Пожар, 1862 год Николай Лейкин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пожар, 1862 год

Николай Лейкин

В 1862 году город едва не сгорел дотла. О том, как все происходило, оставил воспоминания купец Н. А. Лейкин.

1862 год был обилен громадными пожарами. Петербург горел каждый день. Приписывали их поджогам. Простой народ говорил, что это – поляки. На поляков тогда валились все невзгоды. В мае месяце, в Духов день, был ужасающий пожар двух рынков. Сгорели Апраксин и Щукин дворы с тысячами лавок. Горело несколько дней подряд. Пожарная команда и войска бессильны были остановить пожар. Кроме рынков, сгорели торговые заведения в доме Пажеского корпуса, в Чернышевом переулке от Садовой до площади, сгорело здание министерства внутренних дел у Чернышева моста. Огонь перекинуло через Фонтанку, горели барки на Фонтанке с вынесенными из рынков в начале пожара товарами, пылали костры с привезенными из рынка товарами даже на углу Щербакова переулка, на дворе государственного банка на Садовой горел вынесенный из рынков товар, и угрожала опасность загореться даже самому банку. Горели лавки в Мучном переулке. В народе была неописуемая паника. Были и народные зверские расправы с будто словленными поджигателями. Пожар на всех произвел потрясающее впечатление. Он разорил тысячи торговцев.

Я помню этот пожар. Начался он в Духов день, под вечер. Когда загорелось, то добрая половина хозяев-рыночников была на гулянье в Летнем саду, где в те времена ежегодно устраивалось гулянье в Духов день с несколькими оркестрами военной музыки. Гулянье это тогда в просторечии звалось смотром купеческих невест. И в самом деле, низшее и среднее купечество вывозило и выводило на гулянье в Летний сад невест-дочерей, племянниц, в летних модных обновках. Расфранченные женихи из купечества стояли шпалерами по бокам главной аллеи сада и смотрели на целый поток двигавшихся по аллее купеческих невест. Да двигались в этом потоке невесты и не из одних купеческих семей, а и из чиновничьих. Мелкое чиновничество жило почти той же жизнью, что и купцы. Стояли в шеренгах и женихи-чиновники. Свахи, которых тогда в Петербурге было множество, шныряли от женихов к невестам и обратно, и сообщали о приданом невест, о положении женихов. Островский с фотографической точностью в своих пьесах изобразил быт и сватовство и этого купечества и этого чиновничества, хотя и писал из московских и провинциальных нравов, а Петербург того времени очень мало в этой жизни рознился от Москвы и провинции.

Гулянье в этот день в Летнем саду было особенно многолюдно. Я был на нем. Погода была прекрасная, солнечная, жаркая. На аллеях было тесно. Двигались буквально плечо в плечо. Вдруг в самый разгар гулянья пришло известие, что Апраксин двор горит, лавки горят. Трудно описать, какая свалка произошла в это время в Летнем саду. Пожары тогда были повальные и не ограничивались малыми жертвами. Перед этим пожаром только что выгорела треть улиц в Семеновском полку, которые тогда так же звались ротами, как ныне в Измайловском полку, был громадный пожар на Песках, уничтожена половина построек на Черной речке. «Рынок горит! Апраксин горит!» – повторялось повсюду, и одни бросились к выходам из сада, другие к Лебяжьему каналу как к открытому месту, чтобы посмотреть на дым, который валил тремя столбами, ибо загорелось сразу в нескольких местах. Бежавшие сшибали друг друга с ног, перескакивали через них, сами падали, давили друг друга. Те, которые старались подняться, ухватывались за чужую одежду, рвали ее. Раздавались стоны, крики, вопли. Многие женщины лежали в обмороке. Я находился во время известия о пожаре с моим двоюродным братом на аллее на берегу Лебяжьего канала. В не огражденный ничем канал с крутыми берегами напиравшая толпа стала сталкивать публику. Люди скатывались по крутому берегу. Мой двоюродный брат полетел в воду одним из первых. К счастью, что вода была неглубока. Упавшие поднимались и ходили в воде по пояс, перебираясь на противоположный берег к Царицыну лугу. Я каким-то чудом удержался на берегу и, уж спустя добрых полчаса, вышел в ворота к Инженерному замку. Помню, что на аллеях сада продолжали еще лежать женщины. Около них суетились мужчины, приводя их в чувство. Рассказывали, что во время паники и свалки появились злоумышленники, которые срывали часы, брильянтовые украшения с купеческих дам, браслеты, рвали даже серьги из ушей. Помню, полиция, которой тогда было вообще мало, совсем отсутствовала. Очень может быть, что она вся бросилась на пожар. Извозчиков у выхода сада не было никаких, да и на Фонтанке, по которой я шел, направляясь к себе домой на Владимирскую, их всех расхватали. Помню бегущих, раскрасневшихся дам и девиц в помятых и разорванных нарядах. Некоторых женщин вели мужчины в исковерканных шляпах, цилиндрах. И на Невском не было извозчиков. Оказалось, что они все бросились к горевшему рынку, чтобы вывозить из огня товар. Потом говорили, что извозчики брали по три и по пяти рублей за конец. На Фонтанке, близ Аничкина моста, уже увидел перевозчицкие ялики и ялботы, везущие грузы вытащенного из горевших лавок товара. Столбы дыма, носившегося над рынком, уже слились. Летал пепел крупными хлопьями от горевшего товара и черными пятнами покрывал тротуар и улицу. На углу Графского переулка, сворачивая к себе на Владимирскую, я увидел барки с дровами, а сверху дров были набросаны куски товаров, готовое платье, шубы. Барки волокли канатами по направлению к Аничкину мосту. Тут же я услышал страшный взрыв, и густой столп черного дыма высоко взвился в воздухе, выделяясь от общего дыма. Это взорвало порох: в Апраксином рынке, вместе с оружием, торговали и порохом. Когда я явился домой, на дворе разгружались две четырехместные кареты, привезшие с пожара ситцы, шелковую и шерстяную материи, куски полотна. В нашем доме жил рыночный торговец Петров, и это был его товар. Даже на крышах карет были привязаны куски товара.

Когда я явился домой, обо мне страшно беспокоились. Мать плакала. Хоть и довольно далеко мы жили от горевшего рынка, но на открытом окне, обращенном к пожару, мать выставила образ Неопалимой Купины. Хлопья пепла горевшей материи, впрочем, летели и к нам на двор, наносимые ветром. Домой к нам кто-то принес известие, что на улицах около горевших рынков, кроме того, бунт, что уж даже стреляют из пушек. Прислуга на всякий случай связывала в узлы свои пожитки, приготовляясь с ними бежать. Дядя Василий отправился в Гостиный двор охранять кладовую. Велено было и мне идти туда же как служащему, но мать не пускала. Я ушел, невзирая на все просьбы. Путь я избрал ближайший по Графскому, Троицкому, Чернышеву переулкам, но по Чернышеву дойти можно было только до моста, и то лавируя мимо груд всевозможных товаров. Навстречу мне бежали ларьковые торговцы и торговки, с головы до ног нагруженные товарами из своих ларьков. Женщины при этом плакали и вопили: «Беда! погибаем!» У моста стоял взвод солдат, и через мост никого не пускали. В домах у моста на окнах везде виднелись иконы. Мне хотелось пробраться на угол Садовой и Чернышева к лавке А. Ф. Иванова, дабы узнать, в каком положении находится он, но пришлось повернуть по Фонтанке к Невскому. На месте рынка за мостом среди дыма виднелись сотни огненных языков, но огонь еще не перекинуло через Фонтанку, не горело еще и здание министерства внутренних дел. На набережной Фонтанки вплоть до Графского переулка лежал в грудах и валялся утерянный товар. Я хотел переехать от Графского переулка к существовавшему тогда Толмазову переулку, на том месте, где теперь находятся хозяйственные постройки Аничкова дворца, но перевоза уже не было. Каменные спуски и деревянные плоты с обеих сторон были завалены товаром, привезенным на лодках. Я направился к Невскому проспекту. По Невскому дилижансы Щапина, ходившие от Гостиного двора в Лесной и в Новую деревню, также везли товар, направляясь к Литейной.

Вот и Гостиный двор. По случаю Духова дня половина торговцев не отворяли лавок, а кто отворял их, те, как только начался пожар в Апраксином дворе, сейчас же заперли свои лавки. Но все торговцы были в сборе, стояли на галереях около запертых лавок вместе с своими приказчиками и гостинодворскими сторожами и охраняли, боясь, что может загореться и Гостиный двор. Рассказывали ужасы. Все в один голос говорили, что это – поджог, так как загорелось сразу в нескольких местах, что подожгли поляки, говорили, что поймали даже кого-то с бутылкой жидкости, которой он брызгал на деревянный забор лесного склада на Фонтанке, говорили, что в Апраксином переулке разбиты кабаки, что и подтверждалось тем, что вечером на Садовой было много пьяных. Да пьяных и вообще по случаю праздника было много.

Спустилась майская серая ночь, а пожар не только не прекращался, но свирепствовал еще с большей силой. Потухая в одном месте, огонь шел дальше и захватывал новую пищу. Громадное зарево висело над всем городом. Горело уж то, что было вытащено и вывезено на улицы. Пожарные выбились из сил и отступали, уступая на жертву огню захваченные и не захваченные еще им постройки. Да и не везде можно было приступиться. Два горевшие рынка представляли собою лабиринт лавок, лавчонок и ларьков. Проезды были так узки, что бочки и пожарные насосы не могли въехать в лабиринт, да было это и опасно. Огонь быстро окружал со всех сторон не горевшие еще площадки. Были случаи, когда приходилось бросать на жертву ввезенные пожарные инструменты и только самим спасаться и спасать лошадей. Гостинодворцы остались ночевать у своих лавок. Некоторые вошли в свои торговые заведения и разлеглись на прилавках. Дядя и я ушли ночевать домой, оставив артельщиков у запертых кладовых на карауле.

На другой день пожар продолжался, продолжался он и на третий день и догорал целую неделю. На улицах, прилегающих к пожарищу, стояла цепь солдат, ездили конные патрульные казаки. Торговцы отыскивали и разбирали на улицах свой товар, который не успел сгореть. Все, что было вынесено из каменных корпусов на Садовую улицу в пределах от Апраксина до Чернышева переулка, сгорело. Огонь был настолько силен, что железная решетка государственного банка на Садовой согнулась, а каменный цоколь дал трещины и обсыпался. Испорчена была вся набережная на Фонтанке против рынков, а булыжная мостовая, накалившаяся и поливаемая водой, превратилась в дресву. На площади у Чернышева моста лежали груды дел, выброшенных из окон обгоревшего дома министерства внутренних дел. На той стороне Фонтанки выгорел лесной двор и прилегавшее к нему большое каменное здание. Много товару было в дворах полицейских зданий. Квартальные, производя допросы, возвращали торговцам товар. Они же были посредниками при дележе товара с улиц. Доказать, что действительно свое, что чужое, было трудно. Еще труднее было это решить постороннему человеку, хотя бы и полицейскому. Две трети торговцев потеряли все, что имели, но были и такие ловкие, которые захватили после пожара то, чего у них и наполовину не было. Разумеется, таких было немного. Ничего не успели спасти посудники, мебельщики, бакалейщики, книжники, торговцы металлическими изделиями. Впрочем, торговцы медной посудой, когда пожар окончательно потух, отрывали кое-что из своего товара в угольях и пепле, но металл был в слитках. Огонь до того был силен, что расплавил металлические изделия. Расплавились даже медные золоченые кресты часовен, находившихся внутри рынков. Некоторые большие иконы от въездов в рынки были спасены, и еще на третий и четвертый день после пожара стояли на тротуаре на Чернышевой площади, прислоненные к стене дома, рядом с строениями театральной дирекции. А сколько драгоценных старинных редких книг погибло у рыночных букинистов! Были в рынке торговцы старинными редкими книгами, как, например, Федоров, которые некоторыми экземплярами в своих книгохранилищах могли похвастаться перед казенными библиотеками. Какая масса была там редких старопечатных книг, столь ценимых нашими старообрядцами, и погибла прахом, сделавшись жертвою огня! Погибла и добрая половина старинных книг склада Терского в Чернышевом переулке. Так как Чернышев переулок стал гореть во второй день пожара и его все еще надеялись отстоять, то некоторые книги были перенесены во двор Пажеского корпуса, но и там при переноске они были растеряны, многотомные сочинения разрознены. Терского приказчик В. И. Рыкушин был ушиблен пожарными и лежал больной. Сгорела суконная лавка поэта А. Ф. Иванова (Классика) в Чернышевом переулке; кое-как суконный товар успели спасти, вынеся его тоже на двор Пажеского корпуса, но спасенного было немного, да и это немногое подверглось расхищению во время переноски. Поэт-бессребреник, однако, не упал духом вконец и написал несколько стихотворений по поводу этого небывалого в летописях Петербурга пожара.

Товара сгорело на многие миллионы. Образовавшийся после пожара комитет собирал сведения, старался подвести настоящую цифру потерь, но, кажется, так и не смог. Официально ничего опубликовано не было. Застраховано не было и сотой доли. Страховые общества не принимали на страх товар в лабиринтах деревянных лавок внутри Апраксина и Щукина дворов. Почти все погоревшие торговцы были разорены. Был крупный торговец, В. К. Вантурин, имевший несколько лавок, у которого одних ситцев погибло более чем на полмиллиона. Говорили, что более чем на такую ж сумму сгорело у крупного торговца галантерейными товарами Аверьянова. На огромную сумму сгорело шелкового товара у Коровина, фирма которого существует и поныне. <...>

Весь рынок перестал платить по торговым обязательствам. Векселя протестовались, но ни у кого из кредиторов, делавших с погоревшими торговцами дела, не хватало на первое время духа подавать векселя ко взысканию. Напротив, торговцы-оптовики, в особенности иностранцы, измышляли средства как-нибудь скорее прийти на помощь к погоревшим своим клиентам, соглашались взять постольку копеек за рубль долга, по скольку те предлагали, и сулили им дальнейший кредит товаром, только бы те скорее открывали где-нибудь торговлю. Ведь в Петербурге в этот пожар погорело более половины петербургских торговцев. Кому же было продавать кладовщикам-оптовикам, если бы они поступили иначе? Первое время после пожара почти не было несостоятельностей торговцев-погорельцев, объявленных через коммерческий суд.

И вот погоревшие торговцы, ободренные своими кредиторами, стали открывать лавки в домах, строить временные торговые балаганы на Семеновском плацу.

На не расчищенных еще от мелкого угля пепелищах рынков также начали строить шалаши для торговли. Первыми заторговали торговки старым платьем, торговки-еврейки в шелковых париках, затем лоскутники, и мало-помалу образовался так называемый «развал». К развалу примкнули мелкие бакалейщики и торговцы фруктами, башмачники и сапожники, и уж после них стали возникать шалаши с суровскими и галантерейными товарами. Помню, что экономные люди сейчас же пошли к ним покупать за бесценок обгорелые и залитые водой коленкор, ситцы и другие материи. А вокруг шли раскопки в пепле. Вынимали слившийся металл, монеты.

Собирались пожертвования для погорельцев, устраивались в пользу их гулянья, зимой – музыкальные и литературные вечера, спектакли, но все это дало впоследствии пустяки. Погорельцев в их временных шалашах посетил государь Александр II, принял от них хлеб-соль, говорил речь со словами утешения и повелел образовать комитет для постройки каменного рынка на месте Щукина двора, где каждый погоревший торговец мог под постройку лавки занять то место, на котором он торговал до пожара. Впоследствии это определение мест, где кто торговал, повело к великим спорам и раздорам среди торговцев. Да и комитет по постройке упрекали в халатности расходования сумм по постройке...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.