Царского Села, гроб был вскрываем для осмотра тела государя. Шильдер подробно повествует об этих вскрытиях в IV томе истории (см. с. 437 и 438). После всех этих свидетельств едва ли еще можно сомневаться в подлинности личности императора Александра в гробу, тем более что, повторяю, никто из современников не высказал сомнения ни при жизни, ни после в каких-либо бумагах по этому вопросу. Между тем поводы к такого рода сомнению существовали и тогда, и еще гораздо более, чем в позднейшее время. Было известно, что Александр Павлович, уезжая на юг из Петербурга, долго молился в Казанском соборе, посетил какого-то инока в Александро-Невской лавре, где долго оставался с ним в беседе; что у государя было точно предчувствие, что он больше не увидит своей столицы; что, выезжая из Петербурга, его величество несколько раз оглядывался, как бы прощаясь, и был в мрачно сосредоточенном настроении духа.

Шильдер выражается так по этому поводу: «Перед выездом из Петербурга государь остановился у заставы, привстал в коляске и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним. Было ли то грустное предчувствие, навеянное встречей со схимником, была ли то твердая решимость не возвращаться более императором, — кто может решить этот загадочный вопрос» (стр. 354). Конечно, в этих словах историка опять звучит сомнение и дает читателю лишь повод ко всякого рода предположениям.

Ходили и другие слухи о мнимом его желании отречься от престола. Эти слухи имели свое основание, так как Александр действительно не раз выражался, что устал от бремени правления Россией, что ему необходим покой. Если такого рода изречения Александра Павловича были известны его ближайшим родственникам, то они могли бы поддаваться всяким сомнениям, узнав о неожиданной кончине государя после кратковременной болезни в Таганроге. В действительности же все обошлось совсем просто и никому не приходило на ум в те времена сочинять фантастические догадки. А в личности и действиях императора Александра, особенно в последние годы его жизни, было над чем призадуматься, и даже своих современников он не раз ставил в тупик, до того его приемы были подчас таинственны и загадочны. Стоит только вспомнить про акты по вопросу о престолонаследии, из которых оригинал хранился в Успенском соборе, а копия была оставлена в Сенате. Когда князь А. Н. Голицын позволил себе заметить государю перед его отъездом в Таганрог, что неудобно оставлять акты, изменяющие порядок престолонаследия при продолжительном отсутствии необнародованными и какая может от этого родиться опасность в случае внезапного несчастья, то государь ответил: «Положимся в этом на Бога: Он устроит все лучше нас, слабых смертных» (Шильдер, т. IV, стр. 350).

Очевидно, что такого рода поведение Александра Павловича поражало не только родственников и приближенных, но должно было дать повод и другим лицам удивляться, а также дало возможность возникновению всяких толков и слухов. В архиве канцелярии Военного министерства хранится сборник таких слухов, в количестве 51, записанных неким дворовым человеком Федором Федоровым, под заглавием: «Московские новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее означатся, которые правдивые, а которые лживые, а теперь утверждать ни одних не могу, но решился на досуге описывать, для дальнего времени незабвенного, именно 1825 г., с декабря 25 дня». Приведу самые характерные из этих слухов, касающихся императора Александра, так как многие другие относятся до великого князя Константина Павловича.

«3 слух. Государя убили, изрезали и долго его тело искали и наверное не могут утвердить, нашли ли его тело, и нельзя узнать, для того на лицо сделали восковую маску.

7 слух. Государя напоили такими напитками, от которых он захворал и умер. Все тело его так почернело, что никак и показывать не годится. Для того и сделали восковую накладку, а гроб свинцовый в 80 пудов.

9 слух. Государь жив, его продали в иностранную неволю.

10 слух. Государь жив, уехал на легкой шлюпке в море.

11 слух. Гроб государев везут ямщики, которым дано за провоз 12 тысяч рублей, что находят весьма подозрительным. Шульгин, московский полицеймейстер, о сем разговаривал, да и князь Голицын, московский генерал-губернатор, находится в немалом сомнении о сем.

20 слух. Князь Долгоруков Юрий Владимирович, престарой князь, после блаженныя кончины Александра 1 не присягал еще ни одному из новых государей, а желает прежде видеть тело покойного государя своими глазами в лицо, тогда и присягнет кому должно, то народ из оного ожидает чего-нибудь невеселого. (Князь Юр. Вл. Долгорукий скончался в Москве глубоким старцем, 90 лет, в 1830 г.).

24 слух. Когда государь поехал в Таганрог, то за ним гнались во всю дорогу многие господа с таким намерением, чтобы убить его; двое и догнали в одном местечке, но убить не осмелились. Так народ заключает, что государь убит в Таганроге верноподданными извергами, ну то есть господами благородными душами, первейшими в свете подлецами.

25 слух. Графиню Орлову и жену графа Потемкина высекли плетьми за то, что они делали балы, на которых были заговоры на царскую фамилию, а они не могли оного доказать императору, верные фрейлины, распренеблагодарные канальи.

31 слух. Во время проезда через Москву государева тела был в Москве из некоторого села дьячок, смотрел и он, и при приезде его в село стали его спрашивать мужики, что видел ли государя, а он ответил: какого государя, это черта везли, а не государя. Тогда мужик его ударил в ухо и потом объявил управителю и попу, то оного дьячка взяли в Москву, и попа и дьякона тоже. Попа-то отпустили из Москвы и от службы отрешили, а дьячка и дьякона и теперь держат, и неизвестно, что будет с ними.

33 слух. Царского кучера Илью Байкова отравили ядом в пирожке и никак не могли его отпоить молоком, а доктор, который лечил покойного государя, помер, приехавши в Петербург.

34 слух. Когда привезут государя покойного в Петербург и поставят тело его в означенном соборе, тогда вся царская фамилия будет осматривать, а другого звания, кроме царской фамилии, не будет в соборе никого, а тело его будет вынуто из гроба и осмотрено кем следует.

36 слух. Государя когда привезут в Петербург, то станут его осматривать при иностранных королях и посланниках.

37 слух. Государево тело сам государь станет встречать, свое тело, и на 30 версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него, который ему сказал, а он бежал тогда и скрывался до Петербурга.

39 слух. Когда государь был в Таганроге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивают: «Что государь делает?» Им отвечали, что государь пишет; они пошли прочь. На другую ночь опять пришли солдаты и спрашивали: «Что государь делает?» Им отвечали: «Государь спит». На третью ночь пришли опять, спрашивали: «Что государь делает?» Им ответили: «Государь ходит по покоям». Один солдат взошел к государю и сказал ему: «Вас сегодня изрубить приготовились непременно»; на то государь сказал солдату: «Хочешь за меня быть изрублен?»; на то солдат сказал: «Я не хочу ни того, ни другого»; государь сказал ему: «Ты будешь похоронен, как я, а род твой будет весь награжден». Солдат на оное согласился и надел на себя царский мундир, а государя спустили в окно… и т. д.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.