Глава первая «ХОЖДЕНИЕ ВСТРЕЧЬ СОЛНЦУ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава первая «ХОЖДЕНИЕ ВСТРЕЧЬ СОЛНЦУ»

Хотя книга эта посвящена в первую очередь Русской Америке, попросту не обойтись без краткого изложения истории освоения русскими Сибири — этот своеобразный пролог, по моему мнению, необходим. Тем более что и здесь предстоит разобраться с парой-тройкой устоявшихся мифов и укоренившихся заблуждений…

Пожалуй… Пожалуй, для начала все-таки следует поговорить немного о Христофоре Колумбе и открытии им Америки. Потому что русские и с этой историей связаны теснее, чем принято обычно думать.

То, что Колумб вовсе не собирался открывать никаких таких посторонних «Америк», а был свято уверен, что подойдет «с другой стороны» к Китаю, — бесспорный факт. Однако мало известно, что будущий адмирал, готовясь к своему историческому плаванию, изучал не только предшествующие плавания европейских мореходов на запад, но и карты Азии, основанные на русских данных. Это тоже — исторический факт.

Еще в 1457–1459 гг. итальянский ученый Фра Мауро составил свою знаменитую карту мира, которую позже Колумб изучал очень внимательно. На ней были обозначены Волга и Самарканд, Сибирь и Илецкие соляные месторождения, «страна Монгул», а также восточное побережье Азии, обращенное к Тихому океану. Кто дал материалы итальянскому географу, в точности так и осталось неизвестным, но есть все основания считать, что без русских тут не обошлось. В 1453 г. во Флорентийском церковном соборе римско-католической церкви участвовали и русские священники, москвичи и суздальцы. Во Флоренции они прожили довольно долго, люди были книжные, ученые, много общались с итальянскими коллегами. Нет ничего невозможного в версии, что именно они рассказали немало интересного и ценного о Монголии и Китае. Между прочим, карту Фра Мауро Колумб получил от итальянца Стефано Тривиджано — а незадолго до того родственник означенного Стефано путешествовал по Руси, Золотой Орде, достиг знаменитого Великого шелкового пути. Так что «русский след» в истории Колумба недвусмысленно присутствует.

Об открытии Колумбом новых земель по ту сторону океана на Руси узнали достаточно оперативно. В 1491–1493 гг. в Риме жил новгородский ученый книжник Дмитрий Герасимов — работал в тамошних библиотеках, общался с итальянцами, собирал любые мало-мальски интересные новости. Известие об открытии Колумба было тогда свежей, звонкой сенсацией, о которой новгородец просто не мог не знать.

В том же 1493 г. Милан и Венецию посетили послы великого князя Московского Василия III, отца Ивана Грозного, — Данила Мамырев и Михаил Докса. Они, прилежно собиравшие любую полезную информацию (в те времена вообще не было разграничения меж дипломатами и разведчиками), опять-таки не могли не услышать о плавании Колумба. Тем более что встречались с испанцами из Кастильского посольства (напоминаю: единой Испании тогда еще не существовало, Колумба послала в океан королевская чета Кастилии и Леона). Посол де Карва-халь, собрав коллег по дипломатическому корпусу, выступил с обширной речью об открытии новых земель, «лежащих близ Индии».

Ну а в 1530 г. в тверской монастырь был посажен в заключение ученый монах Максим Грек. Сама по себе его история не имеет прямого отношения к теме нашего повествования, но именно там, за решеткой, Максим Грек написал обширное сочинение, где, в частности, рассказал, что «нынешние люди португальцы и испанцы», отправившись в океан, «нашли много островов, из коих одни обитаемы людьми, а другие пустые, и, кроме того, обширнейшую землю, называемую Куба, конца которой не ведают живущие там».

Это уже было первое писаное известие об Америке, вскоре ставшее доступным книжным людям. Правда, сведения эти так и остались достоянием узкого круга грамотеев — но так обстояло и в большинстве европейских стран, непосредственно не заинтересованных в трансатлантических плаваниях. Мореплаватели, купцы, искатели удачи — кто еще мог интересоваться новооткрытыми землями? У всех прочих — крестьян, горожан, дворян — было своих забот выше головы, тогдашняя жизнь была суровой и не оставляла времени для чтения книг. Туризм распространения не получил, ограничиваясь паломничествами к святым местам, а желтой прессы еще не имелось (благословенные времена!).

А уж Московии тем более было не до Америки. Ивану Грозному хватало других проблем: он воевал с Ливонией, прорываясь к Балтийскому морю, громил Казанское и Астраханское ханства…

И разгромил в конце концов. И перед русскими открылись пути на восток, где простирался необозримый сухопутный океан. И за Урал, как и следовало ожидать, первыми потянулись рисковые предприниматели.

Колумб пустился в море не из научного любопытства. И речи не шло о «родстве бродяжьей души». Кастильская королевская чета финансировала экспедицию из самых что ни на есть насущных экономических потребностей. Европа отчаянно нуждалась в огромном количестве пряностей — при тамошней жаркой погоде мясо портилось быстро, и сохранить его (или, по крайней мере, отбить несвежий душок) можно было только при помощи перца и прочих заморских приправ.

Пряности везли с Востока — из Индии, Юго-Восточной Азии. Но в 1453 г. турки, взяв Константинополь, захватили в свои руки и торговлю пряностями с Европой, после чего, как всякие монополисты, радостно задрали цены до полного беспредела, справедливо рассудив, что никуда христиане не денутся, заплатят как миленькие. Однако европейцы все же нашли изящный выход, рассчитывая подобраться к пряностям с другой стороны. И в море отправилась флотилия Колумба (цель, между прочим, была достигнута, правда, чуточку позже, когда португальцы совершили свои знаменитые кругосветные путешествия).

Точно так же обстояло и в Московии. Бал правила экономика.

С российской стороны Уральских гор, в Соль-Вычегодской земле, где обитали коми и зыряне, поселился оборотистый купец Аника (Аникей Федорович) Строганов, став там чем-то вроде тогдашнего олигарха, благо на этих землях никакой твердой власти не имелось: царю Московскому этот регион еще не принадлежал, а с местными племенами (вогулами, самоедами и манси) Аника быстро договорился. Хотя они, учено выражаясь, находились в первобытно-общинном строе, но серебряную монету с пуговицей уже не путали и денежки любили…

(Между прочим, на фоне тогдашних олигархов все эти нынешние Ходорковские выглядят мелочью пузатой. Когда-нибудь, выбрав время и поднакопив материала, непременно засяду за книгу об уральских самодурах-миллионщиках старых времен. Случалось, и в XVIII веке там бесследно исчезали, словно в воздухе растворялись, посланные из Петербурга ревизоры чуть ли не в генеральских чинах…)

К тому времени «князь всей земли Сибирской» хан Едигер уже добровольно принес вассальную присягу Ивану Грозному и платил дань в тысячу соболей ежегодно. Но потом объявился небезызвестный хан Кучум…

В минувшие, словно страшный сон, перестроечные времена вакханалия интеллигентского самобичевания добралась и до освоения русскими Сибири. В те годы мне не раз приходилось читывать очередные призывы к «покаянию» перед «коренными народами Сибири» — ну как же, русские колонизаторы ведь, коварно вторгшись за Урал, безжалостно изничтожили «коренного» правителя хана Кучума…

Бред собачий, и не более того. К коренным сибирским обитателям Кучум не имел никакого отношения, поскольку был натуральным приблудышем. В Сибирь он приперся с отрядом верных джигитов из Бухары, где родился и обитал. По происхождению он, согласно азиатским (и не только) меркам, был достаточно знатным — потомок Чингисхана. Но в Бухаре отчего-то не ужился, и лично у меня есть нешуточные подозрения, что из Средней Азии он потому и убрался с кучкой соратников, что изрядно там нагрешил и встал местным поперек горла (в дальнейшем появятся некоторые аргументы в пользу такой версии).

Короче говоря, Кучум лихим налетом вторгся во владения Едигера, разбил его войска, убил самого, а потом провозгласил себя «всесибирским ханом» («сибирским салтаном», как писали о нем русские). Чтобы обезопасить себя от старой династии, он перерезал практически всех родственников Едигера, имевших право на степной престол, — кроме малолетнего едигерова племянника, которого ухитрился спрятать где-то в глуши.

И развернулся на славу: построил себе столицу, городок Искер (Кашлык) на правом берегу Иртыша и обложил данью все окрестные племена — до Урала на западе, до казахских рубежей на юге, до нынешнего Новосибирска на востоке. Драл с живого и с мертвого.

И в конце концов обратил самое пристальное внимание на богатые, обустроенные владения Строгановых. По какому-то странному совпадению, как нельзя более кстати племена манси «подняли восстание против эксплуататора Строганова». Однако в рядах этих «восставших» обнаружилось немало нукеров из регулярных, говоря современным языком, частей Кучума. На берегах реки Чусовой и ее притоков запылали деревни и слободки Строгановых, начались налеты на их соляные промыслы и торговые склады.

Строгановы, люди не робкие, быстро пришли к выводу, что самозваного хана Кучума следует гасить как можно быстрее. Тут как нельзя более кстати пришло известие, что поблизости расположилась казацкая дружина атамана Ермака Тимофеевича, оказавшаяся, вот радость, без дела…

Атаман Ермак — личность до сих пор во многом загадочная, в рассказах о нем крупицы правды настолько переплелись с вымыслом, что полной истины уже не доищешься (тем более что основной массив документов о его походах погиб). Собственно, до сих пор неизвестно, что такое «Ермак» — имя или прозвище. В христианских святцах такого имени нет. Впрочем, существует пять вариантов имени атамана, в том числе и Василий. Широкое хождение получил миф, что Ермак якобы долго и увлеченно разбойничал на Волге, где, помимо прочего, захватил корабль с казной Ивана Грозного.

Все это — выдумка позднейших времен, когда лет через восемьдесять после гибели Ермака воспоминания о его походах самым причудливым образом перемешались с рассказами о волжских окаянствах Степана Разина (опять-таки раздутых молвой до немыслимых пределов вплоть до мистических деталей). Во второй половине XVII века странствовавший по Московии молодой голландский географ Николас Витсен, наслушавшись от русских побасенок о грабеже Ермаком царской казны, старательно их записал, включил в свою книгу, выражаясь современным языком, ввел в научный оборот. И пошло-поехало…

Меж тем сохранилось немало документов времен Ивана Грозного.

И нигде нет ни малейшего упоминания о похищенной казне и связи с этим делом Ермака. Более того, Ермак со своей дружиной состоял на государственной службе, участвовал в войне с польским королем Стефаном Баторием. Характер у Грозного, как известно, был далеко не ангельский, и, если бы Ермак и в самом деле был причастен к покраже казны, его не то что на государеву службу не взяли бы, но и вообще до тюрьмы не довели…

Вероятнее всего, на историю Ермака положились весьма сомнительные подвиги атамана Ивана Юрьевича Кольцо, ставшего его главным помощником на службе у Строгановых. Вот Иван Кольцо действительно начудил… Именно он напал на ехавшее в Москву посольство Ногайской орды; самих послов, надо сказать, не тронул, но перебил почти всю их свиту. С посольством ехал царский дипломат, моментально доложивший в Москве об этаких казацких художествах. И Кольцо — успевший к тому времени устроить налет на столицу Ногайской орды — моментально угодил в список «воров», то есть особо важных государственных преступников. И его самого, и его ватагу заочно приговорили к смертной казни. Пришлось подаваться подальше от Московии…

Вот так и встретились Ермак и Кольцо — один оказался не у дел после окончания русско-польской войны, второй числился во всероссийском розыске по самым серьезным статьям тогдашнего Уголовного кодекса.

Строгановым на такие тонкости было, откровенно говоря, наплевать — им-то как раз требовались не хлюпики, а мужики решительные. Они обоих и наняли с заданием малость окоротить Кучума. Выражаясь современным языком, наняли правильную бригаду против беспредельщиков.

Ну, жить-то на что-то надо? И казаки, вооружившись как следует, прихватив проводников и толмачей, двинулись в Сибирь.

То, что происходило далее, в некоторых своих деталях смело можно именовать комедией…

Наверняка и сами Строгановы не ожидали такого результата. Они, вероятнее всего, хотели малость припугнуть Кучума, чтобы прекратил наезды — и не более того.

Но Ермак и Ванюха Кольцо (быть может, сами этому чуточку удивляясь) в кратчайшие сроки обрушили все Сибирское ханство, разнеся его вдребезги и пополам…

Все россказни о том, что победу русским принесло огнестрельное оружие — чепуха. Во-первых, при несовершенстве тогдашних пищалей преимущество имели скорее татарские лучники: пока казак возился со своим убоищем, чтобы сделать один-единственный выстрел, хороший лучник успевал выпустить дюжину стрел (летевших, к слову, на гораздо большее расстояние, нежели пищальная пуля). Во-вторых, у Кучума у самого «револьверты имелись»! Достоверно известно, что его старший сын Алей, еще до вторжения Ермака отправившийся собирать дань с племен Пермской земли, вышел в поход с пушками…

Причина практически моментального краха Сибирского ханства в том и заключалась, что Кучум был чужак, агрессор, захватчик. Коренные обитатели тех мест вовсе не собирались за него сражаться — наоборот, они объявили нейтралитет и с большим удовольствием наблюдали, как белые бородачи гоняют Кучума по Сибири, словно дворняжку с консервной банкой на хвосте. Более того — они провозгласили князем того самого, сбереженного ими Едигерова племянника, а вдобавок показали Ермаку потайной ход в столицу Кучума Искер. Казаки этим ходом тут же воспользовались — и от столицы остались одни воспоминания.

Кучуму поплохело окончательно. Племянник Едигера князь Сейдяк, собрав войско, взялся за Алея, не испугавшись его пушек. Окрестные племена в большинстве своем стали помаленьку подтягиваться под высокую руку московского царя, приносили присягу и соглашались платить дань — ничего удивительного, почуяли твердую власть, которая им показалась предпочтительнее Кучумова беспредела.

Вот тут-то и произошло то, что имеет много общего с комедией. Поход Ермака был чистой самодеятельностью Строгановых. Узнав об этаких внешнеполитических новостях, Иоанн Васильевич Грозный не на шутку осерчал. Он искренне полагал, что подобные авантюры приведут к долгой войне, к нападению Сибирского ханства на русские владения.

Из Москвы на Урал понеслись, нахлестывая коней, царские гонцы с «опальными грамотами» — Грозный стращал Строгановых всяческими карами за самоуправство и приказывал немедленно отозвать Ермака из Сибири, пока не началась большая война с Сибирским ханством.

И вот тут-то в Москве объявились послы от Ермака, сообщившие грозному царю, что тревоги все напрасны, — Сибирского ханства как такового уже, собственно говоря, в природе не существует, напрочь исчезло с политической карты Сибири, и все ханство, выражаясь восточным цветистым языком, умещается под подковами Кучумова коня. А большая часть бывшего ханства уже принесла Иоанну Васильевичу вассальную присягу…

Грозный был не только жесток, но и умен. Стало ясно, что теперь гневаться на казаков как-то даже неудобно. Всем участникам сибирского похода простили прошлые грехи (даже Ивану Кольцо), наградили деньгами и сукном. Неожиданно для себя они оказались не государственными преступниками, а, наоборот, полезными державе людьми…

Правда, Грозный не награждал Ермака ни шубой со своего плеча, ни легендарной кольчугой с золотыми орлами — это очередная красивая сказка…

Покорителям Сибири, правда, впоследствии не повезло. Ивана Кольцо и его казаков пригласил к себе в гости какой-то из местных князьков, тайный сторонник Кучума — и перерезал спящими. Ермак был убит при ночном нападении Кучума на казачью стоянку.

С этим ночным боем тоже далеко не все ясно. До сих пор гуляет дурацкая сказочка, гласящая, что казацкая дружина якобы «перепилась», и татары без труда перебили хмельное воинство.

Очередная чушь. Порядки у Ермака были строгие, о каких бы то ни было масштабных пьянках во время его походов попросту не известно. Что гораздо более убедительно, против такой версии выступают цифры потерь. В тот злополучный поход с Ермаком, доподлинно известно, выступило сто восемь казаков. Вернулись живыми после ночной схватки (опять-таки доподлинно известно) — девяносто. Окажись казаки перепившимися поголовно, потери, легко понять, были бы не в пример значительнее…

Кстати, вымыслом, безусловно, является и то, что Ермак якобы утонул в Иртыше, потому что его потянула ко дну тяжеленная кольчуга с золотыми орлами, тот самый царский подарок. Не было никакой кольчуги. Ермак получил удар копьем в горло, стоя на борту струга — речного казацкого суденышка. Свидетелей этого было немало.

Кучум, кстати, потому и устроил ночное нападение, что силенок у него было — меньше некуда. Все от него отвернулись. Даже его ближайшие родственники, пораскинув мозгами, пошли на поклон к Грозному и сидели потом смирнехонько.

Какое-то время бывший грозный хан еще болтался по Сибири с небольшим отрядом, впавши в окончательное ничтожество (по местным преданиям, даже ослеп и оглох). О полнейшем к нему пренебрежении бывших подданных свидетельствует тот факт, что последние годы жизни Кучума и точные обстоятельства его смерти покрыты совершеннейшим мраком неизвестности. То ли кочевал с калмыками возле озера Зайсан, то ли скрывался в лесах с кучкой уже не воинов, а слуг. Полный мрак. Одному из сыновей Кучума приписывается сообщение, будто его отца, «заманив к калмыкам обманом», убили… бухарцы. Если это правда, то верна догадка, что своим бывшим землякам Кучум в свое время чем-то особенно насолил… Случилось это якобы в 1601 г. А может, и раньше. А может, и позже чуточку. Кучум безвестно исчез с исторической арены, как смывается пятно с клеенки. По сути, произошло примерно то же самое, что за семьдесят лет до того случилось с испанцами в Мексике: горсточка солдат Кортеса форменным образом обрушила огромное государство инков с его городами, превосходившими размером и многолюдством иные испанские, с десятками тысяч подданных.

Как и в случае с Ермаком, испанцы одержали победу отнюдь не благодаря огнестрельному оружию и суеверному страху индейцев перед лошадьми — хотя это поверхностное объяснение до сих пор можно встретить в иных популярных книжках. Ничего подобного. От суеверного страха перед лошадьми индейцы избавились очень быстро, как только обнаружилось, что это не мифологические драконы, а обыкновенные животные, подверженные всем опасностям. Огнестрельное оружие у индейцев весьма скоро завелось свое — и потому что иные испанские любители вольной жизни, которым суровая дисциплина в отряде Кортеса встала поперек горла, убегали к индейцам (вот уже воистину «по родству бродяжьей души»!). И мушкеты с собой казенные уносили, и лошадей уводили.

Причина в другом. Как и скороспелое Сибирское ханство Кучума, огромное государство инков держалось, простите за выражение, на соплях, кое-как сметанное на живую нитку из многочисленных индейских племен, относившихся к стольному граду Теночтитлану (нынешний Мехико) без тени любви и уважения. Как только пронесся слух, что приплыли бородатые белые люди, намеренные всерьез разобраться с этими, из столицы, индейцы тысячами повалили в войско к Кортесу. И обрушилась в одночасье империя, державшаяся исключительно на принуждении…

После гибели Ермака русские ненадолго отступили за Урал. Но уже через полгода вернулись. Это уже были не «добровольцы»-энтузиасты, а люди, состоявшие на государевой службе. Воевода Иван Мансуров во главе отряда в триста человек поставил в устье Иртыша небольшой острог (тогда это слово обозначало вовсе не тюрьму, а небольшую крепость, «городок»).

К нему тут же подступило целое войско остяков и кинулось на штурм с совершенно непонятным ожесточением.

Мансуров, плохо знакомый с местными реалиями, и понятия не имел, что его угораздило обосноваться в местечке под названием Белогорье, главном святилище Западной Сибири! У окрестных племен — остяков, хантов и манси — с давних пор сохранялось поверье: кто владеет Белогорьем — владеет всем краем. На законном основании. Такое уж место. Естественно, окрестное население тут же решило проверить новоявленного хозяина на прочность…

Штурм был отбит. Тогда остяцкие «князьки» пустили в ход свое стратегическое оружие — огромного деревянного идола, «бело-горского шайтана», предмет особого почитания тамошних племен. Установили его неподалеку от частокола и заявили войску примерно следующее: сейчас наш покровитель ка-ак разгневается на этих бородатых, ка-ак их сожжет громом с молнией…

Однако получилось совсем наоборот. Мансуров, начавший что-то соображать в местной политике, велел наводить пушку как раз на «шайтана». Пушкари у него были хорошие, и деревянного болвана разнесло в щепки первым же ядром. На суеверных аборигенов это произвело огромное впечатление. Трудно поверить, но они немедленно сняли осаду и большей частью согласились перейти под московскую руку. Своя логика в этом была: если «шайтан» оказался слабоват против пришельцев, то и уважать его более не стоит, боги у бородатых будут посильнее…

На следующий год воевода Василий Сукин заложил город, известный нам сегодня как Тюмень. Местные татары, занимавшиеся скотоводством и земледелием, жили оседло. Они без всякого сопротивления согласились считаться московскими подданными, платить дань, а чуть позже без малейшего принуждения отправились с воеводой бить Кучума.

Воевода князь Андрей Елецкий привел полторы тысячи человек самого пестрого контингента — казаки, стрельцы, пленные поляки и литвины из войска Батория (нормально воевали за русских, ага!), поволжские татары, башкиры, пятьсот человек местных. И по сложившейся традиции накидал Кучуму. Его помощник опять-таки расколошматил бывшего хана и взял в плен целую кучу его родственников: восемь жен Кучума, пять его сыновей, тринадцать «царевен».

В общем, так они и жили — утром встав, Кучума били… Действительно, полное впечатление, что лупить Кучума стало для русских чем-то вроде утренней зарядки. Уж не от огорчения ли старикан и помер?

Русские шли на восток, «встречь солнцу», неудержимо. Уже в августе 1639 г. отряд томского казака Ивана Москвити-на вышел на побережье Тихого океана — впервые в русской истории. Построив два коча (судна метров по семнадцать длиной), Москвитин и его люди опять-таки первыми среди русских совершили плавание по Тихому океану, открыв несколько островов — в том числе Шантарский архипелаг и Сахалин (правда, о том, что Сахалин — остров, потом забыли аж на двести с лишним лет!). А в 1648 г. Семен Дежнев проплыл тем проливом, который впоследствии стали называть Беринговым.

Россия подошла к Америке вплотную!

Что же гнало людей в тяжелейшие странствия, где каждый день можно было сгинуть от голода или стрелы, утонуть в реке или море, погибнуть в совершеннейшей безвестности?

Запомните это волшебное слово — ясак.

Ясак — это дань пушниной, которой облагали местных. Причем речь шла не о простецкой белке, а в первую очередь о соболях. Меха тогда были интернациональной валютой, как нынче доллар — и ценились порой наравне с золотом.

Прибыль была фантастическая, даже не снившаяся сегодняшним нефтяным олигархам. В самой Сибири соболя можно было приобрести за сущие гроши. Сохранился документ, гласящий, что 29. мая 1648 г. «промышленной человек Борис Григорьевич Сысолятин продал служилому человеку Семену Иванову сыну Дежневу тринатцать соболей, взято тринатцать алтын».

Дежнев — тот самый, знаменитый. Соболей он купил по алтыну за шкурку. Алтын — это три копейки серебром. Пуд муки стоил 15 копеек, железный топор — 30 копеек. А вот в России соболь уже стоил от двадцати до двухсот рублей за шкурку — в зависимости от качества. Московский подьячий (чиновник средней руки) получал жалованья двенадцать рублей в год. Няньке малолетней царевны Софьи (той самой противницы сводного брата Петра) платили побольше — пятьдесят рублей в год.

Надеюсь, читатель может теперь представить, какой фантастической была выгода? Достаточно было привезти из-за Урала десяток соболей, чтобы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь — если не гнаться за боярской роскошью, а купить приличное поместье и поживать себе на всем готовом. А если — сотню шкурок? Две? Вот то-то…

Именно вырученные за пушнину деньги помогли Российскому государству подняться после опустошительного Смутного времени. Да и впоследствии крепили державу. Приведу один-единственный пример: в 1660 г. доходы Российского царства-государства составили 1 млн 311 тыс. руб. Из них 600 тыс. руб., едва ли не половина — доходы от сибирской пушнины. Впечатляет?

Между прочим, прозаическая для России белка в Западной Европе ценилась гораздо выше и была еще одним экспортным товаром, приносившим Москве нешуточный доход. Во Франции, как и в других королевствах, писал знаток проблемы Оноре де Бальзак, королевские указы предписывали ношение мехов, в том числе белки, исключительно благородному сословию — дворянам и духовенству. И уж сословие это, будьте уверены, свои привилегии использовало на все сто — не из-за холодов, из принципа. Указы эти особо подчеркивают: «редкий» беличий мех имеют право носить только благородные, благородные, благородные дамы и господа! В других королевствах происходило примерно то же самое. Узрев жен «простого» горожанина в неподобающих ей роскошных беличьих мехах, и отбирали таковые мгновенно, и немалый штраф с мужа драли…

Так что в Сибирь русских — и прочие населяющие Московию народы — гнало это волшебное слово: ясак, «мягкая рухлядь», как тогда называли меха.

Можно представить, в каких масштабах воровали тогдашние воеводы, обосновавшиеся в местах, откуда до Москвы и за полгода галопом не доскачешь, вдали от государева ока и присмотра инстанций…

А впрочем, нет нужды напрягать фантазию. Документов сохранилось предостаточно. Воеводы драли с «туземцев» ясак не только в государеву казну, но и для своего кармана, брали взятки с подчиненных им горожан, вымогали меха у купцов и промышленников — а отдельные лихие экземпляры грабили идущие из Китая торговые караваны. Сохранились подробные описания иных методов, как две капли воды схожие порой с современными. Хочешь получить жалованье вовремя и сполна? — Отстегивай воеводе. Хочешь получить разрешение на промысел пушного зверя? Отстегивай.

А потому история Сибири пестрит упоминаниями о мятежах не только «ясашных инородцев», но и русского населения. В 1626 г. воеводу Енисейского острога Ошанина «драли за бороду», едва не убили, но простили, когда он с целованием креста пообещал больше «жесточи не чинить». В Верхоленском остроге, что на Амуре, воеводе Обухову повезло гораздо меньше, его просто убили… А впрочем, это уже другая история, о которой будет рассказано чуть позже. В Красноярске в 1695 г. воеводу вывели на берег, посадили в лодку и велели плыть куда глаза глядят, и ни в коем случае не возвращаться, если жизнь дорога. После чего Красноярск пять лет прожил вообще без администрации, самоуправлением — и ничего страшного не произошло, не было ни особенных беспорядков, ни людоедства…

Истины ради стоит упомянуть, что и сами легендарные первопроходцы были не без греха — дети своего времени. Вот вам совершенно реальная история, приключившаяся с Семеном Дежневым. Совершив свое историческое плавание через безымянный пока еще пролив, отделявший Азию от Америки, он вошел на своих кочах в устье реки Анадырь и стал продвигаться вверх. Завидев на берегу подходящих туземцев, возликовал, велел причаливать и, не теряя времени, обратился к аборигенам с насущным вопросом:

— Кому платите, мать вашу за ногу?

— Нам, соколик, нам! — на чистейшем русском языке послышалось вблизи. — Это наша корова, и мы ее доим…

И к Дежневу вышли крепкие ребята, как две капли воды похожие на его собственных казаков: кресты на шее — не басурмане, чай! — бороды и кафтаны, пищали и сабельки…

Это были конкуренты — «власьевские». Отряд, спустившийся навстречу «дежневским» по течению Анадыря — его направил обосновавшийся на Колыме боярский сын Власьев. «Власьевские» уже успели чисто конкретно объяснить местным, что они тут теперь главные, и платить следует только им.

Моментально началась стрелка, стали перетирать вопрос. Дежнев требовал долю. Ему решительно показали кукиш, логично, в общем, объясняя, что они сюда первые пришли, когда никаких Дежневых и в помине не было — так с какого перепугу делиться?

Консенсуса не достигли — и началась драка. Пищали и сабли хватило ума в ход не пускать, но мордобой случился нешуточный. Численное преимущество оказалось на стороне «власьев-ских», «дежневских» чувствительно потрепали, загнали на кочи и велели убираться отсюда к чертовой матери, пока не вышло чего похуже. Дежнев, видя, что тут ничего не выгорит, уплыл обратно в море, где добывал моржовые клыки, а порой пытался предлагать свою «крышу» корякам и чукчам — но те всякий раз отбивались, заявляя, что они люди вольные и без «крыши» вполне обойдутся. Так ничего и не вышло у Семена с коряками и чукчами. Вдобавок в те места нагрянул известный беспредель-щик Тарас Стадухин…

Братовьев Стадухиных было двое — Тарас и Михаил. Оба по заслугам числятся среди первооткрывателей, Тарас ходил по Колыме и окрестностям, а Михаил — на Дальнем Востоке. Но, помимо своих бесспорных заслуг перед географией, оба — из песни слова не выкинешь — были известны как махровые бес-пределыцики. Дежнев предпринял новое путешествие по реке Анадырь, где собирал ясак с юкагиров, до которых еще не добрались «власьевские», — а Тарас Стадухин со своей бригадой шел следом и «громил» тех же юкагиров, как они ни доказывали, что их уже крышует Дежнев. Мало того: встретив вскоре Дежнева (на сей раз действовавшего в братском единении с «власьев-ским» Семеном Моторой), Тарас, окончательно обнаглев, отобрал собранные меха и у Дежнева, и у Моторы. Надо полагать, бригада у него была покрепче. Иначе кто бы ему добром отдал? Ограбив Дежнева с Моторой, Стадухин отправился дальше — совершать очередные географические открытия. Именно так, я не шучу. Именно он первым из русских обследовал побережье Охотского моря и будущий залив Шелихова — за каковые открытия и составленные им карты был произведен царем из простых казаков в атаманы. Как-то все это в нем уживалось: первооткрывательство и полнейший беспредел.

Его брату Михаилу повезло гораздо меньше — продолжая те же семейные традиции, он так достал аборигенов Дальнего Востока, что они его в конце концов прикончили… Правда, на Амуре и Сунгари Михаил Стадухин не был каким-то феноменом, паршивой овцой. Ерофей Павлович Хабаров (в честь коего нынче названы город и железнодорожная станция), тоже немало накуролесил: любил, что греха таить, при нападениях на даурские селения брать в заложницы главным образом женщин, для известного употребления, отчего дауры на него обозлились, но прикончить не смогли, как ни пытались. Зато против Хабарова взбунтовалась часть его собственного отряда, бежала на трех судах по Амуру, поставила в «Гиляцкой земле» собственный острог и начала собирать ясак. Нагрянув туда с пушками, Хабаров этот острог обстрелял и взял штурмом. Голову никому не отрубил, но батогами бунтовщиков бил «нещадно», отчего многие померли. Такие вот веселые дела происходили на значительном удалении от администрации — частные войны, беспредел полнейший…

Случались истории даже почище, которые так и просятся в телесериал. Взять хотя бы Никифора Черниговского — не судьба, а песня…

Означенный Никифор в документах того времени именуется «поляком», но, судя по имени и фамилии (или прозвищу?), он наверняка с Украины. Как бы там ни было, он воевал на стороне поляков против царя Алексея Михайловича, попал в плен, и был, как тогда водилось, сослан на Амур — без малейшего поражения в правах, на положении абсолютно вольного человека: пусть себе новые земли осваивает там, куда добровольцев не всегда и калачом заманишь…

Держался Никифор и в самом деле чересчур уж вольно — в один прекрасный день взялся драться с тем самым воеводой Обуховым, о котором я уже упоминал. На сей раз причиной послужили отнюдь не воеводские злоупотребления: просто-напросто кулачные дуэлянты не поделили бабу. Надо полагать, фемина была исключительно красивая — дрались долго, дрались остервенело, в конце концов Никифор так увлекся, что ненароком ухайдокал воеводу до смерти. Нравы в тех местах были свободные, Никифор остался на воле, но прекрасно понимал, что за этакие художества Москва его не помилует — а ведь непременно когда-нибудь узнает… Нужно было срочно искать выход.

И ведь нашел его Никифор! Собрав отряд вольницы, пошел в те места, которые никто еще не крышевал, собрал огромный ясак и отправился с ним в Москву, с повинной.

Царь Алексей Михайлович поначалу освирепел и приговорил Никифора к смертной казни. Но потом призадумался. Умен был царь-батюшка и мыслил по-государственному. Ход его рассуждений восстановить нетрудно: воеводу Обухова уже не вернешь, хоть сто голов оттяпай, а Никифор — человек оборотистый, эвон какую кучу мехов приволок. Может оказаться полезным еще не единожды…

Кончилось всем тем, что государь не только помиловал Никифора, но и назначил его воеводой в Албазинский острог, что на Амуре! Правда, никак нельзя было считать новое место службы теплым местечком — Албазин, основанный в свое время Ерофеем Хабаровым, восемь лет назад до основания спалили китайцы, сами большие мастера собирать ясак с амурских племен и конкурентов, мягко говоря, не приветствовавшие.

Самое интересное, что Никифор и в самом деле оказался толковым руководителем. Он отстроил Албазин, привлек туда немало русских переселенцев. Появилось не только немало деревень, но и православный монастырь, основанный в урочище Брусяной Камень иноком Гермогеном.

Как раз в Албазине русским пришлось столкнуться уже не с мелкими князьками и даже не с «сибирским салтаном», а самой настоящей державой. Правившие тогда в Китае маньчжуры, как уже говорилось, не собирались уступать крышевание местных племен русским. В 1685 г. (когда Никифора Черниговского уже не было в живых) у Албазина появилась пятнадцатитысячная китайская армия со ста пятьюдесятью пушками.

В гарнизоне Албазина было только полторы сотни казаков при трех пушках. Однако китайцев они отбили, и те отступили, понеся большие потери. Продовольствия и боеприпасов, правда, у осажденных было мало — и воевода Алексей Толбузин вступил в переговоры. Китайцы согласились на почетную капитуляцию. Отряд Толбузина со всем оружием и пушками ушел в Нерчинск.

Китайцы ушли к себе в Китай. Тогда Толбузин, недолго думая, вернулся, отстроил бревенчатый острог (что было делом быстрым и нехитрым, если умеешь обращаться с топором) и собрал с окрестных полей урожай, которого китайцы, уходя в быстром темпе, не тронули.

Прослышав про такие дела, разобиженный китайский воевода Лант Тань, командовавший первой осадой, вновь объявился под Албазином. Солдат у него на сей раз было поменьше, всего восемь тысяч, зато пушек — аж четыреста.

На сей раз русские не собирались уходить — зерна у них было предостаточно, боеприпасов тоже. В первые же дни обороны воевода Толбузин был смертельно ранен китайским ядром, и команду вместо него принял нерчинский казак Афанасий Бейтон…

Вам эта фамилия не кажется чуточку нерусской? Еще бы… Нерчинский казак Афанасий Бейтон был… чистокровнейшим шотландцем! Не родившимся в России потомком славных горцев, а натуральным шотландским уроженцем, приехавшим в Россию искать счастья. Шотландия в те годы особым благосостоянием похвастаться не могла, жилось там тяжело и голодно (см. Вальтера Скотта и Стивенсона), и гайлэндеры, переодевшись вместо клетчатых юбок в штаны, разбредались в поисках удачи по всей Европе (именно так в России и появился некто Лермант, предок нашего великого поэта)…

(Вот, кстати. Не «Лермонт», а именно Лермант. Через «а». Первоначально именно так, через «а», писались предки Лермонтова и он сам в юные годы — Лермантов. Но потом кто-то рассказал Михаилу Юрьевичу о великом средневековом поэте Шотландии Томасе Лермонте, у юноши заработала поэтическая фантазия, он стал писать фамилию исключительно через «о», всем и каждому объясняя, что его предок — Лермонт, дамы и господа! — как раз и был потомком Томаса Лермонта. Ну, понемногу все привыкли, даже сами новоиспеченные Лермонтовы… Исторический факт, основанный на воспоминаниях друзей и современников поэта).

Но вернемся в Албазин. Шотландский казак Афанасий Бей-тон держался в осаде десять месяцев! Я так и не выяснил, сколько русских там было поначалу — но, учитывая численность прошлого гарнизона, не более двухсот человек. Осаждавших — восемь тысяч при четырехстах пушках (которыми, кстати, командовал не китаец и не маньчжур, а французский монах-иезуит Вердье. Вот уж поистине эти «злокозненные езуиты» везде пролезут!).

Бейтон держался с начала июня 1686 г. до начала мая 1687 г. Продовольствие подошло к концу, в остроге началась цинга… Бейтон держался! Жаль, что эта история, судя по всему, осталась совершенно неизвестной сэру Вальтеру Скотту — роман получился бы захватывающий…

В конце концов на выручку албазинцам прибыл посланный из самой Москвы царский окольничий Федор Головин, дипломат не из бестолковых — при нем было и письменное полномочие на переговоры, и достаточно сильный военный отряд.

Осаду китайцы сняли. Из героических защитников Албазина в живых остались Байтон и с ним двадцать два человека. Начались переговоры, причем в составе китайской делегации обнаружилось еще два иезуита: испанец Перейра и француз Жер-бийон.

Китайцы, уверяя, что это их исконная земля, выдвинули весьма оригинальный аргумент: река Амур, мол, находилась во владении их богдыханов… со времен Александра Македонского! Ясно было, что тут поработали иезуиты, просветив китайцев в древней европейской истории. Головин, глазом не моргнув, невозмутимо заметил: со времен Македонского, хорошие мои, много воды утекло…

Переговоры тянулись долго и напряженно — вплоть до того, что войска высоких договаривающихся сторон занимали боевые позиции. В конце концов договорились провести границу по реке Аргунь, и русские ушли из тех мест — как оказалось позже, на время…

Кто сегодня помнит о героической обороне Албазина и бравом шотландском казаке Афанасии Бейтоне?

А землепроходцы продолжали осваивать Сибирь и Дальний Восток. Долго и упорно искали легендарную «серебряную гору» — и на Чукотке, и в низовьях Амура. Ходили завлекательные разговоры, будто эта гора сплошь из чистого самородного серебра, каковое свисает «соплями», туземцы эти «сопли» сшибают стрелами и пускают на украшения.

Гору эту не обнаружили до сих пор — хотя геологи в принципе теоретически существование ее допускают. Впрочем, на Чукотке еще немало мест, где в буквальном смысле не ступала нога человека.

Вот, кстати, о чукчах. Именно они оказали русским самое яростное сопротивление. Сегодняшний читатель, я уверен, при этаком известии может и расхохотаться — для него чукчи представляют собой не более чем простодушных и безобидных детей природы, вошедших в известный цикл анекдотов.

Но это сегодня, господа мои. Лет двести пятьдесят назад я бы и врагу не посоветовал столкнуться нос к носу с этими «персонажами анекдотов». Обитавшие в тех краях, где мало кто способен выживать, прошлые чукчи были бойцами умелыми и страшными — и нанесли русским (даже в течение восемнадцатого века!) немало серьезных поражений. История — дама упрямая: реальный контроль над Чукоткой Российская империя установила только в первой трети девятнадцатого столетия. До этого, как говорится, раз на раз не приходился…

Камчатку, правда, русские уже во времена Дежнева заняли прочно. Кстати, именно оттуда, с Камчатки, происходит одна из самых курьезных казачьих челобитных. Анадырские казаки всерьез обвиняли своего десятника Ивана Рубца в том, что он во время своего дальнего морского похода «с двумя бабами всегда был в беззаконстве и в потехе». Причем развратник этакий игнорировал упреки сплоченного трудового коллектива: «и с служилыми и торговыми и с охочьими и с промышленными людьми не в совете о бабах». Коллектив ставит начальнику на вид разнузданную аморалку, а начальник, оторвавшись от народа, нагло игнорирует…

«Бабы», конечно же, были местные, камчадалки — откуда в 1662 г. на Колыме русские женщины? И кошке ясно, что стучали на десятника подчиненные из чистой зависти: у них ни у кого баб нет, а у Ваньки — цельных две… Такие вот коллизии. Челобитная вроде бы осталась без последствий: ну да, только и дел у государя московского, как следить за моральным обликом камчатских казачьих десятников…

Поговорим о мифах, сопровождавших освоение Сибири.

До сих пор идет ожесточенный спор — «освоение» это или все же «завоевание»? В советские времена, ежу понятно, высочайше повелено было считать, что «освоение». Что приход русских всегда, везде нес исключительно «прогрессивный» характер, а все конфликты сводились к редким стычкам вроде тех, что изображена на знаменитой картине Сурикова.

В новейшие времена, как водится, шарахнулись из одной крайности в другую. Появились работы, где движение русских «встречь солнцу» изображается исключительно как непрерывная череда войн.

Ну а истина, как ей и водится, где-то посередине. Где «завоевание», а где и натуральнейшее «освоение». Все зависело от места и от ситуации. Поднимись подданные Кучума против русских в едином порыве, как один человек, — горсточка казаков была бы попросту сметена, да и последующие экспедиции вряд ли вернулись бы назад.

Вот вам история дворянина Василия Шульгина, краткая и печальная. Его отряд в несколько сот человек в 1693 г. отправился к озеру Семискуль в Западной Сибири — и полег там до последнего человека. Никто не вернулся. Местные племена были настроены крайне решительно — истребить, и баста…

А вот история совершенно противоположная. В низовьях реки Томи, притока Оби, жил со своим племенем мелкий князек по имени Тоян. Едва появились русские, он обратился с просьбой о принятии его в московское подданство, не поленился самолично съездить с челобитной в Москву (для 1604 г. — странствие нешуточное). Помог русским построить в своих владениях острог (на месте которого ныне располагается город Томск), да и впоследствии сотрудничал абсолютно во всем — за что был даже освобожден от ясака.

Причина? А так ему было ужасно выгодно. Подданных у этого князя насчитывалось всего-то триста человек обоего пола — а со всех сторон, куда ни глянь, обитали гораздо более сильные и воинственные соседи, способные проглотить владения Тояна, как муху. Вот он, оценив ситуацию, и прилепился мгновенно к могущественному сеньору.

Другой пример, опять-таки крайне многозначительный. Енисейских киргизов долгие годы «крышевал» монгольский алтын-хан («золотой царь») Кункачей. Несмотря на пышный титул, правил он не всей Монголией, как может кто-то подумать, а небольшим княжеством, и резиденцию свою устроил в тувинской глуши. С киргизов этот «золотой царь» драл по полной программе: десять соболей с человека в год и десятую часть всего поголовья скота. Когда ему взбредало в голову затеять войну с такими же мелкими «царями», а происходило это частенько, киргизов сотнями угоняли на пополнение армии. К тому же они обязаны были снабжать монголов подводами, продуктами и проводниками, участвовать в царских охотах в качестве загонщиков.

И тут приходят русские, которые говорят, что им нужно всего только одну шкурку в год с человека — за что твердо намерены защищать киргизов от всех окрестных царьков. Как вы думаете, долго ли енисейские киргизы судили и рядили, прежде чем принять новые налоги? Правильно, согласились не раздумывая…

Так что продвижение русских в Сибирь (будем избегать обоих вышеприведенных терминов, символизирующих две крайности) именно так и протекало: тот, кто видел в них агрессоров или нешуточных конкурентов по сбору налогов, активно сопротивлялся; тот, кому было выгодно, без всяких колебаний признавал над собой власть московского царя. Понемногу устаканилось до среднего арифметического.

А самое главное — заняв ту или иную территорию, русские старались, чтобы на ней воцарилось полное спокойствие. Происходило это, конечно, по насквозь практическим мотивам: царству нужны были исправные плательщики ясака, а не обиженные мятежники, с которыми приходится воевать долго и старательно. Воеводы на местах притесняли «инородцев», как могли — но точно так же они изгалялись и над православными, вымогая денежки за каждый чих. Официальная политика государства как раз была направлена на то, чтобы «мирволить» новым подданным — порой к ним проявляли чересчур уж большую терпимость, прощая мятежников, успевших пролить немало русской кровушки.

Так что сначала частенько случалось завоевание, но потом все же — мирное освоение. Чистое завоевание русским попросту не удалось бы — как и испанцам в Америке.

Вообще, в освоении новых территорий испанцы во многом походили на русских — той же терпимостью. Яркий пример — судьба индейской знати. Достаточно было знатному индейцу принять крещение, как он автоматически получал к крестильному имени приставку «дон», делающую его абсолютно равным испанским дворянам. Смешанных испанско-индейских браков — масса, причем встречается достаточно случаев, когда спесивые испанские доны, не отдавшие бы руку своей дочери чистокровному идальго, недостаточно, по их мнению, знатному, распрекраснейшим образом выдавали своих сеньорит за индейских донов. Логика была проста: то, что он — индеец, ничего не значит. Он не просто крещеный, а из очень знатного рода. Плевать, что индейского — знатность есть знатность, и точка…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.