ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В апреле 1926 года Сталин сделал доклад по итогам апрельского пленума перед активом Ленинградской партийной организации. Он целиком посвятил его экономике и говорил о начале второго этапа развития нэпа. И если первый этап был связан с восстановлением сельского хозяйства и позволил создать внутренний рынок, наладить производство сельскохозяйственного сырья и дать населению продовольствие, то второй этап предусматривал «прямое развертывание индустриализации».

Не обошлось, конечно, и без ложки дегтя на пленуме, где будущая объединенная оппозиция показала зубы и потребовала планов более интенсивной индустриализации страны. Досталось, конечно же, и партийным бюрократам, и самому Сталину. Но в то же время пленум признал неудачи планирования, которые выразились в завышении планов по сбору зерна, экспорту, валютным поступлениям и капитальному строительству.

Партия снова оказывалась в заколдованном круге, когда все решал купленный у крестьян хлеб. А дальше все шло по цепочке: меньше хлеба — меньше промышленных товаров, меньше промышленных товаров — меньше хлеба. Выход был только один: создание мощной промышленности. И выступивший на апрельском пленуме Рыков говорил о росте промышленности «по затухающей кривой», когда после прорыва следовал куда более размеренный и спокойный этап возведения промышленности.

Троцкому подобные идеи не понравились, он назвал их «черепашьим шагом к социализму», а затем проголосовал за поправки Каменева к проекту подготовленной Рыковым резолюции. Это весьма насторожило Сталина. Как-никак, а Троцкий тем самым выразил поддержку уже изрядно помятым лидерам ленинградской оппозиции. Однако так и не получившего в обмен на свою лояльность на съезде столь желанный пост председателя ВСНХ Троцкого недовольство Сталина уже мало волновало. И, судя по всему, Лев Давидович уже все решил для себя.

После пленума он встретился с Каменевым и Зиновьевым, и именно эта встреча положила начало их в общем-то недолгому и такому же бесславному сотрудничеству. О чем они говорили? Да, конечно же, о борьбе против Сталина, о чем же еще! Однако Троцкий снова не вовремя заболел и после того, как он отправился на лечение в Германию, вопрос о создании новой оппозиции был отложен до его возвращения.

В конце мая Сталин уехал в Грузию, где увидел первую в Закавказье Земо-Авчальскую ГЭС. 8 июня 1926 года он выступил на собрании рабочих Главных железнодорожных мастерских. И кто знает, не вспомнил ли он в тот солнечный веселый день себя, совсем еще молодого марксиста, по сути дела, начавшего свой революционный путь с этих самых мастерских.

Да, с той поры утекло много воды. Романтик Коба превратился в повидавшего виды политика, отвечавшего уже не за какие-то там кружки, а за огромную страну. Все было на этом долгом и трудном пути: и победы, и поражения. И все-таки побед было больше, иначе бы он никогда не стал тем, кем стал. 4 июля Сталин выехал в Москву и в буквальном смысле попал с корабля на бал, который для него подготовила новая оппозиция, теперь уже объединенная...

Впрочем, все началось еще в июне, когда из Берлина вернулся Троцкий. Поначалу он повел себя куда как скромно. Если не сказать, странно. Он по-прежнему посещал заседания Политбюро, но только для того, чтобы демонстративно читать на них французские романы. Но уже 6 июня Лев Давидович направил в Политбюро письмо, в котором предлагал создать новое руководство партией и страной «на более высоком культурно-политическом уровне». Он требовал изменения партийного режима, которое должно было обеспечить «за пролетариатом надлежащее место» в хозяйственной и культурной жизни страны и осуществить курс на рабочую и внутрипартийную демократию.

В то же время Троцкий принялся сколачивать уже целый оппозиционный блок. Теперь, когда «бездарный» Сталин создал мощнейший партийный аппарат и искусно перекрывал ему все пути, он ругал себя последними словами за то, что не послушался в свое время Радека и не присоединился к Каменеву и Зиновьеву. «В «Уроках Октября», — писал вдруг прозревший Лев Давидович, — я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами Зиновьева и Каменева».

Как выяснилось, «это было крупной ошибкой». Лев Давидович вовремя исправил свою ошибку и теперь нисколько не сомневался в том, что «оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой Сталиным против тт. Зиновьева и Каменева». «В конце концов, — продолжал он, — такого рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что троцкисты были правы в борьбе против них в 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока, тем более что за их спиною стояли тысячи ленинградских рабочих-революционеров».

Как это ни удивительно, и Каменев, и Зиновьев даже сейчас, после прекрасно разыгранной Сталиным шахматной партии, так и не увидели в нем серьезного противника и были до наивности уверены: как только партия узнает об их союзе с Троцким, большинство ее членов встанут на их сторону.

Обрадованный созданием «объединенной оппозиции», Каменев едва ли не со слезами на глазах воскликнул, обращаясь к Троцкому: «Как только вы появитесь на трибуне рука об руку с Зиновьевым, партия скажет: «Вот Центральный Комитет! Вот правительство!» И тот самый Троцкий, который совсем еще недавно с необыкновенной патетикой заявлял, как ему «невыносима сама мысль о борьбе за власть», на этот раз был категоричен. «Нужно готовиться к борьбе всерьез и надолго», — заявил он.

И они готовились. Сторонники оппозиции устраивали тайные сборища, создавали подпольные группы и распространяли нелегальную литературу. В конце концов, дело дошло до того, что в июне было проведено секретное совещание. Его организатор работник Коминтерна Беленький позаботился о патрулях и паролях, словно дело происходило в царской России. Конечно, Зиновьев был в курсе всего происходящего под Москвой, а кандидат в члены ЦК и заместитель председателя РВС Лашевич призвал «лесных братьев» к прямой борьбе с партийным руководством.

Троцкий заметно воспрянул духом. Несмотря на предупреждение хорошо знавшего всех партийных лидеров С. Мрачковского: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит...» Но, увы! Лев Давидович не внял товарищу и вместе с Зиновьевым и Каменевым начал борьбу против Сталина. Не понял он и своей обреченности. Да и о какой победе могла идти речь, если против них работала вся мощь Секретариата ЦК. Сталин, повсюду имевший свои уши, в корне пресекал любые попытки оппозиции наладить рассылку своих материалов на места.

Секретарь Краснопресненского райкома партии М. Рютин узнал о маевке в лесу и сразу же сообщил о ней Сталину. Тот все истолковал как надо: оппозиционеры создали подпольную организацию внутри партии. А затем начал вдумчивую и кропотливую работу по превращению своих главных теперь уже, наверное, врагов в политических отщепенцев. Соответствующим образом были настроены партийцы на местах. Сторонников Каменева, Зиновьева и Троцкого перемещали с места на место, снова появились компроматы об их «недостойном» прошлом.

Все это делалось с большим знанием дела, куда большим, нежели то, какое Сталин и его окружение проявляли в управлении страной. И в то время, когда страна буквально задыхалась от экономических проблем, руководившие ею люди соревновались не в знаниях и поисках выхода их тупика, а в том, кто окажется хитрее в подковерной борьбе. Сталин умело настраивал аппарат, а новый триумвират то и дело втягивал членов ЦК в споры, затевал никому ненужные дискуссии, срывал важные заседания и постоянно конфликтовал.

Окончательное оформление объединенной оппозиции произошло перед июльским пленумом ЦК 1926 года, когда в Центральный Комитет был направлен программный документ оппозиции, более известный как «Заявление 13-ти», которое подписали такие видные партийцы, как Троцкий, Каменев, Зиновьев, Муратов, Крупская, Пятаков, Лашевич и другие. Подчеркнув необходимость борьбы за демократию и перечислив острые проблемы, авторы письма затянули уже однажды спетую в послании «сорока шести и одного» песню.

А все дело заключалось в том, что за это время Каменев и Зиновьев доказали наконец Троцкому, что главную опасность для него представляют не они, а казавшийся серым Сталин. Поэтому главным лейтмотивом письма и стала идея о том, что всеми своими сложностями страна была обязана не столько трудностям переходного периода и послевоенной разрухе, а полнейшему неумению ее руководства правильно оценить направление политической и экономической работы.

В ход снова пошло ленинское «Письмо к съезду», и авторы «Заявления 13-ти» писали: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещание», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».

Что ж, ошибались все, и Сталин был далеко не подарок. Но страшно себе представить, что сделали бы со страной фанатики мировой революции Зиновьев и Троцкий вместе с записным бездельником Каменевым. Никакой мировой революции, конечно же, не было бы. А был бы новый бунт доведенного до отчаяния всеобщей милитаризацией населения.

Не задумавшись о последствиях, Лев Давидович бросил бы Красную Армию на штурм капиталистических твердынь в Европу, где ее очень быстро бы расколотили (как в Польше). Затем последовал бы не менее бесславный поход в Индию и... очередная эмиграция Троцкого, в которой он продолжил бы разработку своих бредовых планов мировой революции.

Не лучше обстояло дело и с другим претендентом в вожди Зиновьевым. Считавшийся третьим (после Ленина и Троцкого) оратором партии, он был не только одним из самых способных учеников Ленина, но и его «цепным псом», как его называли меньшевики. Несмотря на то, что он обладал определенными способностями, все же выдающимся политическим деятелем так и не стал. Невыдержанный, неразборчивый в средствах, истинный сибарит и исключительно тщеславный, он не пользовался особой любовью у товарищей по партии. И не случайно Свердлов так определил его сущность: «Зиновьев — это паника». Впрочем, Ленин готовил своего ученика совсем для других подвигов и назначил его председателем Исполнительного Комитета Коминтерна. И не кто иной, как Зиновьев, на съезде народов Востока объявил священную войну английскому империализму.

Вряд ли тянул на роль вождя и Лев Борисович Каменев, который предстает из воспоминаний М.П. Якубовича «человеком высокоталантливым, широко и разносторонне образованным, преданным идее социалистической революции, способным быстро ориентироваться в сложной политической обстановке». Он был прекрасным журналистом и теоретиком, и не случайно именно Каменева просил Ленин в июле 1917 года издать его книгу «Государство и революция», если его самого, как он выразился, все-таки «укокошат». И именно ему во время болезни Ильич передал свой архив.

Как и всякий одаренный человек, Каменев не был честолюбив, был уступчив и по-человечески мягок. Он заметно превосходил в интеллекте и Сталина, и Зиновьева, но уступал им как политик и администратор, что предопределило его подчиненную роль в союзе с Зиновьевым и последовавший затем политический крах. Да, очень важно было хорошо и правильно думать и говорить, но рано или поздно на первое место выходили кулаки. И здесь Лев Борисович был бессилен. Помимо всего прочего, Каменев не любил... работать. Поспорить, поговорить — другое дело. Но каждый день решать хозяйственные проблемы... нет, это не для него. И именно он, как-то приехав из Парижа, сказал весьма примечательную фразу: «Как я люблю бывать в этом городе! Жалко, если и до него докатится революция...»

Кто оставался еще? Бухарин? Ну тут и говорить было не о чем. «Мягкий воск» вряд ли был способен руководить научно-исследовательским институтом.

* * *

Июльский пленум отличался крайней непримиримостью сторон. Скандалы начались с первого же заседания, и как ни старался Сталин перевести дебаты в русло экономических проблем, оппозиция продолжала обвинять руководителей партии в «национал-крестьянском» уклоне, измене делу мировой революции и навязывала в высшей степени бессмысленные дискуссии по международным вопросам.

Впрочем, иначе и быть не могло. Да и что мог сказать тот же Каменев, о котором Сталин как-то заметил Микояну: «Вот Каменев работает. Чем и как он может лучше вести дело? Ничем! Почему? Потому что во многих вопросах внутренней экономической политики Каменев не разбирается, работает поверхностно, ничего не знает о заготовках, плохо разбирается в сельском хозяйстве и других вопросах... Во внешней торговле Каменев также не понимает и не имеет опыта... Каменев вел мало практической работы в Наркомате — он больше был занят своей политической оппозиционной деятельностью...»

И это было сущей правдой. Каменев, Зиновьев, да и сам Троцкий, как черти от ладана, бежали оттуда, где надо было скрупулезно, день за днем налаживать производство или заготовки. Спорить до хрипоты о милой их сердцу мировой революции еще куда ни шло, но работать... От оппозиции выступил Троцкий. Да, партия увидела его на одной трибуне вместе с Каменевым и Зиновьевым, но, вопреки ожиданиям первого, никто и не подумал воскликнуть: «Вот оно, наше правительство!» — и уже тем более: «Вот наш ЦК!»

Как ни печально для Льва Давидовича, но его поезд уже ушел. Хотя оппозиционеры и поведали пленуму страшную тайну о том, что и без них в партии существовала самая настоящая фракция, в которую входили шесть членов Политбюро во главе со Сталиным и председатель ЦКК В. Куйбышев. Однако пленум сделал вид, что ничего подобного просто не могло быть. По той простой причине, что все сидевшие в зале знали, что это правда. Признавать же эту правду было себе дороже...

И тогда оппозиция зацепилась за последний шанс и потребовала от Сталина прочитать последние письма и статьи Ленина. Без особого удовольствия тот прочитал их, однако никаких организационных выводов сделано не было. Дискуссии с каждым часом становились все острее, и, в конце концов, напряжение на пленуме достигло такого уровня, что не выдержало и без того слабое сердце Дзержинского, который умер сразу же после своего выступления.

Как и после смерти Фрунзе, по стране стали ходить неприятные слухи о том, что уход Дзержинского был выгоден Сталину. Но, как и в первом случае, никто по сей день так и не смог доказать причастности Сталина к смерти Дзержинского. Хотя определенные странности в смерти руководителя ОГПУ просматривались.

И если прочитать заключение целой группы врачей, производивших вскрытие тела Дзержинского, то нельзя не увидеть, что там все написано правильно. За исключением одной весьма существенной детали. Того, что в легких умершего не замечено никаких изменений. Чего просто не могло не быть! По той простой причине, что Дзержинский был болен туберкулезом, следы которого заметил бы даже студент. А если вспомнить, что вскрытие тела Дзержинского производилось под руководством не только лучшего в стране патологоанатома, но и ведущего специалиста в Европе по легочным болезням, то такой просмотр просто исключался.

Что же оставалось? Да кто его знает! И если верить показанному по телевидению в 2004 году фильму, посвященному этой загадке, то вполне возможно, что тело, которое вскрывали врачи, принадлежало вовсе не Дзержинскому. Конечно, это только версии, истинной правды мы не узнаем уже никогда... Выгодна ли была смерть «железного Феликса» Сталину? Скорее все-таки да. «Железный Феликс» не разделял взглядов Каменева и Зиновьева, но не испытывал любви и к Сталину, откровенно высказываясь против его методов.

Дзержинский не скрывал отвращения к бюрократизму и в этом отношении был близок к взглядам оппозиции. И не кто иной, как «железный Феликс» Дзержинский заявил на одном из пленумов, что «приходит в ужас от нашей системы управления с ее неслыханным бюрократизмом». На что Троцкий тут же заметил: «Осторожнее указывайте на разлагающий партию бюрократизм! Вы рискуете со всеми вытекающими отсюда последствиями быть записанным в лагерь оппозиции».

Сложно сказать, примкнул бы Дзержинский к оппозиции, но на поводу у Сталина он бы точно не пошел, и рано или поздно они бы обязательно столкнулись на узкой дорожке.

«Железный Феликс», которого не без основания называли «рыцарем революции», никогда не заигрывал со Сталиным и имел свое собственное мнение о происходящем. Сталина мало трогало его «рыцарство», а вот то, что этот самый «рыцарь» был главным чекистом страны и председателем Высшего Совета Народного Хозяйства, который никогда не смотрел ему в рот, не могло не волновать.

Конечно, просто так свалить Дзержинского ему бы никто не позволил, и тем не менее, по всей вероятности, уже начинавший подумывать об абсолютной власти Сталин не собирался (да и не мог) оставить карательные органы в руках человека, который в его глазах был самым настоящим троцкистом. А вот прибрать к рукам могущественный аппарат ОГПУ при Дзержинском ему вряд ли бы удалось.

Да, председателем ОГПУ был назначен верный соратник «железного Феликса» В.Р. Менжинский. Но Сталин все рассчитал правильно, соратник еще не сам Феликс! Менжинский не имел и сотой доли того авторитета, каким пользовался в партии Феликс Эдмундович. К тому же он часто болел, и все большую роль в работе чекистов стали играть его заместители, среди которых выделялся ставленник Сталина Генрих Ягода.

Гроб с телом Дзержинского вместе со Сталиным несли Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, как бы демонстрируя трогательное единство. Но... никакого единства не было и в помине, и всем посвященным в необъявленную партийную войну было ясно, что не успеет гроб опуститься в могилу, как эти люди снова встанут по разные стороны баррикады... Так оно и случилось, и после похорон скандалы вспыхнули с новой силой. И о том, насколько они были бессмысленными, говорит тот факт, что с подачи оппозиции разговор шел о... поведении британских профсоюзов.

Пока шли дискуссии по экономическим вопросам, Сталин молча наблюдал за спорящими, предоставив Бухарину говорить от своего имени. Но, в конце концов, обрушился на оппозицию со всей яростью. Он нашел блестящий тактический ход и обвинил лидеров оппозиции в... полнейшей беспринципности. Да и чего может стоит эта самая объединенная оппозиция, говорил он, лидеры которой еще вчера поливали друг друга грязью, а теперь, дружно взявшись за руки, пошли на приступ партийных бастионов! Затем из колоды был извлечен вечный козырь о расшатывании партийного единства и раздувании фракционной борьбы, против чего так выступал великий Ленин.

«Партия, — повторил он слова вождя, — не дискуссионный клуб!» Его слова были встречены громовыми аплодисментами. И дело было даже не столько в том, что в зале находились его сторонники. Для всех сидевших сейчас в зале людей революция давно кончилась, и они не нуждались ни в каких потрясениях, за которые продолжали ратовать лидеры оппозиции. У них было все: высокие оклады, пайки, прекрасные врачи и служебные машины, и Троцкий со своими сторонниками вызывал у них естественную неприязнь. Они хорошо помнили о его намерении ввести общие столовые и жизнь на казарменном положении...

Оппозиция и на этот раз потерпела сокрушительное поражение. Сталин еще больше укрепил свои позиции, и с его подачи в состав кандидатов в члены Политбюро были введены такие его верные сторонники, как Микоян, Киров, Каганович, Андреев, Орджоникидзе. По решению пленума организатор «тайной вечери» в подмосковном лесу Лашевич был исключен из ЦК и снят с поста заместителя военного наркома.

Крепко ударили и по Зиновьеву, который был выведен из Политбюро и позже снят с поста председателя Коминтерна. Подал в отставку с поста наркома торговли и Каменев, который сказал принимавшему у него дела Микояну: «Мы идем к катастрофической развязке революции... Правда, этот кризис в партии наступит раньше, чем в стране. Необходимо дать выход пролетарским тенденциям, надо дать легальную оппозицию».

Наивный! Даже сейчас, после откровенного гонения на инакомыслящих, он, похоже, так и не понял, с кем имел дело...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.