Объединитель. Генрих II Плантагенет

Объединитель. Генрих II Плантагенет

В 1153 году враждующие партии заключили Вестминстерский договор. По нему Стефан Блуаский должен был править Англией до своей смерти, но потом трон переходил к Генриху, сыну Матильды и анжуйского графа Джефре. Все так устали от многолетней войны, что безропотно приняли эти условия, тем более что Стефан умер уже в следующем году. Теперь королем Англии становился Генрих, который в 21 год уже был герцогом Нормандии, графом Анжу, Мена и Пуату и герцогом Аквитании. Все эти владения достались ему благодаря предкам, которые без устали то мечом, то брачными союзами расширяли границы анжуйских владений. Графов Анжу называли Плантагенетами — Джефре любил носить на шлеме ветку желтого дрока, по-латыни planta genista. Имели они и другое прозвище — «дети дьявола». По легенде кто-то из предков Генриха женился на прекрасной фее Мелюзине, которая не могла войти в церковь и раз в неделю превращалась в змею. В конце концов супруг Мелюзины велел затащить ее в церковь силой; тогда она исчезла, прихватив с собой двух из четырех своих сыновей.

Скорее всего, эта легенда была лишь отголоском нелюбви анжуйцев к гордой и властной Мелисанде Иерусалимской, второй жене Фулько — деда Генриха. Она и правда увезла с собой двух сыновей (позже они стали королями Иерусалима), но Джефре не был ее сыном: он родился от Герберги, первой жены Фулько. Как бы то ни было, характер у Генриха, как и у многих Плантагенетов, был поистине дьявольским. Во время частых приступов гнева его обычно невыразительные серые глаза вспыхивали огнем, а в лице, по сообщениям очевидцев, появлялось «нечто львиное». В остальном он мало напоминал короля — невысокий, с бычьей шеей и широкими плечами, с круглым веснушчатым лицом и вечно растрепанными рыжими волосами, которые он коротко стриг из боязни облысеть. От анжуйских предков Генрих унаследовал колоссальную энергию и буйный нрав, а от английского деда Генриха I — склонность к наукам. Со своими природными данными и громадными владениями (их даже называли «анжуйской империей») Генрих вполне мог стать величайшим среди английских королей. Вместо этого он провел свое царствование в вечной бесплодной борьбе: сначала с бывшим другом, архиепископом Томасом Бекетом, потом с собственными сыновьями. Преданный всеми, он умер в одиночестве и остался в памяти англичан как убийца их национального святого.

Не в последнюю очередь это случилось из-за переменчивости и непредсказуемости характера Генриха. Он не боялся ничего, кроме вспышек своей неуправляемой ярости, которые не раз заставляли его совершать непростительные ошибки. Не мог он сдержать и свою похоть, сделавшую его отцом множества бастардов. Жену Алиенору (или Элеонору) Аквитанскую, отбитую в свое время у короля Франции, Генрих не без основания подозревал в заговорах и неверности и в конце концов заключил в тюрьму. Он умудрился рассориться со всеми сыновьями, с советниками, с монархами всех соседних стран. Невзлюбил его и народ, поначалу принявший анжуйского принца с восторгом, как избавителя от ужасов гражданской войны. Генрих с полным основанием мог сказать: «Постоянны в этой жизни только враги». Он проявлял мало рвения в делах веры и часто подшучивал над церковью и святыми. Святой Бернар Клервоский как-то сказал о нем: «От дьявола он произошел и к дьяволу вернется».

Энергия Генриха была столь неудержима, что мало кто мог поспеть за ним. Он редко сидел и даже за столом то и дело вскакивал, торопливо глотая недожеванные куски. При дворе его не было никакого этикета; он со всеми разговаривал одним языком и, по словам хрониста Вальтера Мапа, «не старался говорить высокопарно или возвышать себя над кем-либо». С грязными руками, весь в крови после охоты или битвы, он садился за стол и жадно ел, одновременно выслушивая доклады и прошения. Он был самым скромно одетым человеком при дворе и презирал пышность, не подходящую воину. Ему дали прозвище «Короткий плащ» (Courtmantle), поскольку он вместо подобающей королю длинной мантии носил солдатский плащ, едва доходивший до колен. На поле брани он не имел себе равных, хотя, по свидетельству одного из придворных, «был милостивей к мертвым рыцарям, чем к живым, и более горевал о погибших, чем заботился о выживших». При его дворе почти не было развлечений: король до вечера охотился или объезжал свои имения, а по возвращении устраивал настоящий переполох.

Другой придворный, архидьякон Петр Блуаский, оставил яркое описание жизни при дворе Генриха. Он жаловался, что слуги короля «не знают ни порядка, ни меры, ни резона и в своей еде, и в путешествиях, и в распорядке дня. Капелланы и рыцари едят наскоро испеченный хлеб — полусырой, из поскребков, с сором и плевелами. Вино у них то горькое, то кислое, то водянистое, то чересчур густое, то пресное, то отдающее дегтем. Я видел не раз, как даже знатнейшим господам подносили вино столь мутное, что им приходилось зажмурить глаза, стиснуть зубы и с гримасой на лице не столько пить его, сколько хлебать. Эль, который там пьют, ужасен по виду и отвратителен по вкусу. Там покупают для стола старых и больных животных и рыбу четырехдневной давности, ибо слугам нет дела до того, что их злосчастные гости заболеют или умрут; поэтому мы вынуждены набивать живот падалью и становиться могилой для уже разложившихся трупов… Не раз, когда двор покидал какой-либо город, больных придворных оставляли там умирать…

Частые переезды также прибавляют нам мучений, так как, если король пообещал где-либо остаться и даже публично объявил об этом через герольда, можно быть уверенным, что он поднимется на рассвете и обманет все ожидания, внезапно поменяв свои планы. Когда это случается, то даже больным и раненым придворным приходится следовать за их государем без всякого снисхождения к своим недугам и отдаваться на милость случая из боязни потерять то, чего у них и так нет, да и не будет. Тогда можно увидеть мечущихся в беспорядке людей, груженых мулов, спешащих за мулами, и повозки, налетающие на повозки, — видение самого Ада. И наоборот: если государь изъявил намерение отбыть откуда-либо на рассвете, он без сомнения тоже изменит свои планы и проспит до полудня. Тогда его ждут нагруженные повозки, возницы спят на козлах, придворные торговцы в страхе ждут и шепчутся; все толпятся вокруг блудниц и пажей, пытаясь узнать маршрут поездки короля. Ведь обоз короля полон актеров и прачек, игроков, маркитантов, гулящих женщин, шутов, цирюльников, жонглеров и прочих птиц того же полета… Когда же наши путешественники готовы отправиться в долгий путь, король опять меняет планы и велит заночевать в первом попавшемся месте, где занимает для себя целый дом, куда больше не пускает никого. Я скажу, если только осмелюсь, что он находит живейшее удовольствие в наших муках. Мы тем временем блуждаем по неведомым лесам, порой в полной темноте, и почитаем за счастье, если можем найти какой-нибудь грязный и зловонный хлев. Часто придворные жестоко бьются за эти хижины и обнажают мечи ради лачуги, какой побрезгует даже свинья».

Конечно, придворные не были довольны королем, который заставлял их забыть о сне и отдыхе, о мягких постелях и вкусной еде. Не меньше они страдали от вспышек королевского гнева; иногда он гонялся с мечом за неосторожными советчиками. Как-то один из пажей, Ришар дю Гоме, посмел одобрительно высказаться о короле Шотландии. В ярости король вскочил и убежал в конюшню, где кинулся в копну соломы и начал ее грызть. Несмотря на такие неадекватные поступки, Генрих часто проявлял незаурядный государственный ум и необычную для своего времени широту взглядов. Его учителем был магистр Петр из Сента, «превыше всех современников искусный в стихосложении». Особых успехов в поэзии Генрих, правда, не проявил, зато прекрасно знал историю и законы. В свободное от войны и охоты время он обожал собирать вокруг себя ученых и разговаривать с ними на всевозможные темы, проявляя ненасытное любопытство. Известно, что он понимал едва ли не все языки от Англии до Святой земли, хотя говорил только по-французски и по-латыни — английского Генрих не знал, как и большинство Плантагенетов. Вальтер Maп писал: «Когда руки короля не были заняты луком и стрелами, мечом или поводьями, он заседал в совете или корпел над книгами. Всякий раз, когда ему удавалось выкроить время среди своих забот, он проводил его в уединенном чтении или в обсуждении с учеными какого-либо мудреного вопроса».

О ранних годах Генриха известно очень мало. Он родился 5 марта 1133 года в Ле-Мане и был первым ребенком графа Джефре и «императрицы» — так звали властолюбивую Матильду, которая уже успела побывать замужем за германским императором Генрихом V. Император был на 30 лет старше юной супруги и вскоре оставил ее вдовой, после чего она тут же вышла за своего анжуйского кузена. Джефре, напротив, был на десять лет старше жены, и их первенец Генрих родился только через пять лет после свадьбы. В отличие от Вильгельма, он с самого рождения был законным наследником отца и получил ко многому обязывающее прозвище «сын императрицы». Отца он почти не видел, а мать в 1139 году отправилась в Англию сражаться за корону. Мальчика воспитывал магистр Петр; через три года сводный брат матери, храбрый Роберт Глостерский, увез Генриха в Англию, где некий Матье четыре года обучал его «письму и манерам, приличествующим юноше его положения». Видимо, учение осталось незаконченным, потому что в 1147 году юный принц уже сражался рядом со своим отцом, который тогда завоевывал Нормандию. С тех пор и началась лихорадочная деятельность Генриха, которая не прекращалась 42 года — до самой его смерти. Только Ла-Манш он пересекал двадцать шесть раз — больше, чем любой другой средневековый владыка.

В 1148 году он получил от отца и матери собственные владения во Франции и Англии, а на следующий год отправился на север Англии, в Карлайл, где шотландский король Давид I посвятил его в рыцари — Матильда так и не была коронована и не могла этого сделать. 7 сентября 1151 года внезапно умер граф Джефре, напившись после жаркой скачки ледяной воды из колодца. Еще летом король Франции Людовик VII подтвердил права Генриха на владения отца, включая Нормандию, на которую до этого претендовали французские монархи. В следующем году 18-летний правитель еще больше укрепил свою власть, женившись на 30-летней Алиеноре, герцогине Аквитанской. Она была первой красавицей Европы. Будучи внучкой прославленного трубадура Гийома IX, она сама сочиняла стихи, и вокруг нее всегда царили веселье, песни и красивые юноши, которых молва относила к числу ее счастливых поклонников. Среди них был величайший поэт Прованса Бернард де Вентадорн, а некий немецкий миннезингер позже во всеуслышание заявил, что готов отдать весь мир, чтобы «ночку провести с английской королевой».

При всей любви к увеселениям Алиенора была умной и властной и при достижении своих целей порой проявляла жестокость и вероломство. Естественно, такая женщина не могла найти счастья при мрачном дворе Людовика VII, который с утра до ночи молился и ради покаяния даже обрил голову и бороду. Смеясь над ним, Алиенора называла его «монашком». Издевательства жены так допекли Людовика, что в 1152 году он собрал церковный синод и объявил, что он с Алиенорой находится в недопустимой степени родства — таков был тогда обычный предлог для развода. Его не остановило даже то, что пришлось вернуть бывшей супруге огромные аквитанские владения ее предков. Разведенная герцогиня уже решила выйти за молодого анжуйского принца — похоже, какие-то романтические отношения завязались у них еще раньше, во время визита Генриха в Париж. По пути ей дважды пришлось спасаться бегством от назойливых претендентов на ее руку, но прежде всего на ее земли. Наконец в мае 1152-го Алиенора прибыла в родной Пуатье, и тут же состоялась ее скромная свадьба с Генрихом. Анжуйские сенешали вскоре обосновались в богатых портах Аквитании, а счастливая новобрачная, которая была на восемь лет старше мужа, жестоко разочаровалась в своем идеале. Родив Генриху пятерых сыновей и трех дочерей, Алиенора все еще оставалась привлекательной женщиной, но Генрих упорно предпочитал ей любовниц. Правда, ей позволялось вести столь же свободный образ жизни в Пуатье — пока она не стала открыто интриговать против супруга. Но это было гораздо позже.

Пока же Генрих изрядно округлил свои владения, включавшие теперь весь запад Франции, и смог претендовать и на английскую корону. Его мать Матильда к тому времени удалилась в Нормандию, завоеванную ее мужем. Войну в Англии вел Роберт Глостерский, и Генрих поспешил примкнуть к нему. Девять месяцев сражения чередовались с переговорами, пока Стефан не признал юного герцога своим сыном и наследником. Генрих, правда, попытался еще при жизни новоявленного «отца» прибрать власть к рукам, но покушение на его жизнь со стороны фламандских наемников Стефана заставило его бежать обратно во Францию. В это время его собственный брат Джефре поднял против него восстание в Анжу, требуя раздела власти. Он быстро потерпел поражение, получил в утешение герцогство Бретань и вскоре умер, оставив Генриха единственным Плантагенетом (еще один брат Гийом умер тогда же в возрасте 18 лет). А 24 октября 1154 года умер и Стефан; в это время Генрих осаждал замок непокорного вассала в Нормандии. Друзья настаивали, чтобы он поспешил в Англию для взятия власти. «Никуда она не денется», — отрезал будущий король и вернулся к прерванному занятию. Только 7 декабря Генрих отбыл в Англию и 19 декабря был торжественно коронован в Вестминстере.

Еще до коронации, по сообщению хрониста, «весь народ полюбил его, ибо он творил справедливость и установил мир». Эти два слова — «мир» и «справедливость» — оставались главными лозунгами царствования Генриха, хотя ему не всегда удавалось им следовать. В самом начале царствования он издал хартию, подтверждавшую все вольности и привилегии, дарованные церкви и городам его дедом Генрихом I. Одновременно он изгнал наглых и жестоких фламандских наемников Стефана и принял меры по освобождению королевских замков, захваченных феодалами в период анархии. Несколько баронов попытались не выполнить приказ короля, но очень скоро увидели под стенами замков штандарт Генриха. Отвыкнув от такой решительности в правление Стефана, который не отличался ни отвагой, ни быстротой действий, бароны быстро сдались. Уже к концу года на всей территории Англии впервые за двадцать лет воцарился порядок. Вновь заработала отлаженная при нормандских королях государственная машина — в графствах появились королевские судьи, стали собираться налоги, а на неспокойной северной границе вновь встали дозоры.

В 1156 году Генрих совершил краткий визит во Францию, где принес королю Людовику новый оммаж за свои владения. Тогда же он нанес окончательное поражение брату Джефре и навсегда лишил его надежд на анжуйское наследство. После этого он вернулся в Англию, с большой армией двинулся на север и отобрал у шотландского короля Малькольма IV Нортумбрию, захваченную во времена Стефана. За оставшиеся у шотландцев английские земли Малькольм принес оммаж. На обратном пути Генрих заставил дать присягу нескольких валлийских князей. С триумфом вернувшись в Лондон, он снова отбыл во Францию, где добился от Людовика согласия на брак его дочери Маргариты со своим старшим сыном, тоже Генрихом (первый сын Генриха и Алиеноры Вильгельм прожил всего два года).

Король пытался еще больше увеличить свои владения — после смерти Джефре в 1158 году он обеспечил себе власть над Бретанью, а в следующем году поддержал притязания жены на обширное Тулузское графство. Для завоевания Тулузы Генрих решил собрать всех своих английских вассалов во главе с королем Шотландии, но привыкшие к вольности бароны не спешили переплывать Ла-Манш. Тогда король принял прогрессивное для своего века решение — заменить обязательную военную повинность вассалов «щитовым сбором», на который была нанята целая армия наемников. Осенью армия Генриха заняла Керси и подступила к воротам Тулузы, но тут разразился открытый конфликт с Людовиком, который не собирался дольше терпеть разрастания анжуйских владений. С севера к Тулузе подошло французское войско во главе с самим королем. Генрих не мог нарушить феодального этикета, который запрещал вассалу лично сражаться с сюзереном. Ему пришлось заключить в мае 1160 года мир и отказаться от Тулузы.

Утешился он осенью, когда все же выдал принцессу Маргариту за своего сына и прибрал к рукам ее приданое — мощную крепость Вексен на границе с Нормандией. Позже он проявил свои качества дипломата, успешно выступив посредником в споре между папой Александром III и германским императором. Благодарный папа вынудил Людовика заключить с английским королем «вечный мир». В промежутке между войнами и интригами Генрих решил осуществить давно намеченную административную реформу в Англии. Он видел, что простого восстановления прежних учреждений недостаточно для успешного развития страны, где многолетние гражданские войны усилили независимость и активность всех сословий — рыцарей, купцов, свободных крестьян-йоменов. Одновременно резко возросло влияние духовенства. Упадок юстиции и отсутствие единых законов увеличили роль церковных судов; церковь также оставалась крупнейшим землевладельцем. Прежде королевская власть опиралась на духовенство в борьбе с феодалами; такое положение сохранялось и теперь, но уже назревала новая ситуация, когда эти две силы неминуемо должны были столкнуться.

Но начал Генрих с финансовой реформы. В 1158 году он выпустил собственные серебряные пенни или стерлинги, запретив хождение обесцененных монет своих предшественников. Заодно он принял меры по недопущению подпольной чеканки монеты из серебра, добытого в частных копях. Следующим шагом стала судебная реформа. Все важные дела были изъяты из компетенции местных судов и переданы в королевскую курию (curia regis), судьи которой были обязаны совершать ежегодный объезд всех графств. Тогда же были запрещены судебные поединки и прочие виды «Божьего суда»; взамен приговор выносили двенадцать избранных рыцарей данного округа — предшественники присяжных. Король повел наступление на феодальные привилегии — частные войны, право суда в своих владениях, освобождение от налогов. Уплатив «щитовой сбор» (скутагий), бароны могли теперь не отправляться вместе с королем в заморские походы. Однако этот налог распространился не только на земли светских феодалов, но и на духовные владения. Так был сделан первый шаг по ликвидации системы церковного иммунитета, из-за которой значительная часть населения страны не подчинялась королевским законам и не платила налоги государству.

С самого начала эти меры Генриха вызвали сопротивление со стороны церкви. Одним из главных критиков короля стал Хьюг, епископ Линкольна. Как-то он выгнал из своих владений королевского сборщика налогов. В отместку сам король и все его придворные перестали замечать епископа и разговаривать с ним. «Я вижу, вы недалеко ушли от своих фалезских родичей», — громко заметил епископ, намекая на мать Вильгельма Завоевателя — дочь кожевника из Фалеза. Окружающие замерли, ожидая привычной вспышки гнева, но Генрих только рассмеялся и простил Хьюга. Он понимал, что простоватый епископ выражает мнение большинства своих коллег. Для осторожного продвижения церковных реформ необходимо было заручиться поддержкой умного и авторитетного человека, лично преданного королю. Генрих не мог найти лучшей кандидатуры, чем его друг Томас Бекет, которого он в 1155 году сделал канцлером, а в 1161-м — архиепископом Кентерберийским. Канцлер тогда занимал важное положение — он председательствовал на всех советах, скреплял печатью королевские указы, распоряжался вакантными феодальными владениями.

Человек, назначенный на этот важный пост, не принадлежал к знатному роду. Его отец, купец Гилберт Бекет, происходил из Руана, но давно уже жил в Лондоне, где одно время занимал должность шерифа. По красивой, но абсолютно недостоверной легенде мать Томаса была дочерью сарацинского эмира, похищенной Гилбертом из Святой земли. Для своего времени Томас получил очень хорошее образование — уже в десять лет он посещал церковную школу в Суррее, потом учился в Лондоне, а после изучал богословие в Сорбонне. Вернувшись домой в двадцать два года, он нашел отца разорившимся и был вынужден работать писцом. Друг семьи представил его архиепископу Теобальду, после чего карьера Томаса пошла в гору. Он стажировался в знаменитом Болонском университете, а потом был специальным представителем Теобальда в Риме. Архиепископ благоволил Генриху, и тот после вступления на престол поспешил проявить свою благодарность. Томас стал архидьяконом Кентербери, а потом и канцлером — вместо Найджела, епископа Или.

Только выдающиеся способности Томаса Бекета позволили ему занять столь важные посты, но амбиции его были еще больше. Томас был незаурядным человеком, очень похожим на Генриха. Недаром между ними установились доверительные отношения, несмотря на разницу в возрасте (Томас был старше на пятнадцать лет). Объединяло их многое — та же энергия, тот же взрывной темперамент, та же отвага в битве. И то же упрямство, которое в конце концов и сделало их врагами. Многие историки не смогли поверить быстрому превращению Бекета из воина и придворного в святого подвижника и из друга короля — в его врага. Они решили, что все его поступки были лицемерными, продиктованными одним лишь властолюбием. Но несомненна искренность поступков Томаса, которая часто шла ему во вред. Он просто не мог сдержать свой горячий нрав, когда вначале не пытался избежать королевского гнева, а потом и сознательно провоцировал его.

Еще будучи канцлером, Томас дал обет безбрачия и стойко противился многочисленным плотским искушениям королевского двора. Однако он не смог устоять перед другим искушением — пышностью. Он одевался богаче и изящнее всех других придворных и следовал последним новинкам французской моды; за его стол, сияющий золотом и серебром, ежедневно садилось не менее десятка графов и баронов. Каждое утро пол в его гостиной устилали свежей травой, а зимой — сеном, чтобы хозяин и его гости ненароком не запачкались. Когда Томас отправился с посольством к Людовику, его обоз напоминал бродячий цирк. Впереди шли сто пятьдесят слуг в ливреях, распевая английские песни; далее следовали охотники с лающими гончими на поводках; за ними ехали шесть громадных повозок, охраняемых свирепыми мастифами. В этих повозках везли все необходимое для канцлера — в одной помещалась церковь, в другой спальня, в третьей кухня, а остальные были нагружены едой и элем в дубовых бочках. Далее следовали мулы, навьюченные церковной утварью, облачениями, мебелью, одеждой и тюками с мелкими монетами, которые по пути раздавались нищим. Дальше по двое ехали сокольничьи с соколами на перчатках, рыцари и церковники, а в самом конце следовал сам Томас верхом на лошади.

Конечно, этот пышный выезд был призван произвести впечатление на французов, но он не являлся чем-то необычным для Томаса, который любил охотиться и носил шелк, меха и туфли с золотыми пряжками. Как-то король решил посмеяться над его любовью к роскоши. Когда они зимой ехали вдвоем по Лондону, Генрих обратил внимание на старого нищего, дрожащего в своих лохмотьях. «Скажи, разве не стоит подарить этому бедняку теплый плащ?» — спросил король, и Томас согласился, думая, что его друг имеет в виду свой плащ. Тогда король снял с Бекета его синий плащ, подбитый беличьим мехом, и вручил удивленному нищему. В ту пору между ними еще царило полное согласие. Генрих запросто заезжал к своему канцлеру выпить вина или поиграть в шахматы. Он слушался советов Томаса, восхищался его умом. Да и мало кто не поддавался обаянию этого высокого, темноволосого, слегка заикающегося человека.

Сразу после посвящения в архиепископы Томас отказался от поста канцлера. Генрих не ожидал этого — он думал, что Бекет останется его другом и советником. Но тот явно намеревался забыть прежние привычки. Он начал усердно молиться и поститься. Стол его был таким же богатым, но место графов за ним заняли монахи и епископы. И одевался он так же роскошно, только под кафтаном носил власяницу из грубой шерсти. Садясь за еду, он каждый раз велел привести с улицы двадцать шесть нищих и накормить их теми же блюдами. Ни минуты он не оставался без дела; все время, свободное от церковных дел и благотворительности, он уделял молитвам и чтению духовных книг. Будучи канцлером, он изо всех сил защищал интересы государства; теперь так же горячо он стремился защитить церковные интересы. Еще в январе 1163 года, когда король вернулся из Франции, он дружески обнял Бекета, но тот вскоре предупредил: «Наша дружба может обернуться враждой. Мне известны ваши планы в отношении церкви, которым я, как архиепископ, обязан противостоять. Если разрыв между нами случится, завистники позаботятся о том, чтобы мы никогда не соединились вновь». Однако король не желал понять, что Томас говорит искренне. Не верили в это и другие; Гилберт Фолиот, епископ Херефорда, писал в шутку: «Король сотворил чудо — из воина и придворного сделал святого». Скоро шутка обернулась правдой к удивлению самого Гилберта. Епископ, как и другие видные деятели церкви, оказался в сложном положении — склонный к молитвенному созерцанию, он был вынужден поддерживать все более рискованные шаги своего архиепископа.

Конфликт между королем и Бекетом возник из-за попытки Генриха распространить на церковные владения юрисдикцию светских судов. Прежде не только церковники, но и все жившие на церковных землях судились только в церковных судах по нормам канонического права, которое было куда мягче королевского. В первые восемь лет правления Генриха служители церкви совершили более ста убийств, и никто из них не был казнен. Когда Генрих пытался убедить архиепископа в неправильности такого положения, тот отвечал лишь одно: «Оставьте кесарю кесарево, а Богу Богово». Наконец терпение Генриха лопнуло. В июле 1163 года очередной клирик, Филипп де Брой, был судим церковным судом по обвинению в убийстве и оправдан. Генрих велел судить его светским судом, но Филипп отказался подчиниться его решениям и оскорбил судью. Вконец разгневанный король поклялся «глазами Божьими» — это была его любимая клятва, — что клирик будет осужден не только за убийство, но и за оскорбление суда. По настоянию Бекета новый суд состоялся в Кентербери; он приговорил злосчастного Филиппа к бичеванию и штрафу.

Однако король счел и это наказание слишком мягким. Чтобы успокоить его, еще несколько клириков были наказаны клеймением, но Генрих не смягчился. Ему нужны были не суровые приговоры духовных судов, а полное упразднение этих судов. 1 октября 1163 года в Вестминстере собрался большой собор, от которого король потребовал вернуться к положению, существовавшему при Генрихе I, когда компетенция духовных судов ограничивалась вопросами веры. Споры длились дотемна; Томас шаг за шагом отступал под нарастающим давлением Генриха. В конце концов он согласился, что клирик должен быть судим как мирянин, если будет осужден церковным судом и совершит второе преступление. «Первое!» — решительно сказал король. В ответ Томас не менее резко возразил:

«Хватит посягать на наши порядки!» Генрих вспылил, выбежал из зала и тут же уехал в Лондон. На другой день архиепископ был лишен оставшихся государственных постов и должности воспитателя принца Генриха.

Скоро гнев короля остыл, и он вызвал Бекета на переговоры. Они встретились в поле близ Нортхэмптона, не слезая с коней; разговор был коротким и сухим, и оба разъехались, не изменив своих позиций. Однако позже епископы (в том числе Гилберт Фолиот) уговорили Томаса сдаться и согласиться на проведение в Кларендоне в январе 1164 года нового большого собора. Церковники ожидали, что там им удастся ограничиться туманной клятвой, которую позже можно будет легко нарушить. Однако король потребовал совсем другого: скрепленного подписями и печатями решения, что отныне клириков будет судить только королевский суд. Что их апелляции будет рассматривать сам король, а не папский престол. Что ни один церковник не сможет покинуть Англию без позволения короля. Что дети крепостных не могут уходить в монастырь или принимать сан без разрешения их лорда. Эти требования были чрезмерны, и собор устами Томаса решительно отверг их. Он заявил, что подвергать клириков светскому суду — все равно что «вторично приводить Христа на суд Пилата». В конце концов епископы были вынуждены сдаться; тогда разъяренный Томас воскликнул: «Хорошо, пусть позор клятвопреступления падет на одного меня!» После этого он поклялся принять королевские требования. Однако подкрепить свою клятву подписью и печатью отказался, сказав, что слово пастыря крепче всякой печати.

Сразу после собора архиепископ горько пожалел о своей уступке; без сомнения, его дальнейшее упрямство было вызвано раскаянием в этой минутной слабости. Он решил отказаться от исполнения своих обязанностей до получения прощения от папы. К папе обратился и король, прося у него подтверждения решения Кларендонского собора и назначения архиепископа Йоркского папским легатом в Англии — в пику непокорному кентерберийцу. Вторую просьбу папа Александр III одобрил, а в первой отказал, поскольку она означала ослабление влияния церкви. Томас решил лично отправиться к папе, который жил в изгнании во Франции, но статьи, принятые в Кларендоне, уже действовали, и моряки отказались перевозить его без позволения короля. Тогда архиепископ попросил встречи с Генрихом, и тот сразу же согласился. Он совсем не хотел, чтобы Бекет покинул страну и стал орудием Людовика или иного внешнего врага; он боялся, что папа наложит на Англию интердикт — запрещение всех церковных таинств, в том числе крещения и отпевания умерших. Мало кто из средневековых монархов осмеливался противостоять подобной угрозе. Поэтому король был ласков с Бекетом и с улыбкой спросил, зачем ему покидать королевство, где хватит места им обоим. Но эта улыбка не могла скрыть от Томаса простую истину: места им обоим в Англии нет.

Скоро конфликт вспыхнул вновь. Потребовалось присутствие архиепископа на судебном процессе, но он болел или сказался больным. Король в бешенстве заявил, что его бывший друг лжет, и велел доставить его с помощью шерифа. Когда Томас явился, король отказался даже поздороваться с ним. После завершения суда с архиепископа взяли 500 фунтов штрафа за неявку. Мало того — Генрих потребовал еще 500 фунтов старого долга времен их дружбы и подробного отчета о тех имениях, которыми Бекет распоряжался в бытность канцлером. Архиепископ упал на колени, прося милости, но король был непреклонен. На следующий день Томас должен был явиться ко двору и принять все требования; ему передали, что иначе его могут казнить или бросить в темницу. Оправившись от слабости, он подготовился к роли мученика. Сначала он хотел отправиться к королю босым и в одежде грешника; потом ограничился тем, что взял в руки тяжелый крест, который обычно несли перед ним во время процессий. Друзья отговаривали его: ведь это означало, что он взывает к Божьему суду против королевского беззакония. Но Томас настоял на своем. Гилберт Фолиот вышел, пробормотав «упрямый глупец», и с архиепископом остались только Герберт Бошамп и Фиц-Стефен. С ними он и отправился во дворец.

Едва он вошел, как граф Лестерский начал читать приговор. Но Томас прервал его, подняв крест и объявив, что отправляется искать защиты у папского суда, который выше королевского. С высоко поднятой головой он направился к двери, сопровождаемый криками: «Изменник! Изменник!» Особенно усердствовал граф Гамелен; повернувшись, Томас бросил ему: «Будь я все еще рыцарем, мой меч доказал бы, что ты лжешь». У ворот он сел на лошадь и отправился в город, где его ждал совсем другой прием. Собралась толпа, лондонцы падали на колени и целовали края одежды архиепископа. Он в последний раз поужинал у себя дома, а утром тайно покинул город и сумел найти корабль, который перевез его через Ла-Манш. Там он был радушно принят королем Людовиком, а потом отправился в Сан и передал папе Александру текст Кларендонских установлений. Папа осудил их, но никаких других действий не предпринял — он сам был изгнанником и не желал ссориться с могущественным королем Англии. Томас обрел убежище в цистерцианском аббатстве Понтиньи в Бургундии, где он оставался шесть лет. За это время его влияние на родине ослабло; его сторонники понимали, что нужно для вида покориться и ждать развития событий. Но сам Бекет этого не понимал: он грозил королю отлучением, писал ему оскорбительные письма, просил помощи у папы. Их конфликт с Генрихом все больше терял принципиальное значение и приобретал характер надоевшей им самим личной ссоры.

Временно избавившись от опасного соперника, Генрих смог вновь заняться реформами. Он рассматривал решения Кларендонского собора лишь как промежуточный шаг на пути к полной унификации судопроизводства. В феврале 1166 года были приняты Кларендонские ассизы, по которым в каждом графстве предстояло выбрать представителей, обязанных выявить в своих городах и деревнях всех известных им преступников и передать их на суд королевских шерифов. Особо отмечалось, что при этом не должны учитываться никакие иммунитеты и частные юрисдикции. Ассизы стали первым шагом в не завершенной до сих пор в английском суде замене «обычаев» системой писаных законов. Они также впервые попытались заменить множество феодальных юрисдикций и судов единым королевским правом. Был восстановлен англосаксонский принцип круговой поруки, открывший дорогу к самоуправлению общин, которые могли теперь привлекать к суду любого своего члена. Одновременно появились и другие ассизы, по которым любой свободный человек, лишенный земли без решения суда, мог обратиться с жалобой лично к королю. Историк Мейтленд назвал этот закон «возможно, важнейшим в истории английского законодательства» — он покончил с эпохой «кулачного права» и дал возможность преодолеть произвол местных феодалов и чиновников обращением в высшую инстанцию.

Оставалась активной и внешняя политика Генриха. Сразу после бегства Бекета он отправился с войском в Уэльс, чтобы покончить с независимостью этой непокорной кельтской области. Южный и Центральный Уэльс были завоеваны, а сильный король Северного Уэльса Оуэн Гвинедд вновь признал себя вассалом Англии. Однако полного подчинения не получилось; после смерти Генриха валлийские князья вернули себе самостоятельность. В 1166 году король вновь отправился на континент — на этот раз не воевать, а заключать союзы. Теперь он рассчитывал увеличить свою империю привычным анжуйским способом, с помощью своего многочисленного потомства. Чтобы обезопасить свои владения со всех сторон, он выдал одну дочь, Алиенору, за короля Кастилии, а вторую, Джоанну, — за норманнского короля Сицилии. Третью дочь, Матильду, король отдал саксонскому герцогу Генриху Льву, чтобы укрепить альянс с его кузеном, императором Фридрихом. Владыка Англии задумал сложную многоходовую комбинацию, планируя в конце концов покончить и с королем Людовиком, и с упрямым Бекетом. Для этого он всячески обхаживал императора и поставленного им антипапу в Риме, отказавшись признавать власть законного папы Александра. Этой же цели служили все брачные союзы. Генрих просватал еще одну дочь Людовика, Алису, за своего сына Ричарда (напомним, что его старший сын Генрих уже был женат на французской принцессе). Другой сын, Джефре, добился руки наследницы Бретонского герцогства в результате утомительных трехлетних войн.

Генрих решил еще при жизни поделить свои владения между сыновьями. С этой целью он добился от Людовика признания Генриха наследником Анжу и Мена, а Ричарда — наследником Аквитании. Заодно и сам король еще раз принес присягу Людовику — чтобы сплотить сыновей и окончательно разделить их сферы влияния. По этой схеме Джефре получал Бретань, а любимый сын Джон оставался при отце, за что еще тогда получил прозвище «Безземельный». Генрих планировал создать настоящую империю со стройной системой власти, но это было возможно лишь в одном случае — если бы сыновья любили отца и во всем ему повиновались. Но это оказалось далеко не так. Принцы выросли без отца, который был вечно занят, и питали к нему мало привязанности. Все они испытывали сильное влияние матери, Алиеноры Аквитанской, которая постоянно жаловалась на дурное обращение с ней супруга. К тому же принцы не меньше отца были подвержены приступам «анжуйского гнева», и ссоры между ними были почти неизбежны. Это безнадежно испортило всю вторую половину царствования Генриха и привело его к роковому концу.

Но пока король желал закрепить выстроенную им пирамиду власти и короновать Генриха как своего соправителя. На континенте такая практика была обычной, но в Англии к ней отнеслись без энтузиазма. Глава английской церкви отсутствовал, и король заставил провести коронацию Роджера, архиепископа Йоркского. 14 июня 1170 года Генрих Младший был торжественно коронован в Вестминстере, несмотря на запрещение папы и Бекета. Это дало новый толчок ссоре между королем и архиепископом. 22 июня два врага встретились в Фретвале. Поначалу Генрих был в хорошем настроении: он поклонился Томасу и даже снял шляпу. Но архиепископ сразу же бросился в атаку, говоря о недопустимости совершенной коронации. Король возражал, показывая письма папы, позволявшие Роджеру совершать подобные церемонии, — эти письма были написаны давно, после смерти архиепископа Теобальда, когда кентерберийская кафедра была вакантной. Он пообещал вернуть Томасу и его друзьям все владения и должности при дворе, если архиепископ признает коронацию и помирится с ним. В ответ Бекет сошел с коня и опустился на колени, но король поднял его и держал его стремя, пока он вновь садился в седло.

Однако Генрих упорствовал в одном. Он отказывался даровать бывшему другу «поцелуй мира», предлагая «сотню раз поцеловать его в губы, руки и даже ноги», но только не в щеку. Томас даже пошел на хитрость, подойдя к королю во время мессы, когда тот был обязан дать ему «поцелуй мира». Но Генрих тут же велел отслужить вместо обычной мессы заупокойную, при которой поцелуй не полагался. Такое упорное нежелание заставляет историков предполагать, что король уже тогда задумал убийство Бекета. Но скорее всего, он просто предвидел неизбежность новых ссор и не хотел своим прощением давать козырь сторонникам архиепископа. А их опять становилось все больше. За время четырехлетнего отсутствия Генриха в Англии копилось недовольство Кларендонскими установлениями и всей политикой короля. Как часто бывало в Средневековье, реформы в основном свелись к повышению налогов, которые на местах взимались с большими злоупотреблениями. «Щитовой» и прочие сборы тяжелым бременем легли и на крестьян, и на города, и даже на феодалов, которые прежде вовсе не платили налогов. В этих условиях англичане приветствовали Бекета как борца с тиранией короля.

Генрих понял, что пора действовать. В марте 1170 года он наконец вернулся в Англию и тут же вызвал для отчета всех шерифов графств и других высших чиновников. Через два месяца из двадцати семи шерифов на своих постах остались только семеро, а некоторые даже поплатились за свои проступки головой. Тогда же король собрал в Лондоне всех английских феодалов и добился от них присяги на верность Генриху Младшему. Присягу давали охотно — возможно, многие бароны предвидели, что это лишь ускорит возвращение столь желанной для них анархии. Тут королю пришлось вернуться во Францию, где Людовик и папа плели новые интриги. Рождество он встречал в Байе, и тут к нему явились Роджер Йоркский и другие епископы с известием, что Бекет вновь выступил против королевской воли. Архиепископ вернулся в Англию еще в июне, хотя Людовик посоветовал ему не полагаться на милость короля, отказавшегося дать ему «поцелуй мира». На это Томас ответил: «Да сбудется Господня воля». Король предвидел, что его сторонники — особенно рыцари, захватившие кентерберийские земли, — захотят убить изгнанника, и приставил к нему для охраны Иоанна, декана Солсбери. Но охранял Бекета простой народ — тысячи людей встречали его от моря до самого Кентербери, крича: «Да здравствует отец сирот, покровитель вдов!»

Вернувшись, Томас обнаружил, что его земли захвачены и разорены, урожай похищен, а крестьяне разбежались. Не смотря на уговоры друзей, он тут же проклял всех расхитителей церковного добра и заодно и тех епископов, что пошли на соглашение с королем. Он рассчитывал на поддержку юного Генриха, которого некогда воспитывал. Архиепископ отправился к нему с дарами, но по пути был встречен отрядом вооруженных рыцарей, приказавших ему вернуться обратно. Фактически он оказался на положении пленника, а вскоре претерпел новую обиду. Рыцари из воинственного семейства де Брок захватили корабль с вином и деликатесами, посланный Томасу королем Франции. К тому же они затевали драки с его слугами, охотились в его лесах, а под Рождество напали на его обоз и обрезали лошадям хвосты. Бекет не мог остаться безучастным к этим оскорблениям и на Рождество произнес проповедь на евангельские слова «на земле мир и в человецех благоволение». В проповеди он повел речь о своем близком мученичестве и тут же проклял всех де Броков.

Узнав об этом, король потерял всякое терпение и произнес слова, о которых после горько жалел. «Что за неблагодарных глупцов держу я при себе, — вскричал он, — если они не могут защитить своего господина от какого-то распоясавшегося клирика!» Тут же четверо рыцарей — Вильгельм де Траси, Хью де Морвилль, Реджинальд Фиц-Урс и Ричард де Бретон — оседлали лошадей и помчались к побережью. Через день они уже были в Англии, в замке Рэндольфа де Брока. По преданию, они обсуждали план преступления шепотом и в темноте, не видя даже собственных лиц. Утром все четверо отправились в аббатство Святого Августина в Кентербери, где находился архиепископ. Когда они вошли, он сидел на кровати в своей комнате и беседовал с друзьями. Рыцари оставили оружие у входа и прикрыли латы плащами, чтобы не выдать своих намерений. Внутрь их провел сенешаль Томаса Уильям Фиц-Найджел, который хорошо знал всех четверых и даже расцеловался с ними при встрече. «Милорд, — объявил он, открывая дверь, — к вам рыцари от короля Генриха». — «Пусть войдут», — сказал архиепископ и встал.

Не обращая на пришельцев никакого внимания, он продолжил прерванный разговор. Рыцари между тем растолкали клириков и уселись на пол у ног Томаса. Наконец он повернулся к ним и поздоровался с де Траси. Тот промолчал, но Фиц-Урс воскликнул: «Да поможет тебе Бог! Мы привезли послание для тебя от короля из-за моря. Желаешь выслушать его наедине или при всех?» — «Как вы хотите», — ответил архиепископ, но все же кивком велел друзьям удалиться. Те, однако, заподозрили неладное и остались возле двери. Тут один из убийц схватился за тяжелый посох Бекета, лежавший на полу; видимо, он рассчитывал использовать его в качестве оружия. Заметив это, Томас крикнул: «Такие послания нельзя держать в секрете!» — и велел слуге позвать клириков обратно. Тогда рыцари начали перечислять обвинения короля в адрес Бекета, на которые он отвечал кратко и язвительно. Они потребовали, чтобы он отправился с ними во Францию, чтобы держать ответ перед Генрихом. «Никогда больше, — сказал Томас, — море не встанет между мной и моей паствой, если только меня не вытащат отсюда за ноги».

Обе стороны начали терять терпение. Рыцари вскочили на ноги, и Бекет спросил: «Уж не собираетесь ли вы убить меня?» Фиц-Урс завопил: «Он нам угрожает! Он хочет нас всех проклясть!» Возможно, у рыцарей первоначально не было плана убивать Бекета, но теперь отступать было поздно. К этому моменту вокруг архиепископа собрались его друзья и слуги. «Кто за короля, — крикнул Фиц-Урс, взявший на себя роль вожака четверки, — идите к нам!» Никто не шевельнулся. «Ладно, тогда стерегите его, чтобы не сбежал», — сказал Фиц-Урс, и рыцари отправились за оружием. В это время друзья уговаривали Томаса укрыться в церкви или в каком-либо потайном месте. Однако, по свидетельству своего друга и биографа Грима, «он так долго жаждал мученичества, что, когда время пришло, боялся отсрочить его или избежать и не желал идти в церковь, чтобы почтение перед святостью этого места не отвратило нечестивцев от их замысла». Друзья даже попытались увести его силой, но он сопротивлялся. Наконец они убедили его, что пора служить вечерню — было пять часов. В их окружении архиепископ вошел в церковь, но обнаружил, что забыл посох, и пошел назад к выходу. Там его и настигли четверо рыцарей с мечами и топорами; Фиц-Урс громко закричал: «Ко мне, слуги короля!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.