Возвращение Гапона

Возвращение Гапона

После Манифеста 17 октября в Россию вернулся из эмиграции Георгий Гапон. Теперь это был уже совсем не тот человек, который вел народ 9 января. Совсем не тот.

Эмигрантские приключения

Мы расстались с Гапоном 9 января возле Нарвских ворот, когда эсер Рутенберг буквально вытащил его из?под огня.

Некоторое время Гапон пребывал в шоке. И это понятно. Мало того что картина бойни производит сильное впечатление, так ведь рухнули все его представления о жизни. К тому же ему было откровенно страшно — что, впрочем, не помешало Талону на следующий день написать обращение к рабочим, в котором он призывает к бескомпромиссной борьбе с самодержавием. Но делать ему в России было уже нечего. Священник был слишком «засвечен», да и по складу своего характера он являлся кем угодно, но не подпольщиком. Рутенберг поселил Гапона в поместье одного из своих товарищей, озаботившись выправкой для священника фальшивых документов для выезда за границу. Однако Гапону, не привычному к реалиям подпольной борьбы, стало невмоготу. Он срывается с «конспиративного имения» и своим ходом сдергивает за границу. То ли охранка работала не слишком хорошо, то ли его решили выпустить — а то мало ли что он мог бы рассказать. Так или иначе, Гапон на перекладных до бирается до Швейцарии, основного пастбища революционеров- эмигрантов.

Там его встретили с восторгом, переходящим в экстаз. Ни о какой связи с охранкой и речи не шло — хотя уже и тогда, проанализировав его деятельность, можно было бы обнаружить разные странности. Но, как часто бывает, люди видели то, что хотели видеть. Гапон был для революционеров фигурой чуть ли не мифологической. На тот момент их успехи среди народных масс были, в общем, достаточно скромные, Гапон же вывел на улицу тысячи людей, а теперь оказался в революционном лагере.Например, Ленин, по свидетельству Крупской, перед встречей с Гапоном места себе не находил. Очень ему хотелось поговорить с таким замечательным человеком.

Но священником интересовались не только революционеры. Его буквально атаковали представители прессы. Что понятно — такие события, как «кровавое воскресенье», случаются не каждый день, да и вообще русская революция была на Западе очень популярна. Разумеется, интерес этот был не слишком хорошо пахнущий, хотя тогда имелось и множество идеалистов, которые искренне верили в «борьбу против тирании» и прочее торжество свободы.

В итоге человек, который, как уже говорилось, обладал бешеным честолюбием, оказался «суперзвездой». К тому же внимание прессы приносило определенный доход. За интервью платили неплохие деньги.

Однако начались и определенные проблемы. Гапон был политически очень малограмотным. К примеру, суть социализма он понимал как «все люди — братья», и больше ничего. К тому же если психологию рабочих Гапон прекрасно понимал, то тут он столкнулся с совершенно иной средой — с революционерами — интеллигентами, «повернутыми» на своих «измах». Разницу между их взглядами он не только не видел, но и не придавал ей никакого значения. Тем не менее, он стал вести активную деятельность, целью которой было объединить все революционные группы вокруг себя. При этом пользовался не самыми красивыми методами — к примеру, постоянно врал.

Так, одному из эсеров он заявил, что никогда не общался с Лениным. На что тот сказал:

— Да я ж видел, как вы выходили из его комнаты.

Гапон в ответ только рассмеялся. Дескать, ну да, соврал.

Тут стоит пояснить. Русская эмигрантская среда была по сути одной большой тусовкой, где все про всех всё знали. Переплетения между представителями разных течений были дружеские, любовные (к примеру, жена или любовница — сторонница большевиков, ее мужчина — меньшевик, не все были такими упертыми, как Ленин) и иные. В общем, тот, кто общался с богемой, может вполне представить тамошние нравы. Тем более, люди?то были творческие, пишущие, причем, большие любители поспорить и вообще поболтать. Так что параллель с богемой вполне уместна. В такой среде по определению любят посплетничать. В итоге поведение Гапона довольно быстро стало всеобщим достоянием. К тому же, эмигрантские революционные лидеры не очень рвались уступать ему место.

Первыми с Талоном утомились общаться социал — демократы, с которыми он по прибытии начал наиболее активно контачить. Стало понятно, что священник им не очень нужен. Потом задумались эсеры. Они были более терпимы к разным мнениям, так что Гапон их устраивал дольше. Но, однако, и они в итоге выпроводили его писать воспоминания — то есть подальше от практического дела. Что, кстати, тоже принесло священнику неплохой заработок.

Правда, появились у него и сторонники. Например, лидер восстания на броненосце «Потемкин» Матюшенко. Он тоже не заморачивался разными идеологическими сложностями и считал всех эмигрантских деятелей болтунами. (Впоследствии он поехал в Россию, чтобы наводить террор, был пойман и казнен.)

Но тем не менее, Гапон стал эмигрантскую общественность утомлять. Сам же священник убедился, что статус «звезды» порой довольно быстро проходит. Всё, что он мог, он рассказал, а больше добавить было нечего. К тому же, по некоторым сведениям, Гапон, который во время своей деятельности в России отличался исключительным бескорыстием, увлекся такими развлечениями, как поездки в Монте — Карло, и романами с разными светскими красавицами. Так тоже бывает.

Уже в конце весны 1905 года начались контакты Гапона с представителями зарубежной агентуры Департамента полиции. Видимо, священник решил, что раз с революционерами у него не сложилось, надо возвращаться под крыло охранки. Особое место занимает уже упомянутая история с пароходом «Джон Крафтон».

Насколько Гапон знал, что эта операция находится под контролем спецслужб, насколько действовал по наивности — мы никогда не узнаем. Вообще?то сам подход к этому делу для него очень характерен. «Разделить оружие между всеми революционными организациями». А как делить, если каждая из не только партий, но и группировок внутри этих партий считала себя самыми правильными революционерами? Да и как распределять? По количеству организаций или пропорционально численности? Так что дойди пароход до места — возможно, все революционеры бы смертельно переругались.

По своей привычке, Гапон нагородил вокруг этой истории такое количество вранья, что многие в эмиграции стали смотреть на него не слишком хорошо. Вообще?то священнику лгать не положено, однако он придерживался принципа «ложь во спасение» — и уж больно далеко заходил.

Хотя на тот момент в сотрудничестве с охранкой его никто не обвинял. Просто стали полагать, что священник — человек вздорный и ненадежный, иметь с ним дело не стоит.

Крах В конце 1905 года Гапон вернулся в Санкт — Петербург, предварительно получив уверения Департамента полиции, что к нему никаких претензий нет. В столице дело поначалу обстояло хорошо. Среди бывших членов «Собрания» он продолжал пользоваться огромной популярностью, так что отделы организации стали возрождаться. Правда, если в 1904 году Гапон вел двойную игру — говорил властям одно, а рабочим другое, то теперь он вел тройную. Священник продолжал сохранять отношения с революционерами, прежде всего с эсерами. Перед ними он представал как самый революционный революционер.

Однако потихоньку начали наваливаться неприятности. Рабочие были уже совсем не те, что год назад. Раньше большинству из них хватало веры в батюшку, они полагали, что тому лучше известно, что и как делать. Теперь же они имели опыт всероссийской стачки, работы в нормальных профсоюзах, почитали кое- какой литературки. И самое главное — гораздо лучше стали относиться к левым партиям. Так, к примеру, социал — демократы особо и не скрывали, что собираются превратить отделы гапоновского «Собрания» в свои легальные клубы. Особого протеста среди рабочей массы эти намерения не вызывали, зато начались протесты против единоличного руководства Гапона. Рабочим захотелось тоже поучаствовать.

С другой стороны, стала сильно гадить пресса. После Манифеста 19 октября газеты приобрели определенную степень свободы. А журналиста, как известно, хлебом не корми — дай ему «крутую» тему. Причем профессиональная психология газетчиков такова, что, создавая материал о ком?то или о чем?то, из всех возможных версий он по определению выбирает самую громко звучащую. Тут батюшку подвела его привычка к вранью — всё это вранье вытаскивалось и соответственно комментировалось. Прибавьте, что Гапона многие сильно не любили — те же самые фабриканты. Так что социальный заказ на поливание священника грязью имелся.

Журналисты тогда были весьма ушлыми и профессиональными ребятами. Они очень быстро раскопали все странности, на которые раньше никто внимания не обращал. Разумеется, подробностей они знать не могли — полицейские архивы стали доступны только после революции, но тема «Гапон — агент охранки» уже зазвучала. И в этом ключе история с 9 января выглядела не очень красиво. Именно тогда начала оформляться «советская» версия — что Гапон сознательно вывел людей под расстрел.

В газетную шумиху с энтузиазмом включились левые, которые увидели шанс перетянуть на себя «Собрание» Что, кстати, являлось общемировой практикой. К примеру, именно в то время в САСШ мощный профсоюз IWW («Индустриальные рабочие мира») тихой сапой взяли под контроль анархо — синдикалисты.

Портились и отношения с властями. С одной стороны, они видели, что гапоновское «Собрание» отнюдь не является подконтрольной не то что им, но и самому священнику структурой. Но что самое главное, фон Тауниц и многие другие завели себе другую любимую игрушку — черносотенцев. Крайне правые дружины были ребятами незатейливыми, забастовки они устраивать не собирались, наоборот — например, в Одессе черносотенные дружины охраняли штрейкбрехеров. Вот и зачем нужен какой?то сомнительный Гапон, если имеются такие милые и покладистые ребята? Которым ничего не нужно, только бы попеть «Боже, царя храни» и начистить морды каким?нибудь студентам? Что же касается фон Тауница, то он принадлежал к тому типу чиновников, которые вообще ничего не понимали. Так что отношения священника с властями становились все хуже.

Одной из больших неприятностей было бегство казначея Собрания с 30 ООО рублями общественных денег. Вообще?то побеги кассиров и казначеев с чужими деньгами были в Российской империи совершенно заурядным явлением. Однако поскольку руководил всей структурой Гапон, то вопросы стали задавать ему: что ж ты, батюшка, таких людей подбираешь? Появился и другой, еще менее приятный вопрос: откуда вообще деньги? Просочились сведения, что они получены от Департамента полиции. Вообще?то, так оно примерно и было, деньги дало министерство финансов. Гапон не видел в этом ничего плохого — но, согласитесь, вкупе вся история выглядела очень некрасиво. И доходило вот до чего.

Газета «Наша жизнь»:

«Вчера, 18–го февраля, на происходившем собрании фабрично — заводских рабочих (гапоновская организация), посвященном вопросу о 30 ООО рублях, полученных Гапоном от министра финансов, после горячих дебатов член центрального комитета П. П. Черемухин покушался на самоубийство, четыре раза выстрелил в себя из револьвера. Жизнь его в опасности».

Начался массовый отток людей в новые профсоюзы, некоторые отделения вообще пустились в «самостоятельное плавание». Нет, у Гапона остались преданные ему люди, но как?то это было уже не то.

Гапон, видя, что снова теряет почву под ногами, заметался и в итоге сделал самую большую ошибку в своей жизни. У него родилась идея уговорить Рутенберга, с которым он продолжал поддерживать отношения, выдать за 25 тысяч рублей Боевую организацию. Дурново посоветовался с Витте, который заявил: «Я Гапону не верю, но, по моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дела».

Он приказал Герасимову встретиться с Гапоном. Встреча состоялась в отдельном кабинете роскошного «Кафе де Пари». На полковника священник не произвел впечатления.

«Он был скорее похож на коммивояжера, нежели на народного трибуна, воспламеняющего сердца. В сущности люди, о которых он говорил, были ему чужды. Он не понимал их поступков и мотивов, которые ими руководят. Особенно он распространялся на тему о том, имеют ли они много или мало денег, хорошо или плохо они живут — и глаза его блестели, когда он рассказывал о людях с деньгами и комфортом.Больше всего Гапон говорил о Рутенберге. В его изображении Рутенберг играл главную роль в революционном движении. Он был руководителем Боевой организации. Но в глубине своего сердца он потерял веру в победу революции. За крупную сумму он наверно будет готов предать революционеров.

Все это уяснило мне, что Гапон просто болтает вздор. Нет сомнений, что он готов все и всех продать, но он ничего не знает».

(А. Герасимов)

Полковник был прав. Рутенберг являлся абсолютно не тем человеком, который пошел бы на предательство ради денег. Да, кстати, он и знал?то не особо много. Непосредственно в БО Рутенберг не входил, а конспирация там была что надо. Получив предложение Гапона, он тут же оповестил о нем товарищей по партии.

Революционеры забеспокоились. Особенно стал нервничать Азеф, которому конкуренты были решительно не нужны — тем более, что и его позиции пошатнулись. Отношения Азефа с начальником Департамента полиции П. И. Рачковским не складывались. Последний сам являлся выдающимся мастером провокации — а потому Азефу откровенно не доверял.

В общем, было принято решение «мочить гада». Однако имелись сложности. Всё?таки Гапон был еще достаточно популярен среди рабочих, так что убийство могло вызвать толки: дескать, революционеры грохнули конкурента.

По утверждению Савинкова, Азеф заявил:

«По моему мнению, Гапона на основании только сообщения Мартына убить невозможно. Гапон слишком популярен в массах. Его смерть будет непонятной. Нам не поверят: скажут, что мы его убили из своих партийных расчетов, а не потому, что он действительно состоял в сношениях с полицией. Эти сношения надо еще доказать. Мартын[75] — революционер, он член партии, он не свидетель в глазах всех тех, кто заинтересуется эти делом.

Рутенберг спросил:

— Как уличить?

— Очень просто. Ведь Гапон говорит, что имеет свидание с Герасимовым и Рачковским. Он даже зовет вас на это свидание. Согласитесь фиктивно на его предложение вступить на службу в полицию и, застав Гапона с Рачковским, убейте их вместе.

— Ну?

— Ну, тогда улика ведь налицо. Честный человек не может иметь свидание с Рачковским. Все убедятся, что Гапон действительно предатель. Кроме того, будет убит и Рачковский. У партии нет врага сильнее Рачковского. Убийство его будет иметь громадное значение».

Впоследствии, правда, дело переиграли. Рутенберг назначил Гапону встречу на даче в Озерках. В соседней комнате находились двое рабочих из числа членов «Собрания…» — причем из тех, кто участвовал в шествии 9 января.

Разговор произошел 28 марта 1906 года.

Гапон говорил:

«— Надо кончать! И чего ты ломаешься? 25 тысяч — большие деньги.

Рутенберг:

— Ты ведь говорил мне в Москве, что Рачковский дает 100 тысяч.

— Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги. Ты напрасно не решаешься. И это за одно дело, за одно. Но можно спокойно заработать и 100 тысяч за 4 дела.

А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?

— Ничего они не узнали. А если бы узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.

— А если я, например, выдам тебя, если я открою всем глаза на тебя, что ты спутался с Рачковским и служил в охранном отделении?

— Пустяки. Кто тебе в этом поверит. Где твои свидетели, что это так? А потом, я всегда смогу тебя самого объявить в газетах провокатором или сумасшедшим».

Вот такой милый диалог. Представьте реакцию рабочих, которые за Гапоном шли под выстрелы — а тут оказывается, что он полицейский агент. Рабочие появились на месте действия, и… Гапон был просто — напросто повешен.

Интересно, что после того как священник исчез, мало кто сомневался, что его убили. Газеты четыре раза «обнаруживали» труп Гапона в различных местах в окрестностях Петербурга, пока полиция всё же не добралась до дачи в Озерках. Фотография повешенного Гапона стала сенсацией.

Рутенбергу это дело вышло боком. Азеф от акции открестился, заявив, что ЦК партии приказа об убийстве Гапона не давал, дескать, отморозок Рутенберг действовал по собственной инициативе. Возможно, это повлияло на то, что он разочаровался в социалистах — революционерах и двинул в сионисты.

Что же касается Гапона, то газетная кампания по поливанию его грязью только усилилась. Именно тогда прочно укрепилась версия о провокаторе Гапоне, который сознательно вывел людей под расстрел. Она была слишком многим выгодна, так как подтверждала, что царское правительство — это просто монстры. А значит — против них все средства дозволены.