Глава 7 Шведский король

Глава 7

Шведский король

Со времен нацистской оккупации до конца мрачной эпохи коммунизма кафе “Славия” оставалось приютом и для политических диссидентов, строящих заговоры против власти, и для тайных агентов, старающихся их разоблачить. Во многом политическая слава этого пражского заведения обязана его географии. Высокие, до потолка, окна со стороны Влтавы открывают вид на Пражский Град, Петршинскую башню и Карлов мост, со стороны величественной станции метро “Народни тршида” видны Чешский национальный театр и Академия наук, сразу позади “Славии” на Бартоломейской улице стоит бывшая штаб-квартира Службы государственной безопасности (STB) коммунистической Чехословакии.

Я тоже попал сюда, в это бывшее гнездо шпионажа и Сопротивления, чтобы узнать побольше о своего рода заговоре. Дело было в оккупированной нацистами Праге в правление Рейнхарда Гейдриха, гиммлеровского злого гения. Лицами, вовлеченными в заговор, были два друга, объединенные отвращением к нацизму: Альберт Геринг и дед человека, с которым я здесь встречаюсь, – Вацлава Рейхолеца. Этот дед когда-то был одним из ведущих чешских врачей-ученых, главой местного скаутского движения, он пережил Дахау и Бухенвальд, и в “списке тридцати четырех” у него номер шесть. Профессор Йозеф Харват – так его звали.

Я попадаю в кафе через главный вход и оказываюсь в Вене. Зеленый нефритовый интерьер, красное дерево, избыток мрамора выдают в “Славии” классическую венскую кофейню – наследие эпохи, когда Прага считалась жемчужиной Габсбургской империи. Вдоль по красной ковровой дорожке, между двухместных столиков с мраморными столешницами, мимо коллекции обрамленных фотографий когда-то знаменитых гостей – от Хилари Клинтон до президента Чехии Вацлава Гавела – я прохожу в дальнюю часть кафе, оборачиваюсь и вижу средних лет мужчину в сером костюме. Мужчина глядит на меня с озадаченным видом.

Как и его дед, Вацлав – высокий стройный мужчина с аккуратно, по-деловому стриженными седыми волосами. Он награждает меня суровым рукопожатием и столь же суровым взглядом, как при встрече директора школы с провинившимся учеником. Он роняет, что ожидал кого-то другого – по-видимому, седого американского академика в твидовом пальто. Я уже волнуюсь, получится ли интервью. Однако по ходу дела его строгие деловые манеры отступают, и за ними становится видно добродушного человека с пристрастием к черному юмору. Он со смехом рассказывает об абсурдности железного занавеса, бюрократических запретах, когда-то мешавших ему навещать родную тетку, которая жила в Германии. Он также не может не отметить иронии в том обстоятельстве, что сельскую резиденцию его деда оставили нетронутой квартировавшие там эсэсовцы, однако не пощадили в самом конце войны его собственные соотечественники.

Официант принес мою чашку кофе, и я только собираюсь сделать первый глоток, как слова Вацлава чуть не обрывают интервью в самом начале. “Нет-нет, это не из-за Альберта Геринга, а из-за короля Швеции – он помог деду, потому что они знали друг друга по скаутскому движению”, – замечает он в ответ на упоминание имени его деда в “списке тридцати четырех”. С кровью, прилившей к лицу, расширившимися порами и спазмами пищевода я пытаюсь переварить это откровение. Страницы протоколов допросов, частных интервью, документальных видеосвидетельств – сложившийся к этому моменту сюжет становится никчемным всего лишь от двух фраз, сказанных с сильным акцентом. Вацлав, по сути, обвинил историю во лжи.

* * *

Если быть точным, доктор Йозеф Харват появился на свет в больнице в пятницу 6 августа 1897 года. Он родился в небогатой рабочей семье в пражском районе Королевские Винограды. Его отец, кузнец и слесарь по профессии, обеспечивал семью, работая техником на электростанции, а позже – в транспортной компании. Йозефа отдали учиться в местную гимназию, что согласно германской системе образования обозначало прямой путь в университет. Хотя он преуспевал и в математике, и в языках, комфортнее всего Йозеф чувствовал себя в лаборатории. Для него она не заканчивалась школой – близлежащие леса, озера, реки тоже были лабораторией, только здесь преподаватели носили не белые халаты, а шорты цвета хаки, рубашки с нашивками, гольфы до колен и широкополые шляпы. Здесь образование Йозефа дополнялось скаутской выучкой – позже он возглавит всех чешских скаутов и тем навлечет проблемы на свою голову.

В 1916 году Йозеф поступил в престижный Карлов университет, где собирался изучать медицину.[110] Однако, не посетив и первой лекции, он был вынужден сменить белый халат на серый мундир пехотинца и встать в один строй с другими австро-венграми, отправлявшимися на великую войну. Артиллерийская дивизия Йозефа обстреливала итальянцев на ледяных уступах Доломитовых Альп. Он пережил вшей, крыс, дизентерию, грязь, окопную лихорадку и весь тот ад, который назывался Западным фронтом. Он уцелел в последней отчаянной кампании Людендорфа весной 1918-го. “Да, ему просто повезло остаться в живых!” – Вацлав произносит это обычно серьезное заявление с усмешкой.

Несмотря на то что на фронте он, несомненно, получил большой медицинский опыт, перемирие дало возможность закаленному и возмужавшему Йозефу вернуться домой и, что более важно, возобновить учебу на медицинском факультете. Он наверстал потерянное время и получил звание доктора в 1923 году. В феврале того же года он прошел по конкурсу на место во Второй клинике внутренних болезней в Праге, оказавшись под началом профессора Йозефа Пельнара, чей либеральный подход позволил Йозефу экспериментировать с новыми направлениями. Вместе с двумя другими молодыми врачами он сделал большой вклад в тогда только зарождающуюся дисциплину эндокринологии. По приглашению крупных университетов он читал лекции о своем предмете по всей Европе. В 1933 году Йозеф в соавторстве со своим наставником Пельнаром пишет первый учебник по эндокринологии.[111] “Он был, я так думаю, довольно знаменитым человеком”, – начав было перечислять заслуги деда, Вацлав останавливается и глядит в окно, как будто надеясь отыскать слова в вечернем плотном потоке транспорта. Когда зажигается зеленый и машины возобновляют движение, Вацлав следует их примеру: “Он был одним из первых, кто всерьез попытался внедрить научные принципы в медицине… Он опубликовал много научных работ”. Посреди всех его забот у Йозефа как-то находилось время и для того, чтобы управлять санаторием в пражском районе Подоли. Поскольку он был таким известным врачом и бегло говорил на немецком, французском и английском, его услуги пользовались большим спросом у множества богатых и влиятельных иностранцев. Одним из таких людей стал Альберт Геринг.

* * *

Альберт теперь жил в Праге – бежав из цирка, который представляла собой итальянская (фашистская) киноиндустрия, он получил должность в управлении гиганта чешской промышленности – компании “Шкода”. “Шкода” только что была инкорпорирована в промышленную империю его старшего брата Reichswerke Hermann G?ring AG, которая со времен аннексии Богемии и Моравии была занята поглощением чешских фирм. Это явно “родственное” назначение казалось спорным и тогда, и после войны в Нюрнберге, когда Альберту пришлось объясняться по его поводу перед следователями.

“Вы получили свою должность в “Шкоде” через брата, не так ли?” – допытывался младший лейтенант Джексон во время Нюрнбергского процесса. Альберт, слишком дороживший своим инженерным образованием, протестовал: “Нет, дело обстоит совсем наоборот. Несколько чешских господ попросили меня принять пост, и сам Бруно Зелецкий [sic] приехал в Вену, чтобы разыскать меня и добиться моего согласия работать на “Шкоду”. Затем он добавил: “Мне пришлось просить своего брата дать разрешение там работать”.[112] Конечно, Джексон пытался представить Альберта соучастником в преступлениях и других неприглядных деяниях Германа, но доля правды в его словах была.

Меньше чем через два месяца после того, как 15 марта 1939 года первые танки пересекли чешскую границу, Бруно Зелецкий, бывший представитель “Шкоды” на Балканах, будучи в Вене, случайно узнал о планах, разрабатывавшихся в святая святых Reichswerke Hermann G?ring AG. Оказалось, новые нацистские хозяева “Шкоды” намеревались не только уволить всех чешских управляющих, но и вообще распустить компанию, перераспределив ее огромный промышленный капитал между другими фирмам, входящими в концерн. Требовались решительные действия, а что могло быть более решительным и дерзким, чем заручиться поддержкой мятежного брата высшего начальника?

Знакомый с Альбертом по Вене, Зелецкий был прекрасно осведомлен о его отношении к нацистскому режиму. Он знал, что Альберт, австрийский гражданин, сможет оказаться идеальным противовесом. Он знал, что Альберт будет защищать интересы “Шкоды” любой ценой. Поэтому Зелецкий сразу отправился в пражскую штаб-квартиру компании, чтобы обсудить свой план с председателем совета директоров Вилемом Хромадко и управляющим директором Адольфом Вамберским. Идея понравилась обоим директорам, и они согласились направить Альберту предложение влиться в ряды руководства “Шкоды”.

После того как Зелецкий съездил в Сан-Ремо и уговорил Альберта принять предложение, одни вдвоем вернулись в Прагу, и там Альберт встретился с Хромадко, Вамберским и другими директорами. Альберт искал перемены обстановки, “Шкода” искала покровителя, поэтому уже 4 мая 1939 года Альберт подписал контракт. Позже по настоянию Альберта генерал-майор Карл фон Боденшатц, ас Первой мировой и давнишний соратник и адъютант Германа Геринга, был взят в совет директоров в качестве опекуна “Шкоды”. Его присутствие обеспечило Альберту прямую линию сообщения с Берлином.

По окончании псевдоиспытательного годового срока в Праге Альберт фактически сменил Зелецкого в роли директора “Шкоды” по экспорту в балканские страны (Венгрию, Югославию, Румынию, Болгарию и Грецию), а также в Италию и Турцию. Этот пост приносил ему шестьсот тысяч чешских крон только основного годового жалованья.[113] Вдобавок ему причиталась 4 %-ная комиссия от продаж.[114]

Стоило Альберту 1 июня 1939 года занять кабинет в штаб-квартире “Шкоды”, как стало ясно, что хитроумный упреждающий маневр Зелецкого щедро окупится. Самому Зелецкому, номеру двадцать восемь в “списке тридцати четырех”, наличие Альберта обеспечило безопасный отъезд в Швейцарию, как только в СС появились рапорты о его антиимперском поведении.[115] Как и предполагалась, Альберт использовал любую возможность, чтобы отстоять самостоятельность чешского руководства “Шкоды” и не дать нацистским представителям воспользоваться своими возможностями в целях наживы.

Ко времени вступления Альберта в ряды сотрудников “Шкоды” управленческая структура компании уже находилась под сильным германским влиянием. На самом верху находился эсэсовский свадебный генерал доктор Вильгельм Фосс, который вплоть до назначения Боденшатца являлся опекуном компании. Под ним был совет директоров, включавший семь представителей рейха, в том числе двух людей из Dresdener Bank и министра экономики протектората Богемии и Моравии Вальтера Бертша. Скудный чешский контингент состоял лишь из Хромадко и Вамберского. Кроме того, германские управляющие занимали в концерне большинство ключевых административных должностей.[116] И теперь появился Альберт.

“На заводах трудилось восемьдесят тысяч чехов, и они хотели работать под чешским начальством, а эти люди [немецкие управляющие] хотели, чтобы заводами руководили исключительно немцы, поэтому я ездил в Берлин разговаривать с братом, Германом, и убеждал его, что это невозможно. Я сказал, что, если он хочет, чтобы от “Шкоды” была хоть какая-то польза, ею должны управлять чехи, поскольку иначе от рабочих не будет никакого содействия” – Альберт, прекрасно знавший, как манипулировать братом, так описывал младшему лейтенанту Джексону одну из множества проблем, которые возникли у него с немецкой администрацией “Шкоды”.[117]

Проблемы, которые он постоянно создавал начальству во время работы на “Шкоду”, не ограничивались защитой чешских интересов. Как свидетельствовал Хромадко перед 14-м Чрезвычайным народным судом в Праге, “Геринг всегда открыто выступал против нацизма, и часто так открыто, что я предпочитал в эти моменты не присутствовать… Он всегда отстаивал интересы “Шкоды” и ее чешских сотрудников. Он, насколько мне известно, никогда не использовал нацистское приветствие, и в его кабинете не висел портрет Гитлера, хотя это было обязательным. В моем обществе, а также в обществе других чешских директоров он всегда открыто выступал против Гитлера”.[118]

* * *

Помимо того что во время их знакомства Альберт был в компании некоей прекрасной венгерки, Харвату мало что запомнилось об этой первой встрече. Однако во второй раз Альберт определенно произвел впечатление. Вторая жена Альберта Эрна, союз с которой оказался самым долгим из его четырех браков, страдала от какой-то формы рака дыхательных путей. По рекомендации своего нового босса Хромадко Альберт обратился за помощью в санаторий доктора Харвата. Он хотел, чтобы Харват дал Эрне направление в швейцарский санаторий и бумаги, необходимые для ее путешествия через оккупированную Австрию в Швейцарию. Поначалу Харват не очень хотел связываться с братом Германа Геринга, но, когда Альберт заверил, что он “гражданин Австрии, не является членом нацистской партии и ни интересуется политикой”, Харват охотно ему помог.[119]

Когда они сошлись ближе, Альберт и вовсе перестал сдерживаться. Он говорил Харвату, что “Гитлер и его клика” – это Lustm?rder – люди, убивающие из садистского удовольствия, что Гитлер “никакой не немец, а австриец”’ и что Альберту “стыдно за Германию”. Он также снабжал Харвата бесценной информацией о настроениях в немецких войсках и о ходе войны.[120]

На том этапе жизни моральный компас Альберта, по-видимому, стал вновь барахлить под воздействием появления нового любовного интереса. Вскоре после отправки больной Эрны, с которой он прожил шестнадцать лет, в Швейцарию Альберт подал на развод. Избавившись от Эрны, оставив ее, больную, в одиночестве переживать наступивший конец брака и приближающийся конец жизни, он начал ухаживать за бывшей чешской королевой красоты по имени Мила Клазарова. Младше Альберта на двадцать лет, происходившая из зажиточной буржуазной семьи, Мила всю жизнь вращалась в мире высшего общества и высокой моды. Она идеально подходила Альберту. “Моя мать была очень, очень привлекательной женщиной. Отец быстро в нее влюбился, – вспоминает Элизабет Геринг, единственный ребенок Альберта. – И, насколько я могу судить по бумагам и письмам, которые от него остались, они были сильно влюблены друг в друга”.[121]

* * *

С будущей, третьей по счету, женой Альберта познакомили швейцарский посланник в Чехословакии консул Гройб и его невеста Берта Странска на балу в швейцарском консульстве. Альберт и Гройб позже станут сообщниками в организации переправки денег за границу. Используя связи Гройба в швейцарских банковских кругах и его привилегии как швейцарского консула в Чехословакии, им удалось наладить перевод денег на швейцарские счета для помощи еврейским беженцам.[122] СД,[123] как становится ясно из одного отчета, было все известно об этой финансовой операции, но, поскольку под влиянием Гиммлера сотрудники СД думали лишь о том, как бы подорвать власть Германа Геринга, по их мнению, это была лишь попытка обеспечить активам Германа безопасное швейцарское убежище.[124]

Любовь, родившаяся в бальном зале швейцарского консульства, совсем скоро была оформлена как помолвка. У Милы была внешность киноидола Бетти Грейбл: лицо херувима, широко расставленные глаза, румяные щеки, силуэт модели из журнала Vogue. Но в глазах гестапо она была “недочеловеком”, славянкой. Рейнхард Гейдрих, рейхспротектор Богемии и Моравии, был возмущен самой идеей, что брат кумира всех арийцев может жениться на такой женщине. Чтобы дать понять о своем решительном неодобрении, он послал отряд гестапо в семейный дом Милы, и солдаты должным образом перевернули его вверх дном.

Новости об этом скандальном инциденте дошли до аппарата Геринга в Берлине – Герман был в полном неведении относительно помолвки брата. Распоряжавшийся всеми глазами и ушами Forschungsamt (FA)[125] Герман ввиду такого сюрприза немедленно потребовал, чтобы Альберт приехал в Берлин с объяснениями. В Берлине Альберт настоял на своем, сказав, что он не член партии и, таким образом, может поступать как ему заблагорассудится. Он, по-видимому, был настолько убедителен, что Герман под конец встал на его сторону и послал своего адъютанта Боденшатца в Прагу, чтобы сгладить ситуацию с Гейдрихом.[126]

Встревоженные, но не напуганные Альберт и Мила поженились 23 июня 1942 года в Зальцбурге и провели медовый месяц в сказочном детском убежище Альберта, Маутерндорфском замке. Примечательно, что старший брат на торжествах так и не показался. Он, может, и защищал этих двоих перед Гейдрихом, но ни за что не принял бы их союз. Как позже заметил Альберт, “он даже не прислал мне подарка – ни на свадьбу, ни на крещение моей новорожденной дочери”.[127]

* * *

“Рано утром, в шесть часов, двое или даже больше немецких солдат в военной форме вдруг объявились у нас, чтоб арестовать отца. Ему сказали одеться, потому что он был еще не одет. Моя мать была в очень сильном потрясении, едва не упала в обморок. Они забрали отца, и никто не знал, что происходит или куда его уводят”, – вспоминает Иржина Рейхолвова, дочь Харвата и покойная мать Вацлава.[128] В день вторжения в Польшу, 1 сентября 1939 года, Харвата вместе с целым рядом других видных чешских интеллектуалов и политиков забрали в тюрьму Панкрац – пыточный дом Гейдриха.

Харвату ни тогда, ни потом не предъявили никакого обвинения, и в суд ему тоже попасть не довелось. Его оставили прозябать в тоскливой темноте камеры не понимающего, почему он там вообще оказался. Тем не менее, реши его тюремщики поведать ему, что было истинной причиной его ареста, он бы им не поверил. Он был арестован за то, что возглавлял детскую организацию. После немецкой аннексии Чехословакии местный союз бойскаутов “Юнак”, третью по величине скаутскую организацию в Европе, немедленно признали противоречащей гитлерюгенду. Позже, 28 октября 1940 года, немецкий госсекретарь протектората Богемии и Моравии Карл Герман Франк объявил его вне закона. Будучи лидером этого популярного молодежного движения, способного составить конкуренцию гитлерюгенду, Харват тоже был объявлен вне закона как представляющий “политическую угрозу” Третьему рейху и, соответственно, взят под арест.

Харват просидел в Панкраце девять дней, после чего его вместе с другими заключенными погрузили на поезд в Дахау.[129] Основанный в 1933 году председателем полиции Мюнхена Генрихом Гиммлером концентрационный лагерь Дахау стал важным инструментом нейтрализации антинацистских элементов и тотальной нацификации немецкого общества. Поскольку Дахау был предназначен в основном для политических заключенных, условия там были несколько лучше, чем в остальной системе нацистских концлагерей. Но и там заключенных ждала жизнь, состоящая из пыток, рабского труда, болезней, “селекции”, недоедания и казней без суда и следствия. Как описывает тамошние условия один бывший заключенный Дахау, “во время работы движения становились неустойчивыми, у многих из рук выпадали инструменты – в нашей группе за такое полагался удар прикладом. Другие срывались с лесов, тащившие шпалы спотыкались, падали на рельсы и попадали под колеса поезда”.[130] К счастью, Харвату не пришлось долго терпеть такую жизнь, поскольку его перевели в блок для “специальных” заключенных, и это уберегло его от почти верной смерти во время каторжных работ.

27 сентября 1939 года Дахау был временно превращен в тренировочный лагерь для дивизии СС “Мертвая голова” – элитного подразделения СС, состоящего из бывших лагерных охранников. Это означало, что всех заключенных должны были перевести в Маутхаузенский, Флоссенбургский или Бухенвальдский концлагеря. Новым пристанищем Харвата стал Бухенвальд.

В момент прибытия Харвата Бухенвальд был охвачен эпидемией дизентерии и кори.[131] Никогда не забывавший о врачебном долге независимо от пациента или обстоятельств, Харват вместе с некоторыми другими чешскими врачами сумел предотвратить эпидемическую катастрофу, наладив упорядоченную систему гигиены и лечения. В одном случае он спас целый эшелон польских евреев, сделав им всем прививки от кори. “И еще он мне рассказывал, что даже немецкие врачи оценили его усилия, потому что, понимаете, он спас их от лишней работы и лишних беспокойств”, – вспоминает Вацлав и начинает смеяться, снова ища утешения в своем мрачном юморе. Харват играл роль лагерного врача следующие два месяца, пока не был чудесным образом освобожден 23 ноября 1939 года вместе с другим врачом, имевшим ту же фамилию. Сидя в поезде, идущем из Дрездена в Прагу, оба истощенных Харвата недоумевали, что же было причиной этой удивительной перемены участи.

“Вдруг я услышала, как кто-то очень громко рыдает в коридоре. Мы тогда все еще держали горничную. Я вскочила с постели, и моя первая мысль была: “Папа умер!” – вспоминает Иржина Рейхолвова. – И я побежала босиком, в пижаме прямо в прихожую. А там были мама и горничная, и обе рыдали. И собака скакала вокруг и лаяла. И там же был мой папа в чужой одежде. Он был очень худой. Наша горничная, бывшая с нами одиннадцать лет, его не узнала. Когда он позвонил в дверь, она открыла и спросила: “Что вам нужно?” И он сказал: “Славка, ты что, меня не узнаешь?”.[132] Судя по рассказам всех, кто видел Харвата после заключения, горничную не в чем было обвинить. Как поясняет Вацлав, “у меня есть – как бы сказать – что-то типа скульптуры… статуэтки, которую сделал один из его друзей, один из заключенных… И по этой статуэтке хорошо видно, какой он был тощий. Его нос… у него не осталось лица, понимаете!” Харват был свободен, но почему, вернее благодаря кому, все еще оставалось загадкой.

* * *

Я узнал о деле Харвата из британского документального фильма о жизни Альберта. Из интервью с Иржиной Рейхоловой и Кристин Шоффель,[133] дочерью близкого друга Альберта Эрнста Нойбаха, становится понятно, что, по мнению авторов фильма, за Харвата заступился именно Альберт Геринг. “Он нашел именные бланки своего брата Германа Геринга и написал письмо за подписью Германа Геринга коменданту лагеря в Дахау о том, что тот должен освободить доктора Харвата. Единственная сложность – когда начальник лагеря увидел это письмо, он не знал, что делать, потому что в то время в Дахау было два доктора Харвата, так что он отпустил обоих”, – так излагает историю Кристин Шоффель. После Шоффель и нескольких тактов торжественной музыки в кадре появляется Иржина Рейхолвова, описывающая возвращение отца, – подразумевается, что семья Харвата придерживается такого же мнения.

У меня не было оснований сомневаться в этой истории, поскольку во время моего визита в национальные архивы в Вашингтоне я узнал, что имя доктора Харвата стоит под номером шесть в “списке тридцати четырех”. Потом в Германии мне удалось достать журнальную статью самого Эрнста Нойбаха под названием Mein Freund G?ring. Учитывая, что Кристин слышала историю от своего отца, было неудивительно, что статья подтверждала рассказанное ею на камеру – за исключением одного небольшого обстоятельства. Нойбах, знавший историю от самого Альберта, дает понять, что Альберт не брал у Германа его личных бланков и не подделывал его подпись. Нет, он просто использовал бумагу с “семейной фамилией и гербом” и подписал письмо просто “Геринг”.[134] Если так, то эта хитрость Альберта была на грани гениальности. Формально говоря, он не нарушал никаких законов, не выдавал себя за другого и мог избежать обвинения в пособничестве, если бы это дело кто-то стал расследовать. Будучи членом семьи Герингов, он имел полное законное право использовать семейные бланки и подписываться фамилией Геринг. Как понимать это письмо, было делом лагерного коменданта – история гласит, что он принял письмо за адресованное ему грозным высокопоставленным лицом, а вовсе не хитрым младшим братом этого лица.

В конце концов, добравшись до Чешского государственного архива, я обнаружил протокол допроса Альберта, составленный чиновником чешского министерства внутренних дел и датированный 17 декабря 1946 года. Альберт констатировал: “В какой-то момент, который я теперь не могу точно вспомнить, жена профессора университета Йозефа Харвата и доктор медицины Блазил, который также лечил мою жену, связались со мной и попросили меня помочь в деле ее мужа… Я написал начальству лагеря и добился освобождения профессора Харвата”. В тех же показаниях Альберт схожим образом утверждал, что помог сыну другого выдающегося чешского профессора, доктора Дивиша. Альберт написал: “Сын университетского профессора Дивиша был арестован во время студенческих волнений в 1939 году, после чего отправлен в концентрационный лагерь в Бухенвальде. В этом случае я также обратился к начальству лагеря и добился его освобождения”.[135] Профессор Дивиш фигурирует в “списке тридцати четырех” под номером семь.

Принимая во внимание все эти факты, я, собираясь на интервью с внуком Харвата, ожидал услышать похожую историю и от него…

* * *

“Нет-нет, это не из-за Альберта Геринга, а из-за короля Швеции – он помог деду, потому что они знали друг друга по скаутскому движению, – Вацлав застает меня врасплох. – Это был примерно 1939 или 1940 год. И как раз одним из членов этого скаутского движения являлся король Швеции, у которого были свои связи в Германии. Он через тайные каналы попросил кого-то из высокопоставленных чиновников освободить профессора Харвата из концентрационного лагеря”. После интервью по совету Вацлава мне удалось раздобыть мемуары Харвата в одном из пражских книжных магазинов. И, только вернувшись во Фрайбург и сделав перевод ключевых глав, я узнал его собственную версию событий. На восемнадцатой странице своей книги M?j labyrint sv?ta. Vzpom?nky, z?pisky z den?k? (“Мой лабиринт мира. Воспоминания, заметки из дневников”), опубликованной через девятнадцать лет после его смерти, в 1984 году, он пишет: “Это прозвучит странно, но моя жизнь была спасена скаутским движением. Когда шведский принц Густав Адольф (лидер шведских скаутов и мой друг по многим скаутским слетам) услышал о моем аресте, он вмешался, связавшись напрямую с Гитлером, – вот почему меня выпустили из Бухенвальда”.[136] Здесь он констатирует не только то, что причиной освобождения было вмешательство принца Густава Адольфа, но и то, что он был освобожден из Бухенвальда, а не из Дахау, как до сих пор утверждала история.

Читая дальше, я узнал, что Харват подружился с принцем благодаря посещению ежегодных международных скаутских слетов в Будапеште, Румынии, Голландии и так далее. В 1937 он отправился в Стокгольм на свой, как оказалось, последний Международный скаутский слет в качестве председателя “Юнака”. Их высочества Густав Адольф и Сибилла устроили в его честь королевский обед. Это был последний раз, когда они видели друг друга, поскольку 26 января 1947 года принц трагически погиб во время аварии легкого самолета.

Получивший у тогдашних шведов прозвище Tyskprins (Немецкий Принц) Густав Адольф имел крепкие связи со многими высокопоставленными нацистами, с которыми он познакомился во время многочисленных поездок в Германию в 1930-х. Существует даже знаменитое фото, сделанное в Берлине в 1939 году, на котором запечатлены принц, его дед король Густав V и не кто иной, как Герман Геринг, который также имел связи со шведской аристократией через свой первый брак с Карин фон Канцов. Согласно новой истории, получается, что принц как-то узнал о бедственном положении Харвата и лично поговорил с Гитлером, попросив о его освобождении. Если история верна, значит, участие Харвата в скаутском движении стало причиной как его ареста, так и освобождения.

Противоречие между двумя сюжетами заставило меня искать другие доказательства, подтверждающие версию Харвата. Я навел справки о ведущих историках этого конкретного периода шведской королевской истории и наткнулся на имя Пера Свенссона. Его перу принадлежит Han som aldrig fick bli kung – Ber?ttelsen om Carl XVI Gustafs papa – книга, посвященная исключительно жизни принца Густава. Разыскав историка, я переслал ему свои вопросы. В ответ он подтвердил, что принц действительно был активным членом Международного скаутского движения и во время Второй мировой служил в качестве его почетного председателя. Он даже упомянул, что принц играл активную роль в оказании помощи скаутским организациям, которые были запрещены на разных оккупированных территориях. Что касается Харвата, он заметил, что никогда не сталкивался с именем Йозефа Харвата в своих исследованиях, не говоря уже о какой-либо информации, указывающей на участие принца в делах этого чешского доктора.[137]

По-прежнему не имея четких ответов, я решил поинтересоваться, не существует ли каких-то бумаг, оставшихся со времен его пребывания в Бухенвальдском концлагере. Мне удалось списаться с архивариусом Gedenkst?tte Buchenwald (Фонда памяти Бухенвальда), но она смогла сообщить мне только то, что Харват действительно прибыл в Бухенвальд с этапом в две тысячи двести человек из Дахау 27 сентября 1939 года, что ему был присвоен лагерный номер 35 163 и что, как и говорилось в воспоминаниях Харвата, 23 ноября того же года он был выписан на свободу из блока 47.[138] Получалось, что оба новых источника не могли ни доказать, ни опровергнуть гипотезу о шведском принце.

* * *

Вся эта загадка, все это непонимание, кому и чему верить, на какое-то время поставили меня в тупик, пока я не продолжил чтение мемуаров Харвата и случайно не наткнулся на еще один ключевой отрывок: “Он [Альберт Геринг] был порядочным человеком, о котором у меня сохранились самые теплые воспоминания. Именно благодаря ему я узнал, почему меня посадили в концлагерь и почему меня выпустили так быстро и при таких странных обстоятельствах”.[139] Получается, что именно Альберт заставил Харвата поверить, что его освобождение было делом рук принца Густава Адольфа. Другими словами, кроме Альберта и, наверное, коменданта лагеря больше никто не знал правды об этом освобождении. Но почему Альберт рассказал Харвату одну историю, а всем остальным после войны – другую?

Вполне может быть, что Альберт сообщил чешским следователям про свое заступничество за популярного чешского врача с блестящей репутацией, чтобы придать лишний вес своему делу. Может быть, эта версия так понравилась ему, что он продолжил рассказывать ее и после войны всем своим родственникам и знакомым, благодаря которым она стала выглядеть правдоподобной. Однако нет доказательств того, что такое было ему необходимо или вообще было в его характере. У него не было недостатка в свидетельствах весьма уважаемых чешских граждан, которые раз за разом рассказывали о его многочисленных благодеяниях. Коллеги по “Шкоде”, деловые партнеры по экспортным операциям, его старые австрийские кинодрузья из Tobis-Sascha – все подтверждали факты, приводимые Альбертом. Вдобавок он тогда был только что оправдан американцами, которые, копая под него с самого начала, за пятнадцать месяцев допросов не нашли на него ничего, кроме хорошего. Так зачем бы ему было лгать и ставить под сомнение свою правдивость во всем остальном? Определенно, спасение еще одного видного чешского гражданина не обеспечило бы его защиту никаким дополнительным преимуществом. Риск изобличения был элементарно слишком велик по сравнению с потенциальной выгодой от лжи.

Более вероятно, что Альберт предусмотрительно утаил истину от самого Харвата ради защиты интересов всех участников. Ведь Альберт все-таки почти нарушил закон, написав сомнительное письмо, которое шло против воли нацистских властей. Также очевидно, что уже с его первого ареста в 1938 году Гиммлер и СС следовали за ним по пятам и им сгодился бы любой повод, чтобы обвинить Альберта и вместе с ним потопить его брата.

К 1939 году, когда Альберт пришел работать на “Шкоду”, в СС уже существовала толстая стопка рапортов, описывающих все “акты терроризма”, которые он совершил против рейха. Сам Альберт знал от военного судьи Эрхардта, личного юриста Германа, что его считают головной болью гестапо – в одном рапорте о нем писали: “Как долго этому публичному гангстеру будет позволено продолжать заниматься своими делами?” Он также узнал, что до гестапо как-то дошло одно словечко, которое было адресовано исключительно друзьям: играя нюансами немецкого, Альберт как-то назвал Гитлера GR?VAZ, аббревиатурой от “величайшего преступника всех времен”, вместо собственного гитлеровского эпитета GR?FAZ, что означало “величайший стратег всех времен”.[140] Учитывая это и тот факт, что он уже успел испытать на себе гнев гестапо, Альберт слишком хорошо знал, что с ним произойдет, если СС когда-нибудь прознает о его деяниях против режима. Тюрьма, пытки и даже казнь – вот чего следовало ждать ему или любым его сообщникам, если бы их поймали за руку. Молчание, таким образом, было необходимостью, особенно в оккупированной нацистами Европе. Это было полицейское государство Гиммлера, оруэлловский мир, функционирующий в условиях изощренной системы слежки и доносов.

В большинстве случаев Альберт рассказывал семье и друзьям о своей деятельности во время войны уже через много лет после того, как Генрих Гиммлер отравился цианидом. На самом деле некоторые облагодетельствованные Альбертом так никогда и не узнали, кто пришел к ним на помощь. Об этой “фантомной” деятельности можно получить хорошее представление из рассказа Ярмилы Модры, падчерицы бывшего заместителя коммерческого директора “Шкоды” Йозефа Модрого. Говоря о волне массовых “арестов возмездия” на “Шкоде”, последовавшей после убийства Рейнхарда Гейдриха 27 мая 1942 года, она замечает: “Он [Йозеф Модрый] сказал, что Альберт помогал семьям заключенных сотрудников компании в основном деньгами. Помогал как только мог. Но никто не знал, что это был он. Даже те, кто получал деньги, не знали, откуда они взялись и кто их посылал!”[141] Следует отметить еще одно: когда я сам брал интервью у Ярмилы, она сообщила, что ее отчим рассказал ей об Альберте и их совместной деятельности только после войны – в свое время даже владеть такой информацией было небезопасно.[142]

Таким образом, определенная конфиденциальность была просто необходима, если Альберт хотел не угодить в руки СС и продолжать свою работу против нацистского режима. Если Альберт был ответствен за освобождение Харвата, то было бы в интересах обеих сторон, если бы он совершенно отмежевался от своего участия, пусть даже ценой сочинения истории о шведской королевской милости.

* * *

На следующий день я отправляюсь на место старого жилища Харвата на Ресловой улице, всего в нескольких кварталах от кафе “Славия”. Там я обнаруживаю не грандиозный неоготический, необарочный или арнувошный доходный дом, но торжество модернизма. Как всегда посмеиваясь, Вацлав рассказывает мне, что ближе к концу войны, 14 февраля 1945 года, случайная бомба упала на это здание во время необъяснимого воздушного налета американцев на Прагу. В 1996 году место пережило еще одно потрясение, на этот раз во имя искусства и Фреда Астера. По проекту знаменитого канадского архитектора Фрэнка О. Гери здесь была построена новая пражская достопримечательность – здание, известное как “Танцующий дом”, поскольку оно напоминает двух человек, Фреда Астера и Джинджер Роджерс, танцующих в паре.

Я иду дальше по улице, пока не натыкаюсь на православный храм. В нижней части его фасада из серого песчаника вырезано небольшое горизонтальное окно, напоминающее щель дота. Вокруг этого выреза рассыпаны пулевые отверстия, оставленные, по всей видимости, крупнокалиберным пулеметом. Выше прикреплен памятный знак в честь двух обученных британцами чешских агентов Яна Кубиша и Йозефа Габчика, которые участвовали в убийстве Рейнхарда Гейдриха. Заброшенные на парашютах в оккупированную Чехословакию, эти двое устроили засаду на кабриолет у Тройского моста в Праге и накрыли Гейдриха противотанковым снарядом. Был немедленно объявлен розыск, закончившийся здесь, у этой самой церкви, где два обреченных на смерть чешских мученика приняли последний бой.

Еще до перестрелки гестапо в поисках преступников прошлось с обысками по каждому дому, стоящему на улице. Пока среди ночи лаяли овчарки и прибывали гестаповцы, Харват уничтожил все свои заметки, списки контактов, дневники и переписку, скопившуюся еще с довоенного времени. Среди этой массы бумаг были и записи об операциях чешского сопротивления. После освобождения из Бухенвальда Харват стал активным участником сопротивления, помогая соотечественникам “исчезать из оккупированной Чехословакии”.

Стоящий под номером шесть в “списке тридцати четырех” Харват выжил и присоединился к Альберту в его войне против нацистского режима. Здесь, как и в случае с большинством спасенных им людей, героизм Альберта положил начало цепной реакции, которая изменила судьбу очень многих европейцев. Изучая жизни людей, вошедших в “список тридцати четырех”, ты обнаруживаешь сеть выживших, каждый из которых служил источником вдохновения для других в их противодействии нацизму. Альберт спас много людей, но он знал, что именно их выживание, а не его признание позволит спасти множество других.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.