Ранний бронзовый век и проблема Ся

Ранний бронзовый век и проблема Ся

Век металла начался в Китае достаточно поздно. Самые ранние и по меньшей мере частично импортные изделия из меди и бронзы в луншаноидном горизонте Китая, и особенно в Ганьсу (культура Цицзя), датируются максимум III тысячелетием до н.э. [58]. Собственная же металлургия бронзы появляется примерно в середине II тысячелетия до н.э., причем сразу в весьма совершенном варианте, в виде изделий, изготовление которых по сложности технологии и изысканности форм едва ли вообще можно отнести к раннему периоду века бронзы. Естественно, это уже давно поставило перед специалистами проблему генезиса бронзолитейного дела в Китае. Одни считают, что искусство изготовления бронзовых изделий могло прийти в Китай с запада. Другие, в том числе такие солидные знатоки древнекитайской бронзы, как Н.Барнард [168], полагают, что оно возникло самостоятельно. У обеих сторон есть весомые аргументы. Возможно, что последующие находки прояснят ситуацию. Пока же обратим внимание на сам процесс генезиса китайских культур ранней бронзы.

Фундаментом для него был хэнаньский Луншань. На рубеже III—II тысячелетий до н.э. восходящие к раннему луншаноидно-му горизонту (переходная яншао-луншаноидная культура типа Мяодигоу-II) стоянки хэнаньского Луншаня стали воспринимать мощный поток различного рода влияний, шедший как с востока и юго-востока (Давэнькоу и поздний Цинляньган), так и с запада (Цицзя), а также, возможно, с юга и юго-запада. Будучи своего рода перекрестком, центром пересечения различных культурных потоков, Хэнань довольно быстро стала зоной некоего синтеза, что дало толчок ускоренному развитию.

Начальный этап этого процесса представлен стоянками типа Лодамяо, Эрлитоу-I, Эрлитоу-II. Ориентировочно датируемые XIX—XVII вв. до н.э., эти стоянки, как правило, еще незнакомы с бронзой, но уже обогащены рядом новых типов и форм керамики, в последующем типичной для эпохи Шан с соответствующим ей шнуровым, штампованным, резным и апплицированным орнаментом, со знаками типа тамг на сосудах.

Будучи переходным по характеру, этот слой уже в XVI— XIV вв. до н.э. был замещен иным, представленным, в частности, Эрлитоу-III и Эрлитоу-IV (в районе уезда Яныпи) и культурой Эрлиган (в районе города Чжэнчжоу). Третий и четвертый (считая снизу) слои стоянки Эрлитоу и городской комплекс Чжэнчжоу—Эрлиган являют собой культуру стадиально нового типа, ранний бронзовый век Китая. Отличаясь друг от друга лишь размерами и степенью зрелости, стоянки этой культуры, подчас именуемые «фазой Эрлиган», весьма быстро распространились по всему северному Китаю и междуречью Хуанхэ и Янцзы.

Что нового принесла с собой «фаза Эрлиган»? Стадиально едва ли не наиболее ранний представитель ранней бронзы, слой Эрлитоу-III^[10] демонстрирует не только знакомство с бронзолитейным делом как таковым, но и умение выплавлять высокохудожественные и богато орнаментированные сосуды. Культура Эрлитоу-III представлена также новым уровнем строительной техники — имеется в виду сооружение земляных утрамбованных платформ-стилобатов, игравших роль фундамента для внушительного дворцового комплекса. Инвентарь и погребальный обряд свидетельствуют о заметном социальном неравенстве жителей поселка, о развитом ритуале и высоком уровне развития художественного вкуса и ремесленного мастерства.

Словом, перед нами стратифицированное общество пред- или протогосударственного типа, быть может, даже некий политический центр, к которому тяготела немалая округа (стоит напомнить, что вокруг стоянки Эрлитоу расположено множество более мелких, типа того же Лодамяо). Видимо, хронологически это первое раннее протогосударство, известное пока что на территории Китая по данным археологических раскопок. Стоит еще раз напомнить, что существовало оно примерно в XVI—XIV вв. до н.э.

По сравнению с Эрлитоу-III городище Эрлиган предстает более крупным и развитым. Оно обнесено стеной (по периметру — около 4 км); кроме крупного дворцового комплекса в нем имеется ряд ремесленных мастерских, включая бронзолитейную. Там обнаружено множество различного типа бронзовых сосудов, оружия и иных изделий. Среди находок в других стоянках эрлитоу-эрлиганской культуры ранней бронзы можно обнаружить бронзовый полостной топор, аналогичный южносибирским андроновской культуры. На сосудах из бронзы — богатый орнамент, центральную часть которого занимает знаменитая маска тао-те, т.е. изображение головы монстра с огромными глазами, надбровьями и рогами различной конфигурации. Из предметов ритуала выделяются гадательные кости — пока без надписей^[11].

Эрлитоу-эрлиганский комплекс в середине II тысячелетия до н.э. распространился по Китаю достаточно широко. Следы его обнаружены, в частности, и далеко на юге. Имеется в виду дворцовый комплекс Паньлунчэн (пров. Хубэй, к северу от Янцзы) с аналогичной хорошо утрамбованной и чуть приподнятой над поверхностью земли платформой-фундаментом (стилобатом), изделиями из бронзы и нефрита, орнаментальными поясами с применением маски тао-те и иными культурными признаками аналогичного характера. Стоянка Паньлунчэн принадлежит ко все той же культуре ранней бронзы, хотя и точная датировка комплекса пока не определена.

Существенно заметить в этой связи, что нередко стоянки эрлитоу-эрлиганской культуры — особенно вдалеке от Хэна-ни — датируются более поздним временем, т.е. могут считаться синхронными с аньянским протогосударством Шан. К числу их относится, в частности, Учэн (пров. Цзянеи, район Янцзы), где наряду с платформой-фундаментом, бронзой и иными предметами было обнаружено несколько керамических сосудов с нацарапанными на них иероглифами аньянского типа (свыше 60 знаков).

Что же представляла собой социокультурная общность протокитайцев, обитавших в поселках и городках эрлитоу-эрлиганского комплекса? Если опираться только на данные археологии, есть основания для вывода о существовании стратифицированного общества, уже знакомого с надобщинными политическими структурами и даже с ранними формами протогосударства. Явно прослеживается существование мелких и даже довольно крупных (типа Эрлигана) городских политических центров с тяготевшей к ним периферией. Существенна разница в социальном статусе захороненных, что опять-таки свидетельствует о стратификации социума. Справедливости ради необходимо заметить, что неравенство в захоронениях существовало и в эпоху неолита. Но теперь оно заметнее. И все же это был лишь самый начальный этап процесса политического структурирования, что характерно для стадии ранних простых пред- и протогосударств. В чем это проявлялось?

Эрлитоу-эрлиганский комплекс (вся «фаза Эрлиган») отличался от пришедшего ему на смену аньянского прежде всего тем, что неравенство еще не слишком заметно: вождь общности был скорей старейшиной разросшегося над общинного коллектива, нежели всевластным правителем своих подданных. Не обнаружено ни регалий власти, ни аксессуаров высокой должности, ни захоронений типа гробниц с массовыми сопогребениями людей и огромным количеством вещей. Нет следов сколько-нибудь развитых ритуала и культа, призванных обслуживать социальные верхи и символизировать их мощь и величие, — здесь снова стоит сделать акцент на отсутствие письменности и на сохранение той же практики гаданий, что была характерна и для луншаньцев. Нет еще изысканного искусства и бросающейся в глаза роскоши, возникающих для удовлетворения нужд оторвавшегося от рядовой массы производителей высшего слоя управителей.

Подытоживая сказанное, можно уверенно говорить о серьезном процессе социально-политической трансформации по пути от первобытной общины земледельцев неолита к ранним надобщинным политическим структурам бронзового века. Этот процесс, совершавшийся не без воздействия извне (вспомним о нововведениях скотоводческого комплекса луншаноидного горизонта, о новых злаках и породах одомашненного вне Китая рогатого скота, об изделиях из металла и т.п.), но все же в основном на местной неолитической яншао-луншаньской основе, логически вел к переходу на новую стадию развития — как в сфере материального производства (век бронзы, совершенствование хозяйственных навыков в сфере земледелия, скотоводства, ремесла), так и в сфере социально-политической (возникновение надобщинных политических структур, предгосударственных образований, рост социального неравенства и появление зачатков централизованной администрации). Тем самым в Китае — и прежде всего в бассейне Хуанхэ, в пров. Хэнань, — закладывались основы для появления развитого очага первичной урбанистической цивилизации. Такой очаг вскоре и появился — в виде аньянской цивилизации, протогосударства Шан. Но прежде чем перейти к изложению связанных с этим событий, необходимо остановиться на представлениях о дошанском этапе истории Китая, зафиксированных в традиционной китайской историографии.

Эти представления, в обилии встречающиеся в источниках, начиная с «Шуцзина», опираются на древнюю мифопоэтическую традицию. Однако сама она в Китае необычна и заметно отличается от красочной мифологии древних греков или поэтического эпоса индийцев своей сухостью и прозаической прагматичностью. Здесь сыграла определенную роль рационалистическая этика конфуцианства, представители которого редактировали древние предания. Впрочем, справедливости ради необходимо заметить, что задолго до Конфуция в силу ряда причин (подробнее см. [21, с. 17—49]) начался специфический процесс демифологизации китайской мысли, итогом которого было очищение мифических преданий от поэтического вымысла и превращение героических сказаний в некую линейную историзованную схему. Внутренним смыслом было выдвижение на передний план назидательной дидактики, которая со времен Конфуция обрела мощный социально-этический фон. Вот почему в историографической традиции на передний план вышли полулегендарные повествования о великих и мудрых мужах прошлого, чьи деяния, очищенные от преувеличений и явного вымысла, стали считаться на долгие века эталоном политической дальновидности, высшей нравственности, социальной мудрости.

Традиция начинает отсчет с упоминавшегося уже Хуанди, легендарного первопредка китайцев, жившего в районе гор Куэньлунь. В нелегком противоборстве со своими соперниками Яньди и Чи-ю Хуанди сумел подчинить себе, как повествует о том Сыма Цянь, владетельных вождей (чжухоу) и стать императором. Установив мир, он принес жертвы богам, назначил чиновников-управителей, заботился о разумном использовании природных ресурсов, включая земледелие, внимал результатам гаданий и т.п. У него было 25 сыновей, 14 из которых — подобно сыновьям библейского Иакова — стали родоначальниками кланов (см. [86, т. 1, с. 133—135]). Есть немалый соблазн сопоставить борьбу Хуанди и Яньди с процессами, связанными с освоением неолитическими земледельцами северного Китая бассейна Хуанхэ (пришельцы сражаются с аборигенами). Но легендарный материал слишком лапидарен^[12], чтобы всерьез на него опираться, — можно лишь иметь его в виду.

Преемником Хуанди легендарная традиция считает Чжуань-сюя, затем — Ку. После Ку пришла очередь знаменитого Яо.

Яо в истории Китая — едва ли не наивысшее воплощение добродетели и мудрости правителя. Уже из описаний «Шуцзина» явствует, что его достоинства и заслуги поистине неисчислимы. Он объединил и привел в состояние гармонии страну, установил согласие между людьми (байсин — «сто кланов»), назначал умелых помощников следить за порядком, заботился о правильном летосчислении, соблюдении календарных сроков при выполнении соответствующих работ и т.п. Преемником своим Яо избрал добродетельного Шуня, зарекомендовавшего себя почтительностью к родителям, умеренностью в образе жизни и мудростью в администрации.

Управляя Поднебесной, Шунь заботился об урегулировании семейных норм и взаимоотношений между людьми, определил сферы действий каждого из своих многочисленных помощников, унифицировал регламент, знаки власти, ритуалы. Он сам объезжал владения и требовал от вождей-чжухоу регулярно наносить визиты в центр. Вся страна при нем была поделена на двенадцать регионов, повсюду были введены установленные им законы.

Как и Яо, Шунь в конце жизни своим преемником назначил одного из своих помощников, добродетельного Юя, прославившегося своими подвигами по усмирению разбушевавшейся водной стихии и отличавшегося личной скромностью, заботой о людях и т.п. (подробней см. [86, т. 1, с. 136—163]).

Период правления Яо, Шуня и Юя — как, впрочем, и их предшественников, начиная с Хуанди, — воспринимается в историографической традиции Китая как золотой век прошлого (ди-дао). Идиллия здесь смешана с дидактикой, но сущностная информация тем не менее заслуживает внимания и в общем вполне сочетается со всем тем, что нам нынче известно по данным археологии: конфликты между аборигенами и пришельцами с победой последних; расселение за счет сегментирования кланов первоначальной этнокультурной общности; выделение признанных политических лидеров и борьба между ними за власть; тесная связь политических лидеров с народом; забота наиболее преуспевших из них о гармонизации социума; все возрастающий сакрализованный авторитет правителей; господство принципа меритократии при выдвижении их преемников. Любой из антропологов, хорошо знакомый с нормами ранних стратифицированных обществ, увидит в этой схеме вполне знакомые ему и закономерные явления и признаки, сопутствующие процессу генезиса надобщинных политических структур. Но вернемся к легендарной традиции.

Согласно ее данным, Юй считается родоначальником первой в Китае легитимной династии Ся. Правители-ваны трех династий (Ся, Шан и Чжоу) воспринимаются как представители своего рода серебряного века прошлого, ван-дао. На смену ему в период Чуньцю пришел век ба-дао, период господства нелегитимных правителей. Шан и Чжоу, включая Чуньцю, — периоды древнекитайской истории, и о них будет идти речь ниже. Совсем иное дело — Ся. Данных об этом периоде и об этой династии в древнекитайских источниках немного.

Историческая концепция «Шуцзина» исходит из того, что династия и государство Ся предшествовали эпохе Шан и что они рухнули потому, что потомки Юя деградировали, растеряли благодать-добродетель дэ своего великого предка, начали притеснять народ и вследствие этого были уничтожены шанским Чэн Таном. Больше в «Шуцзине» о Ся ничего не говорится. Более того, трудно уйти от впечатления, что для его составителей Ся было чем-то вроде назидательной искусственной конструкции, призванной обелить и легитимизировать победивших шанцев, чтобы использовать аналогичную ситуацию (потеря дэ последним шанским правителем и уничтожение Шан чжоусцами) для представления власти Чжоу легитимной в глазах шанцев и иных племен бассейна Хуанхэ. Несколько больше сведений о Ся дает Сыма Цянь, приводящий имена правителей (см. [86, т. 1, с. 162—164]), и хроника «Чжушу цзинянь», в ортодоксальной версии которой можно встретить упоминания о контактах шанских правителей с правителями Ся.

Проблема Ся долгое время не была в центре внимания специалистов по древней истории Китая. Легендарные предания оставались преданиями, вновь открытые письменные памятники (гадательные кости) сообщали только о шанцах, даже не используя при этом знак Ся, а археология без письменных свидетельств остается как бы немой. Но после открытий в Хэнани поселений культуры ранней бронзы (эрлиганская фаза), весьма отличной от развитой бронзы аньянского типа, ситуация изменилась. Эрлитоу-эрлиганскую культуру ранней бронзы археологи стали воспринимать как раннешанскую, тогда как в качестве позднешанской теперь начала считаться развитая цивилизация Аньяна (шанские гадательные надписи, обнаруженные в Аньяне, позволили датировать аньянский период XIII—XI вв. до н.э.).

Однако в последнее время многие специалисты как в Китае, так и вне его доаньянскую раннюю бронзу стали интерпретировать иначе. По меньшей мере часть культур переходного от Луншаня к Аньяну периода (а это пять-семь столетий) они предпочли рассматривать как свидетельство реального существования государства Ся. Так в современной синологии вновь обрела свое место проблема Ся.

Логически подкрепляя новый взгляд на Ся ссылкой на Сыма Цяня и всю китайскую историографическую традицию (коль скоро эти сведения частично подтвердились после нахождения в Аньяне шанских гадательных костей, в надписях на которых встретились все имена шанских правителей, перечисленных в свое время Сыма Цянем, то почему бы не предположить, что рано или поздно то же самое произойдет и с более древней династией Ся?), археологи стали разрабатывать соответствующие версии. Одни в существенной разнице между двумя нижними и двумя верхними слоями Эрлитоу увидели подтверждение последовательного существования сначала Ся, а затем — Шан. По мнению других, в первую очередь американского специалиста Чжан Гуан-чжи (см. [177, с. 335—355]), все четыре слоя Эрлитоу представляют эпоху Ся в ее динамике, тогда как истоки Шан следует видеть в позднелуншаньском этапе Давэнькоу в Шаньдуне, откуда шанцы затем мигрировали в Хэнань (известно, что они, по Сыма Цяню, часто меняли свое местонахождение) .

Согласно концепции Чжан Гуан-чжи, шедший в бассейне Хуанхэ в первой половине II тысячелетия до н.э. процесс сложения и созревания развитой культуры бронзы и урбанистической цивилизации протекал параллельно по меньшей мере в двух регионах, причем в ходе взаимодействия восточного (шаньдунского) и центрального (хэнаньского) сложилась в конечном счете цивилизация Шан. Следует сразу же сказать, что при всей кажущейся резонности такого построения оно недостаточно и неубедительно просто потому, что игнорирует третий компонент — сильное западное влияние в процессе генезиса цивилизации Шан. Имеются в виду, в частности, запряженные лошадьми боевые шанские колесницы, о чем подробней будет идти речь в следующей главе. Впрочем, даже если принять основные позиции Чжан Гуан-чжи, проблема Ся никак не проясняется.

Во-первых, гипотетическое - если даже не мифическое — Ся по-прежнему остается чем-то вроде миража просто потому, что до тех пор, пока не будет обнаружено письменных документов, которые с достоверностью позволили бы идентифицировать любую дошанскую культуру или местонахождение ранней бронзы именно с Ся, любая такая попытка будет оставаться лишь недостоверным предположением, не более того.

Во-вторых, даже если принять условно гипотезу, что до реально обнаруженной археологами и детально исследованной специалистами эпохи Шан, представленной аньянскими находками, включая надписи, действительно существовало какое-то политическое образование, именовавшееся, как на том настаивает историографическая традиция, Ся, то встает законный вопрос, почему среди сотен тысяч шанских надписей нет о нем никакого упоминания? Ведь не могли же шанцы, пусть даже не слишком заботившиеся о сохранении памяти о прошлом, но все же приносившие жертвы своим умершим предкам, просто ничего не знать о том, что один из их предков, Чэн Тан, некогда одолел могущественное Ся, будто бы владевшее всей Поднебесной (а именно это утверждает традиция)? Одно из двух: либо ничего похожего вовсе не было, как не было и мифического Ся, либо реально было лишь незначительное столкновение в постоянной борьбе одних мелких этнополитических образований с другими. Оба варианта возможны.

Но главное все-таки не в этом. Самое важное в том, что никакого более раннего государства и соответственно никакой династии в дошанское время в Китае, судя по изученному в достаточной уже мере археологами уровню развития древнекитайского общества, в то время не было и просто не могло быть. Реально существовали лишь мелкие этнополитические общности, ранние надобщинные политические структуры со скорей всего еще основанным на принципе меритократии выбором вождей, в лучшем случае с практикой постепенного перехода от выборности их к наследованию должности в пределах правящего клана, как то было, в частности, и в обществе Шан.

Было ли одним из таких протогосударств Ся? Если оно и существовало, то было незначительным и, даже будучи действительно когда-либо уничтоженным, едва ли могло оставить о себе память в веках. Неудивительно, что в надписях шанцев ничего подобного не запечатлелось. Но ведь позже, в раннечжоуских текстах, откуда-то Ся взялось. И не просто взялось, но стало в центре сверхважной концепции небесного мандата, обосновавшей право чжоусцев на власть в Поднебесной. У меня нет сомнений в том, что Ся сконструировали сами чжоусцы, и я уже приводил свои версии и аргументы на этот счет (см. [20, с. 64— 86; 21, с. 41—49]). Вкратце суть дела сводится к следующему.

История с Ся — типичная для чжоуской предконфуцианской историографии легенда, построенная на основе переинтерпретированной традиции. Согласно Сыма Цяню, после победы над Шан чжоуский У-ван наделил уделами своих соратников, среди которых будто бы были и потомки легендарного Юя (см. [86, т. 1, с. 188], т.е. те самые правители, которые в чжоуской конструкции о Ся стали правителями государства и династии, владевшей Поднебесной. Переинтерпретированные предания, хранившиеся, как это представляется вполне очевидным, в доме потомков некоего Юя, получивших в государстве Чжоу удел, были обработаны чжоускими историографами в духе концепции о мандате Неба и задним числом включены в созданную ими же линейно-циклическую историческую схему, ведшую от Хуанди через Яо, Шуня и Юя, а затем через весь цикл Ся (от праведника Юя к развратному недобродетельному Цзе) и аналогичный цикл Шан (от мудрого и добродетельного победившего Ся и получившего небесный мандат на управление Поднебесной шанского Чэн Тана к последнему развратному и утратившему дэ шанскому правителю Чжоу Синю) к закономерно унаследовавшим великий небесный мандат ванам.

Но почему первые государство и династия названы традицией именно Ся? Дело в том, что этот термин в раннечжоуское время использовался для обозначения всего протокитайского этнокультурного субстрата (хуа-ся>, чжу-ся). Очень логичным и по-своему весьма разумным, понятным для всех было использование именно его. Коль скоро все китайцы — ся, то самым удачным было в заново создававшейся конструкции первую династию, первое будто бы охватывавшее всю Поднебесную государство назвать Ся, что ассоциировалось бы со всеми китайцами времен Чжоу и воспринималось бы современниками с максимальным доверием, которое было весьма необходимо формировавшим традицию раннечжоуским историографам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.