ГЛАВА 4-я. Иностранная колонизация в XVIII-м и 1-й четверти XIX в.

ГЛАВА 4-я. Иностранная колонизация в XVIII-м и 1-й четверти XIX в.

Сербская колонизация в царствование Елизаветы Петровны; её ход, деятели и общая оценка. — Вызов иностранных колонистов в царствование Екатерины II-й. — Манифест Императора Александра I-го. — Славянская колонизация в царствование Екатерины II-й, Павла и Александра I-го. — Немецкая колонизация в те же царствования, — меноннитов и других немецких выходцев; судьба шведской колонии. — Появление некоторых представителей романского племени. — Переселение греков. — Выход армян. — Переход молдаван. — Переселение евреев и основание еврейских земледельческих колоний. — Цыгане. — Общие соображения.

Колонизация Новороссии отличается одной характерной особенностью: в ней чрезвычайно важную роль играют иностранные колонисты. Лица, стоявшие во главе местного управления (Потемкин, Зубов, Ришелье), стремились к быстрому заселению этого пустынного края и употребляли для достижения своей цели всевозможные средства. Понятное дело, что они не могли не остановиться на мысли вызывать различными льготами иностранных поселенцев. Россия в то время не обладала большим излишком населения; при естественном движении одного русского населения к югу, колонизационный процесс значительно бы замедлился. С другой стороны можно было надеяться, что иностранцы внесут в новый край более высокую, современную культуру материальную и умственную и благотворно воздействуют на туземное и пришлое население. Таковы были важнейшие мотивы для поощрения иноземной колонизации. Политические обстоятельства Европы и России в то время не только не препятствовали, но даже способствовали такой эмиграции европейцев в пределы южной России. Началась эта колонизация по инициативе правительства, которое вызывало колонистов и заботилось об их устройстве. Но внутренние черты этого устройства определялись не только указами правительства, но и их бытовыми нормами, выработанными на прежних местах жительства; в этом отношении иностранным поселенцам была предоставлена почти полная свобода, гарантированная при том им призывными грамотами, т. е. как бы своего рода формальными условиями. Этому общему положению не может противоречить то обстоятельство, что многие переселенцы, под влиянием новых жизненных условий, изменили кое в чем прежний склад жизни, а некоторые (славяне) обрусели и потеряли свои этнографические особенности. Вызов иностранных (а именно славянских) колонистов в южную Русь начался еще со времени Петра Вел.; в царствование Елизаветы Петровны это переселение приняло большие размеры; во главе переселенцев стоял полк. Хорват, (явившийся раньше всех), Шевич и Прерадович; они основали две провинции — Новосербию (в сев. части херсонской губ.) и Славяносербию (в сев.-восточной части екатеринославской губ.). Впрочем нужно сказать, что в провинциях этих жили далеко не одни только сербы, черногорцы и кроаты, а и молдаване, болгары, великороссы-старообрядцы, малороссияне, поляки, входившие в состав гусарских и пикинерных полков и состоявшие под начальством вышеназванных командиров[208].

Центральными пунктами новых провинций были Новомиргород и крепость св. Елисаветы в Новосербии, Бахмут и Белевская крепость в Славяносербии. Это были военно-земледельческие поселения, делившиеся на полки, роты, селения и шанцы; число собственно сербов было не велико: в 1770 г. их было всего около 1.000 ч. т. е. менее 1/25 общего числа населения двух провинций. Какие же льготы были предоставлены Хорвату и всем славянским выходцам? Ясное понятие об этом дает жалованная грамота Хорвату 1752 г.

Новым поселенцам отводятся в вечное и потомственное владение удобные земли и кроме того дается денежное жалованье и предоставляются беспошлинные промыслы и торговля; не говорим о других менее важных льготах и преимуществах. Хорвату было позволено, между прочим, построить для защиты границ крепость св. Елисаветы; но постройкой крепости для сербов занимались малороссийские козаки и регулярные войска[209], которые несли также здесь и пограничную службу. Уже из этих фактов видно, что льготы славянским поселенцам были очень велики, а число их было весьма незначительно. Но если мы от официальных документальных данных обратимся к частным свидетельствам и заглянем в закулисную сторону дела, то увидим в истинном свете этих переселенцев и узнаем настоящие мотивы переселения. Послушаем, что нам расскажет об этом Симеон Ст. Пишчевич, сам сербский выходец и колонизатор Новороссийского края. Мотивом к выходу в Россию послужило для Пишчевича желание видеть свет и свое счастие далее пробовать[210]; важную роль играло и то обстоятельство, что его, как и других, немедленно произвели в следующий чин. Иными руководил исключительно материальный расчет. Хорват нарочно выехал раньше других, чтобы получить, в качестве инициатора эмиграции, побольше выгод (и он достиг своей цели). Иные, наконец, не останавливались даже перед обманом; таков был, напр., черногорский воевода Василий Петрович. Это был, по словам Пишчевича, один из тех авантюристов, которые часто наезжали в Россию за милостыней и искали случая обогатиться. Он выдал себя за полновластного владыку в Черногории, и в проекте, поданном в сенат, объявил, что если будут отпущены на путевые расходы деньги, то он приведет из Черной Горы несколько тысяч переселенцев. Проект был принят в сенате и конфирмован. Владыка поехал к себе в Черногорию, но там успеха не имел: большинство упрекало его за данные обещания; смущенный неудачей, он начал приглашать своих свойственников и некоторых вдовых попов, позволяя им обрить бороды, производя их в офицерские чины и награждая деньгами, а глав оппозиции привлекая на свою сторону обещаниями генеральских чинов; но, несмотря на все эти средства, черногорцев отправилось мало, а под видом их поехали те представители разных национальностей, среди которых были настоящие разбойники, которых и провести в Россию было не легко, так как они и на пути буйствовали и пьянствовали. Лица, присланные Пишчевичу из Триеста, «были все вор наголо и пьяницы прегоркие, наволочь то такая была, что хуже сыскать нигде не можно; между ними были оружейные лесовые настоящие разбойники и где только чего на ночлегах и проездом чрез жилища и в корчмах захватют и сорвать могут, то уж было их». Спрашивается, могли ли быть хорошими колонизаторами такие переселенцы? Допустить, что подобные лица представляли исключительное явление, едва ли возможно, потому что о буйствах сербов и в пределах России мы имеем многочисленные факты в документах; о них же свидетельствует и сам Пишчевич. В полк Пишчевича, напр., набирались по большей части дезертиры, с которыми ему было очень трудно управляться: «все было строптиво, развращено, пьяно и всякий день происходили между ними и обывателями драки и ссоры и такое то сборище людей было, которое по несколько раз из одного государства в другое переходили и служили и потом уходили, а напоследок дошли в Россию и ко мне в команду. Так как их нечем было продовольствовать, продолжает далее Пишчевич, то я должен был брать все необходимое от обывателей, хотя и с обещанием платы, но не без притеснений для них; между тем среди команды были постоянные ссоры, драки; нередко пускались в ход ножи: в таких случаях поселяне со страху разбегались из своих жилищ, а другие запирались в своих домах»[211]. И это понятно: покинув старую родину, они не успели еще установить органической связи с новой. В полном соответствии со всем этим были и внутренние порядки или, правильнее говоря, беспорядки, которые господствовали в гусарских полках в России; их чрезвычайно рельефно изображает в своих записках С. Пишчевич[212]. Соглашаемся, что среди поселенцев могли быть люди честные и не буйные. Но насколько они были подготовлены к своим новым обязанностям? Им нужно было приспособляться к новым условиям жизни и это требовало с их стороны не мало труда и усилий. Им предстояло в одно и то же время быть и воинами, какими большинство их было и раньше, и земледельцами — они должны были распахать пожалованные им земли, завести хозяйство, построить дома, деревни и т. п. Насколько хорошо они несли пограничную службу, мы к сожалению сказать не можем; заметим только, что едва ли в этом отношении они могли равняться с козаками, изучившими степь и нравы её обитателей — татар. Мы не говорим уже о том, что с 50-х годов XVIII века пограничная служба сделалась уже далеко не такой трудной, какою она была в 1-й половине XVIII, а в особенности в XVII в. Еще труднее было сербским гусарам завести на новых местах жительства селения и нивы. Положение их на первых порах было очень и очень затруднительное. Любопытные данные в этом отношении сообщает Пишчевич. Выехали мы, говорит он, на чистую и глухую степь (возле которой был впрочем и лес) и тут-то восчувствовали все, а особенно те, которые начали селиться по Лугани, что значит нужда и жизнь, исполненная лишений: негде преклониться; не знаешь, за что браться, с чего начинать; в особенности плохо приходилось тем, которые, подобно мне, никогда раньше не занимались хозяйством. Сначала я жил с семьей в небольшой палатке, потом с 4 слугами устроил себе из хвороста сарай, покрывши его травою и по возможности укрепивши на случай бури. Но вдруг ночью пошел сильный дождь, от которого крыша начала протекать и вода ручьем полилась внутрь. Я с жен и маленькими детьми промокли так, как будто бы в воде выкупались. Между тем буря усилилась еще больше. Кровлю мою совсем повалило и я едва успел выскочить оттуда с женою и детьми, а моя резиденция упала и мы все остались под открытым небом в бурю и дождь, не имея где преклонить главы. Шалаши моих слуг также поопрокидывала буря, но они прибежали на помощь ко мне и стали разбивать мне палатку; однако, пока они это успели сделать, мы промокли и продрогли едва не до смерти; наше платье и постель остались в рухнувшем сарае и там страшно намокли, а мы должны были провести всю ночь без одежды, плача и проклиная свою участь. Но утру, как прошла буря, взошло и пригрело солнышко, вышли мы из палатки и я велел развести большой огонь, чтобы просушиться; посмотрел я тут на свою бывшую резиденцию и досадно мне стало за двойной убыток, причиненный бурей, 1-е за потерю жилья, а 2-е за потерю постели и разной утвари. Разобрав упавший сарайчик и велевши купить несколько необходимых инструментов и нарубить леса, я принялся за постройку нового, более крепкого сарайчика, а также землянки с покоями и небольшою кухонькою с чуланчиком, где рассчитывал провести зиму. К счастью нашелся добрый человек, однодворец из слободы Новой Айдары, который 1-й осмелился к нам приехать (остальные по дикости боялись это делать) и продал мне на снос дом, обещая перевезти его на своих подводах. Домик действительно перевезли; я его покрыл очеретом; остановка была только за печью и окнами, но они впоследствии были устроены. Землянка же служила мне для слуг и караульных. «У всех нас поселенцев (привожу рассказ Пишчевича собственными его словами) вообще на той пустыне была тогда в 1-е лето жызнь точно такая, как у тех инзуланов, кои по несчастыям разбытием короблей занесены морскими волнами на пустые острова и пытались зелием, кореныем, ловлею рибы, птиц и зверей, так то и мы тогда, что вышли на пустую степь и землю такую, где от созданыя света никаких жилищ не было, а достать нигде ни за какие деньги ничего не можно, а кто чего иметь хотел, тот должен был за несколко дней посылать далеко и изыскивать и покупать дорогою ценою. Огородов и зелены какой на пищу первой год ни у ково не было и покудова тем завелыс, должны были диким чесноком, луком (род травы такой на полях есть) и другою травою, способною к варению, пособлять себя, а простой народ только однемы сухарямы и такого дикою травою и водою да овощ, когда кто чего на полях ягоды илы что другое, найдет, питались, а более ничего не имелы; я многих видел сперва в жалостном состоянии, а особливо те, кои по Луганы реки селылысь, те претерпелы нужду более, нежель другие, ибо по той реке лесу ничево нет, а чистая и голоя степ, для чего в постройке домов виделы нужду велику и за лесом ездить далеко принуждены были. Напитков у всех вообще и болшаго и малого никаких не было окроме води, а естли у каво простая горелка случица, ето уж трактамент велик почитался (делалы опосля квас из сухарей да из диких яблок и терновых ягод кислую воду). Ездил я иногда наведоватца и к другим соседам своим и смотрел, каково оны строятца и чем заводят себя, но везде находил плач и рыдание; у каво еще денгы водилыс, тот хотя с нуждою потребное доставал и далеко посилал и дорого платыл, однако еще тем мог пособыт себя. А кто запасных денег не имел, а толко полагался на одно окладное жалованые (а рациев и порциев ужо не было), тот в превеликой бедности состоял, ибо, то жалованые на мундир и на другую к службе исправность как расчислить, то и не оставалось ничево на другую свою к поселению надобность, а особливо у каво семья и в доме много душ было, тот с тем жалованыем никогда на конец не мог выходыт и тако естли одын другому не пособыт и у ково что есть хоть мало что запасного не даст в заем илы по свойству не подарует, то тот не имущий доходыл до крайности»[213].

Пишчевич чистосердечно говорит о себе, что только нужда научила его хозяйничать[214]. И нужно думать, что таких, как он, было не мало; не забудем, что он, в качестве офицера, находился в привилегированном состоянии; каково же было положение простых рядовых солдат? Нет никакого сомнения в том, что они пришли в Россию без всяких средств, и понятно, как трудно было им в одно и то же время и обзаводиться хозяйством на новом месте, и исполнять воинскую службу.

Делая общую оценку сербской колонизации, мы должны сознаться, что она не оправдала тех надежд, которые на нее возлагали. Императрица Екатерина II-я в своем указе 18 июня 1763 г. официально засвидетельствовала о неудовлетворительном состоянии Новосербии, заселенной Хорватом[215]; успеху дела немало вредил неспокойный характер этого последнего; он постоянно ссорился и с другими выходцами, и с духовенством[216]. В течение 10 лет (с 1752 по 1762 г.) было истрачено на сербскую колонизацию до 700.000 р.[217] (по нынешнему курсу более 2.500.000 р.). Настоящих сербов при том у Хорвата, Шевича и Депрерадовича было немного; видное место среди поселенцев Новосербии и Славяносербии занимали молдаване, болгары и т. п. Этим можно объяснить быстрое обрусение или, правильнее говоря, омалорусиванье этих славянских выходцев. Академик Гюльденштедт говорит, что волохи и молдаване, обитавшие в пределах Новосербии, по образу жизни совсем подходят к малороссам: у них такие же жилища, такая же одежда, как у малороссиян; для работ земледельческих употребляют не лошадей, а быков, не сохи, а плуги[218]. Из описания елисаветградской провинции, составленного тем же Гюльденштедтом, видно, что состав населения её в 1773—1774 г. был самый разнообразный: греки, сербы, болгары, молдаване и волохи, малороссияне—гетманцы и запорожцы, великоруссы—раскольники и православные, выходцы из Польши и беглые из центральной России; солдаты и т. п.; в одном и том же селении жили представители различных народностей. Значительная часть селений, бывших в его время шанцами и ротами, возникла еще до образования Новосербии и была обязана своим происхождением малорусской колонизации; такова была кр. Табурище, шанц Крылов (Новогеоргиевск), Нестеровка, монастырь Уховка, шанц Новомиргородский (прежде Трейсачи) — важнейшее после Елисаветграда поселение; Петроостровский и Архангелогородский шанцы и др. Большая часть этих пунктов в это время представляла из себя еще военные поселения; 1.421.000 дес. земли было разделено на 70 округов, из коих 52 предназначено для военных селений, 2 для городов и 16 для иностранных колонистов, русских выходцев из Польши и старых обитателей края; каждый округ делится на 25 жребиев, каждый жребий на 24 участка, а каждый участок содержал от 26 до 30 дес. земли. Греки и раскольники дали толчок к развитию в некоторых местах торговой, промышленной и ремесленной деятельности (например, в Елисаветграде, где была греческая община, а раскольники составляли ? всех жителей)[219]. После всего сказанного нам сделалось ясно, что Новосербия была только отчасти заселена сербами, которые, очутившись среди других родственных народностей, быстро потеряли свою национальность; этому, конечно, больше всего способствовали браки: большая часть этих выходцев являлась без семейств и женилась на малороссиянках; тоже самое нужно сказать и относительно Славяносербии.

С воцарением имп. Екатерины II-й открывается новая эра в истории иностранной колонизации Новороссийского края. Она издала два манифеста в 1762 и 1763 гг., из которых первый отличался слишком общим характером и потому практических результатов не имел[220]; это побудило императрицу издать 2-й манифест, в котором заключаются уже совершенно определенные обещания разных льгот и преимуществ. «Мы, ведая пространство земель нашей империи, так начинает свой манифест императрица, между прочим усматриваем наивыгоднейших к населению и обитанию рода человеческого полезнейших мест, до сего еще праздно остающихся, не малое число, из которых многие в недрах своих скрывают неисчерпаемое богатство разных металлов; а как лесов, рек, озер и к коммерции подлежащих морей довольно, то и к размножению многих мануфактур, фабрик и прочих заводов способность великая». Таким образом, государыня призывала иностранцев главным образом для развития наших промыслов и торговли. Важнейшие льготы, предоставленные новым поселенцам, были следующие: деньги на путевые расходы они могли получать от русских резидентов за границей и затем селиться в России или в городах, или отдельными колониями; им предоставлялась свобода вероисповедания; они освобождались на известное число лет от всех податей и повинностей (поселившиеся колониями на 30 лет); им отводились на пол-года даровые квартиры; выдавалась беспроцентная ссуда с погашением её через 10 лет в течение З-х лет; поселившимся колониями предоставлялась собственная юрисдикция; все могли беспошлинно ввезти с собою имущество и на 300 р. товаров; все освобождались от военной и гражданской службы, а если бы кто пожелал поступить в солдаты, то сверх обычного жалованья, должен был получить 30 руб.; если бы кто нибудь завел такую фабрику, которой раньше не было в России, то мог в течение 10 лет продавать беспошлинно производимые им товары; в колониях могли быть заведены беспошлинные ярмарки и торги; этими льготами могли пользоваться в продолжение льготного периода и дети иностранцев в случае смерти их отцов; если кто пожелает, то может вернуться назад, отдавши казне 1/5 или 1/10 своего имущества; земли под поселение указывались в тобольской, астрах., оренбур. и белгородской губ.[221]. Манифест этот, как показывают дальнейшие факты, имел важное практическое значение: хотя в нем ничего не говорится собственно о Новороссии, но на основании его селились иностранцы и там вплоть до воцарения имп. Александра I-го. В тот же день, когда издан был этот указ, учреждена была и канцелярия опекунства иностранцев[222], которой дана была особая инструкция[223].

В царствование императора Павла Петровича (в 1800 г.) была издана новая инструкция конторе опекунства иностранных поселенцев, составленная экспедицией государственного хозяйства; в ней определяются обязанности конторы по части администрации. Она была вызвана обстоятельной ревизией колоний, произведенной известным Контениусом; он констатировал разные непорядки и упущения, привел в порядок запутанные счеты и представил исторический очерк немецкой колонизации в Новороссии, которым мы впоследствии и воспользуемся. С воцарением императора Александра I-го иностранная колонизация в пределах Новороссийского края начинает вестись на иных условиях. Уже в указе 1802 г. на имя новороссийского военного губернатора (о водворении иностранцев) делаются облегчения для поступления их в земледельцы[224]. Но с полной определенностью взгляды и намерения правительства и выразились в манифесте от 20 февр. 1804 г.[225] По манифесту 1763 г. говорится там, принимали всех иностранцев без разбора и потому вышло много плохих и бедных хозяев; да и теперь среди выходцев не мало ненужных ремесленников, дряхлых, больных, слабых и одиноких. Екатерина II-я решилась на вызов иностранцев ввиду заселения пустых земель. Но теперь, вследствие размножения населения в центральных губерниях, необходимо уже приберечь земли на юге и для своих подданных, так как пустых пространств там осталось уже немного; поэтому следует принимать только таких иностранцев, которые по своим занятиям могут служить хорошим примером для крестьян; для них нужно отвести особые земли — казенные или купленные у помещиков; это должны быть семейные и зажиточные хозяева, занимающиеся земледелием, разведением винограда или шелковичных червей, скотоводством и сельскими ремеслами (сапожничеством, кузнечным делом, ткачеством, портняжеством и т. п.); других ремесленников не принимать, исключая небольшого числа тех, которые понадобятся в города. Ввиду этого не следует вызывать колонистов посредством подговоров или посылки особых эмиссаров; желающие добровольно переселиться должны являться к резидентам и представлять им свидетельства от магистратов о своем хорошем поведении; переселять нужно сразу по 20, 30 семейств, но из Германии не следовало выводить в течение года более 200 семейств, потому что только такое число можно было хорошо устроить на месте; ссуд резиденты не должны были выдавать, а только нанять подводы; желавшие переселиться обязаны были представить наличными деньгами или в товарах капитал в 300 гульденов, так как замечено, что устройство недостаточных колонистов идет медленно и неудовлетворительно; всякий мог ввезти с собою на 300 р. товаров (сверх имущества). Выходцам предоставлялись следующие права: свобода вероисповедания, освобождение на 10 лет от всех податей и повинностей; по прошествии же этого времени они должны уплачивать в первые 10 лет от 15 до 20 коп. за десятину, а потом столько, сколько казенные поселяне; по истечении льготного периода они обязаны будут нести те же повинности, что и русские подданные, исключая постойной повинности, военной и гражданской службы, от которых они освобождались навсегда; уплата ссуды ими рассрочивалась на 10 лет; всем колонистам отводится безденежно по 60 десятин земли на семью; со времени прибытия их в Россию до водворения на месте им выдавались кормовые деньги, а от водворения до первой жатвы беспроцентная ссуда; на постройку дома, покупку скота и вообще на хозяйственное обзаведение каждый получал по 300 р. ссуды, а иногда и более того; всякий мог заниматься промыслами, торговлей и ремеслами, записываться в цехи и гильдии; если кто захотел бы вернуться назад на родину, то обязан возвратить ссуду и 3-х годичную подать.

И вот на этих основаниях предложено было поселить иностранцев в разных местах Новороссии и в Крыму. Прежде всего решили отводить им земли вблизи гаваней и портов, чтобы они имели возможность сбывать свои продукты за границу; земледельцев хотели селить на р. Молочных Водах по соседству с меноннитами, меноннитов здесь же и на бывших ногайских землях, болгар возле болгарских колоний, ремесленников — в городах[226].

На основании этих манифестов и совершалась иностранная колонизация в Новороссии в царствование Екатерины II-й, Павла Петровича и Александра I-го. Мы обратимся теперь к фактическому обозрению этой колонизации и укажем главнейшие виды её. Наиболее древней иностранною колонизацией оказывается, как мы уже знаем, сербская или, вообще говоря, славянская. В царствование Екатерины II-й получило широкое развитие болгарское колонизационное движение. Под влиянием манифестов 1762 и 1763 г. явилось в Россию в 1764—1769 г. довольно значительное число болгар; в 1773 г. одна партия их поселилась близ Ольвиополя на р. Синюхе, а другие направились в новые города — Тирасполь, Новые Дубоссары, Григориополь и Одессу; в начале XIX в. их переселилось еще больше; в 1821 г. их было в херсонской губ. 5.863 д. об. п., в таврической[227] 2.712 (но больше всего в Бессарабии). Болгарские колонии имели важное влияние на развитие местной земледельческой культуры[228]. К славянским колонистам нужно причислить и поляков; некоторые из них поселились с торговыми целями в новых городах — Херсоне, Одессе, другие были завербованы в бугский козачий и гусарские полки; наконец, польские магнаты, получив от русского правительства большие поземельные участки в Новороссии, переводили туда из Польши крепостных крестьян; но вообще говоря, число польских выходцев было не велико[229].

Едва ли не самое важное место в истории иностранной колонизации[230] принадлежит немцам, а среди них выделяются менонниты, придерживающиеся анабаптистского учения. Они выехали из Пруссии (из окрестностей Данцига) в начале 1789 г. в числе 228 сем. и заключили через своих депутатов специальный договор с правительством. На основании этого договора они получили следующие привилегии: свободу вероисповедания, 10-ти летнюю льготу от всяких податей, освобождение от подвод, работ, постоев и воинской службы, подводы до места назначения, известную сумму на путевые расходы, кормовые деньги и ссуду в размере 500 р. на семью, семена для посева, право заводить фабрики, заниматься торговлей, вступать в гильдии и цехи, по 65 дес. земли с обязательством уплачивать за нее по истечении льготного периода по 15 коп. за десятину и, наконец, лес на постройки. Земли им были отведены в нын. екатерин. губ. на правом берегу Днепра с островом Хортицей, где они основали 8 деревень; с 1793 по 1796 г. 118 других семейств поселилось на тех же условиях частью среди прежних выходцев, а частью на новых местах (Шенвиз в Павлоград. уезде, Кронсгартен в новомосковском уезде). Но несмотря на эти льготы, положение меноннитов на первых порах было очень затруднительное, главным образом вследствие особенностей климата и почвы новой местности. Сомневались даже в благополучном исходе начатого дела. Вот что говорил в своем отчете Контениус: «меноннисты почти все вообще в домашней жизни порядочны и опрятны, в нравственной трезвы и честны, а в домоводстве прилежны и старательны; но живущие в Хортицах за всем трудолюбием своим едва ли могут прийти когда либо в хорошее состояние. Кряж сего урочища состоит по большей части в высоких местах, на коих по сухости земли, по недостатку влажности и по бездождию, травы выгорают, хлеб растет худо и часто пахарь обрабатывает и засевает поле напрасно, так что от земледелия не только не получает никаких выгод, но весьма редкий может продовольствоваться собственным хлебом целый год; одно скотоводство приносит им некоторую пользу; сею частью сельского хозяйства они весьма занимаются, приводя с собою достаточное число иностранной породы лошадей и рогатого скота, но по недостатку в пастьбах и сена не могут и оного распространить по своему желанию и обычаю, лишаясь при том в жестокие зимы и знатной части того, что в состоянии ныне держать». К этому присоединялись еще теснота помещений и медленное поступление казенной субсидии. Ввиду всего этого Контениус предложил предоставить меноннитам следующие еще льготы: переселить часть их из Хортицы в другое место; увеличить на 5 или 10 лет срок льготного периода; не требовать с них возврата денег, издержанных на путевые расходы; взыскиваемую с них ссуду употреблять на нужды же новороссийской колонизации. Это предложение было принято. Таким образом, менонниты получили совершенно исключительные привилегии. Правительство сделало для них все, чего они только желали: их переселение в Россию было обставлено всеми удобствами; они получили такие льготы, о которых не могли и мечтать русские переселенцы — эти обиженные представители господствующей народности. Им не приходилось уже вести борьбы с татарами; они могли спокойно предаться исключительно мирным занятиям — земледелию, скотоводству и т. н. Но несмотря на все эти благоприятные условия, менонниты на первых порах не могли достигнуть прочного материального благосостояния. Причина этого коренилась в естественных условиях и особенностях местности — гл. образом в климате Новороссийского края. Кроме меноннитов в Россию переселялись и другие немецкие выходцы; таковы были иозефстальские колонисты, ямбургские и данцигские; первые основали отдельную колонию Иозефсталь и получили прекрасные земли и пастбища; но так как большая часть их на родине у себя занималась ремеслами, а не земледелием, то и здесь они устроились очень плохо и нуждались в новых льготах; им прибавили земли, увеличили число льготных лет, ремесленников переселили в города и т. п. Переселенцы из Данцига также устроились очень плохо; из 910 д. их обоего пола Контениус нашел в разных местах только 208; остальные или поумирали, или разбрелись неизвестно куда; в Херсоне только 3 семейства имели собственные дома, другие жили у хозяев—ремесленников или снискивали себе пропитание поденною работою, иные же вовсе не имели правильных заработков и жили в большой бедности; 21 семейство (из 41 души) основали колонию в елисаветградском уезде, но собирали достаточное количество хлеба только в дождливые лета, а во время засух не получали и семян; умирало у них более, чем рождалось. Всем им возврат ссуды был отсрочен на 30 лет; они освобождались от всяких казенных податей и переселялись в другое место; ремесленники из колоний исключались. Не лучше устроились и ямбургские колонисты, пришедшие в Россию в 1793 г. в количестве 273 душ обоего пола; сначала их расселили среди жителей Старых Койдаков, но там они испытывали большие недостатки; тогда их переселили на новое место, но и там их положение не улучшилось; земледелием занимались не все. И им была дана отсрочка в возврате ссуды.

К германской народности нужно причислять и шведских колонистов; это были частью крестьяне, а частью военно-пленные; первые были переведены в 1787 г. с острова Дого в числе 904 д. и основали в херсонском уезде «Шведскую колонию», в которой при Контениусе оказалось только 148 д. (22 семейства); остальные умерли от перемены климата, плохой пищи и др. недостатков. В 1790 г. было прислано 31 пленных шведов, из коих осталось 9 чел. К земледелию шведы оказались весьма рачительными; но им очень вредили засухи и суслики; кроме земледелия, они занимались скотоводством и рыболовством. Им также, по представлению Контениуса, были сделаны значительные облегчения: с них решились не брать подушного оклада, а ссуду взыскивать только за наличное число[231].

Благодаря сильной поддержке русского правительства, немецкие колонии успели укрепиться на новой и не всегда для них благоприятной почве. В 1845 г. всех немецких поселенцев в Новороссии было 95.700 д. обоего пола[232]. Самой удачной нужно признать колонизацию меноннитов, так как их колонии находились в самом цветущем состоянии. Важную роль в этом деле играли два обстоятельства: 1-е, что они были образцовыми сельскими хозяевами и у себя дома на родине, 2-е, что переселились только зажиточные семейные люди с имуществом и даже скотом.

Такова судьба германских поселений в Новороссии. Что же касается романской колонизации, то она была ничтожна: одно селение швейцарцев на Днестровском лимане, горсть итальянцев, несколько французских коммерсантов (вроде, например, Антуана или Рувье) — вот и все! План дюка де-Ришелье об основании военных поселений из французских эмигрантов, как известно, не осуществился[233].

Гораздо важнее была греческая колонизация, которая находится в тесной связи с политическими обстоятельствами того времени. По Кучук-Кайнарджинскому миру Крым, как известно, был признан независимым, а вскоре затем (в 1779 г.) из него выселилось много христианских греческих и армянских семейств (греков — 20.000 чел.). На основании жалованной грамоты, им была отведена для поселения земля в азовской губ. по рр. Солоной, Калмиусу и по побережью Азовского моря[234]. Жалованная грамота предоставляла им значительные льготы — исключительное право рыбной ловли, казенные дома, ссуду на хозяйственное обзаведение и свободу от военной службы. Часть их погибла еще на пути от болезней и лишений, а оставшиеся основали город Мариуполь и 20 селений в окрестностях его[235]. Кроме этих крымских греков, подвергшихся значительному влиянию татар, в Одессе и по соседству с ней поселилось не мало выходцев из Архипелага, удалившись оттуда во время известной архипелажской экспедиции; это так называемый греческий дивизион. Греки в Одессе пользовались значительными льготами и, можно сказать, положили основание одесской торговле; в 1797 г. их там оказалось 1.000 чел. обоего пола[236]. В Елисаветграде греки составили особое братство, пользовавшееся важными привилегиями и державшее в своих руках местную торговлю[237]. В гг. Таганроге, Керчи и Ениколе поселились албанцы, которые также отличались зажиточностью[238].

Вместе с греками стали переселяться в Новороссию армяне. В 1779 г. они вышли из Кафы в числе 651 д. и поселились в кр. св. Димитрия Ростовского, а затем в 4-х верстах оттуда основали город Нахичевань; в 1780 г. возле той же крепости поселилось 603 человека, вышедших из Крыма под предводительством еп. Азарича и арх. Симеона и 1.892 чел., выселившихся из Карасубазара[239]. Армянский город Нахичевань развивался гораздо быстрее Ростова, он был основан, как мы видели, в 1780 г., а в начале 80-х годов в нем было уже 1.040 д. русских купцов, мещан и цеховых и 4.121 д. армян, несколько фабрик, заводов и много каменных домов[240]. Ростов нач. XIX ст. показался одному путешественнику небольшим городом, в котором не было ничего замечательного: жители его занимались рыболовством и торговлей; наоборот армянский Нахичевань «знатнее и правильнее расположен и богаче Ростова. Армяне производят торговлю на Дону; мы там видели много магазинов с различными товарами, а особливо с шелковыми материями и медными изделиями[241]». Другая часть армян вышла из Кавказа и из-за Днестра и основала г. Григориополь; вышедшие из Измаила, Бендер и др. городов армяне просили себе многих льгот — и Каховский считал возможным удовлетворить их просьбу[242]. Сама императрица заботилась о судьбе этих армян; губернатору Каховскому она писала, чтобы «не только все перешедшие в пределы наши сохранены были, но и чтобы находящиеся заграницей их единоземцы, видя их благоденствующих, к ним присоединились[243]».

Видное место среди иностранных колонистов занимают молдаване. Начало их переселения относится еще к царствованию имп. Елисаветы Петровны; они в большом количестве вошли в состав Новосербии, а за чертою её образовали, вместе с русскими выходцами, Новослободское козачье военно-земледельческое поселение.

О значительном присутствии молдавского элемента в населении елисаветградской пров. свидетельствует и Гюльденштдедт. Он же делает характеристику их в этнографическом отношении. Другая партия молдаван в к. XVIII и нач. XIX ст. основала города и селения по р. Днестру — Овидиополь, Новые Дубоссары, Тирасполь и др. Тогда же 26 чел. молдавских бояр и чиновников получили в тираспольском и ананьевскомь уездах до 260.000 десятин земли и основали 20 деревень и несколько хуторов[244]. Каждый из них получил по несколько тысяч десятин (от 4 до 24 т.); так, бригадиру Катаржи было дано 24.000 дес., на которых он устроил 2 деревни с 779 д. обоего пола, кол. сов. Гаюсу 22.425 д., на которых он завел 3 деревни с 763 д. обоего пола, полк. Кесоглу — 14.090 д., на которых он основал одну деревню с 90 д. Некоторые впрочем пожалованных им земель не заселили (например братья Грамматины). Злоупотребляя расположением русского правительства, один из молдавских бояр Стурдза высказал слишком неумеренные требования: выпрашивал для себя 9 селений, где жило 11.000 д. муж. пола и было 46.000 д. земли; искательство его нашло себе поддержку у известного секретаря кн. Потемкина Попова, но против него выступил — и это делает ему большую честь — губ. Каховский[245]. Свои деревни молдавские чиновники заселяли но большей части русскими крестьянами; но, помимо этого, они успели укрепить за собою 1.000 чел. свободных своих земляков, что заставило русское правительство издать особый ограничительный указ, или так называемое «положение об обязательных поселянах»; они признавались лично свободными; помещик мог распоряжаться только землею, на которой они жили и которая была его собственностью; за эту землю они обязаны были, по молдавскому обычаю, уплачивать десятину от земледельческих продуктов и скотоводства, отрабатывать 12 дней в году барщины и оказывать помощь в некоторых других случаях (при уборке виноградников)[246]. Спасло ли это «положение» молдавских выходцев от крепостной зависимости, сказать положительно не можем; правдоподобнее, впрочем, что нет; у молдаван—помещиков были и русские крестьяне, которые с течением времени сделались их крепостными; их состояние не могло не отражаться на состоянии крестьян—молдаван. С другой стороны молдаване крестьяне не могли не селиться на землях русских помещиков на таких же основаниях, как и русские крестьяне. Таким образом, одна часть молдаван вошла в состав свободного земледельческого класса (бывшие военные поселяне), другая — помещичьего землевладельческого, третья — несвободного крепостного. И те, и другие, и третьи скоро обрусели и обмалорусились, в особенности в тех случаях, если они жили смешанно с русским населением.

Еврейская колонизация также сделала заметные успехи в Новороссийском крае. Переселение сюда евреев талмудистов из западной России и Польши началось в 1769 г. на основании формального разрешения, уничтожившего силу прежнего запрещения 1762 г. Из пунктов 1777 г. видно[247], на каких условиях принимали евреев, вышедших из Польши на жительство в некоторые места новороссийской губ. Они должны были сами построить себе жилища, школы, но имели право держать винокурни и броварни; льгота от постоев и других повинностей им давалась всего на год (исключая казенных податей); казенные подати должны уплачивать или с капиталов (по копейке с рубля), или с души (по 2 р. в год); подобно иностранным колонистам, они могли привезти с собою товаров на 300 р.; пошлина за горячее вино им отсрочивалась на один год; им разрешалось нанимать себе русских работников, свободно исповедовать свою веру и т. п. Правительство рассчитывало на выход ремесленников или купцов и потому селило их в городах и местечках. И несмотря на то, что льготы, предоставленные им этими пунктами, были невелики, расселение их в городах шло не без успеха: правительство оставляло им кагальное устройство и предоставляло их, так сказать, самим себе. Совсем иначе обстояло дело с устройством пресловутых еврейских земледельческих колоний. Начало их относится только в 1807 г., когда первая партия еврейских переселенцев образовала в херсонском уезде колонии — Бобровый кут, Сейдеминуху, Добрую и Израилевку. Движение евреев в Новороссию было вызвано положением о них 1804 г., по которому они в местах своей оседлости должны были переходить для промыслов и торговли из деревень в города. На устройство этих колоний правительство израсходовало громадные суммы (с 1807 по октябрь 1812 г. на них было истрачено 345.459 р. 82 коп.; главный расход падал на постройку домов). Но результаты получались плачевные: земледелие у евреев развивалось очень плохо, а сами они стремились в города и желали заниматься тем, чем занимались у себя на родине — мелкою торговлею, ремеслами, маклерством и т. п. Интересен отзыв о еврейских земледельческих колониях современника — очевидца А.О. Пишчевича: «под их (евреев-хлебопашцев) деревни отведено много земли. На первую зиму их много умерло. Обрабатывают они хлеб худо. Видеть, как они пашут, есть смеху достойно. Возле волов, в плуги запряженных, стоит жидов куча, всякий кричит, всякий понуждает. Воловья тихость с жидовскою опрометчивостью не сходна. Плуг тронется с места и кидается во все стороны поверх земли. Жиды, не ведая дать оному настоящего направления, чтобы придать ему тяжесть, садятся на плуг, опрокидываются. Оканчивается все это тем, что приходит несколько жидовок, имея каждая по чулку в руке, и какими нибудь домашними кляузами займут всю честную «беседу» разговором. Волов в это время никому и в голову не придет выпрячь, и так день пройдет. Из их селений выйдут со временем род местечек, в которых есть всякие мастеровые; могут они жить разными оборотами, отдавать свою землю в наймы, но хлебопашцами не будут никогда[248]». Этот отзыв подтверждается и официальными данными, заключающимися в капитальном сочинении г. Никитина[249]. Автор его проследил во всех подробностях судьбу еврейских земледельческих колоний в Новороссии, и нам остается только указать на это исследование. При этом не мешает заметить, что автора его скорее можно назвать юдофилом, чем юдофобом: он всячески старается оправдать евреев от возводимых на них обвинений. И что же? Общее впечатление получается не в пользу колоний. Неудачной представляется сама мысль обратить во что бы то ни стало мелких торгашей и ремесленников в земледельцев; все это дело производит впечатление какого-то искусственного ненужного эксперимента, от которого страдали и испытуемые и экспериментаторы. Положение евреев колонистов было в высшей степени печальное. Приходили они на место «в самом беднейшем положении; редкий из них имел самое нужное одеяние, у большей же части оно состояло из одних лоскутьев, а при помощи кормовых по 5 коп. в сутки — они чувствовали свое положение не много лучше». От непривычного климата и дурной воды среди них развивались повальные болезни, которые еще более изнуряли их и делали совершенно неспособными к непривычному для них земледельческому труду. «Жестокие морозы, писал один из ревизоров, сильнейшие ветры, вьюги и глубокие снега завалили в колониях избы по крыши. Промежутки колоний до того занесены снегом, что с крайним трудом сообщение между собою иметь могут. Все колонисты жалуются на бескормицу, скот околевает, а люди холодают и голодают.... Жиды в ужасном положении и единогласно, с пролитием слез, умоляют отвратить их от гибели в худых развалившихся избах, без крыш, без всякого пропитания и топлива, коего за безмерными снегами и достать негде, они изнемогают от холода и голода среди степи!» Лифанов и Девельдеев нашли «все колонии в беднейшем состоянии, а большую часть евреев едиными лохмотьями покрытых, босыми или нагими[250]». Правда, не одни евреи были в этом виноваты, но что они оказались неспособными преодолеть разнообразные затруднения, с которыми приходилось считаться всем колонистам Новороссийского края, это, мне кажется, опровергнуть мудрено.

Наконец, следует упомянуть еще и о цыганах, которые вели кочевой образ жизни и дополняли собою пеструю картину народонаселения Новороссии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.