Глава 10 CМЕРТЬ НИКОЛАЯ ПЕРВОГО

Глава 10

CМЕРТЬ НИКОЛАЯ ПЕРВОГО

А в Петербурге Николай Первый простудился, принимая военный смотр и парад войск, – дул холодный и сильный ветер, и несколько часов, проведенных в таких условиях, сделали свое дело, Николай Павлович слег больной, а через день врачи сказали, что положение тяжелое, наследник Александр вынужден был сказать матери о возможной кончине отца. Александра Федоровна вошла в спальню императора, который лежал на своей походной солдатской кровати, и сказала ему о его положении.

– На все воля Божия, что ж, надо мне исповедаться и причаститься…

Потом вызвал доктора Мандта и спросил его:

– Доктор, сколько мне еще осталось жить?

– Ваше величество, с сердцем у вас очень плохо. Вам грозит сердечный удар…

Причастился и исповедовался. Утром пришла вся его семья. Первым к нему подошел цесаревич Александр и наклонился к нему:

– Хотелось мне, приняв на себя все трудное, тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое; Провидение судило иначе… Теперь буду молиться там за Россию и за вас всех… После России я вас любил более всего на свете…

Перекрестил сына и поцеловал его.

Все члены семьи плакали, поочередно подходили и получали благословение.

18 февраля (2 марта по новому стилю) Николай Первый скончался. Еще при жизни Николая Первого Александр подписал указ об увольнении князя Меншикова и назначении Горчакова главнокомандующим Крымской армией.

Милютин постоянно думал об этой неожиданной смерти императора, ведь он всегда производил впечатление здоровья и силы. «Да, мощная его натура, – думал Милютин, – не выдержала удара, нанесенного душевным его силам, тридцать лет он управлял страной, ему казалось, что он достиг славы и могущества, Европа трепещет перед ним, а он оказался в плачевном положении, все державные его труды превратились в пепел, вот это тяжкое разочарование и свело его в могилу. Одни благоговели перед ним, поклонялись, высоко ценили его твердость и непоколебимость, восхищались его правдивым, рыцарским характером; другие видели в нем олицетворение сурового деспотизма, жестокосердие, бесчеловечность. Рассказывали, что Николай Павлович как-то спросил цесаревича, что он бы сделал с декабристами, а тот сказал, что простил бы их, а не преследовал бы их все эти тридцать лет… А народ постоянно приходил на панихиды, с его личностью связывали понятие о величии России, о ее могуществе. Другие люди, интеллигентные и передовые, как сами себя они величают, радовались перемене царствования, думали о хорошем будущем. Находились и пылкие люди, с ожесточением относившиеся к недавнему режиму, думали о революции как вернейшей попытке свергнуть самодержавие и устроить какую-нибудь республику. Эти люди просто ликовали, узнав о кончине императора, с бокалами вина поздравляли друг друга… А я разве со всем соглашался, что думал, приказывал, повелевал император? Нет, не все мне нравилось в его раздумьях и повелениях, но разве сейчас дело в этом? Это крупная, колоссальная личность, наступит время, когда о нем скажут серьезные люди, историки, ученые, а я могу сейчас высказать лишь то, что мне виделось моими глазами… Да, я не сочувствовал тогдашнему режиму, как большинство молодых людей, и я не сочувствовал тогдашнему режиму, административному произволу, полицейскому гнету, строгому формализму, охранению порядка и дисциплины, подавлению личности, ущемлению свободы во всех областях нашей жизни, в искусстве, в науке, слове, печати… А в деле военном, которым он страстно увлекался, та же забота о дисциплине и порядке: гонялись не за существенным улучшением боевого состояния войска, а за внешней лишь стройностью, блестящим видом на парадах, и бесчисленными, мелочными формальностями убивали воинский дух солдата и офицера… Но как много он работал, лично управлял государством, с какой добросовестностью вникал во все большие и малые дела, как горячо он любил Россию и как он желал ей блага… Но с юных лет внушили ему крайне односторонний взгляд, что государством может управлять единолично, что император – это веление Божие… Нет, он не жестосерд и бесчеловечен, мне приходилось наблюдать его в семейном кругу, он добр, благодушен и любезен. Он обладал замечательной сообразительностью и даром слова, он превосходно знал языки…»

6 марта 1855 года Николая Первого торжественно похоронили.

И с новой силой вспыхнули о нем разговоры в различных кругах, Александр Второй во всех своих указах с благодарностью вспоминал отца, он будет как во внешней, так и во внутренней политике следовать указаниям императора Николая Первого, будет доблестно сражаться в Крыму, за Севастополь… Единственная цель нового императора, как и прежних, – благо, могущество и слава России.

Анна Тютчева, оказавшись фрейлиной цесаревны Марии Александровны, внимательно приглядывалась к придворной жизни, вела дневник, и много мелочей и подробностей этой жизни было записано в ее воспоминаниях и дневнике. Поразило ее то, что самая ничтожная мелочь этой придворной жизни превращалась в событие исключительной важности. Каждое утро императрица пила кофе, и она не знала, где завтра она будет пить кофе, Николай Павлович понастроил этому «избалованному ребенку» множество «причудливых павильонов» в Ореанде, на Мельнице, в Избе, в Монплезире, в Хижине, в Шале, на Ферме, в Островском, на Озерках, на Бабьем Гоне, на Стрелке… И вот ей приходит мысль назначить свидание в каком-либо из этих павильонов, в Петергофе или Царском Селе стоит большой запряженный фургон с кипящим самоваром, с посудой, с булками, и, как только узнают, где будут пить кофе, туда устремляются и фургон, и десятки великих князей и княгинь, с фрейлинами, флигель-адъютантами, кавалерами и дамами, разряженными как будто едут на бал. Анна Тютчева вспоминала при этом известный анекдот про пастуха, которого спросили, что он будет делать, если станет королем. Пастух ответил, что он будет пасти своих овец верхом. «Громадное значение и грандиозные размеры, – думала Анна Тютчева, – которые принимают для них самые простые события в жизни – обеды, прогулки и семейные встречи, – требуют столько времени, столько внимания и сил, что их уже не хватает на более серьезные предметы… Часы бьют, – им надо быть на параде, в совете, на прогулке, в театре, на приеме и завести кукольную пружину данного часа. Не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце. Они, как в футляре, замкнуты в собственном существовании, созданном их ролью колес в огромной машине.

Чтобы сопротивляться ходу этой машины, нужна инициатива гения».

И все эти официальные церемонии были созданы при Николае Первом, который очень внимательно следил за поведением своих придворных. Как-то Анна Федоровна была приглашена на придворный вечер, явилась в точно назначенный час, тут же явился и Николай Павлович и, смотря на часы, сказал:

– По-видимому, сударыня, мы с вами единственные аккуратные люди в этом дворце!

На следующий день чиновник двора явился к каждому опоздавшему и велел расписаться за свое опоздание как признание своей вины.

Николай Павлович словно был создан быть самодержцем…

«Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными качествами, – вспоминала Анна Тютчева. – Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд, все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, – все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или законности ее. Он верил в нее со слепой верой фанатика, а ту безусловную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он сам себя считал на земле. Его самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верой совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии: сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне ее защищать его от посягательства рационализма и либеральных стремлений века – такова была священная миссия, к которой он считал себя призванной самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву».

Под влиянием новых идей вокруг мир обновлялся, люди боролись за индивидуальную свободу и свободный индивидуализм, а Николай Первый считал эти проявления «лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало». «Глубоко искренний в своих убеждениях, чисто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную Провидением, можно сказать, что Николай I был Дон Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом грозным и своенравным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века. Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарский характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещенный, хотя и лишенный широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего 30-летнего царствования тираном и деспотом, систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни». Он твердо знал, что управляет не только страной, но управляет и частной жизнью народа, его мыслями, совестью, он может сделать великую нацию автоматом, которым управляет самодержец. «Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом».

Это писала дворянка, фрейлина цесаревны, а потом воспитательница их детей, но как много сходного в ее описаниях с тем, что говорили и писали «пылкие головы» революционеров-демократов. По ее мнению, бесконтрольная власть императора породила «груду колоссальных злоупотреблений», «величественное царствование рассеялось как дым», все узнали, что в армии нет хорошего вооружения, нет амуниции, лихоимство и взяточничество процветают, финансы истощены, иллюзорное величие рухнуло… Сердце императора, увидев все это, разбилось, и он умер.

Анна Тютчева называет и виновницу в этом трагическом расколе Николая Первого… Его жена, Александра Федоровна, была доброй и отзывчивой, она всегда стремилась делать добрые дела, она всегда улыбалась, у нее не было сурового и недоброжелательного жеста, она охотно отдавала свое золото, если возникала у кого-нибудь в нем надобность, но она ничего не знала о нуждах народа, которым управляет ее муж, император Николай Павлович, окруживший ее величественными и приятными удобствами для выполнения ее капризов. Она не знала, почему голодает народ, если столько пирожных кругом…

Еще один представитель высших дворянских кругов, писатель и издатель, князь Владимир Петрович Мещерский, мать которого, старшая дочь историка Карамзина, высказал о смерти Николая Павловича свое беспристрастное суждение, которое и привожу здесь для истинного представления о покойном императоре. Мещерский решительно осуждает тех, кто огульно отрицает Николая Первого и его время, – необходимо различать дурное от хорошего. Много ошибок совершено в Крымской войне, не было хорошего вооружения, не было хороших главнокомандующих, командовали князь Меншиков и князь Горчаков, не было госпиталей, не было продуктов, все это вызывало нравственное страдание императора… «А рядом с этим была другая сторона военного мира, великолепная и святая сторона, которой мы были обязаны тем, что сердца и души наши не дрогнули и дух не упал ни в ком в то время, пока умы, как я говорил, предавались унынию от неудач военной администрации. Сторона эта была – ежедневная летопись подвигов героизма в Севастополе. Мы чувствовали и понимали, что все там герои, и каждая малейшая подробность этой эпопеи, приходившая оттуда, вносила в нашу будничную жизнь что-то необыкновенно святое и облагораживающее, от самой великой картины – севастопольских моряков, с Нахимовым и Корниловым, до самой маленькой, как рассказы о подвигах арестов и публичных женщинах на бастионах. Это был какой-то героический эпос древности, который в тысячах подробностей мы переживали всеми нашими нервами и всеми нашими мыслями», – вспоминал Владимир Мещерский. А Черноморский флот и кавказский военный мир, «с его тоже чудными доблестями, духовными сокровищами, разве не был созданием Николаевский эпохи»?

Споры и разногласие о Николае Первом продолжаются до сих пор…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.