Организация производства и система администрации

Организация производства и система администрации

С самого начала важно заметить, что организация производства — если только речь не идет о мелком самостоятельном натуральном хозяйстве отдельного работника в рамках деревенской общины — всегда было элементом функций политической администрации в возникавшей в примитивном обществе над-общинной политической структуре. Можно сказать и определенней: именно организация производства была едва ли не первостепенной задачей политической администрации — при всей значимости военной функции, сакрально-ритуальных проблем и т.п. Стоит напомнить дефиницию протогосударства-чифдом, предложенную мною десяток с лишком лет тому назад: чифдом — основанная на нормах генеалогического родства, знакомая с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменом деятельностью и возглавляемая сакрализованным лидером политическая структура, главной функцией которой является административно-экономическая, отражающая объективные потребности усложняющегося коллектива [20, с. 40]. Иными словами — самое главное, жизненно важное для ранней формирующейся политической структуры заключается в том, чтобы создать надежную основу своего существования — экономическую, или, точнее, административно-экономическую, единственно возможную в условиях отсутствия частной собственности и рынка.

Власть-собственность и централизованная редистрибуция были двумя важнейшими элементами той административно-экономической и соответственно административно-политической системы, которая возникла в Шан. Высшим субъектом этой системы, ее связующим единством был правитель-ван. Судя по надписям, он был решающей инстанцией, принимавшей решения и отдававшей приказания. И хотя ван постоянно консультировался со стоявшими за его плечами «верхними предками», без совета с которыми ни одного важного решения не принималось (откуда и обилие гадательных надписей, нашего важнейшего источника), практически последнее слово всегда было все-таки за ним.

Именно на вана ложилось бремя ответственности за все — и за хороший урожай, и за безопасность страны, и за организацию производства, и за повсеместный порядок. И хотя в выполнении всех этих обязанностей вану ревностно помогал немалый штат его приближенных и еще больший корпус непосредственных исполнителей, чиновников и слуг, должность его никак не была синекурой. Напротив, она требовала постоянного и деятельного соучастия во всем, вплоть до физической активности в основных работах. Вот некоторые из соответствующих надписей: «Если ван отправится сеять просо — получим урожай; если ван не пойдет сеять просо — не будет урожая»; «[Не пора ли] идти вану сеять просо на южное [поле]?»; «[Не пора ли] вану направиться собирать урожай в... третий месяц?»; «Ван направился собирать урожай на поле цзе» [151, с. 534—535].

В приведенных в достаточно большом количестве аналогичных записях обращает на себя внимание одна сквозная идея: ван лично должен направиться на поле, принять участие в его вспашке или в сборе урожая. Разумеется, ван обязан был делать это отнюдь не потому, что без него там не управились бы. Все гораздо сложнее и серьезней. В надписях, о которых идет речь, имеются в виду не вообще пахотные угодья, т.е. не любое из больших полей, урожай с которых шел на нужды вана и аппарата власти, а лишь некоторые из них, имевшие в той или иной мере особый характер. Речь о полях, урожай с которых был социально и ритуально особо значим. Участие вана в работе на таких полях было своего рода социально-сакральной гарантией хорошего урожая. Стоит соотнести сказанное еще с одной из надписей: «[Если] ван поедет ловить рыбу — будет удача; если ван не поедет ловить рыбу — удачи не будет» [151, с. 556]. Примерно то же самое — в связи с охотой [151, с. 558].

Логика во всем сказанном очевидна: коль скоро правитель несет в себе сакральную благодать и осенен доверием «верхних предков», то его личное участие в любом деле, особенно важном, — залог успеха.

В первую очередь это очевидно в случае с ритуальным полем цзе, цзе-тянь. О практике работы на нем хорошо известно из чжоуских текстов, в частности из «Го юя», где подробно рассказывается о важности поля цзе (гянь-му), об участии всех сановников и приближенных вана в его обработке, о ритуальном обрамлении всех действий, связанных с этим (строгое календарное исчисление срока начала работ; очищающий пост для всех участников; омовение и жертвоприношение; торжество вспашки первой борозды, которую осуществлял сам ван; завершение вспашки его приближенными и всеми остальными с последующим обильным угощением для всех участников ритуала и т.п. [28, гл. 1, с. *—6]). Урожай с ритуального поля предназначался для жертвоприношений и для страховых нужд.

Если принять во внимание, что завоевавшие Шан чжоусцы старательно копировали все важнейшие институты шанцев, то есть веские основания предположить, что ритуальное поле цзе из гадательных надписей — прототип чжоуского поля цзе-тянь, описанного в «Го юе». Но помимо поля цзе в надписях фигурируют и многие другие — да-тянь («большое поле»), во-тянь («наши поля»), нань-тянь («южные поля» или «южное поле») и т.п., работами на которых ван также интересовался, подчас даже лично принимая участие в этих работах: «Ван отдал общий приказ чжун-жэнь, объявив: совместно трудитесь на полях и тогда получим урожай. Одиннадцатый месяц» [151, с. 537]; «Гадали. [Не пора ли] сяо-чэнь отдать приказ чжун сеять просо? Первый месяц»; «[Не пора ли приказать] чжун сеять просо в ...?» [151, с. 534]; «Не приказать ли [чиновнику] инь подготовить большое поле?»; «[Прибыли] на чжун-тянь (среднее поле)» [151, с. 539].

Интерес вана ко всем этим полям и к обработке их также вполне естествен: урожай с них шел в амбары правителя и давал то самое зерно, которое затем подлежало централизованной редистрибуции, т.е. шло на удовлетворение потребностей тех слоев населения, которые не были заняты непосредственно в производстве пищи.

Речь идет об аппарате власти, воинах, ремесленниках, слугах, домочадцах и т.п., которых в центральной зоне развитого урбанизма (как ее именует, в частности, П.Уитли [312, с. 51]), т.е. в столице вана, было особенно много. Для того чтобы всех их обеспечить зерном, следовало иметь значительные пахотные площади. И ван заботился о них. Больше того, он занимался и созданием новых — быть может, взамен прежних, уже истощившихся: «Ван приказал подготовить поле в...»; «Ван приказал [таким-то] создать поле»; «Ван приказал расчистить поле [там-то]» [151, с. 537].

Несомненно, такую работу — подготовку и расчистку земли под пахотное поле — выполняли обычно те же крестьяне-чжун, что затем и обрабатывали поля в зоне вана. Однако среди записей есть одна весьма интересная в этом смысле: «Ван приказал до-цян расчистить поле» [151, с. 539]. До-цян — ближайшие соседи шанцев, одно из наиболее воинственных племен, с которыми ван и его вассалы много раз, судя по надписям, вели войны. Видимо, в приведенной записи речь идет о пленных. Обычно пленники из числа иноплеменников в большом количестве приносились в жертву «верхним предкам». Но жертвоприношения случались не каждый день. Пленные должны были ждать своего часа. Не исключено, что упомянутые в надписи были именно в таком положении. Пока не пришло время жертвоприношения, ван решил использовать пленников из до-цян для выполнения «дела вана» — не кормить же их зря?!

Справедливости ради существенно подчеркнуть, что это не было правилом. Запись подобного рода единична. Для регулярных работ пленных иноплеменников, видимо, не использовали — во всяком случае как правило и в заметных масштабах (что не исключает, например, использования отдельных из них, умевших обращаться, скажем, с лошадьми, для работы на конюшне). Работали на больших полях вана в основном крестьяне-чжун, обычно находившиеся под строгим надзором корпорации полевых надсмотрщиков сяо-чэнь.

Кем были чжун? На каких началах и как они работали в зоне вана? В свое время в китайской марксистской историографии были исписаны тысячи страниц в полемике о том, следует ли чжун считать рабами или они рабами не были. Между тем спорить стоило бы на совершенно иной основе: чем платили чжун за их работу? Иными словами, были ли они мобилизованными общинниками, отрабатывавшими на больших полях вана нечто вроде барщины, или их справедливо уподобить тем хорошо известным из истории других стран, начиная с Египта и Двуречья, работникам храмово-дворцовых хозяйств, которые не имели собственных полей, но получали за свой труд на казенных землях нечто вроде трудодней, натуральных выдач, на которые и жили? Следует сразу же сказать, что данные надписей не позволяют убедительно ответить на этот вопрос. Но если использовать раннечжоуские материалы, что в общем и целом, как упоминалось, допустимо и достаточно корректно, то проблема проясняется.

Аграрные отношения в раннем Чжоу неплохо изучены, и известно, что там соблюдался генеральный принцип отработок на казенных полях, хотя формы отработок могли быть разными. Особенно наглядно это явствует из анализа раннечжоуских песен «Шицзина» (см. [14, с. 151—165]). По-видимому, тот же принцип был характерен и для шанцев. Как дело обстояло в региональных уделах, неизвестно. Соответствующих материалов в надписях, как уже не раз упоминалось, просто нет. Можно лишь, опять-таки с большой долей вероятности, предположить, что принцип был единым для всех — разница лишь в масштабах и деталях. В том, что правители уделов копировали организацию центра, столицы вана и дома вана, у специалистов сомнений нет (см., в частности, [312, с. 58]). Но как, в свете сказанного, обстояло дело в центре, в столице вана?

Похоже на то, что чжун были крестьянами столичной зоны, которые имели собственные наделы в общинных поселениях на окраинах зоны, рядом с отделявшими ее от региональных уделов незанятыми территориями, охотничьими угодьями вана. Материалов о существовании крестьянских деревень чжун в надписях нет, как нет и данных о формах мобилизации чжун, о порядке использования их труда (откуда и бесконечные споры на эту тему). Есть, однако, некоторые косвенные данные. Обратимся к их анализу.

Во-первых, помимо уже упоминавшихся аналогов с раннечжоуским временем, против идеи о казарменной организации труда чжун в стиле древнеегипетских или шумерских времен III династии Ура храмовых работников говорит то немаловажное обстоятельство, что среди надписей нет документов хозяйственной отчетности, столь характерных для больших и сложно организованных дворцово-храмовых хозяйств Ближнего Востока. Это могло означать лишь одно: с работниками не расплачивались, их за счет казны постоянно не содержали. Видимо, отсюда должно следовать, что в шанских надписях речь шла об отработках на казенных полях.

Во-вторых, сам термин чжун (в иероглиф включены три знака «сила») был создан, по-видимому, именно для обозначения такого рода труда. В чжоуских текстах немало сообщений о том, что крестьяне совместно работали на больших общих полях, которые иногда обозначались термином гун («общие»), тогда как свое поле каждая семья обрабатывала индивидуально. Эта разница в формах землепользования впоследствии нашла свое теоретическое отражение в идее Мэн-цзы о цзин-тянь (подробнее см. [15]). Можно предположить, что и работа на шанских полях могла быть организована подобным же образом и что термин чжун призван был подчеркнуть коллективность труда на больших казенных полях, начиная с поля цзе.

Наконец, в-третьих, подобного рода отработки на казенных полях не были принудительным трудом и никем так не воспринимались — вопреки мнению тех, кто настаивает на том, что чжун следует считать рабами. Материалы, связанные с описанием труда на поле цзе в раннем Чжоу, о которых со ссылкой на «Го юй» уже упоминалось, свидетельствуют о том, что все участники работ получали щедрое угощение, что все они считали себя причастными к большому общему делу. Возможно, что подобный торжественно-обрядовый характер работы на других «больших полях» был менее заметен и в Чжоу, и в Шан. Но в любом случае работа на поле, урожай с которого предназначался для оплаты труда работников различных категорий, для нужд казны, т.е. государства в целом, явно никем не воспринималась как эксплуатация. Это был элемент закономерного и необходимого для всех обмена деятельностью. Стоит заметить, что работа на казенных полях производилась казенными же орудиями труда. Известно, что среди прочих находок археологов в аньянском городище есть одна, которая не оставляет сомнений на этот счет. Имеется в виду обнаруженный склад с 3,5 тыс. каменных серпов [180, т. 2, с. 197], выдававшихся работникам, собиравшим урожай.

Итак, за счет труда крестьян-чжун на казенных полях столичной зоны при личном участии и постоянной заботе самого вана и его чиновников собирался урожай, который и составлял основу жизнеобеспечения столичной зоны. Об урожае ван заботился весьма тщательно и активно. Можно в качестве дополнительного свидетельства упомянуть о том, что среди надписей немало гаданий о дожде, столь необходимом для неполивного земледелия: «Предки-ди прикажут быть дождю? Или не прикажут выпасть дождю?»; «Ди прикажут выпасть большому дождю? Или ди не велят быть большому дождю?»; «Если ди повелят выпасть дождю — будет хороший урожай» [151, с. 89, 524].

Урожай хранился в амбарах и подлежал редистрибуции. Собственно, именно за счет его редистрибуции содержались все те, кто зерна сам не производил. Впрочем, не исключено, что по меньшей мере частично для их содержания использовалось и зерно, полученное в уделах промежуточной зоны Шан, урожаем на полях в которой ван, как уже говорилось, тоже интересовался. Неизвестен механизм редистрибуции урожая второй шанской зоны. Частично, как упоминалось выше, за счет его, видимо, существовали военные формирования центра, направлявшиеся во вторую зону и через нее в третью, в пояс племен вай-фу, для военных действий. Но поступала ли, тем более сколько-нибудь регулярно, какая-то доля урожая уделов в столицу вана, неизвестно. А так как сведений в надписях нет, то логичнее заключить, что не поступала. Возможно, произведенного в столице на «больших полях» зерна в общем и целом для нужд центра хватало.

Разумеется, центральный аппарат власти был велик, а потребности его выходили за пределы средней нормы. Больше того, зарождалось уже и престижное потребление верхов, проявлявшееся в роскоши дома вана в первую очередь. И на все это, естественно, требовалось немало средств. Трудно представить, что одного только урожая даже со многих больших полей вана могло хватить на всех. Но мы вправе предположить, что за пределами внимания составителей надписей остались иные поля, с которых тоже получали определенный урожай.

Во-первых, это земли воинских формирований. Вряд ли все военные (вспомним о полке-люй из надписи) жили лишь в казармах и не занимались ничем, кроме боевой подготовки. Скорей напротив, они жили в военных поселениях и в свободное от воинских дел время занимались земледелием, обеспечивая себя пищей. Известно, в частности, что после крушения Шан в районе восточной чжоуской столицы существовали восемь так называемых «иньских» армий (т.е. бывших шанских воинских формирований, перешедших на службу к чжоускому вану). И насколько можно судить, они располагались на отведенных им землях и в немалой степени содержали себя сами — во всяком случае в том, что касалось пищи. Естественно, что в таком случае произведенный солдатами продукт тоже следует учитывать (это, разумеется, не относится к воинским формированиям аристократов типа кланов-корпораций Ван-цзу, Доцзы-цзу, Сань-цзу и У-цзу).

Во-вторых, нечто подобное следует предположить и по отношению к ремесленникам, организованным в кланы-корпорации цзу и формально зависевшим от казны. Хотя главным их предназначением было производство продуктов ремесла на заказ, т.е. для централизованного потребления, для нужд вана, его двора, чиновников, слуг и т.п., вполне возможно, что и они в свободное время — особенно в период страды — занимались земледелием на личных участках, обеспечивая тем самым себя пищей. Не исключено, что в подобном положении были и некоторые разряды слуг (конюшие, псари, повара и т.п.). Разумеется, это лишь предположение. Но оно не беспочвенно.

Дело в том, что властям была выгодна такого рода организация труда, вполне вписывавшаяся в нормативы командно-административной структуры в целом. Хозяйствование на личных небольших участках не отвлекало работника от его основного труда — воинского, ремесленного и т.п., но зато в какой-то степени гарантировало ему продовольственный минимум. Разумеется, при всем том генеральный механизм централизованной редистрибуции всегд служил верховным гарантом и страховым фондом, обеспечивавшим существование всех слоев общества, профессионально не занятых производством продовольствия.

Теперь несколько слов о самой только что упомянутой командно-административной структуре. Она в Шан возникала, естественно, как единственно возможный и надежный механизм, обеспечивавший нормальное функционирование усложнявшегося социума. Легче всего представить ту ее часть, которая касалась взаимоотношений вана с уделами, — здесь надежно срабатывал механизм взаимозависимости и вассальных обязательств, о котором уже упоминалось, — при всем том, что данных в источниках на этот счет практически нет. В качестве администраторов в уделах выступали титулованные аристократы, у каждого из которых, естественно, был замкнутый на него небольшой аппарат чиновников, по своим основным параметрам, видимо, копировавший аналогичные структуры власти в центре. Что же касается центра, столичной зоны вана, то именно там и формировался во всей своей полноте и всесторонности подлинный аппарат власти укреплявшегося протогосударства. В гадательных надписях он выступает достаточно отчетливо. Можно легко разобраться и в номенклатуре, и в определении должностных функций подавляющего большинства администраторов.

Проведший анализ данных надписей на этот счет Чэнь Мэн-цзя зафиксировал несколько десятков терминов, имевших отношение к обозначению должностных лиц различных рангов и рода деятельности. Речь идет о должностных наименованиях, более или менее устойчиво употреблявшихся в сходных контекстах. Сам Чэнь Мэн-цзя подразделил их — на мой взгляд, не очень удачно — на три группы: чэнь-чжэн (администраторы), у-гуань (военные) и ши-гуань (канцеляристы). К первой он отнес чэнь во всех их, до двадцати, вариантах (ван-чэнь, до-чэнь, сяо-чэнь и пр.), которые в надписях обычно выступали как исполнители, помощники, уполномоченные ваном его посредники в общении с людьми (вспомним о сяо-чэнь, которые должны были отдать крестьянам-чжун приказ сеять просо). Вторая включала в себя должности руководителей, имевших отношение к военному делу и охоте (ма — конюшие, шэ — лучники, цюань — псари, ту — копьеносцы и др.). Имеется в виду, что речь идет о соответствующих начальниках в рамках каждой из упомянутых категорий. В третью и наиболее значимую именно в административном плане группу входили руководители важнейших служб системы управления — инь и до-инь (советники вана), ци и ши-ци (жрецы и гадатели), ли, до-ли, бу, до-бу (чиновники— делопроизводители, канцеляристы), гун, до-гун (руководители ремесленных корпораций) и т.п. (см. [151, с. 503—522]).

За пределами внимания при такой раскладке штатных должностей остались различия в рангах, т.е. в соотносительной значимости должностных лиц. Нельзя утверждать, что такого рода различия по данным надписей было легко вычленить. Но кое-что все же сделать в этом смысле можно. Так, нет сомнений, что в шанском обществе, как и в других аналогичных ему, существовала определенная и достаточно строгая корреляция между степенью генеалогического родства, рангом, титулом и должностью. И если принять это во внимание, взять за норму (хотя вполне могли быть и бывали исключения), то мы вправе для начала выделить пусть узкий, но, без сомнений, весьма влиятельный слой высших должностных лиц, административной элиты. К нему принадлежала титулованная родня вана, включая прежде всего правителей уделов, представителей кланов Ван-цзу и Доцзы-цзу, а также, видимо, должностных лиц высшего ранга, таких, как советники вана (инь, до-инь), быть может, также и жрецы-гадатели (ци, ши-ци). Из сохранившихся и зафиксированных Сыма Цянем преданий известно, что Чэн Тан взял себе на службу мудрого И Иня (А Хэна), который стал по его поручению управлять шанцами [132, гл. 3, с. 57—58]. Сыма Цянь утверждает, что потомки И Иня продолжали исполнять функции главных советников и при преемниках Чэн Тана [132, гл. 3, с. 58; 86, т. 1, с. 166—171], а фамилия советников стала нарицательным обозначением должности. Иньские надписи, в которых упоминается термин инь (до-инь), подтверждают факт существования советников-инь в системе шанской администрации и дают основание предположить, что их статус был весьма высоким, что вполне соответствует легенде об И Ине.

Ко второму по административной иерархии слою принадлежали, видимо, те, кто были помощниками, исполняли поручения вана, т.е. гражданские чиновники разряда чэнь, а также руководители различных служб управления, в том числе и военные. Возможно, даже как бы само собой разумеется, что по меньшей мере у некоторых из них были свои помощники, мелкие канцеляристы и уполномоченные, чиновники-слуги. На основе имеющихся надписей различия такого рода не выявляются, во всяком случае пока. Но хорошо известна сама практика использования слуг и даже домашних рабов в качестве порученцев хозяина, так что не исключено, что часть упомянутых в схеме Чэнь Мэн-цзя должностных лиц обозначали администраторов именно этой, низшей категории аппарата власти.

Наконец, не стоит обходить вниманием и всех остальных лиц, так или иначе причастных к власти, будь то слуги или домочадцы власть имущих, солдаты (лучники, копьеносцы, обслуга колесниц) или ремесленники разных категорий, от кузнецов до портных. Все они так или иначе были причастны к аппарату власти, а старшие из их числа имели и соответствующие должности.

Как бы то ни было, но вся эта огромная и пестрая по занятиям и сферам деятельности масса людей, концентрировавшаяся в основном в столичной зоне, была в некотором смысле сердцевиной всего общества. Без деятельности аппарата власти и обслуживающих его слоев шанское общество не могло бы существовать — точнее, оно существовало бы на уровне неолитической племенной периферии с характерными для нее аморфно-сегментарной клановой структурой и принципом механической солидарности. Развитым урбанистическим цивилизованным протогосударством оно могло стать только при условии формирования того самого аппарата администрации, о котором идет речь: чиновники, воины, жрецы, обслуживающие верхи ремесленники и слуги в этом смысле были и порождением, и условием существования сколько-нибудь развитого стратифицированного общества, существующего в форме политической структуры, протогосударства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.