Глава 1 «ГРОМОВАЯ ТУЧА» НА БАЛКАНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

Глава 1

«ГРОМОВАЯ ТУЧА» НА БАЛКАНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

Проходящий 1875 года был для Милютина спокойным, при всех его родственных бедах и беспокойствах, в мире царило безоблачное небо, встречались правители великих государств, министры иностранных дел улаживали то, что беспокоило их, заключали трактаты, формулировали статьи и параграфы, но ничего серьезного время не обещало. Лишь «небольшая черная тучка», как заметил биограф Александра Второго Сергей Татищев, мелькнула в северо-западном углу Балканского полуострова. Но на это мало обратили внимание, потом эта тучка превратилась «в громовую тучу», привлекшую внимание великих европейских держав: летом 1875 года в южных округах Герцеговины вспыхнуло восстание из-за гнета турецких властителей. Турецкие сборщики податей бесконтрольно брали у христианского населения, что повлекло за собой схватки между турками и христианами. Потом мужское население ушло в горы, а женщины, старики и дети ушли в Черногорию и Далмацию. Восстание разрасталось, захватив всю Герцеговину и Боснию, кровь лилась рекой, настолько неуступчивы были христиане и мусульмане.

Милютин узнал, что барон Жомини, исполнявший обязанности министра иностранных дел, пока князь Горчаков был в отпуске, призвал все великие державы сплотиться вокруг предложения – необходимо изыскать все средства, чтобы установить умиротворение в этих государствах: Жомини предлагал, не вмешиваясь во внутренние дела Турции, побудить восставших к покорности, сербов и черногорцев к нейтралитету, Турцию «к милосердию и справедливым преобразованиям». И призвал великие державы к единодушию образа действий. В Вене был создан «центр соглашения» трех императорских дворов России, Пруссии и Австрии. Создали комиссию и послали ее в Герцеговину, но переговоры ничего не дали. Сербия и Черногория активно поддержали восставших. Начались и разногласия и между императорскими дворами: австрийский император Франц-Иосиф лелеял мечту присоединить к своей империи Герцеговину и Боснию, а тут такой удобный случай.

До конца 1875 года велись активные переговоры между европейскими дворами и султаном Порты о бедственном положении христианского населения на захваченных Турцией территориях. Султан кое-что делал, но эти уступки были отвергнуты вождями восставших.

В январе шли обычные отчеты Милютина за 1875 года, принятые императором вполне благосклонно, особенно понравилось ему то, что Военное министерство смогло сэкономить какие-то средства и в наступившем году может использовать их для развития вооруженных сил России, уж слишком обострилась обстановка в Европе.

В эти январские дни Дмитрий Алексеевич объехал все дворцы и оставил свои поздравления, а потом появился в доме князя Суворова, отмечавшего свой пятидесятилетний юбилей службы императорскому дому. Народу было полно, чиновники, представители разных городов, генералы подносили ему адреса, а князь целовался то с одним, то с другим, принимая сказанное за чистую монету. Поздравив юбиляра, Милютин сокрушенно подумал: «Можно ли после этого придавать серьезное значение всем подобным манифестациям в нашей официальной жизни? Конечно нет, но что он может поделать как официальное лицо в правительстве? Приходится быть в этой толпе…»

А потом погребальные дни не давали покоя министру: три видных деятеля умерли почти одновременно. Граф Армфельд и генерал-адъютант Краббе страдали долго, измучили близких и врачей, особенно генерал Краббе, едва узнавал людей, приходил в ярость, истязая врачей и прислугу. В дневнике Милютин записал: «Эти два человека – Краббе и Корф – были две противоположности в нравственном отношении: один – топорный, малообразованный, другой – с высокой культурой и государственным умом; один – грубый до цинизма, шутник, сквернослов, другой – олицетворение деликатности, приличия в формах и речах. Краббе прикрывал свою хитрость и изворотливость постоянным юмором и паясничанием; никто не говорил с ним серьезно, а между тем он умел забрать в свои руки все морское ведомство, сделаться правой рукой генерал-адмирала, Константина Николаевича, и пользовался расположением всех членов императорской фамилии. Граф Корф – всю жизнь провел за кабинетной работой; много важных дел государственных прошло чрез его и по званию государственного секретаря, и по заведыванию II отделением собственной е.в. канцелярии, и по председательству в Департаменте законов; он был человек тонкий, обладал способностью хорошо говорить и писать; но, воспитавшись в школе Сперанского и Блудова, в эпоху Николая I, бар. Корф, как и все современные ему государственные люди, отличался изворотливостью в ведении дела, прилаживанием к чужим взглядам и неустойчивостью собственных убеждений. До высших чинов и званий он оставался ловким чиновником и за то не пользвался тем уважением, которого заслуживал бы по своим способностям, образованию и уму» (Милютин Д.А. Дневник. 1876–1877. С. 8).

Противоречивые слухи из Европы не помешали России успешным действиям ее в Азии. Милютин, как обычно, ездил с проверками военных учреждений, встречался на совещаниях с генералом Кауфманом, Крыжановским, графом Гейденом и генерал-лейтенантом Богуславским по восточным делам, возник вопрос о занятии всего ханства Кокандского, а Министерство иностранных дел возражает против этих успешных действий, вот и приходилось созывать совещание по этим спорным вопросам. А между тем генерал-майор Скобелев захватил Андижан после продолжительного бомбардирования, без больших потерь. Генерал Кауфман предложил продолжить наступление в Туркестанском крае, но нужно усилить эту армию. С этими вопросами Милютин и Кауфман пришли к императору и изложили сложности этого предложения. Император согласился с этим предложением и повелел открыть наступательные действия весной текущего года. А государственному канцлеру князю Горчакову умерить свои возражения против покорения Кокандского ханства. Государь разрешил усилить русские войска на Востоке. Затем Милютин и Кауфман побывали у князя Горчакова и доложили ему о решении императора продолжать успешное овладение Кокандским ханством. Горчаков с удовольствием выслушал это решение, а сам прочитал телеграмму русскому послу Новикову в Австрию о турецких делах в Герцеговине и Черногории.

В день смотра большей части войск Петербургского гарнизона в присутствии императорской фамилии Милютин, готовый к выходу, столкнулся с крайне взволнованным киевским генерал-губернатором князем Дондуковым-Корсаковым, который, прямо в слезах, бросился Милютину на шею и, рыдая, просил его выслушать:

– Представляете, Дмитрий Алексеевич, старший сын мой, офицер Кавалергардского полка, женился на какой-то певице, которая старше его на целых десять лет, женился тайно, не спросив нашего соглашения, не спросив разрешения полкового начальства. Мы в отчаянии, особенно мать… Это поступок легкомысленного и слабохарактерного мальчишки, которого провела хитрая и ловкая женщина. А теперь ему грозит отставка за противозаконное вступление в брак.

Князь Дондуков-Корсаков был у императора, просил его оставить сына в армии. И, глядя на чуть-чуть успокоившегося князя, Милютин с горечью подумал: «И сколько таких молодых неудачников… Взять хотя бы великого князя Николая Константиновича, его ведь тоже обманула ловкая европейская красавица, заставившая князя украсть семейные драгоценности, а император надеется вернуть ему княжеские привилегии. Ох, какая жизнь-плутовка… Как бы не забыть, что все начальствующие лица после смотра приглашены во дворец к завтраку…»

Весной русский генерал барон Родич вступил в переговоры с вождями восстания, они пошли на переговоры. В это время Порта согласилась на перемирие с восставшими, перемирие продолжалось двенадцать дней. Выслушав семь пунктов требований восставших, Порта дала указание главнокомандующему своими войсками Мухтар-паше вновь начать военные действия против восставших.

26 марта 1876 года восставшие предъявили свой Меморандум требований к Порте: передать треть земель в собственность христианам; очистить эти области от турецких войск, оставив гарнизоны лишь в шести городах; выстроить все разрушенные церкви и дома, снабдить христиан продовольствием, три года не брать налоги с населения; христиане не сложат оружия, пока мусульмане вооружены; поставить под контроль европейской комиссии восстановление всего разрушенного в Герцеговине; русские и австрийские агенты должны наблюдать, как турки исполняют все эти требования. Боснийские вожди восстания предъявили такие же требования к Порте, которая тут же отказалась от переговоров и двинула войска на восставших.

Имперские правительства были против чрезмерных требований восставших, а князь Горчаков считал эти переговоры вполне удовлетворительными, главное достигнуто, восставшие готовы сложить оружие на определенных условиях, а в этих условиях можно что-то уточнить, от чего-то отказаться, что-то переписать. Граф Андраши почти то же самое писал в своих предложениях…

– Теперь слово останется за пушками, и надо выждать дней десять результата боя, – уточнял свою позицию князь Горчаков, прочитав только что телеграмму русскому послу в Австрии. – Но надо продолжать союзнические отношения между европейскими державами. Россия не преследует своекорыстных приобретений, как Австрия, я вам не раз говорил, что не стоит увлекаться восточной политикой, полностью захватывать Кокандское ханство, Великобритания чрезмерно обеспокоена этим захватом… Главное, чего хочется достичь, – это соблюдение мира в Европе и улучшение положения турецких христиан.

Милютин и Кауфман молчаливо выслушали приговор князя Горчакова, они знали, что делали, ведь император только что согласился на усиление русской армии в Средней Азии. Но восставшие турецкие христиане тоже их беспокоили, а потому они внимательно следили за европейскими событиями.

Из Константинополя шли грозные предупреждения, что султан задумал выступить против Черногории, поддержавшей восставших, задумал сразу подавить восставших повсюду, нападет с двух сторон, из Герцеговины и Албании. Потом Порта тут же отказалась от своего намерения. А у князя Горчакова сложилось впечатление, что Порта опасается, что черногорский князь сам нападет на Порту. И об этом сообщила европейским правительствам. Милютин получал сведения об этом трагическом конфликте, но ежедневные обязанности министра отвлекали его от того, чтобы внимательно следить за всеми тонкостями дипломатической игры. Он должен был написать отзыв о формировании финляндской армии, у него возникло много замечаний и предложений, он был против того, чтобы финская армия была полностью свободна от центрального правительства империи, от русской армии. Но как подписать такое решение, если знаешь, что император принимал финляндцев и полностью одобрил их предложения? Не раз уж Милютин сталкивался с таким положением и чаще всего уступал императору. Такова судьба министра… Но с удовольствием поехал к Дондуковым, чтобы сообщить им радостную весть, что их сын снова будет служить в армии, а его противозаконная женитьба не будет использована против него. Но все это как бы отходило на третий план, как только Милютин узнал, что государственный контролер вновь возбудил дело с обвинением Военного совета в том, что он неправильно решил одно подрядное дело в Виленском округе в 1867–1870 годах. Милютин уже не раз выступал в Комитете министров с опровержениями, но государственный контролер вновь и вновь возбуждает его. Естественно, Милютину пришлось выступать, намеревался выступить хладнокровно и спокойно, но неожиданно хладнокровие его покинуло, он загорячился и не достиг цели. Государственные контролеры Грейг, Абаза и министр финансов Рейтерн упорно доказывали, что они имеют право вмешиваться во все дела, которые касаются государственных интересов. Министр государственных имуществ Валуев, почувствовав, что обе стороны чрезмерно взволнованы, хотел как-то примирить их, но не получилось, пришлось вопрос отложить до следующего заседания. Но в потоке дел об этом конфликте Милютина и Грейга как-то позабыли. А может, из-за того, что Милютин частным образом поговорил с Грейгом и убедил его, что Военный совет в том случае не ошибся? Вполне возможно, что и так…

Из Средней Азии пришли хорошие новости: предводитель кипчаков Абдурахман-Автобачи сдался генералу Скобелеву, претендент на ханство бежал в горы, депутация от разных городов просит русского царя принять ханство в подданство Русской империи. Так возникла Ферганская область в России. Но что скажут англичане? – спрашивал князь Горчаков. Англичане в своей прессе просто злобствуют против России.

Милютин, узнав о том, что князь сербский Милан Первый Об-ренович и князь черногорский Николай Второй Петрович Негош заключили между собой союз и послали в Грецию предложение присоединиться к ним, заключив с ними оборонительный и наступательный договор. Император Александр Второй заверил князей, что в этом союзе Россия не примет никакого участия. Значит, снова христиане останутся наедине с турками, и борьба вспыхнет с новой силой.

На одном из докладов Милютин спросил императора:

– Ваше величество, положение в Европе осложняется. Может быть, нам пора приступить к каким-нибудь предварительным приготовлениям по военной части?

– Нет, Дмитрий Алексеевич, не пора. В этом нет никакой надобности. В Европе и без того не перестают распускать слухи, что мы вооружаемся.

Столь же хладнокровно и яростно обсуждался вопрос о долгосрочных поставках заготовления провианта. Выгодны или невыгодны эти поставки? – спрашивал военный министр, отстаивая точку зрения Военного министерства и возражая Государственному контролю. На заседании выступил главный интендант, начальник Главного интендантского управления Военного министерства, генерал-адъютант Михаил Петрович Кауфман. Он выступил дельно и спокойно. Но Грейг, «как всегда, был беззастенчив до нахальства», яростно отверг все солидные доводы. Рейтерн, Абаза, Тимашев, Потапов, принц Ольденбургский поддержали Военное министерство. Валуев тоже голосовал за доводы Военного министерства, но дело испортил председатель Комитета министров Павел Николаевич Игнатьев, заявивший, что много лет тому назад он был противником новой системы долгосрочных поставок, его тут же поддержал Грейг, снова начиналась буря полемики, а час был поздний… «И на новом заседании правительства снова будет поднят все тот же вопрос? – думал Милютин. – Сколько же этих желчных и раздражительных прений возникает у нас в Комитете, как только обсуждаются военные вопросы? Сколько же времени и сил, сколько испорченной крови тратится на подобную бесполезную борьбу в самой среде министров! Какие уж тут приготовления к войне, которая, кажется, вот-вот начнется…»

По просьбе князя Милютин зашел к больному Горчакову. Больной никуда не выезжал, но с Милютиным ему хотелось поговорить как о турецких, так и о среднеазиатских делах. Горчаков рассказал о донесениях, которые он получил от послов. Порта оказалась слабой, она полностью приняла ноту трех императоров, теперь необходимо прекратить военные действия со стороны восставших, а это самое трудное в конфликте. Об этом идет дипломатическая переписка. Милютин доложил императору суть разговора с Горчаковым. А потом Милютин заехал к Горчакову и рассказал о разговоре с императором.

Будни Милютина проходили обычным порядком: присутствовал в Николаевском кавалерийском училище на просмотре сочинений юнкеров на темы по военной истории и тактике, навестил умирающую великую княгиню Марию Николаевну, потом прием в Военном министерстве, панихида по умершей Марии Николаевны, после панихиды заседание Государственного совета, на котором снова пришлось выступить в защиту врачей, а на следующий день в Комитете министров вновь поднимали вопрос о долгосрочных поставках, Грейг вновь обрушился на этот проект, но в Комитете министров его не поддержали, он постоянно в своих отчетах писал о мнимых убытках от долгосрочных провиантских операций. «Он до конца продолжал настаивать, – записал в дневнике Милютин, – что ежегодные поставки выгоднее, однако ж решился подписать журнал, составленный в противуположном смысле» (Милютин Д.А. Дневник. 1876–1877. С. 21).

Много времени занимали похороны великой княгини Марии Николаевны. Своенравная красавица, мало подчинявшаяся этикету придворной жизни, увлекалась любовными приключениями, а потом полюбила графа Григория Строганова и вышла за него замуж, отвергнув все брачные предложения, и жили счастливо, чаще всего за границей, граф тоже был красавец, шталмейстер, но кутила и добрый малый, как звали его в светском обществе.

После погребения великой княгини пришла еще одна грустная весть: скончалась княжна Вяземская, мучительная болезнь ее так печалила всю семью Милютиных, особенно дочерей Милютина, Ольгу и Надежду, которые в Ницце остались совершенно одни. Тоже немалая забота для военного министра.

Милютин внимательно наблюдал за императором, настроение которого часто менялось, то сумрачный и мрачный, заметна его перемена в лице, чувствуется, что постоянные хлопоты омрачают его лицо, будто постарел на несколько лет. С удовольствием Милютин узнал, что Кокандское ханство стало Ферганской областью, а губернатором ее назначен генерал-майор Скобелев, с малыми силами добившийся больших побед.

Дни мелькали за днями, одна новость опережала другую. Постоянные заседания то в Особом присутствии Государственного совета, то в Комитете министров, то с докладом у государя императора, то в Аничковом дворце по случаю дня рождения цесаревича, то совещание у министра финансов Рейтерна. Государь император часто заговаривал о восставших в Боснии и Герцеговине, читал телеграмму русского посла в Австро-Венгрии Евгения Петровича Новикова о взаимоотношениях графа Юлия Андраши и генерала Родича, нельзя было последовать двуличию министра иностранных дел по отношению к черногорскому князю Николаю. Покорность Порты, скорее всего, показная, им надо было успокоить европейские императорские правительства, поэтому идут на уступки. Султан в большом затруднении, он не в силах уладить европейские дела, только полный государственный и социальный переворот может рассечь этот гордиев узел в Европе.

«С этими размышлениями поехал я после доклада к князю Горчакову, – читаем в дневнике Милютина, – который заболел и не мог приехать во дворец с докладом. Однако ж я нашел государственного канцлера на ногах, в кабинете, в обычном длиннополом сюртуке и туфлях. По обычаю своему он ходил по комнате и что-то диктовал Гамбургеру. После первых же слов он выложил предо мной свою последнюю переписку с Игнатьевым и Новиковым. Заметно, что и кн. Горчаков начинает смотреть на теперешнее положение дел с меньшей самоуверенностью, чем прежде. Да чего же и мог он ожидать иного от «дипломатического давления» на Порту»? Разве можно было рассчитывать на магическое давление султанского «ираде»? Государственный канцлер уже предусматривает, что европейской дипломатии не удастся удержать Сербию, Черногорию, а быть может, и Румынию от явного вмешательства в борьбу. Если весной все славянские области Турции возьмутся за оружие, то наш канцлер полагал бы предоставить обе стороны на произвол судьбы: пусть оружие и решит, которая сторона одолеет и которая погибнет. Чтобы эта местная борьба не превратилась в общую войну европейскую, нужно только удержать Австрию от всякого вмешательства. Кн. Горчаков ссылается на какой-то «безмолвный» уговор свой с Андраши (convention tacite – молчаливое соглашение. – Ред.); но что может значить подобная загадочная сделка, когда и формальные, самые торжественные договоры не обеспечивают точного исполнения» (Милютин Д.А. Дневник. 1876–1877. С. 24).

Милютин, пользуясь различной информацией, читая секретные телеграммы из Белграда, Цетинье, Константинополя, Вены, понял, что идет какая-то закулисная игра, в которой славянские князья то договариваются с Россией, то затевают переговоры с Веной, а планы венского правительства недостаточно определенны, им уж очень хочется присоединить к своим владениям Герцеговину и Боснию, но опасаются, как бы не проиграть в войне, которая вот-вот разыграется в ближайшее время. А из-за этой дипломатической игры отношение России к славянам самое фальшивое.

Императрица Мария Александровна, внимательно следившая за событиями в Европе, не раз высказывала и Милютину, и князю Горчакову, что русская дипломатия не столь уж энергично действует в пользу славянского населения в Турции, такое отношение может повлиять и на императора. Милютин, вчитываясь в доклады послов, понял, что князь Горчаков полностью поддерживает графа Андраши, протестует против враждебных партий в Австрии, которые намерены раздуть славянский вопрос, чтобы Андраши сломал себе голову. Император полностью поддерживал позицию князя Горчакова и Милютина не допустить общего разгара войны на Балканском полуострове. Так и записал в дневнике Д.А. Милютин.

И тут же через несколько дней, 22 марта, 1876 года в понедельник, в том же дневнике Милютин записал: «В субботу получено из Берлина печальное известие о кончине Юрия Федоровича Самарина. Проездом чрез этот город, на возвратном пути из Парижа в Россию, он поместился в какую-то больницу, где ему была произведена хирургическая операция на руке, вопреки предостережениям парижских врачей. Говорят, что после этой опасной операции сделалась у него гангрена, от которой он и умер в самое короткое время (умер от заражения крови. – Ред.). Жаль этого умного и даровитого человека; горячо преданный России, он был замечательный писатель и необыкновенно остроумный собеседник. Незадолго до смерти он отпечатал за границей последнюю, 6-ю, книжку своих «Окраин России» – издания, из-за которого он приобрел несметное множество врагов. Немцы Прибалтийского края ненавидели его за то, что он беспощадно изобличал их антирусские тенденции. Благодаря им же он прослыл в высших сферах либералом, человеком задорным, крайним славянофилом. В действительности же Самарин был далек от этой репутации. Он отличался редкой диалектикой, блестящей способностью вести спор о предметах самых разнообразных; выражался изящно на многих языках: по-немецки и по-французски говорил с такой же легкостью, как по-русски. Эта личность сохранится неизгладимо в памяти многочисленного кружка его приятелей и почитателей. Вчера и сегодня повсюду не было другого разговора, как о кончине Юрия Федоровича» (Милютин Д.А. Дневник 1876–1877. С. 32).

В эти печальные дни Дмитрий Милютин был всецело поглощен событиями на Балканском полуострове. Вызвал генерал-лейтенанта Николая Николаевича Обручева, управляющего делами Военно-учетного комитета, и обсудил с ним о возможностях Военного министерства предпринять осуществление плана мобилизации русской армии в случае войны. Милютин и перед этим не раз касался этого вопроса, но сейчас наступал такой момент, когда должны были подействовать эти планы, разработка этих планов была недостаточно ясной. А главное – нужно ли это? Ведь внешнюю политику ведут госудрственный канцлер князь Горчаков и сам император.

25 марта, в четверг, Дмитрий Милютин предстал со своим очередным докладом Александру Второму. Взял для основательности своих предложений записку Обручева с конкретными разработками плана мобилизации. Но как только Милютин заговорил о планах мобилизации, Александр Второй тут же перебил его:

– Могу тебе сказать только одно, что я признаю войну в близком будущем невозможной и совершенно уверен, что мы избегнем ее.

Милютин почувствовал, что император говорит об этом чересчур самоуверенно и торжественно, как будто в Европе по-прежнему царили тишина и благоденствие.

– Если вы, ваше величество, так уверены в происходящих событиях, очень тревожных и непредсказуемых, то нужно ли нам составлять какие-нибудь планы мобилизации? И вообще, нужно ли нам в таких размерах и с такими громадными пожертвованиями готовиться к войне?

И тут Александр Второй, внимательно вглядываясь в лица цесаревича, великого князя Владимира Александровича и Милютина, тихо и прямо-таки таинственно сказал:

– Так я тебе открою то, что никому не известно, кроме меня, князя Горчакова и наследника. Только я прошу вас всех троих отнюдь не открывать никому того, что я скажу…

«Затем государь рассказал такие обстоятельства, которые совершенно изменяют общие соображения и взгляды на европейскую политику, – записал в дневнике Д. Милютин. – Дав обещание хранить тайну, не считаю себя вправе сказать что-нибудь лишнее даже и в своем дневнике, хотя и веду его не для публики. Сожалею, чрез это умолчание лишаю себя возможности сохранить для истории некоторые любопытные данные. Конечно, сущность дела рано или поздно сделается известной, но жаль будет, если утратятся некоторые подробности, характеризующие личные отношения», а первоначально Милютин записал: «Характеризующие личные отношения и анекдотические подробности». Что за «анекдотические подробности», мы так и не знаем. Но смысл высказываний императора в том, что он вовсе не предвидел в ближайшее время войны и не готовился к ней, хотя Д.А. Милютин предвидел эту войну и пытался что-то делать для подготовки к ней. Суета внешнего бытования не помешала запомнить военному министру этот утренний знаменательный разговор с императором.

А накануне Милютин долго разговаривал с графом Шуваловым, вернувшимся из Лондона и заехавшим по дороге в Петербург в Берлин. «Германский канцлер прикинулся простодушным добряком и развивал ту мысль, что настоящая эпоха есть самая выгодная для России, чтобы распорядиться Турцией совершенно по своему усмотрению; Бисмарк говорил, как поступил бы на месте русского императора, и ручался за то, что ни Австрия, ни Германия не помешают нам», – записал Милютин итоги этого разговора «со свойственной ему болтливостью» с графом Шуваловым, а сам вновь вспомнил знаменательный разговор с императором и подумал: уж не отсюда ли «анекдотические подробности» черпал император, выслушав графа Шувалова об этом разговоре с Бисмарком… Вполне возможно…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.