Народная война?

Народная война?

«Мы, правительства Великобритании и Соединенных Штатов, от имени Индии, Бирмы, Малайзии, Австралии, Британской Восточной Африки, Британской Гвианы, Гонконга, Сиама, Сингапура, Египта, Палестины, Канады, Новой Зеландии, Северной Ирландии, Шотландии, Уэльса, а также Пуэрто-Рико, Гуама, Филиппин, Гавайев, Аляски и Виргинских островов торжественно заявляем, что данная война не является империалистической». Так звучала пародия, распространявшаяся Коммунистической партией США в 1939 г.

Два года спустя Германия вторглась в Советскую Россию, и американская компартия, постоянно характеризовавшая войну между государствами «оси» и союзными державами как империалистическую, уже стала называть ее «народной войной» против фашизма. И в самом деле, практически все американцы: капиталисты и коммунисты, демократы и республиканцы, бедные и богатые, представители среднего класса – были едины во мнении, что война эта – народная.

Так ли это?

Судя по некоторым признакам, она, в сравнении с любыми другими войнами, которые когда-либо вели Соединенные Штаты, пользовалась среди граждан страны наибольшей поддержкой. Никогда прежде в войне не участвовала непосредственно столь значительная часть населения: 18 млн. человек находились в рядах вооруженных сил (из них 10 млн. за пределами США), 25 млн. рабочих и служащих регулярно жертвовали известную долю заработка на приобретение облигаций военного займа. Но не было ли это искусственно вызванным патриотическим подъемом? Ибо все национальные институты – не только правительство, но также средства массовой информации, церковь и даже ведущие радикальные организации – настойчиво призывали к объединению усилий. Не существовало ли все же определенной доли скрытого нежелания и признаков неафишируемого сопротивления?

Сражение велось с противником, грозившим миру неисчислимыми бедами. Гитлеровская Германия насаждала тоталитаризм, расизм, милитаризм и использовала крайне агрессивные методы ведения военных действий, превосходившие по своей жестокости весь прежний опыт не очень-то щепетильного мира. Но представляли ли собой участвовавшие во Второй мировой войне государства: Англия, Соединенные Штаты и Советский Союз – нечто существенно другое, позволявшее ожидать, что в случае их победы будет нанесен удар по империализму, расизму, тоталитаризму и милитаризму?

Можно ли было надеяться, что при ведении войны за рубежом и при обращении с национальными меньшинствами внутри страны американское правительство станет действовать в соответствии с концепцией «народной войны»? Будет ли оно в своей политике военного времени уважать права простых граждан на жизнь, свободу и стремление к счастью? И станет ли послевоенная Америка в своей внутренней и внешней политике отдавать предпочтение ценностям, ради которых, как считалось, и велась война?

Все эти вопросы заслуживали пристального внимания, однако атмосфера того времени, слишком насыщенная патриотическим пылом, не позволяла открыто их обсуждать.

Если роль Соединенных Штатов как защитника слабых и угнетенных государств и соответствовала образу страны в американских школьных учебниках по истории, то послужной список ее практических дел на международной арене выглядел совсем иначе. В начале XIX в. США противодействовали революции на острове Гаити, добивавшегося независимости от Франции. Позднее американцы развязали войну с Мексикой и захватили половину территории этой страны. Они помогли Кубе добиться независимости от Испании, но затем сами утвердились на острове посредством военной базы и инвестиций в экономику, обеспечив себе право на вмешательство во внутренние дела. США захватили Гавайи, Пуэрто-Рико и Гуам и вели жестокую войну с целью подчинения Филиппин. Угрозами и канонерками они «открыли» Японию для своей торговли и провозгласили политику «открытых дверей» в Китае, ставшую средством эксплуатации этой страны как для США, так и для остальных империалистических держав. Вместе с другими государствами Соединенные Штаты послали свои войска в Пекин для утверждения господства Запада в Китае и держали их там более 30 лет.

Требуя «открытых дверей» в Китае, США всеми возможными способами (с помощью доктрины Монро и многократных военных интервенций) добивались от стран Латинской Америки «закрытых дверей», – закрытых для всех, кроме Соединенных Штатов. Организовав революцию в Колумбии, американцы создали «независимое» государство Панаму, что позволило построить и впоследствии контролировать Панамский канал. В 1926 г. США направили 5 тыс. морских пехотинцев для подавления революционного восстания в Никарагуа и сохраняли там свое военное присутствие на протяжении семи лет. В 1916 г. США в четвертый раз вмешались во внутренние дела Доминиканской Республики, и их войска оставались в этой стране в течение восьми лет. В 1915 г. Америка вторично вторглась на Гаити и продолжала оккупировать остров 19 лет. Между 1900 и 1933 гг. США четырежды вмешивались во внутренние дела Кубы, дважды в дела Никарагуа, шесть раз в дела Панамы, один раз в дела Гватемалы и семь раз в дела Гондураса. К 1924 г. финансы половины из 20 латиноамериканских государств в той или иной степени управлялись Соединенными Штатами. К 1935 г. более 50 % экспорта стали и хлопка из США вывозилось в страны Латинской Америки.

В 1918 г., перед самым окончанием Первой мировой войны, семитысячный американский корпус, являвшийся частью союзнических интервенционистских сил в России, высадился во Владивостоке, где находился вплоть до весны 1920 г. Другой американский контингент, численностью 5 тыс. человек, вместе с экспедиционными войсками союзников тогда же занял Архангельск, еще один российский порт, который оккупировал почти целый год. Представитель государственного департамента заявил в Конгрессе: «Все эти операции должны смягчить последствия большевистской революции в России».

Короче говоря, если вступление Соединенных Штатов во Вторую мировую войну обусловливалось (как считали многие американцы, следя за вторжениями нацистов) стремлением защитить принцип невмешательства во внутренние дела других государств, то практическая деятельность США на международной арене заставляла усомниться в способности Америки самой соблюдать этот принцип.

Конечно, Соединенные Штаты являлись демократической страной с определенными гражданскими свободами. Германия же представляла собой диктатуру, где подвергались преследованиям евреи, заключались в тюрьмы инакомыслящие независимо от их вероисповедания и провозглашалось превосходство «нордической расы». Вместе с тем чернокожие американцы, наблюдая за антисемитскими выступлениями в Германии, не могли не видеть сходства с собственным положением на родине.

В свою очередь Соединенные Штаты почти ничего не предприняли против политики гонений и преследований, проводимой Гитлером. Более того, еще в 30-х гг. США вместе с Англией и Францией всячески старались умиротворить диктатора. Ф. Д. Рузвельт и его государственный секретарь Корделл Хэлл не решались публично критиковать гитлеровскую антисемитскую политику. Когда в январе 1934 г. в сенат поступил проект резолюции, призывавшей сенат и президента выразить «удивление и боль», вызванные отношением немцев к евреям, и потребовать восстановления последних в их правах, то, по словам А. Оффнера в книге «Американское умиротворение», госдепартамент сделал все, чтобы эта «резолюция застряла в комитете».

Когда Италия Муссолини в 1935 г. вторглась в Эфиопию, правительство США объявило эмбарго на поставки вооружений, однако это не мешало американским бизнесменам снабжать итальянцев нефтью в огромных количествах, что было очень важно для страны, которая вела военные действия. Во время фашистского мятежа против законно избранного правительства социалистов и либералов, вспыхнувшего в Испании в 1936 г., администрация Ф. Д. Рузвельта инициировала принятие Закона о нейтралитете, по сути лишившего испанское правительство всякой помощи, хотя Гитлер и Муссолини оказывали масштабную поддержку Франко. В связи с этим Оффнер пишет: «…Соединенные Штаты даже вышли за рамки формальных требований законодательства о нейтралитете. Учитывая, что по крайней мере до ноября 1936 г. позиция Гитлера относительно оказания помощи Франко была еще недостаточно твердой, действенная поддержка со стороны США, Англии и Франции испанским республиканцам обеспечила бы им победу. В итоге Германия извлекла из гражданской войны в Испании все возможные преимущества».

Было ли это просто убогое суждение, досадная ошибка? Не являлось ли это логикой политики правительства, прежде всего заинтересованного не в том, чтобы остановить фашизм, а в том, чтобы продвинуть вперед империалистические интересы Соединенных Штатов? В 30-х гг. казалось, что лучше всего этим интересам соответствует антисоветская политика. Позднее, когда Япония и Германия стали угрожать американцам по всему миру, предпочтение было отдано действиям просоветской и антинацистской направленности. Ф. Д. Рузвельт настолько же беспокоился относительно того, чтобы положить конец притеснению евреев, насколько А. Линкольн был озабочен вопросом ликвидации рабства в годы Гражданской войны; приоритетами в их политике (независимо от личного сострадания жертвам угнетения) являлись не права меньшинств, а мощь страны.

Гонения Гитлера на евреев не стали причиной вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую войну, как пребывание в рабстве 4 млн. чернокожих не привело в 1861 г. к Гражданской войне. Нападение Италии на Эфиопию, вторжение Гитлера в Австрию, захват им Чехословакии, нападение Германии на Польшу – ни одно из этих событий не повлекло за собой вступление США в войну, хотя Рузвельт начал оказывать Англии очень важную для нее помощь. Тому, что страна приняла участие в военных действиях, способствовало нападение японцев 7 декабря 1941 г. на американскую военно-морскую базу в бухте Пёрл-Харбор (на Гавайских островах). Несомненно, призыв к войне, который в нарушение законодательства высказал президент, вовсе не был проявлением беспокойства гуманитарного характера в связи с бомбардировками Японией гражданских лиц, поскольку японское нападение на Китай в 1937 г. и бомбежка мирных жителей Нанкина не вызвали в США желания воевать. Однако это произошло, когда японцы атаковали одно из звеньев американской империи на Тихом океане.

Пока Япония вела себя как подобало члену имперского клуба великих держав, который, поддерживая политику «открытых дверей», участвовал в эксплуатации Китая, Соединенные Штаты не возражали против ее действий. В 1917 г. США и Япония обменялись нотами, и в американском документе говорилось, что «Соединенные Штаты признают особые интересы Японии в Китае». По мнению автора книги «После империализма» А. Ирайэ, в 1928 г. американские консулы в Китае поддержали приход японских войск. Лишь когда Япония стала угрожать потенциальным рынкам, в которых были заинтересованы США, пытаясь захватить Китай, и особенно когда она двинулась в богатую оловом, каучуком и нефтью Юго-Восточную Азию, тогда Соединенные Штаты встревожились и приняли меры, приведшие к нападению японцев. Летом 1941 г. американцы ввели полное эмбарго на вывоз железного лома и нефти.

В книге «Необнаруженная и существующая опасность» Б. Рассет пишет: «В 30-х гг. правительство США очень мало сопротивлялось продвижению японцев по азиатскому континенту». И далее он продолжает: «Юго-западная часть Тихого океана бесспорно имела большое экономическое значение для Соединенных Штатов, так как в то время наибольшее количество олова, каучука, а также существенные объемы других видов сырья поступали в Америку из этого региона».

Нападение на Пёрл-Харбор было представлено американской общественности как внезапный, шокирующий и аморальный акт. Он являлся аморальным, как и любая бомбежка, но никак не внезапным или шокирующим для правительства США. Б. Рассет отмечает: «Японский удар по американской военно-морской базе стал кульминацией в длинном ряду взаимных враждебных акций. Вводя экономические санкции против Японии, Соединенные Штаты предприняли действия, которые, как широко признавалось в Вашингтоне, увеличивали степень военных рисков».

Оставляя в стороне дикие обвинения, выдвинутые против Ф. Д. Рузвельта (будто он знал о Пёрл-Харборе и ничего не сказал или будто он умышленно спровоцировал налет – все это бездоказательно), ясно: он сделал то, что до него сделал Джеймс Полк во время войны с Мексикой, а после него – Линдон Джонсон в годы вьетнамской войны, а именно: президент лгал общественности относительно того, что считал верной причиной. Симпатизировавший Рузвельту историк Т. А. Бейли пишет: «Франклин Рузвельт неоднократно обманывал американский народ в период, предшествовавший Пёрл-Харбору… Он уподобился врачу, который должен лгать пациенту для его же блага… потому что массы заведомо недальновидны и в целом не могут увидеть опасность, до тех пор пока она не схватит их за горло».

Радхабинод Пал, один из судей на Токийском процессе над военными преступниками, состоявшемся после Второй мировой войны, не поддержал общий вердикт в отношении японских официальных лиц и доказывал, что Соединенные Штаты явно спровоцировали Японию на войну и ожидали ее действий. В работе «Справедливость победителя» Р. Майнар суммирует взгляды Р. Пала на американское эмбарго, касавшееся вывоза железного лома и нефти, и пишет, что «эти меры представляли собой явную и потенциальную угрозу самому существованию Японии». Стенограммы показывают, что на состоявшемся за две недели до нападения на Пёрл-Харбор совещании в Белом доме ожидали начала войны и обсуждали вопрос о том, чем его оправдать.

В меморандуме госдепартамента США о японской экспансии, составленном за год до событий в Пёрл-Харборе, не говорилось о независимости Китая либо о принципе самоопределения. В нем отмечалось: «…наши общие дипломатические и стратегические позиции существенно ослабеют из-за потери рынков Китая, Индии и южных морей (и из-за потери японского рынка для наших товаров, по мере того как Япония будет превращаться во все более самодостаточную страну), равно как и в связи с непреодолимыми преградами нашему доступу в азиатские регионы и районы Океании, богатые каучуком, оловом, джутом и другими жизненно важными материалами».

Вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам, которые таким образом сделались важным союзником Англии и России. Но какие задачи ставила перед собой Америка, вступая в войну? Исходила ли она из соображений человеколюбия или стремилась к получению власти и выгод? Сражались ли американцы за то, чтобы прекратить господство одних государств над другими, или же ради обеспечения дружественных отношений подконтрольных государств с Соединенными Штатами? В августе 1941 г. Рузвельт и Черчилль, встретившись на острове Ньюфаундленд, подписали так называемую Атлантическую хартию, в которой сформулировали благородные цели послевоенного устройства мира. В ней, в частности, говорилось, что стороны отказываются от «расширения, территориального или иного», что они уважают «право всех народов избрать себе форму правления, при которой они хотят жить». Хартия торжественно декларировала право наций на самоопределение.

Вместе с тем за две недели до подписания этого документа Самнер Уэллес, исполняющий обязанности госсекретаря Соединенных Штатов, заверил французское правительство в том, что и после войны французы смогут сохранить свои колонии: «Наше правительство, учитывая традиционные дружественные связи с Францией, глубоко сочувствует стремлению французского народа сохранить за собой заморские территории в неизменном виде». В «Документах Пентагона» министерства обороны США, посвященных истории вьетнамской войны, обращается внимание на американскую «двусмысленную» политику в отношении Индокитая и отмечается, что «в Атлантической хартии и других документах США заявляли о праве наций на самоопределение и независимость» и в то же время «уже в самом начале неоднократно демонстрировали французам свое желание вернуть Франции ее заморские владения после войны».

В конце 1942 г. личный представитель президента Ф. Д. Рузвельта заверил французского генерала Анри Жиро: «Совершенно ясно, что французский суверенитет будет восстановлен как можно скорее над всеми территориями (метрополией или колониями), над которыми в 1939 г. развевался флаг Франции». (Эти страницы, как и все другие опубликованные в «Документах Пентагона», имеют гриф «Совершенно секретно».) В 1945 г. от «двусмысленности» не осталось и следа. Как заявил Гарри Трумэн в мае, он никогда не ставил под сомнение «суверенитет Франции над Индокитаем». Осенью того же года Соединенные Штаты потребовали от националистического Китая, по решению Потсдамской конференции временно управлявшего северной частью Индокитая, передать эту территорию Франции, несмотря на явное стремление вьетнамцев к независимости.

Это было любезностью по отношению к французскому правительству. А как обстояло дело во время войны с имперскими амбициями самих Соединенных Штатов? Как обстояло дело с «расширением, территориальным или иным», которое Рузвельт отверг в Атлантической хартии?

Заголовки газет пестрели сообщениями о сражениях на фронтах и о передвижениях войск: вторжение в Северную Африку в 1942 г. и в Италию в 1943 г., массированный сенсационный бросок союзников через Ла-Манш в оккупированную немцами Францию в 1944 г., ожесточенные бои по мере продвижения к границам Германии, усиление бомбардировки немецких городов английской и американской авиацией. Говорилось также о победах русских над нацистскими армиями (ко времени десанта через Ла-Манш русские полностью изгнали немцев со своей территории и сражались против 80 % всех вооруженных сил Германии). На тихоокеанском театре военных действий в 1943–1944 гг. происходило постепенное продвижение американцев от острова к острову в сторону Японии, что позволяло с более близкого расстояния совершать разрушительные налеты на японские города.

В то же время за кулисами, не привлекая особого внимания, дипломаты и бизнесмены США, усердно трудились над тем, чтобы после войны экономическая мощь Соединенных Штатов не имела равных в мире. Американские компании стали проникать на те территории, где прежде доминировала Англия. Политика «открытых дверей», обеспечивавшая равный доступ к рынкам, охватывала теперь все страны Европы и Азии, а это означало, что США вознамерились отодвинуть Англию в сторону и занять господствующее положение в мире.

Именно это произошло с Ближним Востоком и нефтью этого региона. В августе 1945 г. один из высокопоставленных чиновников госдепартамента констатировал, что «анализ истории дипломатии за последние 35 лет убедительно показывает, что нефть играла во внешней политике США куда более важную роль, чем любой другой сырьевой товар». Крупнейшими запасами нефти на Ближнем Востоке располагала Саудовская Аравия. Нефтяная корпорация АРАМКО, действуя через министра внутренних дел Гарольда Икеса, убедила президента Рузвельта оказать этой стране помощь по ленд-лизу, что должно было связать американское правительство с данным регионом и защищать интересы АРАМКО. В 1944 г. Великобритания и США подписали пакт, касавшийся нефти, в котором по обоюдному согласию зафиксировали «принцип равных возможностей». В связи с этим Л. Гарднер писал в книге «Экономические аспекты дипломатии Нового курса», что «политика «открытых дверей» восторжествовала на Ближнем Востоке».

Историк Г. Колко, подробно проанализировав действия США военного времени в работе «Политика войны», пришел к выводу, что «американская экономическая политика в тот период имела целью спасти и сохранить капиталистическую систему у себя дома и за границей». В апреле 1944 г. чиновник госдепартамента сказал: «Как вы знаете, нам нужно готовиться к колоссальному увеличению производства в стране после войны, но американский внутренний рынок не сможет бесконечно долго вбирать в себя всю произведенную продукцию. Нет сомнений в том, что нам потребуется значительно расширить зарубежные рынки».

В книге «Семь сестер», посвященной международному нефтяному бизнесу, Э. Сэмпсон пишет: «К концу войны доминирующее влияние в Саудовской Аравии безусловно принадлежало Соединенным Штатам. Короля Ибн Сауда уже считали не диким воином пустыни, а ключевой фигурой в игре различных сил, которую Западу стоило всячески обхаживать и ублажать. Возвращаясь с Ялтинской конференции в феврале 1945 г., президент Рузвельт устроил королю и его свите из пятидесяти человек, включавшей двух принцев, его премьер-министра и астролога, пышный прием на борту своего крейсера «Куинси».

Позднее Рузвельт сообщал Ибн Сауду, что Соединенные Штаты не станут менять своей политики в отношении Палестины, не проконсультировавшись предварительно с руководителями арабского мира. В последующие годы забота об обеспечении интересов нефтяного бизнеса будет постоянно сталкиваться с обеспокоенностью судьбой еврейского государства на Ближнем Востоке, однако в тот момент нефть представлялась более важной проблемой.

В связи с упадком британской имперской мощи в период Второй мировой войны США были готовы занять освободившееся место. Еще в начале войны К. Хэлл заявил: «Ведущая роль в новой системе международных торговых и иных экономических отношений будет несомненно во многом принадлежать Соединенным Штатам благодаря их огромной экономической мощи. Мы должны взять на себя это руководство и связанную с ним ответственность, исходя главным образом из собственных национальных интересов».

Еще до окончания войны американская администрация приступила к созданию контуров нового международного экономического порядка, основанного на партнерстве правительства и крупного бизнеса. Говоря о Гарри Гопкинсе, ближайшем советнике президента Рузвельта, Л. Гарднер замечает: «Ни один консерватор не превзошел Гопкинса в борьбе за иностранные инвестиции и в их защите».

Поэт Арчибалд Маклиш, тогдашний помощник госсекретаря, критически отозвался о том, что ему пришлось наблюдать в послевоенном мире: «Судя по тому как развиваются события, в том общественном порядке, к которому мы стремимся и который устанавливаем, главную роль будут играть нефть, золото, международная торговля… но в нем не будет духовности или простых человеческих отношений».

Во время войны Англия и Соединенные Штаты создали Международный валютный фонд, призванный регулировать международный валютный обмен. Голоса делились пропорционально размерам вносимого капитала, что гарантировало США доминирующее положение. Был также учрежден Международный банк реконструкции и развития, предположительно для помощи в восстановлении разрушенных войной регионов, однако одна из главных задач Банка, по словам его создателей, заключалась в том, чтобы «способствовать иностранным инвестициям».

Послевоенные потребности стран в экономической помощи уже рассматривались с учетом политических факторов. Аверелл Гарриман, посол США в России, в начале 1944 г. заявил: «Экономическая помощь наиболее эффективное наше оружие, с помощью которого мы сможем влиять на развитие политических процессов в Европе в нужном нам направлении».

Созданная во время войны Организация Объединенных Наций (ООН) была провозглашена органом международного сотрудничества для предотвращения войн в будущем. Однако в ней с самого начала доминировали западные империалистические государства: Соединенные Штаты, Англия и Франция, а также новая империалистическая держава – Советский Союз, располагавший военными базами и огромным влиянием в странах Восточной Европы. Известный консервативный сенатор-республиканец Артур Ванденберг, комментируя Устав ООН, в своем дневнике записал: «Поражает прежде всего его консервативность с националистической точки зрения. Он, по сути, базируется на альянсе четырех держав… Это не что иное, как безумная интернационалистская мечта о мировом Государстве… Меня глубоко поражает (и удивляет), что Хэлл, согласно своей схеме, так заботливо оберегает наше американское вето».

Ужасное положение евреев в оккупированной немцами Европе, являвшееся, по мнению многих, одной из главных причин войны против государств «оси», не особенно волновало Рузвельта. Как свидетельствует исследование «Политика спасения», проведенное Г. Файнголдом, когда евреев стали свозить в концентрационные лагеря и начался страшный процесс уничтожения 6 млн. евреев и миллионов людей других национальностей, президент США не принял никаких мер, которые бы помогли спасти тысячи жизней. Не считая это своей приоритетной задачей, он предпочитал, чтобы действовал государственный департамент. Преобладавшая в этом учреждении атмосфера антисемитизма и чиновничьей бюрократии серьезно препятствовала успешному решению проблемы.

Велась ли эта война с целью опровержения идей Гитлера о превосходстве белых людей нордического типа над «неполноценными» расами? В Вооруженных силах США существовала жесткая расовая сегрегация. Когда в начале 1945 г. войска, отправлявшиеся на европейский театр военных действий, грузили на корабль «Куин Мэри», чернокожих солдат разместили глубоко в трюме, рядом с машинным отделением, подальше от свежего воздуха верхних палуб, – невольное напоминание о старых временах работорговли.

С одобрения правительства Красный Крест раздельно хранил донорскую кровь черных и белых американцев. По иронии судьбы систему консервации крови придумал чернокожий врач Чарлз Дрю, руководивший донорской службой военного времени и уволенный со своего поста за попытку покончить с сегрегацией при хранении донорской крови. Хотя военное производство испытывало крайнюю нужду в рабочей силе, черные американцы подвергались расовой дискриминации при найме на работу. Представитель одного из авиационных предприятий, расположенных на Западном побережье, выразился так: «Негров можно использовать только в качестве уборщиков и на похожих вспомогательных работах… Независимо от их опыта и специальных знаний как рабочих-авиастроителей мы никогда не возьмем их». Рузвельт ни разу не пытался претворить в жизнь рекомендации учрежденной им Комиссии по справедливым условиям найма.

Фашистские государства упорно настаивали на том, что удел женщины – домашнее хозяйство. И хотя война против фашизма привела многих женщин на работу в оборонную промышленность, где ощущалась крайняя необходимость в рабочих руках, это обстоятельство нисколько не изменило их подчиненного положения. Военная комиссия по рабочей силе не допускала американок в свои учреждения, где принимались решения. И это несмотря на то, что очень много их трудилось в военных отраслях экономики. Как указывалось в докладе, представленном Мэри Андерсон, директором Бюро по делам женщин министерства труда, в Комиссии испытывают «сомнения и беспокойство» по поводу «растущих воинственных настроений и готовности к борьбе у части лидеров женских организаций».

В одном из своих политических мероприятий Соединенные Штаты почти скопировали практику фашистских режимов. Речь идет об обращении с американцами японского происхождения, проживавшими на Западном побережье. После нападения на Пёрл-Харбор антияпонская истерия охватила правительство. Один из членов Конгресса заявил: «Я за то, чтобы собрать всех японцев, живущих в Америке, на Аляске и на Гавайях, и поместить их в концентрационные лагеря… Да будут они прокляты! Давайте избавимся от них!»

Ф. Д. Рузвельт не разделял столь радикальных взглядов, однако в феврале 1942 г. без колебаний подписал исполнительный приказ № 9066, предоставивший армии право без соответствующего ордера, без предъявления конкретного обвинения и без судебного слушания арестовать всех американцев японского происхождения Западного побережья – 110 тыс. мужчин, женщин и детей, – вывезти в лагеря в глубине страны и держать их там в условиях близких к тюремным. Три четверти этих людей родились в Америке от родителей-японцев, а потому по праву являлись американскими гражданами. Оставшаяся четверть интернированных родилась в Японии и по закону не могла приобрести американское гражданство. В 1944 г. Верховный суд подтвердил правомочность принудительной эвакуации, ссылаясь на требование военного времени. Японцы оставались в лагерях более трех лет.

Мичи Уэглин была маленькой девочкой, когда ее семью вывезли и поместили в лагерь. В своей книге «Годы бесправия» она рассказывает о тяготах депортации, страданиях, неразберихе и возмущении, но также о сохранении человеческого достоинства и попытках противиться насилию. Имели место забастовки, петиции, массовые сходки, отказы подписывать клятву верности, бунты против лагерного начальства. Японцы сопротивлялись до самого конца.

Только после войны история японо-американцев стала известна широкой публике. В сентябре 1945 г., через месяц после окончания военных действий в Азии, в журнале «Харперс мэгэзин» появилась статья профессора права Йельского университета Ю. В. Ростоу, в которой он назвал принудительную эвакуацию «нашей грубейшей ошибкой военного времени». Было ли это в самом деле «ошибкой» или же акцией, вполне ожидаемой от государства с длительной историей расизма, которое сражалось вовсе не ради того, чтобы положить конец этому явлению, а ради сохранения фундаментальных элементов американской системы?

Из войны, которую вело правительство, главную выгоду – несмотря на многочисленные реформы – извлекала богатейшая верхушка общества. Союз крупного бизнеса и администрации берет начало с первых же рекомендаций, предложенных Александром Гамильтоном Конгрессу после окончания Войны за независимость. В период Второй мировой войны этот альянс получил дальнейшее развитие и стал более тесным. Во время Великой депрессии Рузвельт однажды осудил «экономических роялистов», но неизменно продолжал пользоваться поддержкой влиятельных руководителей бизнеса. В годы войны Брюс Кэттон, член Управления военного производства, заметил: «Экономические роялисты, которых высмеивали и осуждали… также должны были теперь сыграть свою роль».

Кэттон в работе «Боги войны из Вашингтона» подробно описывает процесс мобилизации промышленного производства для военных нужд и постепенную концентрацию богатств в крупных корпорациях, число которых, по мере их слияния, неуклонно уменьшалось. В 1940 г. Соединенные Штаты начали поставлять значительные количества военного снаряжения Англии и Франции. В 1941 г. три четверти общего объема военных заказов (в денежном выражении) приходилось на долю 56 крупных корпораций. В сенатском докладе «Концентрация экономики и Вторая мировая война» отмечалось, что в военное время научно-исследовательскую работу по правительственным контрактам вели около 2 тыс. компаний, однако из выделенных на эти цели 1 млрд. долл., 400 млн. получили 10 корпораций.

Последнее слово при принятии решений по-прежнему оставалось за руководством предприятий, и, хотя 12 млн. рабочих являлись членами КПП и АФТ, их положение оставалось подчиненным. На 5 тыс. предприятий были созданы в качестве символов производственной демократии комитеты по трудовым отношениям, однако они в основном вырабатывали меры по укреплению дисциплины и увеличению выпуска готовой продукции. Кэттон пишет: «Владельцы и управляющие больших компаний, принимавшие текущие решения, пришли к выводу, что никаких перемен не требуется».

Несмотря на атмосферу всеобщего патриотического подъема и стремления во что бы то ни стало выиграть войну, несмотря на обязательства АФТ и КПП не устраивать стачки, многие американские рабочие, возмущенные фактом замораживания зарплаты в то время, когда компании получали колоссальные прибыли, все же решались бастовать. За время войны произошло 14 тыс. забастовок, в которых участвовало 6,77 млн. рабочих, т. е. больше, чем в любой другой период американской истории. Только в 1944 г. бастовал 1 млн. рабочих из числа шахтеров, сталелитейщиков, работников автомобильной промышленности и предприятий транспортного оборудования.

Забастовки продолжались в рекордных количествах и после окончания войны. Только в первой половине 1946 г. в них участвовало 3 млн. человек. По мнению Дж. Брешера, высказанному в книге «Стачка!», если бы не дисциплинирующая рука профсоюзов, дело могло дойти до «всеобщей конфронтации между рабочими многих отраслей промышленности и правительством, поддерживающим работодателей».

Согласно сведениям, содержащимся в неопубликованной рукописи М. Миллера «Ирония победы. Лоуэлл в годы Второй мировой войны», в этом городе в штате Массачусетс в 1943–1944 гг. состоялось столько же забастовок, как и в 1937 г. Возможно, война и была «народной», но многих сильно раздражал тот факт, что в текстильной промышленности в 1940–1946 гг. прибыль увеличилась на 600 %, а зарплата работников фабрик, производивших хлопчатобумажные изделия, выросла всего на 36 %. Насколько мало изменились нелегкие условия труда женщин, имевших детей говорит тот факт, что в Лоуэлле лишь 5 % работниц, занятых в военном производстве, имели возможность отдать малышей в детские сады, прочие приспосабливались как могли.

Невзирая на проявления восторженного патриотизма, встречалось немало людей, считавших эту войну неправильной – даже перед лицом фашистской агрессии. Из 10 млн. призывников Второй мировой войны лишь 43 тыс. отказались взять в руки оружие, однако и это число в 3 раза превышало количество отказников по убеждению времен Первой мировой войны. Шесть тысяч (из 43 тыс.) подверглись тюремному заключению, что в 4 раза превысило аналогичный показатель за годы Первой мировой войны. Из каждых шести заключенных федеральных тюрем один человек был отказником по убеждению.

Помимо этих 43 тыс. человек, многие просто не явились на призывные пункты. Правительственные службы зарегистрировали примерно 350 тыс. подобных случаев, связанных с различными уловками и прямым дезертирством, поэтому трудно назвать точную цифру. Однако число тех, кто либо не пришел на призывные пункты, либо потребовал для себя статус отказника по убеждению составляло сотни тысяч – количество довольно внушительное. И это в условиях, когда почти все американское общество единодушно поддерживало войну.

Трудно оценить масштаб недовольства начальством среди солдат, согласившихся воевать, но вынужденных сражаться за цели, которые были им не совсем ясны. Не улучшало общую атмосферу и свойственное военной машине полное отсутствие демократии. Никто не описал горечь простых солдат, увидевших особые привилегии, которыми обладали офицеры армии страны, известной своими демократическими традициями. Например, придя в перерывах между боевыми вылетами в кино на американской военно-воздушной базе в Европе, можно было обнаружить две очереди в кассу: для офицеров (короткая) и для рядового состава (очень длинная). Существовали раздельные столовые, и даже перед боем солдат кормили значительно хуже, чем офицеров.

В послевоенной литературе («Отныне и вовек» Джеймса Джонса, «Уловка-22» Джозефа Хеллера, «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера) нашло отражение сильное недовольство солдат армейским «начальством». В романе «Нагие и мертвые» есть разговор солдат перед боем. Один из них говорит:

«– Единственное, что плохо в нашей армии, так это то, что она никогда не проигрывала войны.

– Ты что же, полагаешь, что мы должны проиграть эту войну? – удивился Толио.

Реда как прорвало:

– А что, по твоему, я должен иметь против этих проклятых японцев? Ты думаешь, я опечалюсь, если они удержат вот эти джунгли? А какая мне польза от того, что Каммингс получит еще одну звезду на погоны?

– А что генерал Каммингс? Он хороший человек, – вмешался Мартинес.

– Хороших офицеров не бывает вообще, – убежденно заявил Ред»[192].

В черном сообществе повсеместно наблюдалось безразличное, а порой и враждебное отношение к войне, несмотря на попытки негритянских газет и лидеров воздействовать на патриотические чувства чернокожего населения. В своей книге «Восставшие против войны» Л. Уиттнер приводит следующее высказывание чернокожего журналиста: «Негр… раздражен, обижен, к войне относится с безразличием. «За что воевать? – спрашивает он. – Эта война для меня ничего не значит. Если мы выиграем, то я опять проиграю. Так что?»» Один чернокожий офицер, находясь дома в отпуске, рассказывал друзьям в Гарлеме, что, участвуя в сотнях разговорах с солдатами-неграми, он убедился в полном отсутствии у них какой-либо заинтересованности в этой войне.

Учащийся колледжа для черных заявил своему преподавателю: «В армии нас дискриминируют. Во флоте допускают лишь к работе на кухне. Красный Крест отказывается принимать нашу кровь. Работодатели и профсоюзы отвергают нас. Линчевания продолжаются. Мы лишены элементарных гражданских прав, нас всячески унижают и оплевывают. Что еще смог бы сделать Гитлер?» Уолтер Уайт, руководитель НАСПЦН, повторил эти слова, выступая на Среднем Западе перед аудиторией в несколько тысяч человек; он полагал, что собравшиеся осудят высказывание учащегося. «К моему удивлению и страху, – вспоминал Уайт, – присутствующие встретили процитированные слова взрывом аплодисментов, и потребовалось 30 или 40 секунд, чтобы успокоить собравшихся».

В январе 1943 г. в одной из негритянских газет появилась следующая «Молитва призывника»:

О Боже, сегодня

Я отправляюсь на войну:

Сражаться и умирать.

Скажи мне, ради чего?

О Боже, я буду сражаться.

Я не страшусь

Ни немцев, ни япошек,

Мне страшно здесь.

Америка!

Однако организованной негритянской оппозиции войне не существовало. По сути, в стране почти не было организованной оппозиции. Компартия безоговорочно выступала в поддержку военных действий. Социалисты раскололись, будучи не в состоянии ясно определить свою позицию по отношению к войне.

Против нее выступили лишь несколько небольших групп анархистов и пацифистов. Международная женская лига за мир и свободу заявила: «…война между народами, классами или расами не в состоянии навсегда уладить конфликты либо залечить нанесенные ими раны». Газета «Католик уоркер» писала: «Мы по-прежнему пацифисты».

Трудности, сопровождавшие абстрактные призывы к «миру» в мире капитализма, коммунизма и фашизма с их динамичными идеологиями и агрессивными действиями, беспокоили некоторых пацифистов. Они начали говорить о «революционном ненасилии». А. Дж. Маст, член Братства примирения, позднее сказал: «На меня не произвел впечатления сентиментально-добродушный пацифизм начала столетия. Тогда люди полагали, что стоит им сесть и мило потолковать о мире и любви – и они решат все проблемы на свете». Мир переживал революцию, и Маст понимал: всем противникам насилия необходимо действовать по-революционному, но без применения силы. Движению революционного пацифизма следовало «наладить действенные контакты с угнетенными группами населения и меньшинствами, такими как негры, издольщики, индустриальные рабочие».

Только одна организованная группа социалистов безоговорочно выступила против войны – Социалистическая рабочая партия. Закон о шпионаже, принятый в 1917 г., продолжал действовать в отношении книг, а в военное время применялся и к некоторым публичным заявлениям. Однако в 1940 г., когда Соединенные Штаты еще не начали воевать, Конгресс принял закон Смита, в который вошли статьи прежнего Закона о шпионаже, запрещавшие всякие устные или письменные высказывания, побуждающие к отказу от воинской службы, в том числе и в мирное время. Закон Смита также квалифицировал как уголовное преступление призывы к свержению законного правительства силой, присоединение к любой группе или организации, выступающей с такими призывами, а также любые публикации, содержащие подобные идеи. В 1943 г. в Миннеаполисе 18 членов Социалистической рабочей партии были осуждены за принадлежность к организации, идеи которой, выраженные в ее Декларации принципов и в «Манифесте Коммунистической партии», подпадали под действие закона Смита. Все они получили сроки лишения свободы, а Верховный суд отказался рассматривать апелляцию.

Были слышны немногие голоса, утверждавшие, что подлинная война происходит внутри каждого государства. В начале 1945 г. журнал «Политикс», издававшийся в военные годы Дуайтом Макдоналдом, опубликовал статью французского рабочего-философа Симоны Вайль, в которой говорилось: «Какой бы ярлык ни украшал маску – будь то фашизм, демократия или диктатура пролетариата, – нашим главным противником был и остается Аппарат: бюрократия, полиция, военные. Наш подлинный враг – не тот, кто находится по другую сторону границы или поля битвы, а тот, кто объявляет себя нашим защитником и превращает нас в своих рабов. Как бы ни складывались обстоятельства, наихудшее предательство – подчинить себя этому Аппарату и, ему в угоду, растоптать в себе самом и в других все человеческие ценности».

Между тем значительная часть населения США оказалась мобилизована, чтобы вести войну в составе вооруженных сил или на гражданской службе, и американцы все глубже и глубже погружались в военную атмосферу. Опросы общественного мнения показывали, что большинство солдат выступает за сохранение призыва и в послевоенный период. Ненависть к врагу, в особенности к японцам, получила широкое распространение. Сказывались и расистские предубеждения. Сообщая о битве с японцами за остров Иводзима, журнал «Тайм» писал: «Простой нерассуждающий япошка невероятно темен. Быть может, он и человек. Однако ничто… не указывает на это».

Итак, существовала благоприятная почва для массового одобрения самых жестоких бомбардировок гражданского населения в истории войн – воздушных налетов на немецкие и японские города. Кто-то, возможно, скажет, что эта всеобщая поддержка и делала войну «народной». Но если под «народной войной» понимать войну народа против агрессора, оборонительную войну – за сохранение человеческих ценностей, а не привилегий правящей верхушки, войну против немногих, – то тактика массированных воздушных атак на немецкое и японское гражданское население полностью опровергает данное утверждение.

Воюя с Эфиопией, Италия бомбила селения. Германия и Италия разрушали с воздуха мирные объекты во время гражданской войны в Испании. В начале Второй мировой войны немецкие самолеты бросали бомбы на голландский Роттердам, английский Ковентри и на другие города. Рузвельт назвал это «бесчеловечным варварством, противоречащим всякому представлению о гуманности».

Но эти немецкие бомбардировки кажутся куда менее значительными по сравнению с налетами английской и американской авиации на города Германии. В январе 1943 г. на конференции в Касабланке союзники договорились о проведении широкомасштабных воздушных атаках с целью «разрушения и нарушения функционирования германской военной, индустриальной и экономической системы и подрыва морали немецкого народа до такой степени, что его готовность к вооруженному сопротивлению будет решительно ослаблена». Так начались массированные бомбардировки: тысячи самолетов совершили налеты на Кёльн, Эссен, Франкфурт, Гамбург. Англичане летали по ночам, даже не стараясь делать вид, будто их целью являются «военные» объекты, американцы предпочитали дневное время и уверяли, что бомбят конкретные цели, хотя при бомбежках с больших высот ни о какой точности не могло быть и речи. Пиком этого воздушного террора явилось нападение на Дрезден в начале 1945 г. Ужасающий жар, вызванный взрывами бомб, создал вакуум, в который быстро устремилось пламя; чудовищная огненная буря бушевала по всему городу. Погибло более 100 тыс. жителей Дрездена. (Уинстон Черчилль в своих военных мемуарах ограничился следующим описанием этого эпизода: «В последний месяц мы совершили массированный воздушный налет на Дрезден, который являлся важным центром коммуникаций германского Восточного фронта».)

Бомбардировки японских городов продолжали ту же стратегию массированных ударов с целью подрыва морального духа гражданского населения. Один ночной налет на Токио с применением зажигательных бомб унес 80 тыс. жизней. Шестого августа 1945 г. в небе над Хиросимой появился один-единственный американский самолет, сбросивший первую атомную бомбу. Результат: более 100 тыс. погибших на месте и десятки тысяч медленно умирающих от облучения. Погибли и 12 американских морских летчиков, находившихся в то время в тюрьме Хиросимы, – факт, который, по словам автора работы «Разрушенный мир» историка М. Шервина, правительство США официально так и не признало. Через три дня атомная бомба была сброшена на Нагасаки: погибло около 50 тыс. человек.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.