ГЛАВА ПЯТАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЯТАЯ

И все же вождя похоронили рано. К несказанному удивлению врачей, Ленин чувствовал себя лучше и все чаще стал поговаривать о своем участии в работе XII съезде партии, где собирался выступить с докладом по национальному вопросу и дать Сталину настоящий бой. Для чего и попросил Фотиеву предоставить ему все материалы по расследованию, которое вела в Закавказье комиссия Дзержинского.

Но... сделать это оказалось не так-то просто. Сталин отказался передавать вождю бумаги без специального разрешения Политбюро. Когда же оно было получено, Ленин решил создать свою собственную комиссию для тщательного расследования «грузинского дела».

Одновременно он постарался заручиться поддержкой Троцкого. И он знал, что делал. Как и сам вождь, тот видел в действиях Сталина национальную ограниченность и угрозу распространения коммунистического движения в Азии. Ну а заодно это было прекрасным поводом выступить против сталинского бюрократизма вместе «с хорошим человеком». «Дело это, — писал он Троцкому 5 марта, — сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным».

Прочитав письмо Ленина вместе со статьей по национальному вопросу, Троцкий попросил разрешения ознакомить с ней Каменева, который собирался в Грузию. Ленин согласия не дал. «Каменев, — с нескрываемым раздражением заявил он, — сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет!»

На вопрос Троцкого, означает ли подобное заявление то, что Ленин не собирается больше заключать со Сталиным никаких компромиссов «даже на правильной линии», последовал ответ его секретарши Фотиевой, через которую велись переговоры. «Да, — со всей категоричностью заявила она. — Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу!»

И вот тут-то Лев Давидович лишний раз доказал всю обоснованность данного ему в свое время Ильичем прозвища «иудушка Троцкий»! Он не только отказался, сославшись на болезнь, заниматься «грузинским делом», но и сообщил Каменеву о своем нежелании снимать Сталина, исключать из партии Орджоникидзе и убрать Дзержинского с поста наркома путей сообщения!

Почему? Да только по той простой причине, что сам был автором постановления Политбюро по Грузии, направленного против группы Мдивани, которое и вдохновило товарища Серго на ратные подвиги. Уже понимая, что на Троцкого рассчитывать нельзя, 5 марта Ленин отправил послание лидерам грузинской оппозиции Мдивани и Махарадзе. «Всей душой слежу за вашим делом, — сообщал он. — Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь».

Однако существует и другая версия судьбы ленинской статьи, с помощью которой Троцкий мог опрокинуть Сталина. Троцкий получил эту статью с просьбой Ленина «не показывать ее товарищам», что Троцкий и сделал. Сталин ознакомился с ленинской статьей только 16 апреля, т.е. всего за день до открытия XII съезда. Тогда же он узнал и о том, что у Троцкого уже имеется копия статьи, и устроил скандал, обвинив его в тайном сборе «компроматов» на него и ударе в спину.

Троцкий спорить не стал и тут же передал имевшийся у него вариант статьи в Политбюро. При этом он сообщил, что имел намерение сразу же ознакомить с нею членов Политбюро, однако Ленин через Фотиеву запретил делать это. Но теперь, когда он узнал, что Ленин не дал никаких распоряжений относительно «дальнейшей судьбы его статьи», он передал вопрос «на разрешение ЦК». Объяснение звучало убедительно, и Сталину пришлось принести Троцкому извинения. Но поверил ему едва ли. Даже при всем своем желании Сталин вряд ли мог понять, как можно не воспользоваться столь убийственным для него документом.

Точно так же думали и все остальные, и трижды был прав Валентинов, когда писал: «Все держалось на слухах, и из них делался вывод, что больной Ленин выражал доверие Троцкому, дал ему какие-то важные в партийном отношении поручения и полномочия».

Что же касается «Письма к съезду», то на съезде его решили не зачитывать. Дабы избежать ненужных осложнений. И Троцкий не очень-то настаивал на этом, так как в нем досталось и ему. «Письмо» будет зачитано только на XIII съезде партии, да и то по делегациям. Воочию его никто из делегатов съезда так и не увидел.

* * *

Но как бы там ни было на самом деле, весной 1923 года Сталин пережил далеко не самые лучшие дни в своей жизни, повиснув практически на волоске. Особенно если учесть, что в начале марта Ленин узнал-таки о допущенной Сталиным в отношении Крупской грубости. «Уважаемый т. Сталин! — писал он. — Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Потому прошу Вас известить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Прежде чем отправить письмо по адресу, Ленин показал его жене, и та снова пошла к Каменеву. «Владимир, — сообщила она, — только что продиктовал стенографистке письмо к Сталину. Он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина».

Прочитав письмо, Сталин только пожал плечами. «Это говорит не Ленин, — бесстрастно заметил он, — это говорит его болезнь. Я не медик, я — политик. Я — Сталин! Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».

Конечно, он извинился, но сделал это с такой иезуитской хитростью, что всем, читавшим его письмо, было ясно: плевать ему и на Крупскую, и на самого Ленина с его рыцарством. Но в одном он был прав. Ни жену, ни родственников он не пощадит. Поражает и его восклицание: «Я — Сталин!» Он произнес эти слова так, словно уже тогда утверждал свое божественное происхождение и непогрешимость. Впрочем, кто знает, может, и утверждал... Разыграв благородное негодование, Сталин потребовал от Политбюро освободить его от опеки над больным вождем.

«Все решили, — с явной обидой говорил он на специальном заседании, — а чуть что, виноват Сталин!» Но куда там... Никто не хотел брать на себя эту полицейскую функцию по отношению к Ленину. А ну как поправится? Потому и последовало решительное: «Отклонить!» И в какой уже раз Сталин, в сущности, получил возможность делать то, чего не хотел делать никто...

* * *

После всего случившегося Сталин вряд ли мог рассчитывать на какие-то отношения с вождем, и можно понять его удивление, когда к нему явилась сама Крупская. С просьбой о яде для Ильича.

Хотя чего удивительного... По словам Крупской, Ленин переживал неимоверные страдания и дальше так жить было немыслимо. И можно только догадываться, как замучил Крупскую вождь, если она пошла за ядом к самому Сталину, которого не выносила.

В тот же день Сталин написал Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дальше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что пробовала дать калий, но «не хватило выдержки», ввиду чего требует «поддержки Сталина».

«Нельзя этого никак, — отвечали ему его, судя по всему, опешившие соратники. — Фёрстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!»

Было ли это на самом деле? Да, было! В архивах партии сохранилась записка Сталина членам Политбюро от 21 марта 1923 года. В ней он сообщал о том, что в субботу, 17 марта, Крупская не только передала ему просьбу Ленина дать ему яд, но и очень настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе».

«И ввиду того, что В. Ильич, — писал Сталин, — требовал моего согласия, я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился». Хотел ли Сталин насильственной смерти Ленина? Ответить на вопрос не сможет уже никто. Думается, вряд ли. Вернись Ленин к жизни, ему, по всей видимости, не поздоровилось бы, но куда больше ему не поздоровилось бы, если бы он на самом деле дал Ленину яд. Убийца Ленина, пусть даже и из самых лучших побуждений (а Сталин всегда считал миссию по убийству больного человека «гуманной и необходимой»), никогда бы не встал во главе страны. И уж кто-кто, а те же Троцкий с Зиновьевым не преминули бы воспользоваться столь мощным оружием в борьбе за власть.

Да и был ли смысл убивать Ленина? Со слов пользовавших вождя врачей, Сталин прекрасно знал, что тот не жилец... Но как бы там ни было на самом деле, пройдут годы, и по вечной иронии судьбы сам Сталин с инсультом будет валяться на полу своей комнаты. Никто не придет к нему на помощь, и, как знать, не вспомнит ли он в свои последние часы на этой земле страдания Ильича?

* * *

Как видно, Ленин неспроста просил яд, 10 марта 1923 года у вождя случился третий удар, и осмотревший больного Розанов нашел у него полный паралич правых конечностей и затемненное сознание.

Говорить Ленин не мог (лишь иногда у него вырывались слова «Ллойд-Джордж», «конференция», «невозможность») и объяснялся только знаками. Когда же его не понимали, он расстраивался, и у него начинались припадки. Естественно, ни о каком участии вождя в политической жизни страны не могло быть и речи. Как это и всегда бывает в высших эшелонах власти, агония вождя заставила активизироваться всех претендентов на кремлевский трон. Таковых было всего трое: Троцкий и Зиновьев, которого активно поддерживал Каменев, заменивший в Совнаркоме Ленина, и сам Сталин.

Пройдут годы, и очень многие будут говорить прямо-таки об азиатской хитрости Сталина, который в те годы только тем и занимался, что плел интриги. Думается, это не так. Сталин был слишком умен и осторожен, чтобы не понимать: его время еще не пришло (если он, конечно, верил в то, что оно вообще придет). Да, он имел определенный вес в партии, но в то же время по-прежнему оставался человеком из второго ряда и даже при всем желании не мог вступить на виду у всей страны в схватку с Троцким. Но не задумываться над тем, какие дивиденды он мог бы извлечь из противостояния Троцкого с Зиновьевым, он, конечно же, не мог. Из истории он прекрасно знал о том, как часто трон ушедшего владыки занимала третья сила, о которой до поры до времени никто даже не догадывался.

Мог он стать этой самой третьей силой? Да, конечно! Для этого надо было только одно: ждать ослабления обоих соперников и более благоприятных условий для себя самого. Тем более что «погоду» в Политбюро делала их «тройка». Что же касается Троцкого, то он вел себя настолько беззаботно, словно ленинский трон должен был достаться ему по наследству.

Да, тогда и в СССР, и за границей многие политические наблюдатели отдавали пальму первенства именно ему. Троцкий был героем революции и Гражданской войны, его слава гремела по всей стране. Но... по большому счету, эта самая слава окажется яркою заплатой на ветхом рубище певца.

Однако сам Лев Давидович об этом даже не подозревал, и когда в середине марта в «Правде» появилась статья Карела Радека «Лев Троцкий — организатор победы», Сталин увидел в ней предвыборную агитацию.

В партии, утверждал Радек, сейчас есть только один человек, чьи организаторские способности не вызывали ни у кого сомнений. Это — Троцкий! И в то время, когда везде все еще царила разруха, только Красная Армия могла похвастаться истинной организацией. Иначе, уверял автор, не могло и быть, поскольку Троцкий стоял у самых истоков ее создания, проявив удивительную силу воли и прозорливость!

А как он умел убеждать? И не случайно царский генерал Альтфатер после нескольких дней общения со Львом Давидовичем в Брест-Литовске изумленно воскликнул: «Я приехал сюда, потому что был принужден. Я вам не верил, теперь буду помогать вам и делать свое дело, как никогда я этого не делал, в глубоком убеждении, что служу Родине!» Да и красноармейцы его боготворили!

Как Троцкого боготворили красноармейцы, Сталин знал не понаслышке... Знаменитый «поезд Предвоенсовета» появлялся на фронтах в самые критические минуты, и, как правило, Троцкий всегда выравнивал положение. Но не столько из-за огромной любви к нему бойцов Красной Армии, сколько из-за того панического страха, какой вызывали его следовавшие в специальном вагоне каратели, затянутые с ног до головы в кожу. «Каждый раз появление кожаной сотни в опасном месте производило неотразимое действие, — писал сам Троцкий. — Чувствуя поезд в немногих километрах от линии огня, даже наиболее нервно настроенные части, и прежде всего их командный состав, тянулись изо всех сил».

Еще бы им не тянуться! Затянутые в кожу мастера заплечных дел быстро и с превеликим знанием дела расправлялись с виноватыми. «Нельзя строить армию без репрессий, — утверждал Троцкий. — Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади!»

С чем-чем, а с этим Сталин был согласен. Побывав на войне, он уже знал, что к ней нельзя относиться с воззрений мирного времени. Да и не кончилась для него война, только стала называться по-другому: борьба за власть... И велась она теперь не на полях сражений, а на пленумах и партконференциях, на съездах и на заводах, в воинских частях, на кораблях и на страницах газет — повсюду, где только одни люди могли обливать грязью других.

* * *

Прочитав статью Радека, Сталин даже не сомневался: она написана с ведома, если не по заказу Троцкого, который таким образом открывал свою «избирательную» кампанию. «У меня создается такое впечатление, — сказал он Молотову, — что Радек не может управлять своим языком... Если бы это было наоборот, он вряд ли бы написал эту идиотскую болтовню!»

Своеобразным ответом Радеку стало написанное Зиновьевым, Сталиным, Каменевым, Томским и Рыковым письмо членам ЦК, в котором они поведали партии о своей двухлетней борьбе с Троцким. «Уже не месяц и не два, — писали они, — а, пожалуй, год-два продолжается такое отношение т. Троцкого к Политбюро. Не раз и не два мы выслушивали такие огульные отрицательные характеристики работы Политбюро и в те времена, когда работы происходили под председательством Владимира Ильича».

И понять их можно. Да, они ошибались, но тем не менее хоть что-то делали, в то время как Лев Давидович предпочитал выступать этаким свободным художником, обладавшим только одним правом: критиковать и вносить постоянную напряженность в работу ведущих партийных органов. Но даже сейчас авторы послания не собирались отмахиваться от Троцкого и в какой уже раз предложили ему самому выбирать себе «ту или иную крупную отрасль хозяйственной работы».

Однако... последовал очередной отказ, и, чтобы избежать ненужной напряженной обстановки разногласия со Львом Давидовичем, было решено не выносить на XII съезд, поскольку этот съезд стал настоящим бенефисом «демона революции». Да, вместо Ленина политический доклад зачитал Зиновьев (Троцкий выступал лишь пятым), но героем дня был именно Троцкий! Он блестяще доказал, что может выполнять любую сложную работу, и является руководителем, который прекрасно разбирается в самых сложных вопросах экономики.

В своем докладе о промышленности Троцкий остановился на самой острой проблеме народного хозяйства: на разрыве цен между сельскохозяйственной и промышленной продукцией. Предложил он и собственный выход из создавшегося тупика, который заключался в совершенствовании промышленности и расширении при сохранении государственной монополии на внешнюю торговлю экспорт хлеба, за который в Европе будут платить «машинами и фабричными предметами потребления». Ну и, конечно же, он снова говорил о Госплане, который был призван защищать интересы государства как внутри СССР, так и за его пределами. И именно с помощью Госплана Троцкий обещал победить стихию рынка, что отвечало чаяниям очень многих коммунистов.

Когда же сторонники Троцкого начали жаловаться на царившую в партии дискриминацию по отношению к участникам различных группировок, Сталин решительно опроверг их нападки. «Разве можно серьезно говорить о том, — с некоторым удивлением говорил он, — что т. Троцкий без работы? Руководить такой махиной, как наша армия и флот, разве это безработица? Допустим, что для такого крупного работника, как т. Троцкий, этого мало, но я должен указать на некоторые факты, которые говорят о том, что сам т. Троцкий, видимо, не намерен, не чувствует тяги к другой, более сложной работе».

В ответном слове Лев Давидович, так толком и не объяснив, почему он отказался от сделанных ему предложений, в весьма загадочной форме поведал съезду, что ему есть о чем поговорить, но... не на съезде. Партийный форум, по его словам, был не тем местом, «где такого рода инциденты разбираются».

Потом он объяснит свое поведение тем, что его независимые действия на XII съезде против сталинской бюрократии могли быть истолкованы таким образом, будто он метил на место Ленина и что «одна мысль об этом» повергала его в ужас. Но все это скорее детские отговорки, нежели речь умного политика. Да и о каком посягательстве на трон вождя могла идти речь, если Ленин сам просил его вступить в схватку со Сталиным?

И тем не менее противостояние с Политбюро, по всей видимости, мало волновало Льва Давидовича. Внутреннее и внешнее положение страны было в высшей степени плачевным, и он даже не сомневался, что очень скоро ей понадобится его железная рука и не менее железная воля. Ибо сколоченный наспех для борьбы с ним триумвират, по его глубокому убеждению, не был способен ни на что.

Что же касается его прямо-таки бешеной популярности в те годы, то никто из лидеров партии (за исключением Ленина) даже близко не мог приблизиться к ней. Что и было лишний раз и продемонстрировано на специальном заседании съезда, посвященном приветственным выступлениям.

Час за часом звучали здравицы в его честь от многочисленных рабочих депутаций. Со всех концов огромной страны партийные организации, профсоюзы, студенты и рабочие слали свои горячие поздравления Ленину и Троцкому. Что же касается бурных оваций, которыми был встречен его доклад, то они не шли ни в какое сравнение с теми хлопками, какие выпали на долю Зиновьева и Сталина. Помимо всего прочего, Троцкий был единственным руководителем партии, который стал «почетным рабочим».

* * *

Надо ли говорить, с каким хмурым видом наблюдал Сталин за бесновавшимся залом при одном только упоминании имени Троцкого. Ему не нравилась вся эта истерия. Ведь дело уже дошло до того, что новую власть стали называть «правительством Ленина — Троцкого» как внутри страны, так и за рубежом. Подлил масла в огонь и Луначарский со своими «революционными силуэтами», в которых он назвал Троцкого одним из «двух великих вождей революции».

С ненавистью взирал на своего заклятого врага и Зиновьев. Да, он сделал доклад вместо Ленина, что ставило его на особое место, но овации зала ясно показали, кого здесь считали преемником угасавшего в Горках вождя. Не давал ему покоя и международный авторитет Троцкого, хотя именно он, Зиновьев, был председателем Исполкома Коминтерна.

* * *

Что же касается самого Сталина, то на съезде он сорвал все свое зло на ненавистных ему грузинских «националах». Без малейшего зазрения совести он обвинил грузинских коммунистов в том, что под предлогом сопротивления вхождения в федерацию они пытались извлечь выгоду в националистических целях из своего «привилегированного» положения.

Вволю поиздевавшись над Мдивани и его сторонниками, он весьма недвусмысленно заявил, что «у некоторых товарищей, работающих на некотором куске советской территории, называемой Грузией, там, на верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке».

И напрасно Мдивани ссылался на «школу Ильича» по национальному вопросу, а лидер украинских коммунистов Николай Скрыпник жестоко критиковал присутствующее на съезде «партийное болото». Ничего не смог сделать и поддержавший грузин Н.И. Бухарин. «Я понимаю, — язвительно заметил он, — когда наш дорогой друг, т. Коба Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма».

Но при всех своих достоинствах Бухарин был все же не Ленин, он не смог изменить общего русла обсуждения национальной политики. О чем, в конце концов, он откровенно поведал делегатам. «Если бы товарищ Ленин был здесь, — сказал он, — он бы задал такую баню русским шовинистам, что они бы помнили десять лет».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.