Польское влияние при Павле и Александре: романтическое возрождение

Польское влияние при Павле и Александре: романтическое возрождение

В результате второго раздела Польши территория старого Русско-Литовского государства, которая после Люблинской унии 1569 г. вошла в состав Польши, стала частью Российской империи. Из всех западнорусских земель только Галиция — доставшаяся Габсбургам — осталась за границами владений царей всея Руси. Но в расположенном к западу от Днепра крае глубоко укоренились польские институты и польско-католический образ жизни. В конце XVIII в. власти не считали нужным учитывать мнения крестьянства по вопросу о политическом устройстве страны. Поэтому не только польские священники и чиновники, которые жили на землях, отошедших к российской короне, но и русские власти считали, что «присоединенные польские территории» населены исключительно поляками. Потребовалось несколько десятилетий, чтобы Российское государство и русское общество начали замечать, что низшие классы «польских губерний» состоят из литовцев, белорусов и украинцев и что среди них очень мало поляков.

Польское культурное влияние с правого берега Днепра быстро перекинулось на его левый берег, а польская знать, попавшая в подданство государю, оказала большое влияние на русский двор и верхние слои русского общества.

В мемуарах Вигеля, служащих бесценным источником сведений о русском обществе в начале XIX в., отмечалось, что произошла метаморфоза: «Древняя столица великих русских князей, которая даже во времена польского владычества оказалась нечувствительной к польскому влиянию, неожиданно ополячилась». Автор писал о Киеве последних лет XVIII в., когда на престоле находился император Павел I.

Павел I не любил мать и стремился уничтожить все ее нововведения. Он не был расположен проводить политику «унификации» и «централизации», которую проводила Екатерина II. В польских губерниях, присоединенных к России, Павел I взял под свою защиту Римско-католическую церковь и даже возродил местные дворянские сеймы, которые были почти полностью польскими.

Екатерина II значительно усилила позиции дворянства по всей России, и в тех областях, где до этого не существовало настоящего благородного сословия, оно быстро выросло под ее высоким покровительством. На Украине дворянство, образовавшееся в основном из высших слоев казачества, официально признали только в 1781 г., когда губернии Малороссии были включены в социальную структуру империи. Малороссийские дворяне получили те же права и привилегии, которыми обладали их товарищи в других частях страны.

После второго раздела Польши в состав России вошла Правобережная Украина, и эти права и привилегии распространили на киевских, волынских и подольских дворян, которые были по национальности поляками или находились под влиянием польской культуры. Древнейшая культура и, несомненно, более цивилизованный образ жизни дворянских семей, которые владели землями к западу от Днепра, оказали огромное влияние на новое украинское дворянство, жившее на его левом берегу. Киев стал городом, где старое польское или ополячившееся благородное сословие вошло в контакт с представителями недавно появившегося украинского высшего класса, и превратился в центр ополячившегося земельного дворянства малороссийского происхождения. Русские власти в конце XVIII в. вовсе не собирались мешать этому процессу. Наоборот, после восшествия на престол Александра I правительство активно поддерживало распространение польского влияния на земли Западной и Южной России.

Молодого императора связывала тесная дружба с князем Адамом Чарторыйским, а юная императрица Елизавета была в него влюблена. Некоторое время князь Чарторыйский руководил внешней политикой России, но главным делом его жизни стало создание Виленского образовательного округа, который он возглавлял 20 лет (1803–1823). Центром этого округа был очаг польской культуры — университет в городе Вильно, созданный еще в XVI в. королем Стефаном Баторием. Деятельность Виленского образовательного округа распространялась не только на Литву и Белоруссию, но и на Волынь, Подолию и Киевскую губернию. Во всех школах, созданных энергичными сподвижниками Чарторыйского, уроки давались на польском языке и по польским методикам. В 1805 г. в Кременце на Волыни открыли гимназию, которая стала чем-то вроде филиала Виленского университета.

Позднее в своих «Мемуарах» князь Чарторыйский писал: «Виленский университет являлся польским в полном смысле этого слова и работал для польских губерний. Через несколько лет вся Польша была покрыта сетью школ, в которых могло свободно развиваться национальное польское сознание». Всю важность этих слов можно почувствовать только в том случае, если вспомнить, что сама Варшава и почти все польскоговорящие провинции входили в состав Пруссии или Австрии и что под «Польшей» Чарторыйский имел в виду земли, на которых две трети населения говорило на русском языке.

С одобрения Александра I, находившегося под влиянием Чарторыйского, открыли Харьковский университет, который должен был стать образовательным центром Малороссии. Его куратором назначили графа Северина Потоцкого, брата знаменитого польского ученого Яна Потоцкого, который начал первым изучать вопрос о происхождении украинского народа. Таким образом, не только Киев, стоявший на правом берегу Днепра, но и новый центр на левом берегу, Харьков, стали распространителями того своеобразного польского национализма, который опирался не на идею национального государства, а на идею государства, нашедшего свое истинное «католическое» воплощение в образе Речи Посполитой. Эта странная форма национализма искала свою поддержку среди людей разных национальностей: поляков, литовцев, русских, украинцев — словом, всех тех, которых, как считалось, связывала общая историческая традиция и римско-католическая вера или ее вариант — униатская церковь.

В результате деятельности князя Адама Чарторыйского и его учеников сложилась ситуация, при которой, как писал Лаппо, «все силы и средства возрождения Польши были сосредоточены не в самой Польше и даже не в какой-то из ее частей, а на землях древнего Русско-Литовского государства, которое когда-то столь ревностно отстаивало свою независимость. Теперь эти земли сделались резервуаром польского национализма — движения, которое отрицало историческое значение Русско-Литовского государства и заменило его идею концепцией великой и неделимой Польши от моря до моря».

Очевидно, что польская интерпретация идеи Речи Посполитой была привлекательна для определенных интеллектуальных групп русского общества. Ею увлекся сам Александр I, завершивший борьбу с Наполеоном. Вернувшись из Парижа, он посетил Варшаву, где должен был открыться сейм, и в разговорах с людьми своего ближайшего окружения государь не скрывал своего намерения восстановить Польшу «в ее прежних границах». Политические колебания этого экзальтированного и впечатлительного мистика вызывали недовольство у русских государственных мужей, которые являлись сторонниками продолжения политики московских царей. Узнав о планах Александра в отношении Польши, историк Карамзин не задумываясь выразил решительный протест. В меморандуме, который он направил императору в 1819 г., он спрашивал: «Совместимо ли это с Вашим священным долгом, Вашей любовью к России и с самой справедливостью? Сможете ли Вы с чистой совестью отобрать у нас древнюю Русь, Литву, Волынь и Подолию?» Пользуясь тем огромным уважением, с которым относился к нему император, Карамзин предупреждал: «Мы не только лишимся прекрасных территорий, но и нашей любви и благоговения перед нашим государем, и в наших душах погаснет огонь патриотизма, если мы поймем, что наша страна есть не что иное, как игрушка самодержавного каприза». Столкнувшись со столь решительной оппозицией, Александр отказался от своих планов, которые могли бы создать основу для двойственной русско-польской монархии и изменить всю историю славянства в XIX–XX вв.

К тому времени уже произошли события, показавшие, что надежды на восстановление Речи Посполитой, даже при поддержке и одобрении Романовых или под их покровительством, — это всего лишь пустые иллюзии польских романтиков. Уже в 1792–1794 гг., во время героической борьбы Костюшко и Домбровского против русских и прусских войск, стало очевидно, что, как только театр военных действий перемещался на земли, где не было польских крестьян, защитники польской независимости теряли всякую поддержку у населения. Например, в 1792 г. князь Иосиф Понятовский, будущий маршал Франции, сообщал королю, что волынские крестьяне поддерживали русские войска и что «чернь, как обычно, на стороне Москвы». В июне того же года он писал из своего лагеря: «Моими врагами были крестьяне, а иногда и их владельцы; противник всегда знал мои планы, получая сведения обо всем, что происходит в моем лагере, от шпионов всякого вида и рода, которых ему было очень легко отыскать, в то время как мне это сделать было чрезвычайно трудно».

Подобное отношение крестьян к полякам объясняет нам, почему энтузиазм, с которым высшие круги польского общества относились к Наполеону, не нашел никакого отклика на территориях Речи Посполитой, отошедших к России. В 1805 г. была разгромлена Австрия, Пруссия — в 1806 г., а Россия потерпела поражение в 1807 г. Поляки надеялись, что Наполеон воспользуется благоприятным моментом и восстановит Речь Посполитую в ее прежних границах. Домбровский, служивший у французов, обратился к населению земель, отторгнутых у Польши, с призывом к восстанию. Однако на этот призыв никто не откликнулся, а Наполеон, к огромному разочарованию поляков, заключил Тильзитский мир. Он решил удовлетвориться созданием Великого герцогства Варшавского с чисто польским населением, во главе которого поставил представителя саксонской фамилии. Он надеялся укрепить новое Польское государство дарованием различных прав и привилегий среднему классу и свободы — крепостным. Но тут он столкнулся с таким упорным сопротивлением части польской аристократии, что предпочел оставить все как есть.

После разгрома Австрии в 1809 г. Великое герцогство Варшавское получило Краков и Малопольшу, но Галиция осталась в составе Габсбургской империи. Наполеон, по-видимому, хорошо понимал, с какими сложностями ему пришлось бы столкнуться, если бы он поддержал требования Польши возвратить ей бывшие русские и литовские земли Речи Посполитой. Даже в 1812 г., когда в составе Великой армии, оккупировавшей Полоцк, Могилев и Смоленск, находилось 100 тысяч польских солдат, император не спешил удовлетворить территориальные требования поляков. В Варшаве сейм Великого герцогства принял резолюцию о восстановлении Польши в ее исторических границах, но Наполеон воздержался от одобрения такого шага. Он решил подождать и посмотреть, как эта резолюция будет воспринята на территориях, когда-то принадлежавших Польше, а позже отошедших к России. К тому же до самого своего ухода из Москвы он не терял надежды примириться с Александром I и, по-видимому, не хотел сердить русский двор, поддерживая польские (или турецкие) требования.

Легенда о том, что Наполеон собирался совершить поход на Украину, лишена всякого основания. Его война с Россией не была «тотальной», а его намерения сильно отличались от намерений Карла XII. Мощный патриотический подъем, который вызвало в Великороссии вторжение французов, наблюдался и на Украине. Покинув Москву, Великая армия двинулась на юго-запад, но это было сделано только для того, чтобы не идти по опустошенной войной Смоленской дороге. В Малоярославце путь французам преградил Кутузов, и, несмотря на кажущийся успех в битве, Наполеон не рискнул пробиваться в богатые и плодородные, но относительно изолированные районы на юге и западе России.

После Венского конгресса Великое герцогство Варшавское снова стало царством Польским под властью царя Александра. Были сохранены внутренняя структура и «наполеоновские границы» этого царства; не только Россия, но и Австрия и Пруссия гарантировали сохранение «польских национальных особенностей». В царстве Польском вся администрация осталась польской; Польша имела королевскую армию, а в Варшаве с помощью Кракова и Вильно был создан университет.

Период после 1815 г. стал временем расцвета польской литературы и науки. Однако все интеллектуальные движения этого периода по-прежнему вдохновлялись романтическими идеями возрождения Польского государства в границах Речи Посполитой и всех ее структур.

40 лет спустя, в 1867 г., оторванный от жизни польский националистический романтизм нашел свое яркое отражение в манифесте, выпущенном польскими эмигрантами, в котором выражался протест против проведения Славянского конгресса в Москве. Уцелевшие участники восстаний 1830–1831, 1848 и 1863–1864 гг. объявили себя «представителями единой и неделимой Речи Посполитой, созданной Богом и историей». «В древней Речи Посполитой, — писали они, — Русь и Польша, связанные с Литвой нерушимыми узами истории и моральных потребностей, в качестве независимых равноправных государств, образовали союз, который мог принести счастье этим нациям. Мы всегда будем верны этому принципу, символом которого служит наше знамя, на котором изображены Архангел Михаил, Орел и Желоб (гербы Киева, Польши и Литвы соответственно)».

В 1867 г. подобный политический романтизм уже давно устарел и не имел никакого оправдания после трагических событий предыдущих четырех десятилетий. В годы, которые привели к вооруженной борьбе «царства Конгресса» с романовской Россией, идеи, касающиеся прошлого Польши и ее надежд на будущее, нашли свое отражение в работах таких историков, как Лелевел и Чайноша, и политиков из школы Адама Чарторыйского. Мицкевич в «Литании пилигримов» выразил всю гордость и страсть национальных чаяний. В Литве, Белоруссии и на Украине этот польский мессианизм нашел много сторонников среди мелкого дворянства, получившего образование в римских католических школах. Типичными представителями этого поколения стали поэты Гощинский и Залеский, выходцы из мелкопоместной шляхты. Это были польские поэты, но они представляли так называемую украинскую школу в Варшаве, и два поэта этой школы участвовали в восстании 1830–1831 гг. С польской точки зрения того периода Гощинский и Залеский являлись «украинцами», но в действительности они были обедневшими польскими шляхтичами, которые выросли в Правобережной Украине и получили образование сначала в польской школе в городе Умань, а потом — в Варшаве. Даже в 1830–1831 гг. революционное польское правительство не освободило от крепостной зависимости крестьян, проживавших на его территории; а на юге польские отряды Дверницкого и Ромарино не получили никакой поддержки у крестьян Волыни. Для представителей политического романтизма того времени социальных вопросов просто не существовало.

После восстания 1830–1831 гг. представители польской эмиграции стали исключительно популярны в Западной Европе. Они имели определенный вес, поскольку принадлежали к аристократическим и шляхетским кругам и имели многочисленные связи в верхних слоях европейского общества, были хорошо образованны, иногда талантливы и достаточно богаты, кроме того, их поддерживал Ватикан. Симпатии европейских либералов еще усилились, когда «польские несчастья» перестали быть темой для поэзии и воспоминаний об ушедших донаполеоновских временах, а превратились в мрачную реальность.

Император Николай I был не жестоким, но вспыльчивым и несговорчивым человеком. После Польского мятежа он отменил конституцию и ввел военно-полевые суды. Николай поменял всю администрацию в Польше и закрыл Виленский и Варшавский университеты, а также Кременецкую гимназию и все школы, основанные Адамом Чарторыйским. Были также казни и ссылки, но они не носили систематического характера, как после восстания 1863 г. Европа выражала сочувствие Польше, но оно не шло дальше газетных статей и риторических речей. В период между 1830 и 1848 гг. мир искал уже другие идеалы и пути, которые отличались от тех, что вдохновляли итальянских карбонариев, декабристов и польских патриотов. Социальные взгляды проникли даже в смутные мечты тех, кто еще оплакивал свою «распятую страну». Эти идеи начали формировать прочную основу для новых движений, которые примут форму сознательной или полубессознательной борьбы между классами.

Прошло всего 15 лет со дня Польского восстания, и верования и надежды польских политических романтиков стали казаться уже «доисторическими». Европа в 1846 г. находилась накануне национальных революций, в которых социальный фактор приобрел решающее значение. Эти новые движения имели более глубокие корни и обладали гораздо более широкими возможностями, чем восстания 1830 г., которые начинались в основном по инициативе офицерских и студенческих «тайных обществ», члены которых принадлежали к мелкому дворянству или среднему классу.

В 1848 г. восстания готовились во всех трех частях разделенной Польши, но, к сожалению, Мирославский, который должен был возглавить мятеж на территории Российской империи, оказался уроженцем прусских провинций Польши. Он был арестован в Познани, и Русская Польша не приняла участия в восстании. Мятежникам удалось взять Краков, находившийся в Австрии и бывший в ту пору свободным городом. Здесь была провозглашена республика, которую возглавила Директория. Республику защищал плохо вооруженный отряд, приведенный в город местными шляхтичами, которые сочувствовали восставшим. Администрация Габсбургов, испуганная размахом национальных и революционных выступлений по всей империи, пустила среди крестьян слух, что польские землевладельцы взбунтовались против правительства из-за того, что оно не позволяет им угнетать крестьян и относиться к ним как к крепостным. По всей местности между Краковом и Львовом тут же вспыхнуло крестьянское восстание. Была вырезана почти вся польская шляхта — погибло около 800 семей, из которых в районе одного только Тарнова пострадало 180 семей.

Пока русские и прусские войска шли к Кракову, чтобы сбросить несчастную Директорию, крестьяне Галиции кричали своим собратьям, жившим на другом берегу узкой речушки, разделявшей австрийские и российские земли: «Мы убиваем наших польских господ! Когда же вы начнете резать своих?»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.