Володин полет
Володин полет
Вскоре после нашего приезда в Звездный стали известны программа полета первых кораблей «Союз» и экипажи этих кораблей. Два корабля должны были стартовать один за другим с интервалом в сутки. В первом будет находиться один человек; во втором - три. На следующий день после старта второго корабля планировалось выполнить первую в истории космонавтики стыковку на орбите двух пилотируемых кораблей. Таким образом предполагалось создать первую экспериментальную орбитальную станцию. По завершении стыковки два космонавта из второго корабля, надев скафандры, должны выйти в открытый космос и перейти в корабль, стартовавший первым. Затем кораблям предстояло расстыковаться и поочередно осуществить спуск с орбиты.
В качестве основной четверки к этому полету было решено готовить Владимира Комарова, Валерия Быковского, Евгения Хрунова и меня. На Комарова и Быковского возложили функции командиров кораблей, Хрунова назначили на роль космонавта-исследователя, а я должен был выполнять функции бортинженера. Нас дублировали Юрий Гагарин, Андриан Николаев, Виктор Горбатко и Валерий Кубасов. Какие соображения легли в основу такого решения, я не знаю. Знаю только, что предложение по военным участникам готовилось в Главном штабе Военно-Воздушных Сил, по гражданским - в нашей организации. Василий Павлович Мишин решал на этот раз принципиально важную задачу - иметь в составе экипажей своих испытателей. И ему это удалось: Кубасов и я были включены. Хотя, насколько мне известно, при переговорах «крови было испорчено много».
Но острота переговоров на нас не отразилась. Отношения в группе сразу сложились очень хорошие. Все летавшие космонавты при близком общении оказались очень простыми, внимательными и добрыми парнями. Казалось, что никто из них не относился серьезно к той славе, которая их окружала. Они очень мало вспоминали о своих полетах, а если и вспоминали, то, как правило, что-нибудь смешное, чтобы развлечь компанию. Во всяком случае, они сумели построить отношения так, что мы постоянно чувствовали себя в кругу друзей. Честно говоря, для меня это было неожиданно. Эти люди совершали первые в истории космические полеты. Они потрясли мир своим мужеством. Их приглашали как самых дорогих гостей во все страны мира и встречали так, как никого другого. Мир рукоплескал им. На них обрушились всеобщее внимание и любовь, награды сыпались как из рога изобилия. А они на все это реагировали, как на праздник, который приходит и уходит и не меняет главной сути жизни. Крепкие ребята!
Программа подготовки была очень плотной. За полгода нам предстояло завершить изучение корабля и пройти через большой цикл тренировок. Работали ежедневно по двенадцать-четырнадцать часов. Особенно сложной была логика управления кораблем: тысячи взаимно связанных команд, сотни вариантов действий в случаях отказов. Каждый вечер мы приходили в свои комнаты в профилактории с толстыми портфелями книг и почти до полуночи разбирались в этих логических лабиринтах. А днем - тренировки. На комплексном тренажере мы на практике осваивали автоматику корабля, а на специализированных тренажерах учились выполнять отдельные элементы программы полета. Много часов мы провели тогда на тренажере сближения. Командиры тренировались в управлении подлетом одного корабля к другому, а мы с Женей контролировали работу приборов, следили за запасами топлива, на всякий случай измеряли расстояние между кораблями и скорость подлета с помощью шаблонов и секундомера - методом, который мог потребоваться при отказе автоматических измерителей.
Пользоваться скафандрами и системой шлюзования мы учились в большой барокамере. Внутри нее был установлен макет жилого отсека, из которого предполагалось осуществить выход. Мы входили в жилой отсек, закрывали за собой люк, после этого в камере создавался почти вакуум. А нам надо было надеть скафандры, выпустить из отсека воздух, открыть люк и, пользуясь автономной системой жизнеобеспечения, выполнять те элементы перехода, которые возможны. Ошибаться нельзя - вакуум был реальный.
Пришлось заново репетировать эвакуацию из спускаемого аппарата при посадке на воду, теперь уже в составе реального экипажа. На этот раз нас забирали с воды не в шлюпку, а на вертолет. Это было сложнее. Вертолет зависал над каждым по очереди и спускал трос с крюком. Надо было поймать крюк, зацепить его за петли гидрокостюма и дать сигнал вертолетчикам о готовности к подъему. Когда находишься под вертолетом, вода вокруг как будто кипит, все в брызгах, смотреть трудно.
Трос сразу брать нельзя, он может быть наэлектризован, и тогда ударит током. Поэтому сначала от крюка приходится уворачиваться, ждешь, пока он коснется воды. Потом стараешься крюк поскорее схватить, чтобы он не утонул глубоко, иначе после того, как его поднимешь, под тобой образуется петля и, когда вертолет начнет набирать высоту, трос может обхватить вокруг ноги или, хуже того, вокруг шеи - и здесь уже радости будет мало. Вертолет не может долго висеть, поэтому все приходится делать быстро. И как только покажешь вертолетчикам, что готов к подъему, то чувствуешь, как трос тебя выдергивает из воды и поднимает высоко в воздух. Лебедка медленно подтягивает трос, в то время как вертолет поднимается и берет курс на берег. Ты летишь над водой, словно на парашюте, только не вертикально, а почти горизонтально. И так пока трос не затянет тебя внутрь вертолета. Впечатляющий полет!
Для нас с Хруновым самым сложным этапом предстоящей космической программы был переход из корабля в корабль. Отрепетировать его в более или менее полном объеме можно было только в летающей лаборатории, а дело это очень кропотливое. При подготовке выхода Леонова мне уже удалось ощутить всю его «прелесть». Теперь надо было готовиться самому. В Москве в то время стояла неважная погода, и мы улетели для тренировок в Казахстан. Там наблюдался устойчивый антициклон. Зима, очень холодно. Мы жили в той самой гостинице, в которой космонавты проводят последние дни перед полетом в космос. Каждое утро подъезжали к замерзшему самолету и поднимались в него по заиндевевшему трапу. Пилоты к этому времени уже успевали вызвать машину с подогревателем. От нее через открытую дверь в салон была протянута широкая матерчатая труба, которая извергала поток горячего воздуха. Странная смесь холодного и горячего встречала нас внутри. После нашего прихода пилоты начинали прогревать двигатели, а мы, с помощью методистов, - снаряжать себя. Сначала надевали скафандры, потом на них - подвесные системы парашютов, а сверху - макеты систем жизнеобеспечения. Эти макеты внешне выглядели так же, как реальные системы, и, к сожалению, были такими же тяжелыми. Мы сразу становились мало подвижными и обремененными большим грузом.
Для каждого из нас у боковой стенке салона укладывались парашюты. Предполагалось, что в случае аварии методисты снимут с нас макеты, наденут парашюты и выбросят нас через специально подготовленный колодец из самолета. После нас самолет должны будут покинуть остальные. Так предписывала инструкция. Мы называли ее «инструкцией для прокурора». На самом деле, падающий «Ту-104» покинуть без катапульты практически невозможно. Как-то Олег Хомутов, отважный парашютист-испытатель, мастер парашютного спорта, рассказывал нам, как он выполнял испытательный прыжок из самолета такого класса через такой же колодец. Самолет находился в состоянии устойчивого горизонтального полета. Так вот, когда Олег, свернувшись калачиком, не в скафандре, а в обычном летном костюме, вылетал из аналогичного колодца, воздушный удар был такой ошеломляющей силы, что привел его практически в шоковое состояние. В течение нескольких секунд он не мог собраться с мыслями. Воздушным ударом у него выбило парашютную сумку, которая была плотно притянута к груди запасным парашютом. В нее после прыжка укладывают парашют. Олег заметил, как что-то отделилось, и решил, что оторвало основной парашют. Это было полной нелепостью, поскольку основной парашют находится сзади, а сумка пролетела у него перед глазами. Олег выдернул кольцо запасного парашюта и, когда он начал открываться, увидел, что основной парашют на месте и тоже открывается. Два парашюта мешали друг другу, и ситуация была угрожающей. Выручил опыт. Олег сумел убрать запасной парашют из зоны основного и безопасно приземлиться. А после прыжка он не мог понять, каким образом у него возникла столь абсурдная мысль. Утрата логики действий говорила о мощности нагрузки. И это был спокойный горизонтальный полет, а не аварийное падение. При падении самолета через колодец выпрыгнуть нельзя, по нему надо карабкаться. Кроме того, в скафандре нельзя свернуться, нужно было бы вылетать в полный рост. Слава Богу, что никому не пришлось прыгать!
Честно говоря, о возможности аварии мы во время полетов особенно не задумывались. Если и рассуждали на эту тему, то больше для развлечения, в свободное время. В полетах мы либо готовились к очередной «горке», либо, когда наступала невесомость, репетировали очередной элемент перехода. Полет вместе с подготовкой к нему занимал всю первую половину дня. Потом был перерыв на обед, а после него - второй полет. И так каждый день. Сначала отрабатывали переход, потом учились спасать друг друга на случай, если кто-то после выхода потеряет работоспособность. Комаров и Быковский летали с нами - смотрели, старались получить детальное представление о том, что будет происходить за бортом во время реального перехода.
Устали жутко! Когда вернулись в Москву, обнаружили, что за время тренировок у нас с Женей заметно понизилось содержание гемоглобина в крови. Нас стали усиленно кормить печенкой. Помогало...
В программу подготовки среди очень нужных элементов вкрапливались и такие, полезность которых была сомнительна. Нам, например, приходилось выполнять парашютные прыжки. Зачем? Я логического обоснования прыжкам не находил. Мы знали, что в программе подготовки американских космонавтов прыжков нет. А нас заставляли прыгать на воду и на сушу, на снег и на открытый грунт. Нередко ребята возвращались с прыжков с тяжелыми травмами.
Не могу забыть, как во время прыжков в Киржаче, когда я уже собрал парашют и наблюдал вместе с другими за теми, кто прыгал после нас, Валера Галайда - известный в то время парашютист-испытатель вдруг спросил у меня: «А почему он не встает?» Я увидел, что он смотрит в сторону Жоры Гречко, который только что приземлился. Жора действительно лежал как-то странно - скорчившись, лицом вниз. Я подбежал к нему, спрашиваю: «Жора, ты что?» Он говорит: «Ногу сломал». Я взял его за плечи, осторожно приподнял и положил на спину. И вижу, что носок правой ноги свободно поворачивается и падает на землю горизонтально. Жора вскрикивает от боли. Появляется врач, накладывает шины, и Жору увозят в госпиталь Бурденко. Ему делают сложную операцию, и потом полтора года он борется за то, чтобы восстановить нормальную физическую форму. Можно ли считать оправданными такие жертвы? Думаю, что нет.
Другим бессмысленным видом подготовки мы считали полеты на истребителях. Никто из нас до этого не был летчиком. Научиться пилотировать в короткие сроки было невозможно, да и не нужно. И решили нас возить в роли учеников в задней кабине учебного истребителя, доверяя лишь простейшие формы управления. В основном мы смотрели, как пилотирует командир. Конечно, было интересно, полеты явно вызывали психологический подъем. Но, опять-таки, мы понимали, что с каждым полетом связан риск и считали его неоправданным. Я хотел лететь в космос и ради этого готов был рисковать своей жизнью, но почему я должен был подвергать себя опасности, занимаясь тем, что мне абсолютно не нужно? И должен признаться, что такого рода упражнения вызывали какую-то психологическую усталость. Я нередко ловил себя на мысли о том, что хочу хоть недолго пожить спокойно, чтобы привести себя опять в нормальное состояние. Но от программы отклоняться было нельзя, а она иногда щекотала нервы.
Навсегда остался в памяти наш полет с летчиком Сашей Справцевым. Саша выполнял фигуры высшего пилотажа в зоне испытательных полетов под Москвой. Перед каждой фигурой он говорил мне, что собирается делать дальше. Я наблюдал через фонарь, как вращается вокруг нас Земля. В зоне было много самолетов, и в наушниках слышались переговоры экипажей с руководителем полета. Вдруг во время «петли», когда мы находились в положении вниз головой, я почувствовал, что пропал шум двигателя и услышал чей-то голос: «Обрезало двигатель». Позывного того, кто это сказал, не было. Из эфира сразу все пропали. Я не мог, оценить ситуацию по приборам и решил спросить у Саши, но так, чтобы не проявить никакой нервозности. Задал, как оказалось, глупый вопрос: «Полет продолжать будем?» А в ответ: «Молчок, отказал двигатель». И я замолчал. Саша перевел самолет в положение колесами вниз и направил его в сторону аэродрома. Смотрю на высотомер: самолет быстро теряет высоту. Саша командует: «Приготовиться!» Поднимаю красную крышку, под которой управление катапультой. Смотрю, где мы находимся. Вижу город Чкаловская. Здесь Саша бросать самолет не будет. А дальше? А дальше уже высота будет недостаточная для катапультирования. Да, похоже Саша решил пробовать садиться. Слышу с Земли: «Выпустить шасси». Саша дергает ручку и механически открывает замки шасси (гидравлическая система не работает). Земля командует: «Проходи дальний на высоте тысяча». «Дальний» - это дальняя приводная радиостанция, которая находится на расстоянии четыре километра от посадочной полосы. Слышу сигналы станции, вижу на высотомере высоту шестьсот метров. Думаю: «Не долетаем». Впереди железная дорога и бетонный забор. «Только бы не в забор!» Слышу новую команду: «Ближний проходи на триста». «Ближний» означает, что до полосы остается один километр. Саша проходит на высоте двести. Опять ниже! Теперь взгляд прикован к Земле. Пролетели над железной дорогой. Пролетели забор. Это уже хорошо. Полоса под нами. Но мы еще высоко! Почти середина полосы, а высота шестьдесят метров. Если сядем на полосу, то затормозить не успеем. Впереди полосы высокий лес - там спасенья нет! Смотрю, Саша резко наклоняет машину в левый крен и разворачивает ее в направлении, перпендикулярном полосе.
Решил садиться на грунт. С земли кричат: «Убери шасси!» Посадка на грунт должна проводиться с убранными шасси, чтобы колеса не зацепились за какое-нибудь препятствие и не произошло переворота самолета. Но руководитель полета не учел, что гидравлическая система не работает. Шасси убрать невозможно.
Все происходило очень быстро. Самолет ткнулся колесами в грунт и запрыгал по кочкам. Я уперся двумя руками в замки фонаря, чтобы попытаться самортизировать удар в случае переворота. Самые опасные моменты были, когда мы пересекали бетонные дорожки. Они выступали над грунтом, и за них легко было зацепиться. Но нам повезло. Мы докатились до края аэродромного поля и остановились среди молодых деревьев, в десятке метров от бетонного столба. Какой Саша молодец! Если бы он точно выполнял рекомендации Земли, мы бы не спаслись. Вот он медленно выходит из кабины, отходит от самолета, смотрит в мою сторону. Осторожно встаю с кресла, чтобы не задеть ручку катапульты. После такой тряски она, казалось, готова была выстрелить при малейшем прикосновении. Прыгать с крыла не пришлось - самолет увяз колесами в мягком грунте и наклонился так, что крыло почти легло на траву. Подошел к Саше. Закурили... Минут через десять примчался на газике командир части Владимир Серегин. Тот самый Серегин, которому через полтора года суждено погибнуть вместе с Юрием Гагариным. Мужественный, собранный человек. Но тогда он был очень взволнован. Когда смотрел на нас, на глаза навернулись слезы. Обнял нас по очереди, буркнул: «Садитесь в машину». И мы уехали. Через час в столовой Гагарин, проходя мимо нашего столика, поздравил меня «со вторым днем рождения». А через пару дней Саша получил от Главкома ВВС благодарность и именные часы. Я был очень рад за него.
Потенциальную возможность подобных ситуаций каждый из нас осознавал. Все понимали, что вероятность их невелика; но никто не мог предвидеть, где и когда встретится опасность и чем это закончится, - все было во власти случая. Конечно, прыжки и полеты составляли лишь небольшую часть нашей подготовки. Основную часть времени мы проводили на тренировках по управлению кораблем, а в перерывах между ними изучали в планетарии звездное небо; слушали лекции о том, как космические наблюдения могут облегчить поиск полезных ископаемых; занимались спортом; иногда по вечерам ходили в финскую баню. Но большую часть времени занимали тренировки.
Полет был запланирован на апрель. Довольно быстро наступило время готовить личное снаряжение: кресла, одежду, шлемофоны, пояса с медицинскими датчиками, скафандры. Нас стали приглашать на завод для примерок. Они были похожи на примерки в ателье, только размеров снимали больше и специалистов участвовало больше.
Забавно выглядела подготовка кресел. Для них создавались индивидуальные вкладыши, которые выполняли функции амортизаторов удара при посадке. Эти вкладыши должны были плотно прилегать к спине космонавта по всей поверхности. Для того чтобы добиться этого, вкладыши отливали по слепку, сделанному непосредственно с космонавта. Нас по очереди сажали в металлический корпус кресла в позу, которую мы должны занять перед приземлением, и заливали гипсом. Ждали, когда гипс затвердеет, после чего нас вынимали из кресла, и в нем оставалась точная копия будущего вкладыша. Для меня эта процедура была сложнее, чем для других. Мой роет больше того, на который были рассчитаны кресла. Соответственно размер туловища тоже больше. Если бы я садился в кресло для заливки без предварительной подготовки, то место, оставшееся для вкладыша, было бы недостаточным для обеспечения нужной амортизации. Меня бы наверняка забраковали. И я решил искусственно уменьшать свой рост перед заливкой и перед будущими примерками. Я слышал, что рост человека вечером меньше, чем утром на один-два сантиметра за счет сжатия позвоночных хрящей в течение дня под действием силы веса. А раз так, то их можно сжать и искусственно, причем не только на Земле, но и в полете! И я перед тем, как ехать на завод, уединялся куда-нибудь, чтобы меня никто не видел, становился в проем двери, с силой упирался руками в притолоку и с минуту стоял в таком положении. Ощущение было, словно я держу над собой тяжелый груз. Потом делал небольшой перерыв и повторял это упражнение. И так несколько раз. В результате, когда меня измеряли, оказывалось, что рост почти нормальный. Были превышения в два-три миллиметра, но с ними инженеры соглашались. Естественно, я об этом никому не рассказывал.
По мере приближения даты старта все более плотным становился наш график. Тренировки на тренажере стали продолжительнее. Они теперь содержали элементы, которые не требовали каких-то специальных знаний или навыков, а лишь психологически настраивали на полет. Нас просили входить в макет корабля, переодеваться там, садиться в кресла, устанавливать связь точно так, как это следовало делать перед стартом. Потом методисты вели репортаж о воображаемой подготовке к пуску, о работе ракеты, об отделении корабля от носителя. Мы в свою очередь докладывали о своем самочувствии, о том, как мы якобы ощущаем динамику полета. Мы даже питались во время заключительных тренировок теми же продуктами, которыми предстояло питаться в полете, пользовались полетными средствами гигиены, укладывали оборудование так, как будто находимся в реальной невесомости. Все эти простые и, казалось, мало значащие дополнения как бы связывали между собой отдельные фрагменты и в голове появлялась довольно полная картина полета... Наверное, именно благодаря этим тренировкам потом в полете часто появлялось такое ощущение, что тебе все знакомо, как будто ты летишь уже не в первый раз...
Незадолго до полета врачи попросили нас провести целый день на бортовом питании. Они, очевидно, хотели понять, выдержим ли мы его весь полет. В то время были живы еще мечты о дальних космических полетах, в которых придется обеспечивать жизнь космонавтов на борту в течение нескольких лет без снабжения с Земли. И специалисты всерьез работали над созданием продуктов питания для таких полетов. Один из рассматриваемых вариантов был относительно простым: приготовить все блюда на Земле, высушить их и уложить на борт в виде порошка или сухих кубиков, похожих на те бульонные, которые мы можем сегодня купить в магазине. В полете нужно только растворить этот порошок или кубики в воде, и блюдо опять станет нормальным. Воду предполагалось в небольшом количестве взять с Земли, а в основном - восстанавливать из того, что человек выделяет. Уже провели эксперименты по восстановлению воды. Рассказывали, что Королев и Келдыш даже пробовали такую воду и высоко отозвались о ее вкусовых качествах (в воду добавляли минеральные соли, которые делают ее вкусной). Но чтобы начать ее пить, надо было, конечно, преодолеть определенный психологический барьер.
Второе предложение было более радикальным - создавать на борту нечто похожее на приусадебное хозяйство и выращивать овощи, а может быть, и разводить птицу непосредственно в полете. По этому направлению тоже проводились и теоретические, и экспериментальные работы. Любопытно, что молдавский институт виноделия даже работал над созданием винных концентратов, которые при растворении в воде должны превращаться в вино. И они сделали такие концентраты. Мы пробовали приготовленное из них вино, и оно всем понравилось.
В нашем полете было запланировано испытать кубики в сочетании с обычной водой. Чтобы вода не портилась, в нее внесли безвредные добавки, которые не ухудшали ее вкуса. К сожалению, на «Союзе» нельзя было воду разогреть и кубики растворить. Их ели сухими и запивали холодной водой. Признаюсь, это питание не понравилось никому. Оно было, скорее, похоже на прием лекарства. Хотя врачи и убеждали, что все необходимое человеку в этих таблетках содержится, весь тот памятный день мы ходили голодные и нам ничего не хотелось делать. Помню, Валера Быковский надо мной подшучивал: «Захочешь летать - удобрения есть будешь». Настроение нам смогли исправить только добрые женщины из нашей летной столовой. Когда ужин для всех закончился и врачи ушли домой, мы пошли к ним и они нас вкусно накормили. Спасибо им! А в полете у нас выбора не будет.
В Центре подготовки все чаще стали появляться инженеры. Корабли прошли заводской цикл испытаний и были отправлены на космодром. Нам рассказывали о результатах испытаний, о выявленных особенностях и выполненных доработках. В поведении всех, кто на этом этапе общался с нами, была заметна какая-то особая собранность и взволнованность. Чувствовалось, что каждый ожидает важного события, которое он готовит и за исход которого несет ответственность.
Для нас главным содержанием заключительных дней были экзаменационные тренировки. На них съезжалось очень много специалистов из разных организаций. По их просьбам на тренажере имитировались различные отказы бортовых систем, и они контролировали нашу реакцию на эти отказы. В отличие от реального полета никаких подсказок по радио мы не получали. А потом, когда тренировка заканчивалась, мы подолгу сидели со специалистами и обсуждали причины, по которым тот или иной отказ мог возникнуть, как его распознать и как правильнее всего действовать. По завершении этих бесед мы прощались до встречи на космодроме...
Появились журналисты. Это уже было явным признаком того, что в ЦК дали добро на полет и согласились с составами экипажей. Иначе бы их к нам не подпустили. В то время вся информация о подготовке к полету была совершенно секретной. Работников прессы и кино, допущенных к ней, было очень немного - всего десятка полтора-два человек. Но и для них доступ открывался только на последнем этапе, за несколько недель до полета. Публиковать что-либо перед началом полета им было запрещено. Все их записи, киноленты и фотоснимки хранились в секретных помещениях. Но как только старт состоится, подготовленные ими материалы должны будут мгновенно заполнить все средства массовой информации страны. Кроме того, они сразу станут доступными для зарубежных изданий. Существовал какой-то способ очень быстрого распространения информации.
Для освещения полетов отбирались наиболее одаренные корреспонденты. Условия работы у них были трудными. Мы старались их избегать - не хотелось думать о том, что напишут газеты, пока еще неясно, состоится ли твой полет. А они старались использовать любую возможность, чтобы собрать материал. В конце концов встречи с журналистами были включены в наше расписание, и таким образом компромисс был найден...
Перед самым завершением подготовки в нашем расписании появился новый пункт - ВПК. Он означал, что назначено заседание Военно-промышленной комиссии. На нем от имени правительства должны были дать формальное разрешение Государственной комиссии на продолжение работ по подготовке к пуску и подписать доклад в ЦК с предложением о проведении пуска. Взаимоотношения правительства и ЦК были очень любопытными. Они строились так, что правительство без ЦК ни одного крупного решения принять не могло, но при этом ЦК никакой ответственности на себя не брал. В отношении космических полетов ЦК лишь принимал решение «согласиться с предложением Военно-промышленной комиссии о проведении запуска...», но не принимал решения «осуществить запуск...». Эта лукавая мудрость и лежала в основе руководящей роли КПСС. А чтобы не возникало никаких противоречий с правительством, все его главные действующие лица вводились в состав ЦК. Они не работали в ЦК, но присутствовали на его заседаниях и таким образом становились участниками принимаемых решений. Любой конфликт с ЦК означал для члена правительства потерю своей работы.
Экипажи на заседание комиссии традиционно приглашались. Заседание проходило в Кремле. Его вел председатель комиссии Леонид Васильевич Смирнов. Он был в ранге первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. Присутствовали министры, главные конструкторы, руководители Академии наук, руководители Министерства обороны, председатель Государственной комиссии по подготовке и проведению пусков и, конечно, кто-нибудь из работников ЦК. Все докладывали о готовности к пуску. Первым выступал главный конструктор ракетно-космического комплекса (руководитель нашего предприятия), затем ответственные за подготовку стартовых сооружений, командно-измерительного комплекса, поисково-спасательного комплекса, за медицинское обеспечение полета и другие. В конце спрашивали космонавтов, нет ли у них каких-то сомнений в том, как подготовлен полет. Естественно, ответы всегда были отрицательными. Вообще, результаты заседания комиссии были заранее известны. Все понимали, что само заседание назначалось только в случае, если все ответственные лица доложили Государственной комиссии о готовности и из ЦК получено предварительное согласие на пуск. Работники ЦК разведывали по своим каналам, насколько большой риск таит в себе полет, оценивали политический эффект от полета, как в случае удачи, так и в случае неудачи, и на основе этого формировали свое мнение. О нем они устно информировали Военно-промышленную комиссию. Они могли сказать, что не возражают против рассмотрения вопроса на заседании комиссии или что считают нецелесообразным рассматривать данный вопрос. Все понимали, что в первом случае будет заседание с положительным решением; во втором - заседания не будет вовсе. От докладчиков требовалось одно - не высказать по неосторожности никаких сомнений.
Наше заседание прошло гладко. Единственный дополнительный вопрос поднял сам Смирнов - о качестве бортового питания. Но, похоже, вопрос не был неожиданным. С ответом выступил заместитель министра здравоохранения Бурназян с заранее подготовленной справкой. Он сравнил содержание белков, жиров и углеводов наших продуктов и американских и убедил всех, что у нас в целом питание не хуже, а калорийность даже выше. Кто-то из сидящих недалеко от нас на это тихо проворчал: «Ты бы их еще антрацитом кормил - там калорийность еще выше».
Так или иначе, заседание закончилось. Все поздравляли друг друга с прохождением очередного рубежа и разъезжались, а нас повели в комнату Ленина для фотографирования. По сценарию ЦК все космонавты перед полетом должны были мысленно обращаться к Ленину и посещать его кабинет, а случайно оказавшиеся там фотокорреспонденты должны были сделать снимки, которые расскажут всему миру о нашем тайном душевном порыве. В кабинете Ленина мы сделали все, что от нас ожидалось, затем по просьбе корреспондентов вышли на Красную площадь для очередного фотографирования и вернулись в Звездный городок. Через день предстоял вылет на космодром.
Накануне вылета я выкроил пару часов, чтобы съездить домой за одеждой, которая нужна будет на время, оставшееся до старта. В последние дни врачи внимательно следили за тем, чтобы мы не подхватили какой-нибудь инфекции, поэтому мне разрешили ехать только в сопровождении врача и на служебной машине. Я ехал и думал: «Черт возьми, может быть, это моя последняя встреча с женой, и так нелепо она будет происходить». Когда мы приехали, все было уже практически готово. Лариса угостила нас, как гостей, чаем, ничего не спрашивала. У нее на работе есть вся информация. Мы поговорили ни о чем минут двадцать и стали прощаться. Когда я уже подошел к двери, Лариса схватила со стола блюдце и с силой бросила его на пол - на удачу! Я поцеловал ее и заметил у нее в глазах блеск. Видно, волнуется. Надо поскорее уходить...
Вечером в городке мы пошли всем экипажем в финскую баню. Небольшая, очень уютная. Когда-то ее подарили финны Юре Гагарину, а он решил, что она должна принадлежать всем, и все ею пользовались. Зимой выбегали из парилки и бросались в снег, летом охлаждались под душем. Всегда это доставляло удовольствие. А нам в этот день - особое. Мы прошли трудные этапы отбора и подготовки и вот наконец все, кажется, решено; цель, к которой мы так стремились, стала реальной. Самое время сбросить напряжение и выдохнуть перед главной работой. Не было никаких разговоров о полете, просто хлестание вениками, шутки, пиво между посещениями парилки, холодный душ с визгами и просто отдых, завернувшись в простыню и ни о чем не думая.
Потом Валера Быковский затащил нас к себе домой. Тем, кто имел квартиру в Звездном городке, разрешалось жить в семьях. Замечательная Валя, жизнерадостная и гостеприимная жена Валеры, приготовила большую кастрюлю пельменей и организовала прекрасный ужин. Все были беззаботны и веселы. Вскоре к нам присоединился Андриан Николаев. Он жил в том же доме. Мы пробалагурили до поздней ночи, нарушив установленный распорядок. Потом уходили в профилакторий тихо и незаметно, так, чтобы нас никто не обнаружил. Через шесть часов надо было выезжать на аэродром...
Утром у автобусов собрались отъезжающие: командир Центра подготовки Николай Федорович Кузнецов, космонавты, методисты, врачи, хозяйственники, преподаватели физкультуры - всего человек тридцать. Аэродром рядом, доехали быстро. Там нас ожидали уже подготовленные к взлету два самолета, в одном должны были лететь мы; в другом, через пятнадцать минут, - дублирующий экипаж. Аэродром военный, поэтому никого посторонних не было. У самолета мы встретили Николая Петровича Каманина, он летел с нами. Сразу прошли в самолет, взлетели и взяли курс на Казахстан...
Который раз! Знакомый гул двигателей, знакомые места за иллюминатором, знакомые лица в салоне. Новое только одно - летишь в неизвестное. Произойдет ли событие, ради которого ты летишь? Будешь ли ты в нем участвовать? Завершится ли оно успешно? Будет ли твоя жизнь продолжаться после этого события? Нет, эти вопросы не возникали в голове так четко сформулированными. Но сознание того, что ты хочешь участвовать в полете, накладывалось на какой-то фон неопределенности, который мешал думать о будущем...
На полигоне была ясная ветреная погода, пригревало солнце. Мы сразу поехали на знакомую нам семнадцатую площадку - небольшая территория на берегу Сырдарьи с двумя двухэтажными зданиями. Одно - для космонавтов, другое - для военных начальников. Комнаты в нашем доме были рассчитаны на двух человек. В одной поселились мы с Володей Комаровым, в другой - Хрунов с Быковским.
Здесь уже была совсем иная жизнь. Нет тренировок, нет полетов. Впервые появилось время, когда можно было спокойно поговорить между собой и подготовить документацию к полету. Обычно сразу после завтрака мы садились все вчетвером в отдельной комнате, раскладывали перед собой книги бортовых инструкций и шаг за шагом обсуждали весь ход полета. Договаривались, как будем действовать, если возникнут отказы, делали заметки в своих книгах, подчеркивали красным цветом особо важное и двигались дальше. Конечно, самой сложной была процедура перехода. Для нее мы сделали особую инструкцию в виде свитка, длиной около четырех метров, где в отдельных колонках были расписаны действия каждого из нас и даже слова, которыми мы должны будем информировать друг друга о ходе операции.
На первый взгляд, казалось, что дел немного. Надеть скафандры, открыть люк, перебраться по поручням в другой корабль, закрыть за собой люк - вот и все. Но на самом деле было много незаметных операций и мер по обеспечению безопасности, которые заставляли работать в течение двух часов практически без всяких пауз. Во-первых, нужно было приводить из сложенного в рабочее состояние некоторые поручни. Их не удавалось вывести на орбиту в готовом виде, поскольку они не помещались под головным обтекателем. Во-вторых, надо было устанавливать кинокамеру для регистрации перехода. Мы постоянно должны были пользоваться электроэнергией от бортовых систем кораблей и вести связь с командирами кораблей. Перерывы ни в связи, ни в электроснабжении не допускались. Чтобы это обеспечить, нам предстояло несколько раз перестыковывать электрические разъемы с одного корабля на другой по довольно хитрой логической схеме. Наконец, инженеры просили выполнить кое-какие эксперименты, находясь на наружной поверхности кораблей. Мы опасались что-то забыть, поэтому решили записать все. И на это мы потратили не один день. Так же детально мы рассматривали процессы сближения, маневров, спуска, но для них своих документов не составляли - книги, подготовленные специалистами, были вполне удобными. Мы лишь ограничивались заметками на полях.
Главной причиной нашего раннего прилета на полигон было проведение примерок в кораблях. Они были намечены на 12 апреля - День космонавтики. Этот день мы хорошо запомнили. Мы приехали в монтажно-испытательный корпус, как и было запланировано, утром, но оказалось, что корабли не готовы - не завершены предыдущие работы. Руководство Звездного городка сразу уехало, а мы остались сидеть в отведенной для нас маленькой неуютной комнате, ожидая вызова. Проходил час за часом пустого времяпрепровождения. К обеду все проголодались. Методисты принесли откуда-то холодные сосиски и лимонад. Это утолило голод, но не исправило тоскливого настроения. Вдруг кто-то предложил: «А не отметить ли нам сегодняшний день? Давайте закажем ужин в «Луне»! Все равно начальства нет - откуда оно узнает, когда мы здесь освободились?» Идея была немедленно поддержана. Позвонили в кафе, договорились, что они для нас забронируют отдельную комнату. Пригласили Константина Петровича Феоктистова, который наблюдал за подготовкой кораблей как руководитель проектного подразделения. Он согласился. Настроение стало лучше. Правда, ненадолго. Через пару часов стало ясно, что ни в какое кафе мы не успеваем. Опять позвонили в «Луну», извинились, отменили заказ.
Наконец нас приглашают в зал. Вот они наши корабли! Стоят рядом, окруженные желтыми фермами. Около них знакомые нам инженеры и военные испытатели в белых халатах. Все мысли о «Луне» и переживания о том, что долго ждали, мгновенно улетучились. Перед нами стояли корабли, на которых предстояло лететь! Мы заранее надели летные костюмы, поднимаемся по фермам к входным люкам. Володя идет к одному кораблю, Валера, Женя и я - к другому. Находящиеся в зале сопровождают нас неотрывными взглядами. В их глазах - одновременно волнение и любопытство. Заходим в корабль. Там все новое, чистое, где можно, закрытое пленкой, чтобы не было испачкано до старта. Садимся в кресла. На всем личном снаряжении - наши инициалы. Осматриваемся, затягиваем привязные ремни, проверяем связь. Подстыковываем разъемы медицинских датчиков, врачи делают контрольные записи. Проверяем, легко ли дотягиваться до пультов управления, удобно ли уложены приборы, пробуем закрыть и открыть люк.
Потом специалисты переводят кресла в то положение, которое они займут перед посадкой. Чтобы могла работать система амортизации, кресла перед приземлением поднимаются. Происходит это практически мгновенно при срабатывании пороховых зарядов. Надо было убедиться в том, что при их подъеме нет опасности получить травму. Спускаемый аппарат небольшой, поэтому обеспечить безопасность было непросто.
У меня при верхнем положении кресла правая коленка оказывалась между двумя пультами с зазорами в один-два сантиметра с каждой стороны. Я старался запомнить это положение ноги, чтобы занять его при спуске.
Сидим в корабле долго, ко всему присматриваемся, стараемся привыкнуть. Появляются небольшие просьбы, в основном касающиеся мест крепления съемного оборудования. Передаем их специалистам. Все принимается. Кажется, пора заканчивать. Последний раз обегаем взглядом все вокруг себя и выходим. Валера уходит в нашу комнату ждать, а мы с Женей идем к Володе в корабль. И все повторяем. Нам придется здесь работать после перехода...
На семнадцатую площадку вернулись уже после полуночи. Настроение приподнятое. Прошли в столовую. Откуда-то появилось вино, холодная закуска. Мы тихо отметили прошедший праздник. Все говорили только шепотом, чтобы не разбудить начальство. Расходились на цыпочках. В эту ночь был нарушен жесткий распорядок жизни...
До старта первого корабля оставалось десять дней. Мы продолжали работать с документами, встречались со специалистами, играли в теннис. По утрам нас будил замечательный Николай Александрович Никерясов. Он был в то время заместителем начальника управления Центра подготовки по политической части, и по должности ему полагалось следить за идеологической преданностью своих подчиненных. Но он все понимал, верил, что космонавты его не предадут, и поэтому с нами не фальшивил. Он входил к нам в комнату с добрыми словами типа: «Ребятки, вставайте, пора!» На наш вопрос, как дела, неизменно отвечал: «Все нормально, страна на подъеме!» Если мы с иронией спрашивали: «А как партия?», он, тоже с иронией, откликался: «Партия нас учит, что газы при нагревании расширяются». И эта первая встреча дня всегда создавала хорошее настроение.
За несколько дней до старта проводилось заключительное медицинское обследование. Оно было относительно простым и заняло несколько часов. Потом в здании, где мы жили, состоялось заседание Государственной комиссии. Приехало много начальства, журналистов, появились прожектора, микрофоны, кинокамеры. Все проходило очень торжественно и, к счастью, быстро - минут сорок. Приняли решение о полете и утвердили экипажи. После заседания комиссии у нас была встреча с журналистами - тоже короткая, тоже минут сорок. К этому времени все подготовительные работы мы уже завершили. Нам оставался один день отдыха.
В предстартовый день по чьему-то решению нас переселили на «двойку» - самый близкий к стартовой площадке военный городок. Мы покидали тихое место, к которому успели привыкнуть, и ехали туда, где кипела работа. Прощались с теми, кто оставался, и не знали, попадем ли когда-нибудь сюда опять (никому и в голову не могло прийти, что это произойдет совсем скоро). Переезд усилил чувство ожидания большого события. На «двойке» это ощущение с каждым часом становилось все более и более реальным.
Нам выделили в гостинице большой номер, в котором обычно останавливался министр. Целая квартира! Мы с Володей поселились в одной половине, Валера с Женей - в другой. На 12 часов была назначена традиционная встреча со стартовой командой. Для этого на стартовом комплексе был объявлен перерыв. Все участники подготовки пуска - человек сто пятьдесят - собрались у подножия ракеты и образовали прямоугольник. Мы вошли внутрь этого прямоугольника. Несколько человек обратились к нам с короткими пожеланиями успешного полета. Потом мы поблагодарили участников подготовки за их труд. Нам преподнесли цветы, и мы вместе с главным конструктором Василием Павловичем Мишиным и командиром войсковой части, которая готовила запуск, Анатолием Сергеевичем Кирилловым обошли собравшихся и попрощались с ними. Все мероприятие длилось около получаса, но запомнилось оно навсегда.
Вернувшись в свои комнаты, мы уложили в чемоданы одежду, которую группа встречи должна была привезти на место приземления, написали свои фамилии на чемоданах и отдали их Никерясову. Потом отдельно уложили вещи, которые должны были отправить в Звездный городок. Бортовые документы к этому времени уже находились в кораблях. Наши шкафы и тумбочки практически опустели.
Николай Петрович Каманин, в то время возглавлявший подготовку космонавтов, передал каждому из нас специальное удостоверение космонавта - маленькую книжечку с фотографией и фамилией. На нескольких языках в ней говорилось, что мы являемся советскими космонавтами и правительство СССР просит оказать нам необходимое содействие. Он же передал нам наручные часы для полета, специально проверенные часовым заводом. Мы с Женей получили по две пары часов. Одни, с широким браслетом и крупным циферблатом, предназначались для того, чтобы надеть на рукав скафандра; другие - непосредственно на руку.
На столе у врачей появились наши полетные костюмы. Продезинфицированные и запечатанные в пластиковые пакеты. Кажется, все готово...
Володин старт был намечен на раннее утро, посадка в корабль - за два часа до этого. Из гостиницы надо было выезжать около трех часов ночи. До этого Володе предстояло перекусить, пройти медицинский контроль и одеться. Мы решили, что часа в три-четыре дня надо ложиться спать. Легли, но заснули практически как обычно. Во-первых, потому что было непривычно рано, в комнатах светло, спать не хотелось; во-вторых, - почти под окном работал трактор. Часа через три нас уже разбудили. Конечно, мы все встали вместе с Володей, вместе позавтракали, вместе доехали в автобусе до ракеты, потом отправились слушать трансляцию старта.
Выведение на орбиту прошло нормально. Но сразу после отделения корабля от носителя обнаружился первый отказ. Не открылась одна из солнечных батарей. Это вселяло тревогу за судьбу полета. Радио сообщало об успешном выведении корабля на орбиту, а специалисты еще не знали, к каким последствиям возникший отказ может привести.
Первый вопрос был: хватит ли электроэнергии, чтобы выполнять программу? Считали, проверяли фактическую мощность открытой батареи, строили прогнозы работы системы в случаях, если возникнут другие отказы, и пришли к выводу, что можно выполнять намеченный план. Второй вопрос был связан с управляемостью корабля, который приобрел несимметричную форму. И здесь результаты анализа показывали, что нет препятствий для запуска второго корабля (он уже вместе с ракетой находился на стартовой позиции).
На эти обсуждения ушло много времени. И почти все это время руководство совещалось по поводу того, что дальше делать. Мы бродили по коридорам испытательного корпуса в ожидании решения. Часов в девять вечера нас увидел там Василий Павлович Мишин. Удивленный, он бросился к нам со словами: «А вы что здесь делаете? Идите немедленно спать! Утром старт!» Мы заспешили в гостиницу и сразу легли. Оставалось несколько часов до подъема...
Получилось так, что и этих нескольких часов для сна у нас не оказалось. Ночью нас разбудил врач Николай Александрович Куклин. Он сказал, что Володин корабль будут спускать. Мы вскочили и побежали в испытательный корпус, узнавать, что случилось. Оказалось, что уже после нашего ухода Мстислав Всеволодович Келдыш, полагаясь в основном на свою интуицию (без очевидных причин), настоял на том, чтобы второй запуск был отменен, а Володин корабль - посажен. В одно мгновение на смену ожиданию собственного полета пришли переживания за Володин спуск.
К этому времени все команды на спуск уже даны. Телеметрия показывает, что система управления работает нормально. Ждем информации о работе тормозного двигателя. Есть доклад о нормальном торможении! Есть доклад о разделении корабля на отсеки! Теперь будем ждать приземления... Все связи переключены на руководителя поисковой службы... Смотрим на часы. Сейчас должен открыться парашют. Сейчас, наверное, отделился лобовой щит. Подняты кресла. Должны быть открыты клапаны для выравнивания с наружным давления в кабине. Вертолетчики уже могут видеть парашют, они находятся недалеко. Сейчас доложат... Вот, наверное, корабль сел... Что-то доклад задерживается... Руденко запрашивает руководителя поисковой службы. Тот отвечает, что докладов от летчиков пока нет. Уже пора бы... Снова запрос - нет докладов... Тянется время... В душу закрадывается тревога. Уже должны видеть парашют на Земле, почему не докладывают?