Андропов и диссиденты
Андропов и диссиденты
Значительное место в деятельности КГБ и работе Юрия Андропова занимала борьба с теми группами и отдельными лицами, которые открыто, хотя и с разных позиций, критиковали политику советского руководства. Во все эпохи своей истории Советское государство строилось как авторитарная диктатура, при которой легальная оппозиция политике партии и публичная критика ее лидеров были запрещены. Между тем различные формы критики и протеста, получившие в нашей исторической публицистике название «движение диссидентов», стали расширяться и множиться как раз в конце 1960-х годов. Именно Комитету государственной безопасности поручалось пресечь развитие этого движения, и он положил немало сил и энергии на этом поприще. В той критике, которая звучала в последние годы в адрес КГБ времен Брежнева и лично в адрес Ю. В. Андропова, именно идеологическая составляющая в работе «органов» занимает главное место. Протестуя против такого направления критики в адрес КГБ, бывший начальник Первого Главного управления (внешняя разведка) Леонид Шебаршин говорил в ряде своих интервью, что лишь менее одного процента советских чекистов были заняты делами диссидентов. Подавляющая часть сил и средств КГБ задействовались на других направлениях: в разведке и контрразведке, в управлениях охраны и связи, там, где они реально обеспечивали государственную безопасность Советского Союза и его национальные интересы. В письме к автору данной книги сын Ю. Андропова Игорь Юрьевич писал: «…Поверьте мне, что в многогранной политической судьбе Ю. В. тема диссидентов не была главной или единственной. Это была составная, “мучительная составная” его работы в КГБ, где 9/10 времени занимали другие не менее важные аспекты государственной безопасности». Я согласен с мнением Л. Шебаршина и с мнением И. Андропова. Не сомневаюсь, что проблемами советско-китайских отношений, разработкой различного рода специальных операций в ходе военных действий во Вьетнаме или подготовкой хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе Андропов занимался гораздо больше, чем проблемами украинских националистов, литовских католиков или движением за свободную эмиграцию из СССР в Израиль. Трудно сомневаться в том, что в пограничных войсках СССР служило больше офицеров, чем в созданном по инициативе Андропова Пятом управлении. Тем не менее, у меня имеется много оснований для того, чтобы не пересматривать структуру данной главы и посвятить несколько ее разделов теме диссидентов. Дело в том, что разведка и контрразведка, охрана и пограничная служба – все эти направления работы являются общими для специальных служб всех государств мира, тогда как карательная деятельность в области идеологии и религии, культуры и искусства, исторических исследований или политических взглядов является специфической особенностью только для авторитарных и идеологически окрашенных режимов.
За границей еще в 1970–1980-е годы было опубликовано немало книг о работе советского КГБ. Некоторые из них написаны западными специалистами или публицистами, но большая часть принадлежит перебежчикам, главным образом из органов разведки и контрразведки. В этих книгах основное внимание уделяется истории и структуре КГБ, а также таким областям деятельности Комитета, как разведка и контрразведка, научно-технический шпионаж, вербовка агентуры, дезинформация, дипломатическое прикрытие и т. п. Я уже упоминал выше книги Джона Баррона. Немалую рекламу на Западе и в России получила работа бывшего полковника КГБ Олега Гордиевского и британского историка Эндрю Кристофера «КГБ»[182]. При всей тенденциозности подобного рода книг, авторы которых стремятся как-то оправдать свое отступничество, справедливо порицаемое в любой стране и в любой спецслужбе мира, эти работы содержат немало подробностей как некоторых наиболее успешных операций советской разведки, так и ее провалов. В 1990-е годы в России было опубликовано более 20 книг и очерков, принадлежащих перу офицеров и генералов КГБ, трудившихся в самых различных управлениях этого ведомства. Эти работы стали важным источником и для меня. Однако автор данной книги, как и большинство его друзей и знакомых, знал работу КГБ прежде всего по его «пятому направлению». К тому же моей задачей является изложение и изучение политической биографии Ю. В. Андропова, который всегда старался вести себя не как профессиональный чекист, а как профессиональный политик, которому ЦК КПСС поручило руководство советскими специальными службами.
Некоторые из известных участников диссидентских движений предполагали, что назначение Андропова ослабит репрессии среди инакомыслящих, усилившиеся в 1966 году и в начале 1967 года. Однако ожидания диссидентов, связанные с переменами в руководстве КГБ, не оправдались, хотя Андропов был несомненно более осторожен и осмотрителен в своих публичных выступлениях. По многим причинам, в том числе и под влиянием событий в Чехословакии, деятельность оппозиционных групп значительно расширилась в 1967–1968 годах. Но в это же время возросли и масштабы репрессий. Разумеется, создание в КГБ специального управления по «борьбе с идеологическими диверсиями» не означало, что руководство КПСС отказалось от жестокого контроля за деятельностью КГБ, особенно в сфере внутренней жизни советского общества. Комитет оставался одним из специфических инструментов власти партийных верхов. Не только КГБ и МВД, но и Генеральная прокуратура и высшие судебные органы контролировались соответствующими отделами ЦК КПСС. В ЦК разрабатывались все основные директивы для правоохранительных и карательных органов. В то время как большинство операций, связанных с разведкой и контрразведкой, планировались и проводились в КГБ самостоятельно, решение судьбы почти всех известных диссидентов требовало одобрения ЦК КПСС или становилось предметом обсуждения на Политбюро. Существовало, конечно, и обратное влияние КГБ на ЦК, так как, представляя в партийные отделы соответствующую информацию, органы государственной безопасности стимулировали принятие тех или иных решений.
Как политик Андропов никогда не стремился вывести КГБ из-под контроля и руководства Политбюро и Секретариата ЦК, о чем свидетельствуют сотни докладных и информационных записок в ЦК КПСС, подписанных Андроповым и опубликованных в нашей печати в последние 6–7 лет. Он никогда не пытался оспаривать те директивы ЦК КПСС, которые требовали усилить борьбу против диссидентов. Заслуживают внимания общие статистические сведения о числе лиц, осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду и распространение «заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». За 5 лет – с 1956 по 1960 – было осуждено по политическим мотивам 4676 граждан СССР. В 1961–1965 годах по этим же мотивам – 1072 человека. При этом в 1965 году пострадали всего 20 человек, а в 1966 году – 48. В 1967 году число осужденных по политическим мотивам составило 103, а в 1968 – 129 человек. В 1969 году потеряли свободу 195, а в 1970 году – 204 гражданина СССР. В 1976–1980 годах – 347, а в 1981–1985 – 540 человек. Общее число лиц, осужденных по статье 70 и статье 190 УК РСФСР в 1956–1987 годах, составило 8145. Под арест и осуждение за антисоветскую агитацию и пропаганду попадало, таким образом, в среднем за год 254 или 255 человек[183]. Эти данные содержатся в специальной справке, которую за подписью Виктора Чебрикова руководство КГБ направило Михаилу Горбачеву в 1988 году. Все историки с тех пор используют и комментируют эту таблицу, хотя она является неточной и неполной. Во многих случаях, когда это было возможно, диссидентов привлекали к ответственности по другим, не «политическим» статьям Уголовного кодекса. Так, например, основателя Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях Александра Подрабинека привлекли к ответственности за «незаконное хранение огнестрельного оружия» (малокалиберная винтовка без патронов). Одного из известных украинских диссидентов и деятелей национального движения отправили в тюрьму «за попытку изнасилования» (была устроена соответствующая провокация). Менее известных диссидентов осуждали за «тунеядство» (не могли устроиться на работу). Группу активистов из движения за свободную эмиграцию из СССР в Израиль осудили за «терроризм». Они купили все билеты на один из самолетов местных авиалиний и хотели улететь на нем в Швецию или Финляндию. Даже проживание в Москве без прописки могло служить поводом не только к высылке из города, но и для осуждения на год изоляции. Психиатрические репрессии или лишение гражданства далеко не всегда оформлялись в качестве судебного решения. Увольнение с работы и исключение из партии также в условиях 1960–1970-х годов было для многих диссидентов серьезной репрессивной акцией, так как государство выступало в то время в качестве единственного работодателя. Именно в конце 1960-х и в начале 1970-х годов формы и методы борьбы с диссидентами становились более разнообразными и изощренными. Общее давление на крамольное меньшинство возросло, но оно носило не прямой, а косвенный характер или принимало форму официальных угроз и предупреждений со стороны органов прокуратуры, МВД или КГБ. В документах карательных органов это именовалось «профилактированием». Отказ от самых прямых и грубых форм репрессий был связан в первую очередь с изменением международной обстановки, с политикой разрядки, с расширением международных контактов. Тем не менее, прямые политические репрессии не прекратились и в годы «детанта», и это давало немало поводов для критики советской модели социализма.
Поводом для политических репрессий послужили и некоторые проявления протеста против оккупации Чехословакии. Уже на следующий день после вступления в Чехословакию войск Варшавского Договора в Москве было принято решение о возобновлении глушения всех западных радиопередач на русском языке и языках союзных республик. 25 августа в 12 часов дня небольшая группа правозащитников, включая Павла Литвинова, Ларису Богораз и Константина Бабицкого, вышла на парапет у Лобного места напротив Кремля, развернув лозунги: «Руки прочь от Чехословакии!», «За нашу и вашу свободу!», «Позор оккупантам!». Манифестация продолжалась несколько минут, подбежали работники КГБ, вырвали лозунги и арестовали участников. Уже в октябре состоялся суд, на котором Литвинов, Богораз и Бабицкий приговаривались соответственно к пяти, четырем и трем годам ссылки. Для конца 1960-х годов это был относительно мягкий приговор.
В 1969 году давление на интеллигенцию усилилось, продолжались проработки, увольнения и исключения из партии, а также обыски и аресты отдельных диссидентов. Всеобщее внимание привлекло в этом году дело генерал-майора в отставке Петра Григоренко, который в 1966–1969 годах стал ведущей фигурой в движении диссидентов. Бывший боевой генерал Григоренко был лично знаком с Брежневым по службе в 18-й армии, и его арест был санкционирован КГБ по секретной информационной записке Андропова. Григоренко подвергли экспертизе в Институте судебной медицины им. Сербского. Здесь он был признан невменяемым и направлен на «лечение» в специальную психиатрическую больницу. Подобного рода акции применялись КГБ и в начале 1960-х годов, но участились в конце десятилетия. Опубликованные документы показывают, что Андропов поддерживал в это время использование психиатрии в карательных целях. Так, например, 29 апреля 1969 года он направил в ЦК письмо с планом развертывания сети психиатрических лечебниц, а также с собственными соображениями по поводу их использования для защиты советского государственного и общественного строя. Эти предложения были приняты и закреплены секретными постановлениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР[184].
В статье «Психического террора у нас не было», опубликованной недавно в газете «Известия», доктор медицинских наук, руководитель экспертного отдела Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В. П. Сербского Федор Кондратьев не отрицает фактов использования психиатрии в политических целях, но полагает, что эти случаи были достаточно редкими. «За 25 лет работы по всей территории Советского Союза обвинявшихся органами госбезопасности по политическим статьям 70 и 190(1) УК РСФСР в Институт им. Сербского было направлено на экспертизу всего 370 человек». Ясно, что о массовости говорить нельзя. Далеко не все из направленных Комитетом госбезопасности на экспертизу признавались невменяемыми. К сожалению, можно говорить о тенденции признавать невменяемыми политически неугодных. При всем этом необходимо помнить, что основная масса диссидентов все же не подвергалась принудительному лечению, а сидела в ГУЛАГе. История злоупотребления психиатрией, свидетельствует Ф. Кондратьев, не может быть сведена только к признанию инакомыслящих психически больными. Но именно эта практика оказалась в центре внимания общественности. Представляется, что историю вопроса об использовании психиатрии в политических целях можно связать с высказанной Н. С. Хрущевым «идеей», что только психически ненормальные при коммунизме будут совершать преступления, что только они способны выступать против существующего строя. Позже, когда появились признаки публичного свободолюбивого противостояния Системе, Председатель КГБ Юрий Андропов направил 29 апреля 1969 года в ЦК КПСС письмо с предложением использовать психиатрию для борьбы с диссидентами, по поводу чего было принято секретное постановление Совмина СССР[185].
Я не буду оспаривать приведенные профессором Ф. Кондратьевым цифры. Замечу, однако, что далеко не всегда психиатрическая экспертиза диссидентов проводилась в Институте им. Сербского. Вызывает недоумение и попытка автора оправдать некоторых врачей-психиатров, которые, «видя абсурдность обвинения или его фактическую безобидность (например, арест за рассказ политического анекдота), в своем заключении могли “дотягивать” описание тяжести психических расстройств до невменяемости, тем самым устраняя угрозу именно политических репрессий, заменяя их на пребывание в больницах, условия в которых были значительно менее тяжелыми, чем в зонах ГУЛАГа».
Психиатрические репрессии для диссидентов были гораздо более тяжким испытанием, чем лагерь, тюрьма или ссылка. Жестокость подобного рода репрессий вызывала широкие протесты в СССР и на Западе. Протестовала не только демократическая, но и медицинская общественность западных стран. Это существенно мешало тому политическому курсу на разрядку международной напряженности и экономическое сотрудничество, который сначала осторожно, а потом и более активно советское руководство начало проводить с 1970 года. Юрий Андропов был несомненным сторонником этого «детанта», и ему пришлось постепенно отказываться от наиболее жестких форм политических репрессий. Был освобожден и смог снова активно включиться в движение диссидентов и П. Григоренко. Однако, поданным правозащитных организаций, многие все еще находились на принудительном «лечении». Поэтому давление Запада не прекращалось. Это наносило немалый ущерб всей советской психиатрии и медицинской службе. В одной из секретных записок в ЦК КПСС Андропов отмечал: «В ряде западных стран нагнетается антисоветская кампания с грубыми измышлениями об использовании в СССР психиатрии якобы в качестве инструмента политической борьбы с “инакомыслящими”… Последние данные свидетельствуют, что эта кампания носит характер тщательно спланированной антисоветской акции. Ее организаторы стремятся, как видно, подготовить общественное мнение к публичному осуждению “злоупотреблений психиатрией в СССР” на предстоящем VI Всемирном конгрессе психиатров в США в августе 1977 года, рассчитывая вызвать политически негативный резонанс в канун празднования 60-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции… Активную роль в нагнетании антисоветских настроений играет Королевский колледж психиатров Великобритании. В июне 1976 года вопрос о “положении советской психиатрии” рассмотрен на Генеральной ассамблее Союза французских психологов, где была принята резолюция, “осуждающая действия психиатров СССР”. Предпринимаются попытки втянуть в кампанию Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ). Инспираторы акции оказывают нажим на руководство Всемирной ассоциации психиатров (ВАП).
Комитетом госбезопасности через оперативные возможности принимаются меры по срыву враждебных выпадов, инспирируемых на Западе вокруг советской психиатрии. Вместе с тем полагали бы целесообразным по линии отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС и отдела пропаганды поручить Минздраву СССР осуществить в период подготовки и проведения VI Всемирного конгресса психиатров (1977 г.) соответствующие мероприятия по каналам международного научного обмена, организовав их пропагандистское обеспечение совместно с органами информации. Просим рассмотреть. Председатель Комитета госбезопасности Андропов»[186].
Усилий отделов науки и пропаганды ЦК, органов печати и Минздрава СССР оказалось недостаточно, чтобы снять обвинения в злоупотреблении психиатрией в СССР. Поэтому Советский Союз в конце концов отказался от участия во Всемирном конгрессе психиатров и даже вышел из Всемирной ассоциации психиатров. Этому шагу последовали и некоторые из союзников СССР. Международному сотрудничеству ученых был нанесен еще один удар.
Не отказываясь от борьбы с диссидентами, Комитет государственной безопасности начал искать такие формы и методы этой борьбы, которые вызывали бы меньшее раздражение наших партнеров по переговорам на Западе. Постепенно, хотя и не без колебаний и сомнений, руководство КГБ, а также руководство КПСС пришли к тому же выводу, к какому в 1921–1922 годах пришел Ленин – начать высылку из страны наиболее активных и известных представителей оппозиционной интеллигенции. Как известно, движение диссидентов было неоднородно. Значительную часть его представляло «правозащитное движение», или движение демократов-западников. Под влиянием событий в Чехословакии в СССР получило развитие движение за «социализм с человеческим лицом», я называл его тогда движением партийных демократов. Значительная часть диссидентов принадлежала к национальным и националистическим движениям. Такие движения развивались в Грузии и Армении, в Литве и Латвии, на Западной Украине, среди крымских татар и среди российских немцев. В различных формах происходило развитие движения русского национализма. Очень заметным стало и еврейское национальное движение, которое частично формировалось вокруг машинописного журнала «Евреи в СССР». Были среди диссидентов и религиозные группы – евангелисты, пятидесятники, свободные адвентисты, католики, мусульмане, а также группы православных, выступающие за расширение прав православной церкви в стране.
И в немецком национальном движении, и особенно в различных группах советских евреев постепенно стали усиливаться требования свободы эмиграции. Эти требования поддерживались давлением Запада, особенно в том, что касалось еврейской эмиграции. Приходилось идти на уступки. Сначала десятки, потом сотни, а с 1970 года уже и тысячи советских евреев получали ежегодно разрешение на выезд из СССР. Многие из этих эмигрантов выезжали, однако, не в Израиль, а в США, небольшая часть оставалась в Западной Европе. К этому потоку эмиграции присоединились и очень многие из диссидентов еврейской национальности из числа западников и правозащитников. Но очень скоро по израильским визам с молчаливого согласия или, напротив, под настойчивым давлением властей стали выезжать на Запад многие писатели, ученые, драматурги, художники из числа русских, украинцев, белорусов, грузин и других. На Западе оказались в 1970-е годы не только поэты Иосиф Бродский и Александр Галич, но и такие писатели, как Владимир Максимов и Виктор Некрасов. Во Франции стали жить Наталья Горбаневская и Андрей Амальрик, Александр Гинзбург и Андрей Синявский. В США стали работать писатель Василий Аксенов, художник Михаил Шемякин и историк Александр Некрич. В Германии жили и работали философ Александр Зиновьев и писатель Владимир Войнович. В разных странах Запада работали и жили физик Валентин Турчин, правовед Валерий Чалидзе, скульптор Эрнст Неизвестный, литературовед Лев Копелев, философ Александр Янов, поэт Наум Коржавин, писатель Георгий Владимов и многие другие. Известного правозащитника Владимира Буковского, находившегося в тюрьме, обменяли на чилийского коммунистического лидера Луиса Корвалана, а активиста еврейского движения Анатолия Щаранского – на четырех советских разведчиков, арестованных на Западе. Были освобождены из психиатрических клиник и отправлены на Запад украинский правозащитник Леонид Плющ и московский партийный демократ Петр Абовин-Егидес.
В результате этой кампании на Западе стала возникать некая общность людей, получившая название «третья эмиграция».
Известно, что русские, украинцы, евреи начали выезжать из России главным образом в США еще в конце XIX и в начале XX века. В основном это была беднота, большая часть которой ассимилировалась в США, Канаде и отчасти в Австралии. Эти люди почти нигде не создавали своих национальных организаций. Только в США в 1911 году появилась первая русская газета «Новое русское слово». С понятием «первой эмиграции» связывают обычно тот поток беженцев из России, который хлынул в западные страны в годы гражданской войны и особенно после поражения «белого» движения. Значительные группы российской интеллигенции высылались или выезжали из страны также в 1921–1923 годах. В «первой эмиграции» задавали тон офицеры, вообще дворяне, русские промышленники, писатели и ученые, хотя немало было в ней и простых людей, особенно из казачества.
«Вторая эмиграция» образовалась на Западе после Второй мировой войны – в основном за счет принудительно перемещенных в Европу советских людей, часть которых побоялась вернуться на родину. Осталась на Западе и часть военнопленных. Там же оказалось немало бывших советских граждан, которые в годы войны сотрудничали с оккупантами или даже участвовали в военных формированиях, входивших в состав гитлеровской армии.
С начала 1970-х годов на Западе возникла «третья эмиграция», не столь многочисленная, как две первые, но в ней имелось много людей, известных в нашей стране и во всем мире. Представители «третьей эмиграции» стали создавать собственные журналы, газеты, издательства – свою культуру, которая постепенно объединялась, хотя полностью так и не слилась с очень богатой культурой «первой» и менее значительной культурой «второй эмиграции». Благодаря связям, которые имелись у «третьей эмиграции», книги, журналы и газеты, изданные на Западе, стали мелкими ручейками проникать в Союз. Были предприняты попытки организовать в СССР журналы, которые затем публиковались на Западе и частично возвращались обратно. Такими изданиями стали альманахи «Память», «Метрополь» и некоторые другие.
В 1977 году в КГБ возникла идея побудить к выезду за границу и генерала П. Григоренко. 70-летний генерал был в это время серьезно болен и нуждался в срочной операции. Через посредников его начали убеждать, что лучше всего нужную операцию могут сделать только в США. Григоренко поддался на уговоры и попросил у ОВИР МВД разрешение на частную поездку в США. Вопрос о выезде решали, однако, в КГБ и в ЦК КПСС. 24 ноября 1977 года Андропов направил в ЦК КПСС специальную записку: «Секретно. В ЦК КПСС. О выезде в частном порядке в США Григоренко П. Г. Последние годы среди лиц, проводящих антиобщественную деятельность, активную роль играет бывший генерал Советской армии Григоренко П. Г. С ним связаны многочисленные пресс-конференции, различного рода “заявления” и “обращения” по пресловутому вопросу о “правах человека”, постоянно используемые зарубежной пропагандой в антисоветских целях. Дважды Григоренко привлекался к уголовной ответственности за антисоветскую деятельность и оба раза в судебном порядке направлялся на принудительное лечение, так как, по заключению экспертов, страдал и страдает психическим заболеванием. В октябре месяце Григоренко возбудил ходатайство о разрешении ему поездки в США, мотивируя это необходимостью операции предстательной железы. По заключению советских врачей, Григоренко действительно нуждается в этой операции, которая, однако, невозможна по состоянию его здоровья. Возможный неудачный исход операции, если она будет проводиться в СССР, может вызвать нежелательные кривотолки и политически невыгодный для нас резонанс. Учитывая эти обстоятельства, принято решение не возражать против его выезда в США в частном порядке. Предложения по вопросу о возвращении Григоренко в Советский Союз будут представлены в зависимости от его поведения за границей. Сообщается в порядке информации. Председатель Комитета госбезопасности Андропов»[187]. Григоренко выехал в США 30 ноября, и в одной из американских больниц ему была сделана успешная операция. Григоренко не спешил назад, виза была выдана на 6 месяцев. Но уже 4 февраля 1978 года, ссылаясь на контакты Григоренко с организациями украинских националистов, которые оплатили опальному генералу лечение и операцию, КГБ предложил лишить его советского гражданства, что и было сделано Указом Президиума Верховного Совета от 10 февраля 1978 года.
Надо отметить, что сам Андропов почти никогда не встречался с арестованными или находящимися под следствием диссидентами. Поэтому в тех книгах и мемуарах, которые написали и опубликовали оказавшиеся за границей П. Григоренко, Л. Плющ, А. Амальрик, В. Делоне, В. Буковский, А. Гинзбург и другие, мы не найдем его имени, там есть имена следователей, надзирателей, начальников лагерей и изоляторов. Исключение составляет книга-исповедь В. Красина «Суд», опубликованная в Нью-Йорке в 1983 году. Виктор Красин и его друг и ближайший соратник Петр Якир были арестованы в 1972 году и приговорены к трем годам тюремного заключения и трем годам ссылки. На следствии они держались не лучшим образом, выдавая все «тайны» своей небольшой организации, все связи и пути получения литературы с Запада. Они не только признали себя виновными, но на очных ставках призывали к тому же и тех, кто был арестован по так называемому «делу Якира – Красина». Поведение этих ранее признанных лидеров демократического движения деморализовало значительную часть диссидентов. Были даже случаи самоубийства.
В органах КГБ возникла мысль о проведении в Москве пресс-конференции с участием «раскаявшихся» диссидентов, на которую можно было бы пригласить не только советских, но и иностранных корреспондентов, чтобы расширить деморализующее влияние предательства Якира и Красина. Возникали, однако, и опасения, что на пресс-конференции Якир и Красин поведут себя иначе, чем на суде, и изменят свои показания. Поэтому, прежде чем дать согласие на это «шоу», Ю. В. Андропов решил лично встретиться с ними.
Якир не оставил никакого описания этой встречи. Вскоре после пресс-конференции он был отправлен в ссылку в Рязань, где жил крайне замкнуто. Через несколько лет получил разрешение вернуться в Москву, но и здесь мало кто общался с ним. Здоровье Якира было подорвано непомерным употреблением алкоголя, и он вскоре умер. По-иному сложилась судьба Красина, которому разрешили эмигрировать на Запад и даже снабдили для начала тремя тысячами долларов. Но в эмиграции с ним также поддерживали отношения немногие, и через десять лет после своего нравственного падения он решил написать книгу-исповедь. В предисловии к ней читаем:
«КГБ не удалось подавить движение [правозащитное. – Р. М.] репрессиями. Очевидно, тогда и возник план – обесчестить его. Для этого надо было найти участников движения – известных и вместе с тем достаточно нестойких: принудить их отречься от дела, предать сам дух движения. По замыслу КГБ, это должно было вызвать негодование, презрение, осуждение и – в конечном счете – раскол. Выбор КГБ пал на Якира и на меня. Они не ошиблись. Мы не были людьми, освободившимися от унизительного страха перед коммунистической диктатурой, способными лучше умереть, чем принять позор. Мы были старыми зэками, выросшими в сталинском рабстве, пытавшимися взбунтоваться, но сохранившими навсегда страх перед карательной машиной госбезопасности. Угрозами смертной казни, с одной стороны, подачками – с другой, КГБ удалось сломить нас и заставить участвовать в их низком замысле. А для того, чтобы возмущение общественности было полным, они подарили нам за предательство свободу».
Я не намерен писать здесь о том, как именно проходило следствие по делу Красина и Якира, как на одного за другим они доносили на своих товарищей, обрекая их на тяготы заключения, сопровождавшиеся к тому же глубоким разочарованием, легко ломавшим волю к сопротивлению у более слабых, которые в свою очередь становились на путь доносительства и предательства. Хочу привести лишь ту часть небольшой книги В. Красина, где он рассказывает о своей встрече с Андроповым.
«…Дверь камеры открылась, и на пороге появился тот самый лейтенант, который так точно предсказал нам наши сроки. “Собирайтесь, быстренько, – и уже на ходу, – вас примет Председатель КГБ”. По дороге меня перехватил начальник тюрьмы полковник Петренко – он и ввел меня в кабинет. Из-за стола встал высокий человек и пошел навстречу мне. “Вы можете идти”, – сказал он Петренко. Тот вышел. Мы остались вдвоем. “Я – Председатель КГБ Андропов”, – сказал он, протягивая мне руку. Я пожал ему руку. “Узнаю вас по портретам”, – ответил я. Он предложил сесть. Разговор начался. “Мне доложили, что у вас назрел кризис доверия к КГБ”. – “Неудивительно, – сказал я. – Мы сдержали свое слово, а нам по шесть лет”. – “Ну, на это не обращайте внимание. Подайте заявление на кассацию, вам снизят до отсиженного и пока оставят ссылку. Далеко мы вас отправлять не собираемся. Можете сами выбрать город поближе к Москве. А там пройдет месяцев восемь, подадите на помилование и вернетесь в Москву. Нельзя же было вас выпустить из зала суда. Согласитесь, вы с Якиром наломали немало дров. Кроме того, ваш процесс мы широко освещали в печати. А приговор по кассации публиковать не будем”.
Хозяин закончил первую часть речи. Потом сказал: “Вот вы пишете в своих документах, что в СССР происходит возрождение сталинизма. Вы действительно так думаете?” Я сказал, что имеется много фактов, свидетельствующих об этом. “Это чепуха, – сказал Андропов. – Возрождения сталинизма никто не допустит. Вы хорошо помните, что было при Сталине. Я знаю, что Якир и вы незаслуженно пострадали в сталинские годы. Знаю, что погибли ваши отцы. Все это не прошло бесследно для вас. Между прочим, после войны я тоже ждал ареста со дня на день. Я был тогда вторым секретарем Карело-Финской республики. Арестовали первого секретаря. Я ждал, что арестуют и меня, но пронесло”. Лирическая часть окончилась. Андропов приступил к делу. “А как вы смотрите на то, чтобы выступить на пресс-конференции перед иностранными журналистами? Они столько пишут лжи о вашем деле. Нужно прочистить им мозги. Чтобы на Западе знали, что вы говорили на суде не под давлением, а по доброй воле. Только не думайте, что я вас покупаю. Если не хотите, то и не надо. Все то, о чем я говорил, будет и без этого”.
Нужно было отвечать. Времени на обдумывание было несколько секунд. Я ответил: “Я уже говорил о своей вине на суде. Могу повторить это и на пресс-конференции. Какая разница?” “Ну вот и хорошо, – сказал Андропов. – Это правильное решение. А то подняли целую бучу вокруг вашего процесса. Кто вы по специальности?” – сказал он. “Экономист”.
“Когда вы освободитесь, мы возьмем вас в наш научно-исследовательский институт”. Я промолчал. “Есть ли у вас какие-нибудь вопросы или просьбы ко мне?” – спросил он».
Красин обратился с просьбой об освобождении одного известного диссидента, который отбывал в 1973 году наказание в психиатрической больнице. Он не называет фамилии, но я полагаю, что речь шла о П. Г. Григоренко, борьба за освобождение которого в это время велась в нашей стране и за рубежом.
«“Но ведь он больной человек”, – возразил Андропов. “Я не врач, – сказал я, – но из общения с ним, а я его близко знал, у меня сложилось твердое убеждение, что он вполне здоровый человек. Но дело даже не в моем мнении. Я знаю, что недавно врачи рекомендовали его на выписку из психиатрической больницы, а прокуратура отменила это решение”. “Я этого не знал, – сказал Андропов. – Если это так, то я посмотрю, что можно сделать. Вы напишите заявление о своих предложениях. Я с ним ознакомлюсь”.
Как он понял то, что я ему сказал? Конечно, как торг: я прошу дать сдачу за свое участие в пресс-конференции. И он понял правильно. Разве меня волновала участь людей, о которых я собирался писать в заявлении? Волновала, недалеко не в первую очередь. Я заботился о другом – подготовить оправдание своему поведению в Лефортово, когда выйду на волю. Для этого я и просил дать сдачу людьми. Перед тем как отпустить меня, Андропов сказал: “Если у вас будут какие-либо жалобы, предложения, в том числе и личные, не стесняйтесь, пишите. Обещаю вам, что я прочту все и сделаю все, что можно”. Аудиенция закончилась. Вошел Петренко и повел меня назад в камеру»[188].
Известно, что пресс-конференция Красина и Якира состоялась. Она проходила в большом зале кинотеатра «Октябрь» на проспекте Калинина. Зал был переполнен. С точки зрения организаторов представления, все прошло удачно и цель достигнута. Эту акцию долго и по-разному комментировали в западной и особенно в эмигрантской печати. Позиция советской подцензурной прессы была однозначной, но общественность также много и по-разному оценивала проведенный спектакль. Разумеется, мало кто верил в искренность раскаяния Якира и Красина. Однако их моральная и политическая нечистоплотность была очевидна, а это, несомненно, и являлось главной задачей, которую ставил КГБ. Ослабло движение диссидентов, ослабли на некоторое время и репрессии. В 1974 году по политическим мотивам осудили 178 человек, в 1975 году – 96, а в 1976 году – 60.
С высылкой и выездом за границу большинства наиболее известных лидеров оппозиции ее масштабы внутри страны сократились, однако в целом оппозиция не исчезла. В ней начали участвовать новые люди. В оппозиционной среде стали появляться полуподпольные или даже глубоко законспирированные организации и группы, программные требования которых нередко строились на национальной и религиозной почве. Работы для органов КГБ, в частности для Пятого управления, хватало. На заводах и в НИИ, даже не имеющих отношения к оборонной тематике, стал усиливаться режим секретности; вводились пропуска в учреждениях, где раньше их никогда не имелось. Даже в обычную московскую гостиницу теперь было трудно войти без специального пропуска.
В своих нечастых выступлениях перед общественностью Ю. В. Андропов утверждал, что неусыпная борьба против диссидентов – одна из важных обязанностей возглавляемого им учреждения. В 1977 году в докладе по случаю столетия со дня рождения Ф. Э. Дзержинского он говорил: «Надо сказать, что сам термин “диссидент” является ловкой пропагандистской выдумкой, призванной ввести в заблуждение общественность… Пустив его в ход, буржуазная пропаганда рассчитывает изобразить дело так, будто советский строй не терпит самостоятельной мысли своих граждан, преследует любого, “кто думает иначе”…
Господа буржуазные идеологи, посмотрите на 49-ю статью проекта новой Советской Конституции. Там четко сказано о праве граждан СССР и на критику, и на внесение предложений… Другое дело, когда несколько оторвавшихся от нашего общества лиц становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы, снабжают Запад клеветнической информацией, пытаются организовать различные антиобщественные вылазки. У этих отщепенцев нет и не может быть никакой опоры внутри страны. Именно поэтому они не решаются выступать где-либо на заводе, в колхозе, в учреждении.
Оттуда им пришлось бы, как говорят, поскорее уносить ноги. Существование так называемых “диссидентов” стало возможным лишь благодаря тому, что противники социализма подключили к этому делу западную прессу, дипломатические, а также разведывательные и иные специальные службы. Уже ни для кого не секрет, что “диссидентство” стало своеобразной профессией, которая щедро оплачивается валютными или иными подачками, что по существу мало отличается от того, как расплачиваются империалистические спецслужбы со своей агентурой…
Развитый социализм не застрахован от появления отдельных лиц, чьи действия не вписываются ни в моральные, ни в юридические рамки советского общества… Причины тут, как известно, могут быть разные – политические или идейные заблуждения, религиозный фанатизм, националистические вывихи, личные обиды и неудачи, воспринимаемые как недооценка обществом заслуг и возможностей данного человека, наконец, в ряде случаев психическая неустойчивость отдельных лиц. И со всем этим нам приходится встречаться. Строительство нового общества, новой коммунистической цивилизации – сложный и нелегкий процесс. Иным он быть и не может»[189].
Нетрудно увидеть предвзятость подобной оценки движения диссидентов. Я не хочу идеализировать диссидентов, изображая их рыцарями без страха и упрека. Принимая участие в этом движении около двадцати лет, я могу подтвердить, что среди его участников встречались морально опустившиеся неудачники, люди, искавшие в первую очередь любое «паблисити», люди, готовые принимать отнюдь не «щедрые» подачки за свое «диссидентство», а также психически неустойчивые лица. Но разве среди ответственных партийных деятелей не только во времена Сталина, но и Брежнева не было различного рода моральных уродов, развратников, взяточников и вымогателей? Разве не было в составе советской «элиты» людей, злоупотребляющих властью, очковтирателей, бюрократов, карьеристов, алкоголиков или психически неуравновешенных? Разве не было случаев, когда даже работники КГБ продавали за доллары Родину и переходили на службу в западные разведки?
Нет ничего необычного в том, что зарубежные идеологические службы и западная пресса проявляли повышенное внимание к движению диссидентов в СССР. Советская пропаганда и печать создавали еще более широкую и громкую рекламу таким деятелям культуры Запада и Востока, как Поль Робсон, Ив Монтан, Назым Хикмет, многим борцам против американской агрессии во Вьетнаме, не говоря уже о лидерах коммунистических партий почти всех стран мира. Таковы были правила и логика холодной войны. Среди диссидентов можно было встретить отдельных людей, для которых именно западное «паблисити» становилось постепенно главным мотивом их деятельности. Однако движение в целом не было инспирировано извне, оно порождалось недостатками и пороками самого советского общества и государства, корни его идут еще из мрачных сталинских времен, когда бесчеловечный террор и государственные преступления были нормой жизни. Это движение стало также ответом на попытки реабилитировать Сталина и сталинизм и вновь до крайности ограничить законные права граждан, религиозных и национальных групп. Это движение порождалось и общим недовольством широких народных масс положением в стране, недостатками в снабжении населения и в организации производства, произволом и коррупцией, которые сохранились еще во многих звеньях и на всех этажах советской партийно-государственной иерархии, а также честным поиском истины.
Верно то, что среди диссидентов имелось много людей, выступающих не только против марксизма и ленинизма, но и против социализма вообще. Но единственным орудием этих людей было слово, музыка, живопись. Они защищали свои убеждения статьями, рассказами, песнями, а не насилием, не тюрьмами, лагерями или психиатрическими больницами. «Морально-политическое единство советского народа», о котором так много говорилось в нашей печати, было на деле одним из мифов советской пропаганды. Даже среди тех, кто находился у нас в стране на вершине пирамиды, встречалось много людей, ничего не понимающих ни в марксизме, ни в ленинизме, но объявляющих себя «марксистами-ленинцами» лишь потому, что это было необходимо для продвижения по службе и сохранения власти.
Андропов не был искренен и тогда, когда говорил, что диссиденты «не решаются выступать где-либо на заводе, в колхозе, в учреждении». Он хорошо знал, что эти выступления были решительно запрещены еще в конце 1960-х годов, и ни одно учреждение или учебное заведение, желавшее пригласить к себе кого-либо из «неблагонадежных», не получало разрешения райкома или горкома партии. Впрочем, на заводах и фабриках в 1960–1970-е годы с полным равнодушием встречали и официальных партийных пропагандистов. Успех здесь имели только некоторые из артистов.
Трудно согласиться и с утверждением Андропова относительно нарушения диссидентами советских законов. Законодательство об «антисоветской деятельности» не могло бы выдержать серьезной правовой экспертизы. В данном случае законы подводились под уже существовавшую практику карательных органов. Формулировки статей 70 и 190 Уголовного кодекса были настолько расплывчаты, что им можно было давать самые различные толкования. Что означает, например, формула «ложные сведения, порочащие советский государственный и общественный строй»?
В мою задачу не входит описание борьбы против диссидентов в 1967–1982 годах, когда Ю. В. Андропов стоял во главе КГБ. Несомненно, эта борьба существенно подрывала авторитет Советского Союза, особенно в леволиберальных, социал-демократических и даже коммунистических кругах большинства западных стран. Также несомненно, что Андропов несет за всю борьбу с оппозицией прямую ответственность. Отнюдь не для оправдания, но для лучшего понимания его позиции и положения я все же должен сделать некоторые пояснения.
Ю. В. Андропов никогда не стыдился своей роли в борьбе с диссидентами. При всей образованности и интеллекте он был убежден в ее важности и не допускал мысли о возможности демократической оппозиции или публичной критики КПСС и Советского государства. Он вовсе не был сторонником плюрализма или гласности и считал КГБ чрезвычайно важной и нужной для партии и Советской власти организацией.
Андропов не решал единолично судьбу диссидентов. Более того, на заседаниях Политбюро, Секретариата или в заочных обсуждениях он нередко настаивал на более мягких решениях и приговорах, чем этого требовали Подгорный, Шелепин, Суслов, даже Косыгин и Брежнев. Известно, например, что при обсуждении судьбы философа Александра Зиновьева после издания на Западе его книги «Зияющие высоты» М. Суслов потребовал для автора этой острой сатиры семь лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки. Зиновьева сняли со всех постов и исключили из партии, но все же не арестовали. Испытывая сильное давление властей, он принял через два года после издания книги решение об эмиграции. В записке Андропова на этот счет, направленной в ЦК КПСС, говорилось: «Имеющиеся в Комитете госбезопасности материалы свидетельствуют о том, что вся деятельность Зиновьева является противоправной и есть юридические основания для привлечения его к уголовной ответственности. Однако эту меру пресечения антисоветской деятельности Зиновьева, по нашему мнению, в настоящее время применять нецелесообразно… Известно, что Зиновьеву поступили приглашения для участия в симпозиумах, чтения лекций по логике в некоторых университетах Западной Европы и США, а также частное приглашение из Франции. Зиновьев делает попытки оформить документы на выезд за границу совместно с женой и дочерью дошкольного возраста. Комитет госбезопасности считает возможным разрешить Зиновьеву и его семье выезд в одну из капиталистических стран в частном порядке и закрыть ему въезд в СССР… Проект постановления ЦК КПСС прилагается. Просим рассмотреть. Председатель Комитета госбезопасности Андропов»[190].
Андропов не мешал, а возможно, и поощрял усиление давления на А. Галича – популярнейшего барда и поэта конца 1960-х – первой половины 1970-х годов. В конце концов Галич решил уехать за границу. Но другой, еще более популярный в широких слоях населения поэт и бард В. Высоцкий не собирался, несмотря ни на что, покидать родину. «Не надейтесь, – говорилось в одной из его песен, – я не уеду». По свидетельству В. Чебрикова, вскоре после высылки Солженицына и выезда из страны многих других писателей и художников Андропов получил от высших партийных инстанций указание об аресте Владимира Высоцкого. Юрий Владимирович был крайне растерян: он хорошо помнил, какой отрицательный резонанс получило в 1966 году судебное дело писателей А. Синявского и Ю. Даниэля. А Высоцкий был гораздо более известным человеком и как бард, и как артист Театра на Таганке. Он снимался и в кино, создав несколько запоминающихся образов. У него было много не только резко критичных, сатирических, но и глубоко патриотических песен. Андропов вызвал к себе Чебрикова и долго совещался с ним, чтобы найти какой-то выход и избежать совершенно ненужной, по его мнению, репрессивной акции. В конечном счете им удалось переубедить Брежнева и Суслова. Думаю, именно Суслов выступал инициатором гонений на Высоцкого, так как Брежнев иногда и сам слушал записи некоторых его песен.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.