ПОЭТ И КРАСАВИЦА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЭТ И КРАСАВИЦА

Отношения Пушкина и Собаньской — одна из вечно интригующих тем отечественной истории, к которой и историки, и литераторы возвращаются снова и снова. Что касается Пушкина, то, согласно одним предположениям, он познакомился с Каролиной Собаньской ещё в Петербурге, сразу попав под обаяние её красоты и ума. Вполне возможно, что первая встреча Пушкина и Собаньской произошла не в Петербурге, а в феврале 1821 года в Киеве, куда поэт ездил с Раевскими из Каменки на помолвку Екатерины Николаевны Раевской с Михаилом Федоровичем Орловым.

Пушкин не избёг общей участи и был, можно сказать, ошеломлен блистательной Собаньской. Встреча эта запомнилась ему на всю жизнь. Вернувшись в Кишинев, Пушкин недолго там усидел. В начале мая вновь поехал он на месяц в Одессу. Анненков говорит: «Недаром отпрашивался Пушкин у добродушного Инзова и в Одессу так часто. Там были у него любовные связи, не уступавшие кишиневским, но никогда не заслонявшие их». Не ради ли Собаньской ездил Пушкин в Одессу?

Однако ещё до этого, ещё одна встреча Пушкина и Каролины вполне могла произойти в Крыму в 1820 году, во время знаменитой поездки поэта с Раевскими. Точно известно, что, как и Пушкин, Собаньская проводила лето 1820 года в Крыму.

В 1989 году пушкиновед В. Фридкин, выступая на вечере в Государственном музее им. А.С. Пушкина, сообщил о своей расшифровке одного неразобранного слова в черновике письма Пушкина к Собаньской. До сих пор соответствующее место воспроизводилось следующим образом: «Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет лишь только мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму. Там я смогу совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть». При этом не прочитанному, а лишь предположительно проставленному слову «Крыму» были даны варианты: Молдавия, Волынь и Одесса, то есть перечислены места, где могла жить Собаньская. Неразобранное ранее слово было прочитано В. Фридкиным как «Ореанда», что являлось местом расположения дачи Ивана Осиповича в Крыму. Но почему именно Ореанда? Почему Пушкин мечтает приобрести «клочок» земли именно в Ореанде? Думается, указание именно данного имения не случайно. Вполне возможно, что во время своего пребывания в Крыму Пушкин всё же побывал в Ореанде, где встречался с Собаньской. Но тогда сразу же возникает следующий вопрос: поэт встречался только с одной Собаньской или же с ней и с де Виттом, и если он все же встречался с одной Каролиной, то знал ли об этом генерал?

Спустя девять лет Пушкин напишет Собаньской письмо, в котором недвусмысленно напомнит ей о Крыме. А вот мнение на сей счёт пушкиноведа В. Аринина: «Можно предположить, что “утаенной любовью” поэта, над загадкой которой столько лет бьются пушкиноведы, является именно Каролина Собаньская. В письме, кстати, упоминается Крым, а специалисты связывают “утаенную любовь” поэта чаще всего с Крымом, но, разумеется, это только версия…»

Но и это не всё! В стихотворении, которое Пушкин посвятит Каролине после своей крымской поездки, весьма прозрачно угадывается описание севастопольского мыса Фиолент, на котором расположены посещенный поэтом Георгиевский монастырь и развалины храма богини Дианы. Что касается образа Дианы, то он, как никакой иной, подходит к Собаньской. Для современников она была настоящей Дианой: богиней красоты и коварства, авантюрности и интриги, дерзкой и удачливой охотницей за приключениями.

«Утаенная любовь», как известно, рождает тайные воспоминания, а потому вспомним ещё раз строки «Бахчисарайского фонтана»:

…Приду на склон приморских гор,

Воспоминаний тайных полный,

И вновь таврические волны

Обрадуют мой жадный взор…

Пушкиноведам известно ещё и о поездке поэта в Одессу в июле 1823 года и об окончательном его переезде в Одессу в начале августа. Скорее всего, сегодня бы всех нас не слишком интересовало начало золотого века Одессы, если бы… не Александр Пушкин. Это он, попав туда, влюбился во всех красивых женщин, в том числе и в Каролину Собаньскую, это он озарил Одессу своим гением.

Есть любопытное черновое письмо поэта к Александру Раевскому, датируемое октябрем 1823 года. Ряд исследователей считают, что оно посвящено Собаньской, которая, впрочем, обозначена там как «М. S.» (возможная расшифровка инициалов — Madame Sobanska). Тест письма следующий: «Отвечаю на вашу приписку, так как она более занимает [вас] ваше тщеславие. Г<оспожа> С<обаньская> ещё не вернулась в Одессу, поэтому я и не мог ещё воспользоваться вашим письмом [и] во-вторых, так как моя страсть очень уменьшилась, и так как, тем временем, я влюбился в другую — я раздумал, и подобно Ларе Ганскому, который сидит на моем диване, я решил более не вмешиваться в это дело — то есть я не покажу вашего [письма] послания Г-же С<обаньской>, как я сначала намеревался, [оставив] скрыв от неё только то, что придавало вам интерес характера [Байронического] Мельмотического, — и вот что я намерен сделать: из вашего письма будут сделаны только выдержки, с подобающими исключениями; зато я приготовил на него пространный, прекрасный ответ, в котором беру столько же перевеса над вами, столько вы взяли надо мной в вашем письме; я начинаю его, говоря вам: “Вы меня не обманете, любезный Иов; я вижу ваше тщеславие и ваше слабое место под вашим напускным цинизмом” и т. д., остальное — в том же роде. Думаете ли вы, что это произведёт эффект? Но так как вы — мой постоянный учитель в делах нравственности, я прошу у вас [смиренно] позволения на все это и в особенности — ваших советов; но торопитесь, так как скоро приедут <on arrive>. Я имел о вас известия [ваш брат], мне передавали, что Атала Ганская сделала из вас фата и человека скучного, но последнее письмо ваше далеко не скучно. Я желал бы, чтобы моё могло хоть на минуту развлечь вас в ваших горестях…»

По-видимому, Раевский, как и Пушкин, был тоже неравнодушен к Собаньской. Намеки на соперничество Пушкина и Раевского имеются и в позднейшем петербургском письме Пушкина, в словах о некоем ученичестве Пушкина у «демона», то есть Раевского.

В июле 1823 года, согласно биографии поэта, в Одессе Пушкин знакомится с бывающим там наездами из Вознесенска де Виттом. Впрочем, как мы уже говорили, поэт и генерал вполне могли познакомиться и раньше, в 1820 году, во время поездки Пушкина в Крым.

Отношения генерала с молодым поэтом были, скорее всего, неплохие. В своих воспоминаниях Ф. Вигель пишет о том, что они с Пушкиным свободно пользовались книгами из большой и хорошо подобранной библиотеки де Витта. Об этом пишет и сам Пушкин. Фраза из черновика Пушкина: «Мы читаем с ним (с Вигелем. — В.Ш.) романы, которые мне дает де Витт» (Рукою Пушкина. М.-Л., Academia, 1935). Согласитесь, что допустить к своему любимому детищу генерал мог только людей, к которым испытывал добрые чувства и доверие.

Тогда же, в июле 1823 года, в Одессе поэт знакомится с Львом Нарышкиным и его супругой Ольгой Потоцкой. Одновременно он знакомится и с находящимся в Одессе Вацлавом Ганским и его женой Эвелиной (Ржевусской), сестрой Каролины. Чуть позднее начинается знаменитый роман Пушкина с Амалией Ризнич.

В том же ноябре Вяземский пишет А.И. Тургеневу в Петербург: «Одесский Пушкин прислал мне свой “Бахчисарайский фонтан” для напечатания. Есть прелести. Есть ли в Петербурге “Путешествие в Тавриду” Апостола-Муравьева, о котором он говорит в “Ольвии”? Узнай и доставь тотчас. Да расспроси, не упоминается ли где-нибудь о предании похищенной Потоцкой татарским ханом и наведи меня на след. Спроси хоть у сенатора Северина Потоцкого или у архивиста Булгарина. Пушкин просит меня составить предисловие к своей поэме».

Тогда же А.И. Тургенев пишет ответ Вяземскому в Москву: «Я получил от Вигеля премилое письмо о Пушкине (не сохранилось) и стихи его, из коих две пиесы тебе посылаю, третью… и ты не прислал ко мне “Бахчисарайского ключа”! Пожалуйста, пришли, если не скоро ещё напечатаешь. Книгу Мур(авьева) посылаю. О романе графини Пот(оцкой) справиться не у кого: графа Север(ина) здесь нет (…) да и происшествие, о котором пишешь, не графини Потоцкой, а другой, которой имя не пришло мне на память. Желал бы прочесть тебе письмо Вигеля, в котором есть и отрывки послания к нему Пушкина. Вчера, кстати, писал я снова к графу Воронцову и просил за Пушкина. Хоть ему и веселее в Одессе, но жить труднее, ибо все дорого, а квартиры и стола нет, как у Инзова. Авось, будет. Он написал другую пиесу:“Мой демон” (“Демон”). Её хвалят более всех других его произведений (…) Если не пришлешь “Бахчисарайского ключа”, то никогда ничего присылать не буду».

Вскоре Пушкин, как известно, перебирается в Одессу, где становится чиновником при канцелярии генерал-губернатора Новороссии графа Воронцова. Принят поэт Воронцовым был хорошо и стал желанным гостем в его доме.

Почти одновременно с романом де Витта и Собаньской в доме Воронцовых начался ещё один — между Пушкиным и графиней Воронцовой. Вообще любовные отношения в высшем свете Одессы того периода были крайне сложны и запутанны. У той же Воронцовой параллельно роману с Пушкиным был длительный роман с близким другом поэта генералом А.Н. Раевским (бывшим адъютантом её мужа). При этом ни Пушкин, ни Раевский ничего не знали об отношениях друг друга с Воронцовой.

Что касается поэта, то помимо романа с графиней он был влюблен в жену богатого одесского хлеботорговца Амалию Ризнич. Но и здесь Пушкин был не один! У Амалии одновременно был роман с хлеботорговцем Собаньским, жена которого Каролина состояла в любовной связи с де Виттом! Что и говорить, скучать в Одессе не приходилось никому!

Амалия Ризнич вообще слыла любительницей игры в карты и была душой местного общества, в особенности мужской его половины. Муж красавицы при этом оставался в стороне. Пушкин влюбился в Амалию мгновенно, но у него тут же появился соперник — муж Каролины Исидор Собаньский, который, в отличие от поэта, был богат.

Прекрасная же Амалия, страдавшая чахоткой, после рождения второго ребенка почувствовала резкое ухудшение здоровья, вследствие чего Ризнич отправил её лечиться в Италию. Образ жизни Ризнич рано свёл её в могилу: она много пила, курила, ездила верхом, ночи напролет играла в вист и без устали танцевала. В возрасте 22 лет, 19 июня 1825 года, она умерла. О смерти Амалии Ризнич Пушкин узнал в Михайловском, в 1826 году. Он отозвался на эту смерть со странным равнодушием, удивившим его самого:

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,

И равнодушно ей внимал я…

…В январе 1824 года до Воронцова и де Витта доходят сведения о новых крамольных пушкинских стихах. Военный генерал-полицмейстер 1-й армии генерал-майор И.Н. Скобелев пишет главнокомандующему 1-й армии по поводу приписываемого Пушкину стихотворения «Мысль о свободе»: «Не лучше ли бы было оному Пушкину, который изрядные дарования свои употребил в явное зло, запретить издавать развратные стихотворения? Не соблазн ли они для людей, к воспитанию коих приобщено спасительное попечение (…) Я не имею у себя стихов сказанного вертопраха, которые повсюду ходят под именем: Мысль о свободе. Но, судя по выражениям, ко мне дошедшим (также повсюду читающимся), они должны быть весьма дерзки (…) Если б сочинитель вредных пасквилей немедленно, в награду, лишился нескольких клочков шкуры, было бы лучше. На что снисхождение к человеку, над коим общий глас благомыслящих граждан делает строгий приговор? Один пример больше бы сформировал пользы; но, сколько же, напротив, водворится вреда — неуместною к негодяям нежностью».

Между тем Пушкин продолжает общаться с Собаньской. Он читает с ней вслух романы, сопровождает в прогулках к морю и в костел. Случай, когда Каролина за него опустила пальцы в кропильницу и затем коснулась знаком креста его лба («крещение»), Пушкин с умилением вспоминал и через семь лет.

Вероятно, подобным времяпрепровождением отношения Пушкина с Собаньской и ограничивались. Красавица допускала поэта только до роли своего верного пажа, но не более того. Сердце её к этому времени уже было занято Иваном Осиповичем. Знал ли об этом Пушкин? Он просто не мог об этом не знать. На что же он тогда рассчитывал? Кто знает, душа поэта недоступна пониманию смертных…

По-видимому, все время пребывания Пушкина в Одессе, за небольшими отлучками, Собаньская жила в городе. Именно там в июле 1824 года с ней познакомился только что приехавший в Одессу граф М. Бутурлин.

Пушкиновед М. Яшин так писал об отношениях поэта и красавицы: «Но напрасны были усилия Пушкина и его друзей покорить сердце Собаньской. Не для них она жила в Одессе. Не Раевского называл Пушкин в элегии “соперник вечный мой”. Так же, как и в романе Бенжамена Констана “Адольф”, у одесской “Эллеоноры” был свой граф…» Этим графом был, разумеется, Иван де Витт.

В те дни Пушкин написал Каролине стихи, где молил о любви, прося её оставить «блестящий душный круг», и утверждал, что он её единственный искренний и надежный друг:

Когда твои младые лета

Позорит шумная молва,

И ты по приговору света

На честь утратила права;

Один, среди толпы холодной,

Твои страданья я делю

И за тебя мольбой бесплодной

Кумир бесчувственный молю…

…Не пей мучительной отравы,

Оставь блестящий, душный круг,

Оставь безумные забавы:

Тебе один остался друг.

Об отношениях Пушкина с Собаньской мы знаем очень мало. Это и понятно: получив отставку по всем пунктам, о чём знало всё местное общество, поэт не был склонен вдаваться в подробности неудачного для него романа. Каролина, со своей стороны, как фактически замужняя женщина, тоже не была заинтересована в рекламе своих отношений с поэтом.

Летом 1824 года отношения Пушкина и графа Воронцова стали быстро ухудшаться. Из письма М.С. Воронцова П.Д. Киселеву: «С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем, я отправлю его отсюда, и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу… Он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уже поклонник его таланта…» Что касается оценки пушкинского таланта, то его непонимание особой чести графу не делает, а что касается того, что Пушкин боялся Воронцова, здесь, думается, граф принимал желаемое за действительное, ибо роман поэта с его женой был в самом разгаре.

Безусловно, что Пушкин и граф де Витт встречались в доме Воронцова. Каковы были их личные отношения? Думается, что особой близости между поэтом и разведчиком не было, в противном случае на сей счёт остались бы хоть какие-то воспоминания. Если Пушкин и знал о том, что де Витт специалист по тайным операциям, то особых антипатий у поэта это вызвать не могло, ибо вся разведывательная деятельность де Витта на тот момент производилась лишь в отношении внешних врагов. Кроме того, присутствие в доме Воронцовых сестры де Витта Софьи, к которой Пушкин питал самые нежные чувства, не могло не вызвать у него в отношении генерала и определенной симпатии. Во всяком случае, нигде нет упоминания об обратном. Что касается де Витта, то его отношение к молодому поэту, думается, в определённой мере определялось благосклонностью к Пушкину графа Воронцова.

Как относился Иван Осипович к поэзии Пушкина? Никаких документальных свидетельств тому не осталось. Однако отметим, что в своё время фельдмаршал граф Дибич дал следующую характеристику интеллекта де Витта: «Так как он (де Витт. — В.Ш.) знаком с литературой трёх первых языков в Европе и пользуется большой начитанностью, то беседа с ним бывает всегда чрезвычайно занимательна». Честно говоря, немного известно характеристик полководцев минувшего, где конкретно бы говорилось об их литературной эрудиции и начитанности. Де Витт этим обладал! А поэтому весьма логично будет предположить, что граф был прекрасно знаком с творчеством молодого поэта, ценил его и признавал несомненный талант. Вполне вероятно, что между Пушкиным и де Виттом неоднократно происходили достаточно интересные беседы на литературные темы.

Однако вскоре Пушкин всё же становится объектом самого пристального внимания со стороны де Витта. Чем же было вызвано это внимание? На это у генерал-лейтенанта могли быть как минимум три причины. Во-первых, Воронцов мог просто попросить опытного друга-разведчика посмотреть своего непокорного чиновника на предмет какого-нибудь компромата. Во-вторых, Пушкин оказывал повышенные знаки внимания Собаньской, а это в какой-то момент могло не понравиться де Витту. И, наконец, у генерал-лейтенанта могла быть причина многим важнее первых двух.

Дело в том, что в это время Пушкина стали усиленно зазывать к себе местные поляки, большинство которых состояло к тому времени в тайных националистических обществах.

Польская диаспора была в Одессе весьма представительна, причём на самом высоком уровне. Феликс де Рибас, брат основателя Одессы Иосифа де Рибаса, привлёк в город семьи Потоцких, Собаньских, Ржевусских, Маньковских. Кстати, память о первых негоциантах хранит в себе ещё одно одесское название — Сабанские казармы (и переулок). Это потом уже они стали казармами, а вначале здесь хранили зерно и другие товары для торговли.

В книге своих воспоминаний Александр де Рибас возвращается к одесским полякам, рассказывая о первой ёлке в Одессе в начале XIX века. Она была привезена из Умани как подарок графа Потоцкого молодой Нарышкиной. Конечно, состоялся бал. Особенно блестяще было представлено на вечере Нарышкиной высшее польское общество. Граф и графиня Ржевусские, Потоцкие, Собаньские, Пржздецкие, Бржозовские. Роскошные наряды, прически Леонарда, пудра и бриллианты…

Из воспоминаний К.П. Зеленецкой: «В Одессе… Пушкин… вместе с польскими помещиками, которые, как сказывали нам, умели приласкать его к себе, хотя, по словам людей, в то время близких к нему, он не любил польского языка…»

Факт заинтересованности поляков знаменитым российским поэтом не мог не стать известным де Витту, который, как мы уже знаем, специализировался прежде всего на тайных польских делах. Но зачем мог понадобиться польским заговорщикам Пушкин? Видимо, для того, чтобы, внушив ему идеи польской независимости, иметь через поэта воздействие на просвещенную общественность России в преддверии готовящегося восстания. В этом нет ничего удивительного, подобное практиковалось всегда и везде. Что касается Пушкина, то склонить его на свою сторону полякам не удалось. Польского языка и, следовательно, польских националистических идей поэт не принял. Очевидно, что для генерала-разведчика история с попыткой поляков склонить на свою сторону видного деятеля российской культуры даром не прошла. Пройдет совсем немного времени, и он, в свою очередь, организует поистине гениальную операцию по привлечению к работе на Россию самых выдающихся деятелей культуры Европы…

Но как развивались события в Одессе дальше? Хорошо известно, что Воронцов вскоре от кого-то узнал о близких отношениях Пушкина со своей женой. Почти сразу же после этого поэт был выслан из Одессы в далекое Михайловское.

Вот весьма многозначительное воспоминание Ф.Ф. Вигеля о том, как правитель канцелярии генерал-губернатора Козначеев пытался замолвить слово о Пушкине: «Воронцов побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: “Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приятельских отношениях, не упоминайте мне об этом мерзавце”, — а через пять минут прибавил: “а также о его достойном друге Раевском”. Во всём этом было так много злого и низкого, что оно само собой не могло родиться в голове Воронцова…»

Но кто был тот, кто доказательно известил графа о поведении его супруги? История об этом умалчивает. Однако вполне логично предположить, что таковым был не кто иной, как верный друг графа Иван де Витт. Начав наблюдение за Пушкиным, в связи с его польскими знакомствами, он вполне мог случайно обнаружить его тайные встречи с графиней. Заодно был выявлен и параллельный роман графини с генералом Раевским. Это обстоятельство подтверждает тот факт, что отношения Пушкина и Воронцовой не стали достоянием высшего света. Граф предпочел сохранить эту историю в тайне. Пушкин на сей счёт тоже особо не распространялся. А то, что де Витт умел хранить чужие секреты, говорить и вовсе не приходится. Кроме того, как мы уже говорили выше, сводный брат де Витта Станислав Потоцкий был женат на сестре Елизаветы Ксаверьевны Екатерине, а потому и для де Витта вся эта любовная интрига тоже была сугубо семейным делом. История романа Пушкина с Воронцовой стала широко известна лишь много лет спустя.

Итак, первое личное пересечение судеб де Витта и Пушкина произошло в Одессе, но оно было далеко не последним!

В истории пребывания Пушкина в Одессе есть и ещё одна тайна. По некоторым глухим воспоминаниям современников, якобы обидевшийся на Воронцова Пушкин в июне — июле 1824 года вынашивал план побега из Одессы в Константинополь. При этом он хотел прибегнуть к услугам некого корсара Морали, который был весьма тёмной личностью и мог иметь отношение к турецкой разведке. Отставной капитан-лейтенант, бывший таможенник, а затем чиновник Южной армии по делам контрразведки (т. е. фактический подчиненный де Витта) Степан Достанич в письме от 24 марта 1822 из Одессы на имя начальника штаба армии генерала Киселева писал: «На арапа по фамилии Морали имеют подозрение, что он извещает в Константинополь об некоторых делах, происходящих в Одессе, но ежели угодно Вашему Превосходительству мне позволить открывать подобных людей подозрительных, я употреблю себя на это, с тем только, чтоб о сем известить графа Ланжерона, чтоб он мне содействовал, но не обнаруживал моё занятие и тогда я могу иметь успех».

Пушкиноведы считают, что мечты о бегстве нашли своё отражение в первой главе «Евгения Онегина»:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! — взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

…………………………………

Пора покинуть скучный берег

Мне неприязненной (?) стихии…

Тема бегства сквозит и в другом пушкинском произведении — стихотворении «К морю», написанном именно в летние месяцы 1824 года:

Не удалось навек оставить

Мне скучный, неподвижный берег,

Тебя восторгами поздравить

И по хребтам твоим направить

Мой поэтический побег!

Считается, что к этой мальчишеской затее сочувственно относилась не только верный друг поэта В.Ф. Вяземская (жена поэта П.А. Вяземского), но и супруга графа Воронцова. Из письма московского почт-директора А.Я. Булгакова своему брату К.Я.Булгакову: «Вяземская хотела способствовать его (Пушкина. — В.Ш.) бегству, искала для него денег, старалась устроить ему посадку на корабль. Но Воронцов успел предупредить исполнение намерения поэта». Сам М.С. Воронцов тогда же писал самому А.Я. Булгакову так: «…Мы считаем, по меньшей мере, неприличным, её (В.Ф. Вяземской. — В.Ш.) затеи поддерживать попытки бегства этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным…»

Вне сомнений, что разработкой и слежением за «отставным корсаром» занимался и де Витт, а это значит, что Пушкин мог попасть в поле его внимания и с этой стороны.

Одновременно с этим развивался и скандальный роман Пушкина с графиней Елизаветой Воронцовой. Разумеется, что слишком импульсивные и публичные действия поэта вызвали законное неудовольствие супруга графини.

К этому времени Александр I одобряет проект письма Нессельроде к Воронцову о высылке Пушкина из Одессы. А затем в Одессу приходит и высочайшее повеление «находящегося в ведомстве государственной Коллегии иностранных дел коллежского секретаря Пушкина уволить вовсе от службы».

Уже 30 июля 1824 года Пушкин был отправлен из Одессы в Михайловское. Знал ли Пушкин о возможной роли де Витта в решении Воронцова о его высылке из Одессы? Ответ на этот вопрос, наверное, навсегда так и останется без ответа. Хотя можно предположить, что не знал, ибо впоследствии поэт нигде и никогда негативно не упоминает имя де Витта.

Итак, в декабре 1829 — феврале 1830 года в Петербурге происходит несколько встреч Пушкина с Собаньской. Это их последние встречи. Вяземский писал по этому поводу своей жене: «Собаньска умна, но слишком величава. Спроси у Пушкина, всегда ли она такова или только со мною и для первого приема».

К тому времени Собаньская уже знала, что Пушкин — знаменитый русский поэт, и попросила его написать ей в альбом стихи. Так появился один из шедевров пушкинской лирики — «Что в имени тебе моём?». Первая строка знаменитого мадригала весьма значима. Поэт спрашивает у красавицы, что значит для неё его имя, хотя ответ знает уже заранее…

Что в имени тебе моём?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Что в нем?

В волненьях новых и мятежных,

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я…

Впоследствии композитор А.А. Алябьев (автор знаменитого «Соловья») положил стихотворение Пушкина «Что в имени тебе моём» на музыку. С той поры письмо Пушкина Собаньской стало популярным романсом.

В 1828 году Собаньская вместе с де Виттом появляется в Петербурге. 16 мая Пушкин читает своего «Бориса Годунова» у графини Лаваль, после чего воскликнул знаменитое: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Точный состав приглашенных на это мероприятие гостей неизвестен. Известно лишь, что гостей было довольно много и на читке присутствовали А. Грибоедов, А. Мицкевич. Теоретически у Лаваль вполне могли быть и де Витт с Собаньской: как-никак они оба хорошо знали и Пушкина и Мицкевича. Кроме этого есть и ещё одна причина, по которой находившиеся в тот момент в Петербурге де Витт и Каролина могли быть приглашены на читку драмы. Дело в том, что в набросках предисловия к «Борису Годунову» Пушкин дает следующую характеристику Марине Мнишек: «…это была странная красавица. У неё была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим… Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведёт переговоры с польским королем, как коронованная особа, с равным себе и жалко кончает своё столь бурное и необычайное существование… Она волнует меня, как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила кузина госпожи Любомирской». Но ведь «кузина госпожи Любомирской» не кто иная, как Каролина Собаньская. Так не с неё ли и писал в «Годунове» образ Марины Мнишек Пушкин (напомним, что Каролина состояла в родстве с родом Мнишеков), соединив воедино в нём всю свою страсть, горечь и обиду безответной любви? Поэтому прочтение драмы в присутствии Собаньской могло иметь для автора и свой подтекст. Иносказательно поэт сообщал прообразу своей героини, что не только разгадал её душу, но и запечатлел её на века в своем произведении.

Приехав в Петербург, граф де Витт устраивает своей возлюбленной салон. Каролина принимает гостей, музицирует, по технике игры не уступая знаменитой пианистке Шимановской, которая гастролирует в городе. Возможно, вспоминая ноктюрны в исполнении Собаньской, Пушкин в одном из стихотворений заметит: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает».

Некоторые пушкиноведы считают, что вообще не стоило бы придавать слишком большого значения одесскому увлечению Пушкина Собаньской, если бы не письма, найденные во французских черновиках и написанные 9 лет спустя, 2 января 1830 года, когда Каролина вместе с де Виттом в очередной раз посетила Петербург. Эти письма однозначно показывают, что Каролина не была мимолетным увлечением поэта. К Собаньской Пушкин питал искренние и весьма глубокие чувства, а будучи отвергнутым, жестоко страдал.

В период этих встреч Пушкиным были написаны два письма к Собаньской. По признанию поэта, писал он Каролине потому, что ирония её не позволяет ему объясниться с ней при их свиданиях. Поводом к написанию первого из двух сохранившихся писем Александра Сергеевича к Королине было получение от неё записки, где она откладывала их встречу на один день.

Записка Собаньской не содержит никакой любовной лирики. Это вежливая записка другу, но никак не любовнику: «Прошлый раз я забыла, что отложила удовольствие видеть вас на воскресенье. Я забыла, что надо было начать свой день с мессы и продолжать его визитами и деловыми поездками. Я очень жалею об этом, так как это задержит до завтра удовольствие видеть и слышать вас. Надеюсь, что вы не забудете о вечере понедельника и простите мою назойливость, приняв во внимание чувство восхищения, которое я к вам питаю. К.С. Воскресенье утром». Слова Каролины о её «назойливости» и «чувстве восхищения» — лишь светский тон. При этом, читая записку, создается впечатление, что Собаньская совершенно уверена в том, что Пушкин придет, когда угодно, лишь только она его позовет.

В ответ Пушкин пишет: «…Вы смеетесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания; итак, я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас… А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор — прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика. Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время ещё продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, её боязливая рабыня, не встретит её в беспредельной вечности».

После этого Пушкин уже изливает свои чувства к Каролине в черновом письме. Каролина никогда не прочтет этого письма. Впрочем, для поэта, скорее всего, уже и неважно, ему просто было необходимо высказаться до конца.

Пушкин с тоской говорит об её насмешливости, столь характерной для Собаньской и столь нравящейся незаинтересованным людям, с отчаянием отзывается на её слова, что блаженство могло быть семь лет назад.

Собаньская как бы воплощала лаконично выраженный Пушкиным образ «кокетки богомольной». Её письма к приятельницам, к Бенкендорфу полны ханжества. Даже в коротенькой записке к Пушкину упоминается обедня (месса), которая ломает её планы на день. Пушкин в своем письме вспоминает, как она его «обратила в католичество». Выражаясь её языком, говорит он о «душах, ищущих друг друга в беспредельной вечности», но не выдерживает.

Из черновика письма поэта к Каролине: «Сегодня — девятая годовщина дня, когда я увидел вас в первый раз… Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что моё существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами, всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не умел насытиться. Рано или поздно мне придется всё бросить и пасть к вашим ногам».

Заметим, что эти строки писались незадолго до женитьбы на Гончаровой, которой Пушкин, казалось, был тогда полностью поглощен. Неотправленное письмо представляется мне отчаянной попыткой разбудить сердце красавицы. Нам неизвестно, имело ли место личное объяснение Пушкина с Собаньской; вполне возможно, что имело. Именно поэтому поэт и не отправил письмо, необходимость в котором отпала сама собой. При встрече Каролина, судя по всему, в очередной раз уведомила Пушкина, что не питает к нему никаких чувств, а любит только де Витта.

Интересно узнать: а как относился к ухаживаниям поэта за красавицей сам де Витт? Увы, никаких документальных свидетельств тому не сохранилось. Однако острый на язык Пушкин нигде ни разу не позволил себе плохо отозваться о де Витте. А это может служить косвенным доказательством того, что никаких недоразумений между ними не возникало. Думается, что генерал ухаживания поэта за своей супругой всерьез не воспринимал, опасным соперником не считал, так как был уверен в верности Каролины, а потому и не препятствовал её общению с Пушкиным, видя в этом лишь разнообразие её времяпровождения.

В течение февраля, по-видимому, окончательно стала ясной невозможность близости между Пушкиным и Собаньской. 4 марта Пушкин стремительно уехал из Петербурга в Москву — свататься к Наталье Гончаровой. В сватовстве поэта решающую роль, возможно, сыграло сознание необходимости жениться. На смену рассеянной жизни пришло желание создать семью. Возможно, в чём-то этот шаг был ускорен и обидой на Каролину.

Вот как видится таинственная связь Пушкина с Собаньской современному пушкиноведу В. Аринину: «Конечно, Пушкин не предполагал, что она (Собаньская. — В.Ш.) являлась агентом Третьего отделения и вела слежку за ним. Но нечто тёмное, двойное он чувствовал в ней, и это влекло её к нему. “Демоническая женщина вызывала в нём демонические чувства”. Встречи с сатаною гению не избежать. Так было у Байрона, так было у Гете, так и у Пушкина. Но все же Пушкин, знавший моменты прельщения и падения, в конечном счете отверг сатану…»

Думается, что все же В. Аринин перегибает палку относительно связи Собаньской с некими темными силами, но то, что эта женщина действительно была роковой для многих мужских сердец, никакому сомнению не подлежит.

Уже через неделю после помолвки Пушкин пишет в своем дневнике не слишком радостно: «Участь моя решена. Я женюсь». Письма его к друзьям о предстоящем браке тоже грустны.

«Милый мой, — пишет он Плетневу 31 августа 1830 года, — расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет игрока. Дела будущей тёщи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и её матери — отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения — словом, если я и не несчастлив, по крайней мере, не счастлив… Чорт меня догадал бредить о счастьи, как будто я для него создан».

А за неделю до свадьбы поэт вновь писал приятелю своей юности Кривцову: «… я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностию».

В последних письмах Пушкина к Собаньской обращает на себя внимание одна любопытная деталь: поэт признает наличие некого демонизма у Каролины: «Вы — демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании». Пушкиновед Л. Краваль, которой удалось найти изображения Собаньской в многочисленных женских портретах в черновиках поэта, отмечала: «В рукописях Пушкина 1821–1823 годов встречается множество портретов одной и той же красивой брюнетки, зрелого возраста, с печатью демонизма в лице, с резкими сильными чертами греческого очерка, с миндалевидными глазами, с огненным взглядом (варианты: пронзительным, злобным, мрачным), с подбородком ведьмы, с маленьким красивым ртом, ограниченным скобочками-морщинками, с верхней губкой особенно изящного, стрельчатого рисунка и нижней — по-польски втянутой, вампической…»

И далее: «Особенно часто это лицо мелькает на “адских” рисунках Пушкина, например в виньетке, изображающей бал у Сатаны (1821 г.). Именно такой воспринимал красавицу Каролину поэт. И, может быть, память о ней вызвала у него осенью 1830 года образ Лауры, “милого демона”, в объятья которого устремляется изгнанник Дон Гуан, едва оказавшись в Мадриде. Поразительно, что именно к Лауре обращены в “Каменном госте” слова о мимолетности женской красоты, напоминающие нам письма поэта к Собаньской:

Но когда

Пора пройдет, когда твои глаза

Впадут и веки, сморщаясь, почернеют

И седина в косе твоей мелькнет,

И будут называть тебя старухой,

Тогда — что скажешь ты?

Такой горький миг Каролине Собаньской пришлось пережить».

Исследовательница творчества поэта Т.Г. Цябловская связала слова «Я вас любил так искренно, так нежно» со словами письма Пушкина к Собаньской, где автор говорит о своей привязанности, «очень нежной и очень искренней». Немного позднее поэт вписал это стихотворение в альбом Анне Олениной.

Я вас любил: любовь ещё, быть может,

В моей душе угасла не совсем…

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Подводя итог отношениям Каролины Собаньской и Пушкина, согласимся, что они никогда не были ни простыми, ни взаимными для поэта. Красавица так и осталась для него неприступной крепостью. Однако переживаемая Пушкиным страсть, его терзания и мечты воплотились в ряд поэтических шедевров, которые навечно остались в классике отечественной поэзии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.