11. Боэмунд и Татикий

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

11. Боэмунд и Татикий

Новое отступничество, на сей раз иной значимости, произошло в начале февраля: речь идет о породившей множество последствий измене Татикия и его греческого войска. Противоречивая интерпретация этого факта вызвала научные споры[381]; следует чуть задержаться на нем, поскольку от него зависит оценка осады Антиохии и роли в ней Боэмунда.

Альберт Ахенский немногословен: он приписывает эту измену трусости — традиционное обвинение греков, исходящее от латинян. По его словам, Татикий ушел под предлогом привести помощь из своей страны — и не вернулся[382]. Норманнский Аноним, благожелательно относившийся к Боэмунду, и Раймунд Ажильский, певец Раймунда Сен-Жильского, до странного схожи в рассказе об измене и двоедушии Татикия, но расходятся во мнении относительно мотивов такого поступка. По словам норманнского Анонима, «наш враг Татикий», зная о приближении турецких войск, заявил о себе как о последней надежде лагеря:

«Сеньоры и благоразумнейшие мужи, взгляните, мы здесь в большой нужде, и помощи нам нет ниоткуда. Но только позвольте мне возвратиться на родину в Романию, и я, безо всякого сомнения, позабочусь о том, чтобы пришло по морю множество кораблей, груженных зерном, вином, ячменем, мясом, мукой и сыром, а также всеми благами, которые нам необходимы. Я позабочусь также о том, чтобы собрать коней для продажи вам и доставить провизию по суше через землю, находящуюся во владении императора. Я с верностью клянусь вам все это сделать и проследить за всем. Кроме того, люди мои и шатер мой — в поле и будут вам верным ручательством того, что я возвращусь как можно скорее»[383]

Раймунд Ажильский тоже настаивает на трусости и двоедушии Татикия, но, помимо этого, наводит на мысль о его сговоре с Боэмундом. Долгое время, поясняет он, этот грек склонял князей к тому, чтобы оставить осаду Антиохии и удалиться в окрестные замки, дабы там организовать сопротивление. Позднее, чтобы оправдать свое отступничество, он пустил по лагерю разного рода слухи, заявив, например, о скором приходе императорской армии. Наконец, он бежал, предав христиан и нарушив свою клятву. И здесь Раймунд добавляет удивительное уточнение: перед уходом Татикий передал Боэмунду три города Киликии — Тарс, Мамистру и Адану[384]. В этом можно усмотреть своего рода «залог» его искренности и заявленного намерения вернуться, но почему Раймунд Ажильский был единственным, кто упомянул об этой уступке городов? Почему Татикий передал их именно Боэмунду? Можно объяснить это сознательным намерением автора навести на мысль о преступном соглашении Татикия и Боэмунда… Но в то же время это подтверждает тезис, согласно которому Боэмунд и Алексей были тогда очень близки и сходились во множестве вопросов, как можно было констатировать до этого момента, вопреки тому, что сам Боэмунд будет заявлять после захвата Антиохии. Короче, Татикий доверил эти города ему, потому что норманнский предводитель, как казалось ему, был лучшим защитником интересов империи. Очень вероятно, что византийский военачальник действовал таким образом, согласно указаниям Алексея.

Анна Комнина, возможно, на основе рассказа самого Татикия, выдвигает еще более точные обвинения против Боэмунда. Она добавляет детали, которые, несмотря хронологические неувязки, не противоречат вышеуказанным источникам, а, напротив, подтверждают их, нужно только принять во внимание различные побудительные причины каждой из сторон и их пристрастную оценку фактов[385]. По ее словам, норманнский предводитель уже вступил в переговоры с одним армянином из Антиохии, который и выдал ему впоследствии город (это утверждение по меньшей мере преждевременно). Боэмунд вовсе не хотел отдавать город императору, намереваясь удержать его в своей власти. Для этого ему необходимо было добиться отъезда его представителя Татикия, который, действуя от имени басилевса, потребовал бы вернуть город Византии. Вызвав к себе Татикия, Боэмунд, желавший его отъезда, убедил грека в том, что в самом лагере крестоносцев его жизнь находится под угрозой, поскольку все князья настроены против него и греков: они обвиняли их в сговоре с турками, как уже было когда-то, после истребления войска Петра Пустынника.

«Заботясь о твоей безопасности, я хочу открыть тебе тайну. До графов дошел слух, который смутил их души. Говорят, что войско из Хорасана султан послал против нас по просьбе императора. Графы поверили и покушаются на твою жизнь. Я исполнил свой долг и известил тебя об опасности. Теперь твое дело позаботиться о спасении своего войска». Татикий, видя, что начался сильный голод […], отчаялся взять Антиохию, снялся с лагеря, погрузил войско на ромейские корабли, стоявшие в порту Суди, и переправился на Кипр»,

— так известил Боэмунд Татикия о заговоре[386].

Эта версия перекрывает и дополняет другие, но не противоречит им, поэтому у нас есть почти все основания принять ее с теми нюансами, что касаются намерений Боэмунда к тому времени[387]. Действительно, она очень логично объясняет более чем вероятный ход Боэмунда, желавшего добиться отъезда Татикия; подтверждает то, что между князьями и представителем императора царила враждебность и подозрительность, и лишь слегка касается относительного малодушия Татикия и общего настроения, царившего среди норманнов, отчаявшихся захватить Антиохию в ближайшем будущем[388]. Попутно заметим, что поведение Татикия не вызвало неодобрения Алексея, продолжавшего доверять ему. Анна Комнина, впрочем, ничуть не порицает его образа действий.

Итак, Боэмунд сыграл роль в отъезде Татикия. Но какую? Отъезд этот, каковы бы ни были его последствия, прекрасно устроил дела Боэмунда, нисколько не ослабив сил крестоносцев, поскольку греческое войско было небольшим, примерно 2000 человек. Отсюда и возникла идея открыть императорскому военачальнику заговор, направленный против него. Заговор, без сомнения, вымышленный, но вполне допустимый в ту эпоху, учитывая злопамятность крестоносцев в отношении византийцев, от которых они так долго и тщетно ожидали помощи. Этой инициативой Боэмунд, как ловкий политик, играл, выигрывая по всем статьям.

Итак, Боэмунд выигрывал в любом случае. Если бы Татикий сдержал слово, добыв крестоносцам помощь и поддержку, Боэмунд еще больше, чем раньше, считался бы самой надежной опорой императорского дела, ибо он спас жизнь представителя императора, которой угрожали все другие «варвары», не доверять которым у Алексея были все основания. Таким образом, норманн мог надеяться на признательность басилевса сообразно с предоставленными услугами. Или же — что и произошло — Татикий не вернулся бы; и тогда Боэмунд мог бы открыто вести свою собственную игру среди крестоносцев, освободившись от императорской опеки и очистившись в глазах всех от обвинения в сговоре с Алексеем. Он даже мог открыто афишировать свои антивизантийские убеждения, превратившись в того, кем он стал в глазах всех после взятия Антиохии: наиболее яростного врага басилевса и греков. Рассказ норманнского Анонима был целиком и полностью посвящен этой задаче. Автор справился с ней с таким успехом, что и сегодня еще многие историки полностью принимают его по меньшей мере за пристрастную точку зрения.

После ухода греческого войска норманнский вождь также смог выдвинуть в качестве предлога несоблюдение обязательств императором, что освобождало его от вассальной клятвы если не сообразно строгой букве закона, то по крайней мере в глазах большей части крестоносцев. Те действительно были убеждены, что их предводители принесли клятву при условии, что император обеспечит им военную и логистическую поддержку вплоть до Иерусалима. Даже при отсутствии такого формального обязательства вассальная клятва подразумевала подобную военную помощь, поддержку вассалу, оказавшемуся в опасности. Однако в то время император все еще находился в Романии, усмиряя земли, отвоеванные для него крестоносцами, а его представитель покинул армию, когда она была в самом опасном положении! Из-за этого враждебное отношение к грекам и к Алексею могло лишь укрепиться и способствовать взлету популярности Боэмунда, что и произошло. Играя, таким образом, «на двух столах», ловкач Боэмунд был уверен в выигрыше.

Татикий был не единственным, кто покинул ряды воинства крестоносцев: почти в то же время, что и он, из лагеря ушел и Балдуин Булонский вместе с большей частью своих войск, ответив на призыв Тороса, правителя Эдессы, просившего защитить его город от турок. Вскоре Балдуин был им «усыновлен», а месяцем позже он захватил этот город для себя одного. С этого времени, как мы видим, князья-крестоносцы уже без колебаний выкраивали для себя владения из бывших земель Византийской империи. Боэмунд был не первым, кто поступил таким образом.

Собирался ли Боэмунд последовать примеру Балдуина? Во всяком случае, он не терял надежды захватить Антиохию и поддерживал свою популярность, возраставшую среди крестоносцев. Так, несколько дней спустя, 9 февраля 1098 года, христиане одержали победу над турками, которую прославляет норманнский Аноним, приписывая ее одному Боэмунду[389]. Узнав о приближении новой армии турок под предводительством эмира Алеппо Ридвана, идущего на помощь осажденному гарнизону, крестоносцы устроили совет во главе с Адемаром, епископом Пюи. Боэмунд вызвался командовать рыцарями, которые пойдут навстречу врагам, в то время как пешие воины останутся в лагере, чтобы продолжить осаду. Князья дали свое согласие, и рыцари отправились на бой во главе с норманном, который на рассвете послал разведчиков, чтобы выведать точное расположение врага. По их возвращении, получив нужные сведения, Боэмунд выстроил войска в боевом порядке. Норманнский Аноним пользуется этим обстоятельством, чтобы передать хвалебные слова, с которыми христианские воины обратились к норманнскому предводителю:

«Ты рассудителен и благоразумен, ты велик и знаменит, ты храбр и победоносен, ты законодатель битв и судья сражений — сделай это. Будет все, как ты велишь. Все, что тебе кажется полезным, соверши и сделай для себя и для нас»[390].

В соответствии со стратегией, которую некоторые историки считают новшеством, Боэмунд разбил свои войска на шесть корпусов и встал во главе шестого отряда, расположенного в арьергарде[391]. Увидев, что христиане дрогнули под напором турок, он, подозвав своего знаменосца, обратился к нему с воодушевляющей речью о священной войне, в которой угадывается и церковное происхождение автора, и его намерение пропагандировать крестовый поход:

«Спеши скорее, как только можешь, как подобает храброму мужу. И будь ревностной подмогой Богу и Святому Гробу. Ты поистине знаешь, что эта война не плоти, но духа. Итак, будь храбрейшим поборником Христа. Иди с миром. Да будет Господь с тобой везде»[392].

Вслед за чем Боэмунд ринулся на врагов, истребляя турок, «словно лев в овечьем стаде», и обратил их в бегство. При виде знамени норманна, реющего в первых рядах, другие отряды, прекратив отступление, превратили победу турок в их разгром. Крестоносцы доставили в лагерь сотню голов убитых врагов и множество коней.

Однако другие хронисты не приписывают Боэмунду столь яркого участия в битве. Рауль Каннский отнюдь не считает его руководителем или инициатором победы[393]. Раймунд Ажильский, как можно догадаться, еще менее настроен в пользу Боэмунда: по его словам, решение о походе приняли сообща на совете, в покоях Адемара Пюиского; рыцари, примерно 700 человек, выступив ночью, храбро атаковали турок и обратили их в бегство[394]. Боэмунд в его рассказе даже не упомянут[395]. Альберт Ахенский называет его среди участников битвы, но не предоставляет ему какой-либо особой роли. По его мнению, речь о священной войне произнес Адемар, а не Боэмунд: «Прославленный епископ призвал их не бояться смерти во имя любви к Тому, за кем пошли они, отмеченные знаком креста, к Тому, ради которого они покинули свою родину, семью и все блага; ведь тот, кто умрет за него сегодня, будет владеть небесами вместе с Богом Воинств. Тогда, воодушевленные этой вестью, благословляющей их, они все как один объявили себя готовыми скорее умереть, нежели позорно бежать от врага»[396].

Беспристрастный, как обычно, Альберт добавляет, что в бой ринулись все предводители, начиная с графа Раймунда Сен-Жильского, за которым последовал Готфрид Бульонский и другие князья (в том числе и Боэмунд), — вместе они одержали победу и привезли в лагерь головы побежденных.

В христианском лагере в то время находились послы египетского халифа из династии Фатимидов. Начались переговоры насчет союза крестоносцев с Фатимидами-шиитами против турок-суннитов. Фатимиды считали крестоносцев наемниками на службе Византийской империи, с которой они поддерживали хорошие отношения. Египтяне были готовы оставить латинянам территории на севере Антиохии, которые в любом случае они уже потеряли после 1071 года. Взамен Фатимиды прежде всего жаждали завладеть Иерусалимом, который турок Азиз уже дважды у них захватывал. Однако в лагере христиан, особенно для простых крестоносцев, Иерусалим оставался главной целью похода. Из-за этого согласие между сторонами было невозможным, и переговоры быстро свернули[397].

Итак, осада была возобновлена, без каких-либо положительных изменений или надежды на благоприятный исход дела в ближайшее время. Напротив, 15 февраля Яги-Сиан призвал на помощь эмира Кербогу — таким образом, крестоносцы вновь могли оказаться в крайне непригодном для обороны положении «осаждавших-осажденных». К тому же жители Антиохии продолжали вылазки; чтобы помешать им, предводители в начале марта решили соорудить укрепленную башню напротив городских ворот у моста — её назвали «Магомерия»[398]. Для постройки потребовались технические приспособления, дерево и специальные рабочие, которых крайне не хватало с момента отбытия греческого войска. Узнав, что английские корабли вот-вот войдут в гавань Святого Симеона, Раймунд Сен-Жильский предложил предводителям отправиться к ним с небольшим войском, чтобы привести из гавани необходимых людей. Боэмунд тотчас же вызвался ехать вместе с ним, тогда как люди, оставшиеся в лагере, начали работы по возведению башни.

Пятого марта, после того как оба предводителя уехали в гавань, лагерь подвергся нападению турок Антиохии, причинивших ему некоторый ущерб. На следующий день турки атаковали отряды Раймунда Сен-Жильского и Боэмунда, обратив их в бегство. Боэмунду удалось добраться до христиан, которые отправились им навстречу под предводительством Стефана Блуаского; те, в свою очередь, тоже были атакованы, но им удалось одержать победу в неистовой битве, в которой обе стороны понесли тяжелые потери[399]. Согласно норманнскому Анониму, этому певцу священной войны, «в тот день более тысячи из наших воинов и пеших претерпели мученичество. Мы верим, что они взошли на небеса, приняв белую столу мученичества»[400].

На рассвете следующего дня турки вышли из города, чтобы подобрать убитых и похоронить их вместе с оружием и одеждами. Узнав об этом, крестоносцы отправились откапывать тела врагов, чтобы снять с них оружие, украшения и золотые вещицы; они также отрезали им головы, принося их в лагерь в качестве трофеев. Такие варварские действия привели в ужас мусульман, которые, согласно Анониму, «очень печалились и скорбели чуть не до смерти. Проводя дни в скорби, они ничего не делали, а только плакали и завывали».

В неустановленное время, но перед описанной битвой, произошел эпизод, о котором рассказал Вильгельм Тирский; правда, другие хронисты, бывшие свидетелями описываемых событий, о нем не упомянули, поэтому можно усомниться в его подлинности. Тем не менее этот эпизод дает возможность, с одной стороны, понять умонастроения крестоносцев, а с другой — методы, которые молва приписывала Боэмунду. Чтобы покончить со шпионажем, которым занимались турки, смешавшись с изгнанными из Антиохии армянами и сирийцами, Боэмунд, с согласия предводителей, велел убить несколько пленников и приказал своим поварам… приготовить их, как если бы их мясо служило ему обедом. Известие об этом ошеломляющем решении, принятом на совете предводителей, он велел «пустить в массы»: отныне все схваченные лазутчики подвергнутся той же участи — они будут съедены! Соглядатаи, приняв эту хитрость за чистую монету, поспешили вернуться в город, распространив, в свою очередь, ложную информацию о каннибализме крестоносцев. Следствием этой «информационной войны» явилось то, что лазутчики из лагеря исчезли, а страх и ужас перед франками охватили весь регион. Однако такая стратегия не была изобретением Вильгельма Тирского или Боэмунда (правда, обычно такое приписывают тому, кто на это способен!). Так, Адемар Шабаннский упоминает тот же прием в связи с другим норманном, на сей раз из Нормандии: это был Рожер де Тони, применивший такую хитрость против сарацин в Испании примерно в 1018 году[401].

В апреле 1098 года прославил себя племянник Боэмунда. Крестоносцы только возвели укрепленную башню напротив последних ворот Антиохии, которые до того времени не находились под надзором. Танкред предложил усилить гарнизон башни при помощи своих воинов — и суммы в 400 марок, 100 из которых были выплачены ему одним Раймундом Тулузским. Спустя некоторое время он перехватил обоз, снабжавший город провизией, — с этого момента Антиохия действительно оказалась изолированной от мира[402].

Отныне часы Антиохии были сочтены. Спеша рассказать о взятии города, об этом шедевре дипломатии Боэмунда, автор «Деяний франков» пропускает около шести недель осады, во время которых, по его мнению, не происходило ничего важного[403]. Призыв Яги-Сиана о помощи был услышан: Кербога, объединив многих эмиров, собрал большую армию. Сначала, чтобы обеспечить себе тыл, он намеревался захватить Эдессу, оказавшуюся в руках Балдуина Булонского, и безуспешно осаждал ее вплоть до 25 мая, после чего он решился наконец отправиться к Антиохии. В тот же день, согласно «Деяниям франков», Боэмунд, вступивший тем временем в сговор с армянином из Антиохии, предложил совету крестоносцев следующее условие: пусть город отдадут тому, кто сумеет взять его каким бы то ни было способом, с оружием в руках или хитростью. Но совет отказался: осаждали город все, терпел нужду и лишения каждый — следовательно, им должны владеть все в равной части.

«Услышав эти слова, Боэмунд сразу же ушел, немного улыбаясь», — замечает Аноним[404]. Вероятно, норманнский предводитель уже был уверен в успехе своего предприятия. Спустя три дня крестоносцы узнали, что армия Кербоги приближается к Антиохии. Нужно было срочно принимать меры: на следующий день совет князей, несмотря на возражения Раймунда Сен-Жильского, принял повторное предложение Боэмунда, при этом сохранив права императора на случай, если тот выполнит условия своего «контракта». Это подчеркивает автор «Деяний франков»:

«Если Боэмунд сможет овладеть городом или сам, или с помощью других, мы охотно и по доброй воле подарим ему его. В случае же, если император придет к нам на помощь и выполнит условия того соглашения, исполнять которое он нам пообещал и в котором поклялся, мы возвратим ему город по праву. А если будет иначе, пусть им владеет»[405].

С этого момента Боэмунд втайне ускорил переговоры, проходившие в течение предшествующих недель. Тем временем мусульманская армия приближалась. Ни один из предводителей крестоносцев не был в курсе дипломатии Боэмунда, доказательством чего служит поведение Стефана Блуаского. Из-за трусости, согласно одним, или из-за болезни, согласно другим, он решил со своими людьми покинуть лагерь и отступить к побережью, в Александретту, чей климат был не столь вредным для здоровья. Норманнский Аноним, как и его эпигоны, предвосхищая события, замечает:

«Трусливый граф Стефан Шартрский, которого наши предводители сообща избрали своим главнокомандующим, притворился, что сражен болезнью, и еще до того, как Антиохия была взята, постыдным образом бежал в другую крепость, что называется Александретта»[406].

Действительно ли Стефан Блуаский выбрал бегство? Не был ли он, напротив, одним из тех, кто не поверил слухам о приходе Кербоги? Возможно ли, что после выздоровления он намеревался вернуться, как поступали до него многие другие? Последовавшие события, как будет видно в дальнейшем, способствовали тому, чтобы он заслужил репутацию дезертира[407].

Вечером того же дня, 2 июня, стражник Фируз сообщил норманнскому вождю, что он готов выдать ему город, передав своего сына в качестве заложника[408]. Дипломатия Боэмунда увенчалась успехом — 3 июня норманн стал хозяином Антиохии.

Вовремя: на следующий же день под стенами города появился авангард войск Кербоги. 5 июня его армия осадила стены Антиохии, за которыми теперь укрывались крестоносцы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.