Французский легион и русские

Французский легион и русские

Одной из наиболее слабо изученных сторон жизни россиян в зарубежье являются масштабы и конкретика русского участия во французском Иностранном легионе. Материалов на эту тему мало в силу различных причин, основной из которых является строгое соблюдение режима секретности специальной службы, и, как правило, наши соотечественники, служившие в легионе, не были настроены на писательский лад, не до мемуаров им было. Это были «солдаты удачи», которые выполняли конкретные приказы и исполняли свой долг за деньги.

Арабы и туземные племена Африки покорялись французскими штыками — таким образом «диким народам» прививались «европейские ценности».

Французский Иностранный легион, учрежденный королем Луи-Филиппом Первым 9 марта 1831 года, существует и поныне. Он был создан для подавления восстаний в колониях и антиправительственных выступлений в самой метрополии.

Так как французы, привыкшие к спокойной, размеренной и комфортной жизни, служить в армии не стремились, особенно в заморских территориях, поэтому в вопросе формирования ставка делалась, как правило, на наемников из других стран и деклассированные элементы в самой Франции, которые искали возможность заработать деньги с оружием в руках.

Первые сведения о службе российских подданных во французском Иностранном легионе относятся к периоду XIX–XX веков. Как правило, это были малообеспеченные трудовые мигранты и переселенцы, устремившиеся на Запад за счастливой долей. В основе своей ими являлись жители западных губерний России — поляки, украинцы, немцы. Пытаясь изменить свою жизнь к лучшему, они охотно соглашались на условия любой контрактной службы, в том числе и в Иностранном легионе.

Военные власти не требовали удостоверений и паспортов от кандидатов. Их могли принимать даже по кличкам и псевдонимам. Легионеры, отслужившие срок по контракту, получали определенные льготы при устройстве на работу. Госчиновники считали, что они — легионеры — побывали на государственной службе и принесли Франции и обществу пользу.

Из-за того что дезертирство из Иностранного легиона было не таким уж редким явлением, оно каралось достаточно жестоко — беглец или уклонист обеспечивал себе тюремное заключение сроком до пяти лет. После отсидки он должен был продолжить службу, получая жалованье в два раза меньше положенного. Кроме того, он не мог рассчитывать на получение гражданства Франции и после службы высылался из страны.

Исключение из этого правила, как писал Вилен Люлечник, составляли русские, которые попадали в эти формирования по совершенно иным причинам и которые выделялись своими качествами, возможно, присущими в то время только им. Ведь в легион попадали, как правило, опытные, бравые русские военные, имевшие за плечами долгий срок службы, участвовавшие в сражениях, отмеченные боевыми наградами.

Русские солдаты и офицеры стали наиболее дисциплинированной, боеспособной и наиболее ценимой частью французских формирований. На долю русских выпала тяжесть борьбы с рифянами, кабилами, туарегами, друзами и другими восставшими племенами в период 1925–1927 годов.

В раскаленных песках Марокко, на каменистых кряжах Сирии и Ливана, в душных ущельях Индокитая — всюду рассеяны русские кости.

Иностранный легион, как когда-то Римский, выполнял, кроме всего прочего, и задачи служения цивилизации. Везде, где проходили легионеры, прокладывались дороги, возводились дома, население обучалось обращению с современной тогда техникой. Во многом благодаря легионерам возникли новые города, а Рабат превратился в современный город, который в ту пору не уступал европейским.

Так что Иностранный легион сыграл и немалую положительную роль в жизни тех народов, среди которых он побывал.

Нужно отметить, что объектами оперативного внимания этой приличной военной силы, входившей в состав сухопутных войск Франции, были не только колонии. Что касается России, то солдаты легиона принимали активное участие в Крымской войне 1853–1856 годов.

И сегодня легион применяется там, где Французское государство защищает свои национальные интересы в рамках НАТО или Европейского союза.

* * *

Поражение Белого движения в Гражданской войне 1917–1922 годов обусловило массовый исход российских граждан за границу. По данным официальной статистики, за рубежами Отчизны оказалось около двух миллионов русских беженцев — военных и гражданских лиц. Примерно 100 тысяч из них были казаки всех казачьих войск. Наибольшее число составляли донцы…

Это был настоящий исход русских граждан как реакция на процесс расказачивания. Многие пишущие на эту тему казаки подчеркивали, что покидают Родину не по своей воле, а по принуждению.

Не случайно расставание с хатой или избой, хутором или станицей, близкими и родной землей звучало неувядающим мотивом в их строчках:

Такое помню прощание с Крымом,

Все расставанье с родною землей.

И пароходов тяжелые дымы

Над голубой черноморской водой.

(Донской казак Н. Н. Евсеев)

Корабли, корабли, корабли,

Много вышло вас в синее море —

Это беженцы русской земли

На чужбину везут свое горе.

(Уссурийский казак В. А. Петрушевский)

Многие жены и родители казаков напутствовали покидавших родные края благородными наказами — беречь совесть и честь:

Ты ж иди, родной мой, на чужбину,

Честь свою казачью береги!

(Сибирская казачка М. В. Волкова)

Профессор В. Авилов подчеркивал, что:

«…войну против большевиков в 1917–1920 годах вели не отдельные казачьи группы и заинтересованные классы, а именно все казачество в его целом… Казачья эмиграция — это эмиграция народная. Казаки потеряли свою национальную свободу, а не свои ранги, титулы, поместья и привилегии. Не казаки изгнали казаков в эмиграцию, но чужими руками, внешнею силой были оторваны казаки от родных очагов и своих земель… Казаки эмигрировали общей массой; как главный военный кадр Белой армии, со всей своей администрацией, законодательными органами (круг, рада) и представителями городского и станичного самоуправления… Уйдя за границу, казаки остались казаками… Казаки — народ порядка, с чувством чести, остались порядочными и в эмиграции. Если им не представляется возможность сейчас показать свой героизм на полях битвы, взамен его они смогли остаться героями среди нищеты изгнания…»

Вот почему руководство французского Иностранного легиона было заинтересовано в пополнении своих рядов русскими военнослужащими, в том числе в первую очередь казаками.

Интересны зарисовки тяжелой службы «на чужбине в квадрате» казака Николая Манина в «Воспоминаниях о службе в иностранном легионе в Алжире, Тунисе и Сирии». В своих мемуарах он писал, что после 1920 года положение российских беженцев на берегах Босфора было катастрофическим. Голод, осенняя сырость и холод, болезни и тоска по Родине были неизменными спутниками изгнанников. Осложнял положение и острый жилищный кризис. Многим приходилось ночевать прямо на улице — кусались цены на жилье. Частично спасала ночлежка, устроенная в бывших турецких казармах Мак-Магон и представлявшая собой огромный зал, освещенный тремя пятисвечовыми электрическими лампочками. Грязное, десятки лет не ремонтировавшиеся помещение, кое-где с потолка льется вода, выбитые и заклеенные картоном окна, грязный и изъеденный крысами пол с зияющими дырами.

Посредине и вдоль стен сплошные деревянные нары с тучами клопов и вшей. Намного тяжелее складывалась ситуация в беженских и военных лагерях. Помимо «обычных» проблем, связанных с питанием, жильем и нищетой, в лагерях часто вспыхивали эпидемии, уносящие жизни многих. Так, в Чилингирском лагере вспыхнула эпидемия азиатской холеры, приводящей к смертельному исходу в течение суток.

Ситуация осложнялась тем, что недалеко от Чилингира находилось озеро Деркос, которое питало водой Константинополь. Холера могла проникнуть в озерную воду и передаться по водопроводу в город. Чтобы изолировать очаг холеры и предохранить Константинополь, оккупационные французские, английские и итальянские власти объявили в Чилингирском лагере карантин и отрезали его от всего мира цепью часовых. Французы не позволяли вывозить в Константинополь тяжелобольных, которые на месте обрекались на смерть, где не было помещений под лазареты, лекарств и инструментов.

Барак, приспособленный под лечебное заведение, представлял собой сырой каменный ящик, в котором валяются сотни заживо съедаемых вшами людей. Один в корчах умирает, рядом с ним корчится в последних муках роженица. Эпилептик судорожно бьет ногами по полу, задевая распухшие конечности ревматика, который неистово воет — плач и скрежет зубовный. Бывает, что пятеро умирают за день…

Хоронили в одной могиле всех, кто умирал за день. Кресты поначалу ставили, а потом перестали, так как их в первую же ночь воровали на дрова…

Лагеря были построены наспех. Французы давали понять, что русские на берегах Босфора — лишь никому не нужные приживалы. По периметру были установлены ряды круглых французских палаток — марабу на восемь человек…

Действительное положение легионера кратко охарактеризовал полковник Ф. И. Елисеев, служивший в легионе с 1939 по 1945 год. В частности, он писал:

«В Иностранном легионе Французской Армии всякий легионер-иностранец является существом «без рода и племени». Умрет ли он, или будет убит, он вычеркивается из списков «как номер» и только.

Никаких родных и наследников у него нет и не должно быть. Его вещи продаются в роте с аукционного торга и поступают в роту или батальон. Это относится к офицерам-иностранцам. Все они считаются «салибатэр», то есть неженатыми, хотя бы и имели законных жен. В случае гибели — семья не получала ничего».

* * *

Надо отметить, что наибольшую активность французские вербовщики проявляли на островах, где в лагерях беженцев русские солдаты и офицеры нередко доходили до отчаяния. Многие соглашались на вступление в легион, лишь бы вырваться из лагерного заточения. Так вербовщики пожали «добрую жатву» на острове Лемнос.

Только из одного Донского корпуса более тысячи человек оказались в рядах легионеров. Для многих русских солдат и офицеров служба в Иностранном легионе становилась альтернативой голодной смерти или самоубийству.

Трудно было врастать в гражданскую жизнь, потому что навыки цивильных профессий, которые могли пригодиться в мирное время, многими были забыты, а потому и утрачены. Но это было не главное, — основным бичом большинства русских беженцев являлся психологический надлом.

Об это красноречиво и глубоко сказал В. Колупаев:

«Социальная адаптация этой категории эмигрантов, выходцев из среды кадровых военных, да и просто людей, многие годы проведших в состоянии войны, была крайне затруднена.

С одной стороны, мало кому из них удавалось сохранить гражданские «прикладные» специальности, которые могли оказаться востребованными в условиях эмиграции. Но эта причина не являлась основной: наибольшие трудности представляла психологическая адаптация.

Целый комплекс проблем вызывал состояние стресса, ставил человека на грань срыва, зачастую приводя к распаду личности или самоубийству. Среди психологических факторов, оказывавших наиболее разрушительное воздействие на сознание и духовный мир русских эмигрантов, были чувства утраты и тоски по Родине, понижение социального статуса, языковой барьер, разрыв родственных связей, социальная невостребованность личности в чужом обществе, невозможность интеллектуальной и профессиональной самореализации».

Но действовал еще один фактор, он был специфичен, — это боязнь оказаться вне воинского коллектива, столь понятного для любого военного, с победами и поражениями, единоначалием, с простой логикой приказания и подчинения, а также стабильности материального обеспечения. Такие люди боялись «расшнуровываться» — снимать военную форму с ремнем и портупеей. Эти условия деформировали человеческие отношения.

Только поэтому русское воинство во французском Иностранном легионе было особой, наиболее профессионально подготовленной его частью, что признавалось не только французским военным командованием, но и властными чиновниками высоких рангов.

В составе Иностранного легиона в разные годы служили интересные соотечественники, добившиеся высоких успехов в специфическом ратном труде. Пятеро русских офицеров дослужились до генеральских должностей: Андоленко, Нольде, Пешков, Румянцев и Фавицкий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.