БОЛЬШЕВИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

БОЛЬШЕВИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

Жорж Дюамель — крупнейший писатель, член Французской Академии — выступил на страницах «Фигаро» с ярким протестом против законопроекта, прошедшего в Палате Депутатов как-то незаметно, «под шумок», и взволновавшего французскую интеллигенцию. Речь идет о допущении в провинциальных начальных школах преподавания на местных диалектах, на «патуа».

Со времен Гердера, в защиту местных наречий написано столько книг и статей, что как-то неприлично возражать против их узаконения. Однако, все просвещенные поборники этой идеи, вроде нашего Драгоманова, с давних пор выдвигали одно условие. Они приветствовали узаконение диалектов лишь в том случае, если это не угрожает исторически сложившемуся государственному целому и если не отрывает массы людей от высокоразвитого литературного языка и более высокого культурного комплекса, способствуя его ослаблению и гибели. Не таись во французском законопроекте этой опасности, вряд ли бы он вызвал такое беспокойство.

Но Дюамель ярко и убедительно, со ссылками на факты показал, что в данном случае гердеровская романтика совершенно сознательно поставлена на службу разрушения государства и культурных устоев. Он обратил внимание на то, что и законопроект о языках, и все прочие акции, рассчитанные на пробуждение национальных чувств у мелких народов Франции, исходят не от самих этих народов. Когда в 1942 году, во время оккупации, германская агентура подняла вопрос об издании грамматик и словарей областных диалектов, то не только правительство Виши не придало этому значения, но и со стороны окраинных народностей не раздалось ни одного голоса в пользу такого мероприятия. Проект закона о диалектах исходил из других сфер. Внесен он представителями коммунистов и близких к ним групп. [148]

Вот кто работает над разжиганием национальных страстей, и кто радеет о «порабощенных» народах больше, чем сами эти народы.

Никому, как нам, русским, так не понятен до последних тонкостей смысл этой подрывной работы. Ведь так разрушали Россию, ведь так вбивали клинья между тремя ветвями русского народа. И никому, пожалуй, кроме нас, так осязательно, так воочию не ясно, каким мощным орудием является национальная политика в руках коммунистов. Начался откровенный поход против крупнейших европейских государств, против культурных мировых языков и литератур. Ведется подкоп под высшие ценности. Пока разваливали какую-то там «полуварварскую» Россию — «тюрьму народов», «оплот реакции», это не бросалось в глаза, но когда очередь дошла до Франции — всякому должно стать ясно, что гибель подобных государств — величайшее всемирно-историческое бедствие и подлинный закат европейской культуры.

* * *

Великие стратеги политической борьбы, большевики, превосходно знают суворовское правило — брать врага с его слабой стороны. А слабой стороной демократической Европы в национальном вопросе является — власть старой либеральной идеологии и популярных, с детства усвоенных лозунгов. Кто сейчас способен открыто возражать против «права наций на самоопределение»? Кто не рискует заслужить кличку «реакционера» за противодействие любому мероприятию, направленному к осуществлению этого лозунга? Жорж Дюамель, конечно, не спасет Францию, если ограничится возражением против одного только закона о диалектах, и не ополчится на всю доктрину так называемого современного «национально-освободительного» движения, если не решится на полную революцию в этом вопросе.

«Реакцию, хотите вы сказать?» — заметит нам не без колкости какой-нибудь неусыпный страж демократии. Давно пора поговорить об этом термине, без которого никак не можем обойтись, но который, чем дальше, тем больше употребляем всуе. «Определяйте значение слов и вы избавите свет [149] от половины его заблуждений», — говорил Декарт.

В понятие реакции, реакционности вкладывается ведь не простое ретроградство, — возврат к прошлому; главное в нем — покушение на свободу. Реакционно то, что ведет к такому порядку, при котором и личность, и общество подавлены. Когда-то это совпадало с возвратом к прошлому. Но мы дожили до времен такой несвободы, перед которой все прежние «реакции» выглядят веком Перикла. Восстановление французского владычества в Индо-Китае и английского в Индии — реакция. Но как назвать коммунистический режим, угрожающий этим странам? При французах и англичанах туземцы не дрожали за свою жизнь, свободу и собственность, не было никакой насильственной ломки исторически сложившихся социальных отношений, обычаев, культов и всей духовной жизни. При англичанах возможны были даже Ганди и Неру, демонстрации, митинги, легальные формы борьбы. Под английской тиранией Индия дала миру Рабиндраната Тагора — явление немыслимое при большевиках, не допускающих никого, кроме Фадеевых и Панферовых. С какой завистью смотрят сейчас подсоветские люди на такой «колониальный» режим!

Но легко представить, что произойдет к югу от Гималаев, когда там победит коммунизм. В этом случае страна Ганди могла бы считать себя счастливой, если бы отделалась только заменой культа коровы — культом Сталина. Ей, родине кастовых различий, суждено будет пройти через «три разлуки» и «три разорения», через такую «культурную революцию», перед которой резня мусульман с индусами покажется детской забавой.

А ведь для Индии, Бирмы, Малакки, Индокитая — коммунизм не отдаленная угроза, а непосредственно нависшая опасность. Если бы Кремль не имел видов на «страну чудес», так не тратил бы столько средств и энергии для ее «освобождения». Только людям, безнадежно погрязшим в политических схемах прошлого, неясно, что так называемое освобождение зависимых народов представляет благодатный дождь для процветания тоталитарных режимов. Благодаря ему подготовляются легко поглощаемые и легко усваиваемые куски.

Много ли было в свое время поклонников у Габсбургской [150] Империи — одного из самых несимпатичных государств, и многие ли пожалели, когда оно рухнуло? А ведь приходится же и о нем пожалеть. Уцелей оно в прежнем составе, Гитлер никогда не смог бы столь безмерно усилиться за счет «освободившихся» народов дунайской монархии, шедших к нему в пасть с покорностью кроликов. Не навис бы и Сталин тяжелой глыбой над Европой, не будь для него эти же самые народы легкой добычей. Неспособные защищать свою независимость, попадающие из огня в полымя, они болтаются в ногах у борющихся гигантов, осложняют и искажают политический смысл борьбы и, в конечном итоге, оказываются пристроенными на службу антидемократическим силам.

Но есть и другая сторона их стремления к независимости; она роковым образом отражается на силе и устойчивости великих демократических государств. Сколь бы ни были ослаблены Англия и Франция, они всё еще представляют самые сильные препятствия для большевизма в Европе на пути его к мировому владычеству. Если Сталину не удастся проглотить Индию, Индокитай, Египет, Алжир, Марокко, если эти страны, освободившись, останутся независимыми, — всё равно он окажется в огромных барышах, потому что их отпадение подрывает мощь его врагов — европейских централизованных государств. Миру сейчас далеко не безразлично, останутся ли Франция и Англия целыми или на их месте образуется конгломерат мелких государств, связанных между собой только «пактами», «дружбами», «свободными союзами».

Задача всех прогрессивных и подлинно демократических элементов в наши дни — найти разрешение национального вопроса в рамках существующих централизованных государств и империй.

В момент, когда на исторической сцене свирепствует чудовище, открыто делающее ставку на «раскрепощение» колониально зависимых стран, всякое движение, направленное на отделение этих стран от метрополии, есть движение реакционное. Не свободу, но рабство и гибель несет оно, гибель не только своему народу, но всему миру.

Что же касается сепаратизма европейских народов, таких, как провансальцы, бретонцы, баски, каталонцы и прочие, то о нем надлежит сказать особо.

Жребий этих народов, поистине, ужасен. Хотя никакой [151] колониальной эксплоатации они не подвергаются, пользуются всеми правами граждан тех государств, в которых живут, не стеснены в национальных обычаях, имеют полную возможность развивать собственную литературу, но их горькая судьбина заключается в том, что они не имеют своих посланников при иностранных дворах, не заседают в международных ассамблеях и не могут устраивать парадов войск в своих столицах. Это, конечно, достаточно веские причины, чтобы, невзирая ни на какие коммунистические опасности, ни на какие угрозы всеобщей гибели, бодро работать над развалом последних оплотов европейской культуры и в этой достойной работе пользоваться содействием коммунистов.

Не пора ли эти сепаратизмы объявить преступными?

Нас безусловно спросят: ну, а сепаратизм подсоветских народов (не сателлитов), стремящийся к разрушению большевистской империи, неужели он тоже преступен и реакционен? Знаем, что безнадежно губим себя в глазах людей, познавших истину в 1917 году и с тех пор ни на шаг от нее не отступающих. Знаем, каким громам и тяжким обвинениям в «единонеделимстве» (страшнее этого ничего не существует), подставляем свою голову. И всё же скажем: да, преступен. Потому преступен, что никаким самостийническим путем большевистскую империю уничтожить нельзя, но можно спасти, усилить и укрепить.

На вечере «Социалистического Вестника» в Нью-Йорке польский социалист Шумский заявил, что «победа демократии может быть только одновременной во всей Восточной Европе. Если ее не будет в Москве, ее не будет ни в Варшаве, ни в Праге». Шумский, конечно, приятное исключение и своей замечательной мыслью обязан долгому пребыванию в советских концлагерях. Не имевшие этой счастливой возможности до сих пор туги на понимание и продолжают твердить о русском империализме, о «пшеклентых москалях». Но так или иначе, если Шумский прав, а мы думаем, что он действительно прав, — его устами вынесен обвинительный приговор всем росскийским сепаратизмам.

Что бы ни говорили люди, безгранично уверовавшие во внутреннюю «национальную революцию» как единственный путь свержения советского режима, надежды на такой переворот, по нашему мнению, не велики. С каждым днем [152] становится яснее, что освобождение России связано с великими мировыми событиями, к которым идут и к которым готовятся оба полушария. На это же возлагают свои чаяния и сепаратисты. Свою миссию разрушителей большевизма они намерены выполнять в третьей мировой войне. В аспекте войны надлежит и оценивать их как антибольшевистскую силу.

* * *

Видные наши публицисты, вроде Г. П. Федотова, полагают, что поражение СССР неизбежно. В этом убеждает необычайная военно-техническая мощь США — главного противника Советов, равно как всё ещё значительная сила таких стран, как Англия. Но…

Какой-то военный авторитет любил повторять: «о всякой войне ничего неизвестно, кроме полной неизвестности ее исхода». У всех свежа память о чуде, когда весь мир считал последние минуты СССР и, вопреки неопровержимым расчетам, СССР не только уцелел, но и сокрушил самую совершенную в мировой истории военную машину.

Опыт всех великих походов вглубь России показывает, что наше отечество — одна из самых трудно завоевываемых стран. Правда, каждый новый завоеватель думал, что предыдущие походы не удались вследствие несовершенства военных средств. Вильгельм II, готовившийся к войне с чисто немецкой предусмотрительностью, полагал, что именно ему удастся то, что не удалось Карлу XII и Наполеону. Еще больше уверен был в неотразимости своего «Барбароссы» Гитлер. Но весьма возможно, что и его неудача не подорвала веры во всемогущество техники и не заставила задуматься над вопросом: почему и у него, и у Наполеона, и у Карла XII, при всех их тонких, иной раз математических расчетах, неизбежно что-то срывалось? К причине этих срывов ближе всех подошел Наполеон, заявивши: «На войне нравственный элемент стоит втрое больше видимой действительности». Какими бы чудовищными средствами и изобретениями ни располагали современные армии — «нравственный элемент», то есть роль духа продолжает в наши дни оставаться решающей силой. Вот почему страшно становится, когда к величайшей [153] в истории битве, от которой будут зависеть судьбы цивилизации, судьбы всего мира — готовятся по старой традиции, основываясь на подсчете числа дивизий, пушек, танков, аэропланов, атомных бомб, но не стремятся получить в свой арсенал «нравственный элемент», которому в предстоящей войне суждено сыграть такую же роль, какую он сыграл в войне минувшей. Страны Атлантического Пакта бедны этим оружием. Пацифистская пропаганда, общее утомление от войны, беспримерная деятельность коммунистических пятых колонн подорвали дух Западного мира. Это ясно уже сейчас. Компенсировать болезнь собственного духа можно только болезнью духа противника. Заставить неприятельскую армию или вовсе не сражаться, как это было в первый период войны 1941 года, или сражаться плохо, спустя рукава. Для этого мало одной пропаганды, нужна еще дальновидная политика, не лживая, как у Гитлера и Розенберга, а совершенно искренняя, способная внушить доверие. И незачем ломать над нею голову, она ясна и давно осознана всеми подлинно антибольшевистскими элементами: вести войну не против народа, а против власти, против системы, против коммунизма. В этом залог победы. Сколь простой, разумной и естественной ни казалась бы эта мысль, она далеко не так успешно проникает в головы американских и английских государственных деятелей, тем более, военных. Русской эмиграции предстоит большая и трудная миссия внедрить ее в сознание всего мира.

* * *

Но ее внедряют и самостийники. Они тоже призывают атлантические страны привлечь на свою сторону, в качестве союзников, народы России, но… не все, вернее, все, кроме одного. Они также убеждают воевать против власти, а не против народов, но из этих народов исключают, опять-таки, один, который отождествляют с большевистской властью и на борьбу с которым призывают весь мир. Этот народ, численно превосходящий все остальные народы СССР, вместе взятые, должен быть, по их мнению, разбит и, если не совсем уничтожен, то по крайней мере — предельно ослаблен. Их вожделения в отношении его совпадают с неосуществленными планами [154] германских нацистов. Один из галичан откровенно выразил это на страницах журнала «Slovo Pelske», заявив, что этот народ нужно «загнать куда-нибудь за Урал и вообще в Азию, откуда эти приятели прибыли на несчастье человеческого рода». Надо ли пояснять, что речь идет о русском народе?

У того же автора находим исключительные по яркости строки, выражающие точку зрения всего сепаратистского лагеря на русскую проблему. «Когда говорят — антибольшевистский блок угнетенных народов, — пишет он, — то мыслят блок антирусский. Не в большевизме суть, она лежит в чем-то другом, а именно, в опасном русском империализме, который извечно угрожал нашим народам. И поэтому наша борьба должна направляться не только против большевизма, но против всякой империалистической России — России большевистской и царской, России фашистской и демократической, России панрусистской и панславистской, России буржуазной и пролетарской, России верующей и неверующей, России — покровительницы православия, ислама, последователей Моисея, России — защитницы угнетенных и колониальных народов, России мессианской и России — защитницы мирового пролетариата, России Милюкова и России Власова, вообще против России, которая уже сама по себе является синонимом империализма».

Сепаратистская пресса на все лады развивает эту мысль, проводя знак равенства между руссизмом и большевизмом, считая этот последний порождением русского духа. Знакомая и близкая западно-европейскому пониманию эта мысль начинает разделяться и некоторыми русскими. Так, Г. П. Федотов находит «нечто в традициях Великороссии, что питало большевизм в большей мере, чем остальная почва Империи». В результате парижская газета «Украинец-Час» (№ 184) прямо предлагает западным державам перестать твердить о каком-то коммунизме, а называть врага его истинным именем — российским империализмом. В этом смысле пишутся письма и меморандумы государственным деятелям Запада, обрабатывается общественное мнение Европы и Америки, намереваются созывать какой-то «парламент поневолених народiв», словом всё делается для того, чтобы, по словам самостийнического «Казачьего Единства», «убедить вершителей судеб антисоветского оборонительного блока принять в „русском вопросе“ именно нашу точку зрения». [155]

* * *

Перед нами — два ясно выраженных варианта будущей войны. Первый: со всеми без исключения народами СССР против советской власти, против большевизма. И второй: со всеми малыми народами СССР против русского народа и большевизма.

Который сулит победу и который поражение?

Сейчас самостийническая печать трубит о полной готовности малых народов восстать против Москвы. Мы и сами знаем, что против сталинской диктатуры они готовы восстать при первом благоприятном случае. Но можно ли ручаться за их готовность с таким же воодушевлением резать русский народ? Что бы ни говорили сепаратисты и их русские друзья и покровители в Америке — в СССР антагонизм между народами неизмеримо слабее, чем в некоторых европейских странах, и жестоко ошибется тот, кто будет судить о нем по задорно-крикливому поведению эмигрантских групп. Особенно трудно поднять на такую резню украинцев и белоруссов — родных братьев великоруссов по крови, по вере, по культуре, по историческим традициям. Чего только не предпринято было в период гитлеровской оккупации для натравливания украинцев на русских. Даже позволено было в центре Киева стрелять в людей, не желавших «розмовлять по вкраински». И каковы результаты? Об этом лучше всего спросить русских, бежавших в свое время из немецкого плена и прошедших сотни верст по Украине. Их там так же кормили, обували и укрывали от немецких преследований, как своих собственных сыновей. Простой народ на всем пространстве оккупированной территории от Финского залива до Азовского моря — принял на свое содержание сотни тысяч, если не миллионы беглецов, невзирая ни на какие национальные различия.

Годы нечеловеческих страданий под советской властью, страшные годы войны — притупили национальную рознь, но необычайно усилили сердечные связи между народами СССР.

Смеем думать также, что подсоветские народы не столь уж одержимы идеей национальной «независимости», как это можно подумать при чтении сепаратистских газет и «Грядущей России». Ведь подсоветский человек, лишенный элементарных прав, элементарной законности, лишенный зачастую [156] простых общечеловеческих прав, низведенный до звериного существования, мечтает не столько о национальном величии, сколько об обретении этих прав, об обретении человеческого образа. Он гораздо скорее откликнется не на национальные лозунги, а на лозунги гражданских свобод и права. Прибавим к сказанному, что ставка Розенберга на самостийничество в минувшей войне потерпела неудачу.

* * *

Зато в огне той же второй мировой войны родилась идея: «Россию можно победить только Россией же». Эта резолюция фельдмарашала Браухича, считавшего «формирование русской армии для борьбы против большевиков делом неотложной необходимости», — так и не была фактически претворена в жизнь благодаря Гитлеру и Розенбергу, но она завещана — третьей мировой войне.

И горе тому, кто, поддавшись сепаратистским нашептываниям и наговорам, пренебрежет этим опытом и пойдет по стопам Розенберга. Он будет иметь стодвадцатимиллионного врага, дерущегося не на жизнь, а на смерть. Что русские вынуждены будут драться именно так, в этом нет сомнений. Один лозунг расчленения России способен сделать их непримиримыми, не в силу, якобы, врожденных империалистических качеств, не для удержания давно не существующего национального господства над малыми народами, а из простого чувства самосохранения. Писатели типа Г. П. Федотова, с такой литературной грацией благословляющие раздел России, не желают знать, что он грозит гибелью не только империи, но и русскому народу. В силу исторических условий и особых методов освоения окраины, огромные массы русского люда давно уже вышли за пределы старого Московского Царства и разлились по необъятным просторам шестой части земного шара. Это не горсточка бельгийцев в Конго или голландцев в Индонезии, это огромные массивы, зачастую превышающие численно тот народ, в землях которого они осели. В общей сложности, это, быть может, добрая половина всего русского народа. И эта половина окажется вдруг «за границей», на положении [157] жестоко преследуемых людей. Это только мы, русские, в каждой своей политической платформе обеспечиваем национальным меньшинствам национально-культурную автономию, но ни одна еще сепаратистская группа не сделала подобного заявления в отношении русского народа. Можно ли, например, представить себе, чтобы русский язык, русская печать и русские школы были допущены в будущей «незалежной Украине» независимо от того, будет ли она бандеровская или григорьевская? Самая мысль об этом смешна. Русские поставлены будут перед необходимостью обашкириваться, отатариваться, украинизироваться и т. д. Наш народ поэтому вынужден либо найти достойное для всех народов разрешение национального вопроса в рамках общего государства, либо, если это встречает саботаж и этому противопоставляется идея раздела России — грудью встать на защиту собственного существования.

* * *

В случае торжества сепаратистского варианта войны, произойдет то, чего так хочется сейчас самостийникам — сплочение большевизма с русским народом. По-видимому Кремль уже сейчас работает над тем, чтобы осуществился именно такой сепаратистский вариант войны. Чем же объяснить иначе его необыкновенное заигрывание с русским народом? Давно ли русское происхождение считалось в СССР самым невыгодным, а иногда и опасным? Давно ли «великодержавный шовинизм» карался так, как не карался ни один прочий «национальный уклон»? А теперь всему русскому дан необыкновенный ход. Если в годы Второй мировой войны амнистировали и снова вознесли Суворова, Кутузова, Александра Невского, воскресили старые патриотические святыни и традиции, то сейчас искусственно насаждают никогда не виданный на Руси джингоизм, прививают дикие формы шовинизма, не снившиеся самому мрачному черносотенству. Неужели грузины Сталин и Берия, армянин Микоян, поляк Вышинский и еврей Каганович сделались русскими шовинистами? Объяснение этому явлению может быть только одно: надо запятнать русский народ своими поцелуями, надо в обнимку с ним предстать перед миром, убедить этот мир в том, что [158] большевизм и руссизм — одно и то же; убедить настолько, чтобы ненависть к коммунизму слилась с ненавистью к русскому народу. Надо, чтобы грядущая война приобрела национальную окраску, чтобы русский народ поставлен был перед необходимостью защищаться. Только в этом и ни в чем другом смысл теперешнего русофильства большевиков. Сепаратистская активность в эмиграции оказывает ему важную услугу. Современный «национализм» несет миру небывалую тиранию и новое средневековье. [159]