Глава V Перед грозой

Глава V

Перед грозой

Наступила осень 1470 г. По принятому на Руси летосчислению, начался год 6979-й. Утром 5 ноября в Новгороде умер архиепископ Иона, двенадцать лет возглавлявший Дом Святой Софии и в какой-то мере — правительство феодальной республики. Это были отнюдь не спокойные годы. Обострялся конфликт с Псковом, не раз до крайности ухудшались отношения с Москвой. Но все же удавалось сохранить мир — вероятно, не без участия дипломатичного владыки. Тем не менее тучи продолжали сгущаться. Уже через три дня после кончины Ионы в Новгороде появляется князь Михаил Олелькович — приглашенный новгородскими боярами брат киевского князя Семена и вассал короля Казимира. Начинается последний акт борьбы боярского Новгорода против великокняжеской Москвы.

Московская точка зрения на эти события отразилась в двух памятниках. Один из них — рассказ великокняжеской летописи, другой — «Словеса избранные», читающиеся в Софийско-Львовской, Новгородской IV (по списку Дубровского) и некоторых других летописях.

Рассказ великокняжеской летописи был включен в свод 1472 г., т.е. был составлен сразу после событий¹. Он начинается с избрания нового архиепископа Феофила, которое совершилось «по старине», путем жребия. После этого новгородцы «послаша к великому князю… посла своего Никиту Ларионова бити челом и опаса просити», чтобы новый владыка мог приехать на Москву для своего официального поставления митрополитом — «яко же и преже сего было при прежних князех». Великий князь, «посла их почтив, отпустив со всем, о чем ему били челом», подчеркнув в своем ответе традиционность существовавших отношений: «…как было при отце моем… и при деде, и при прадеде моем, и при преже бывших всех великих князей». При этом великий князь счел нужным особо отметить общерусский характер своей власти: «…их род есми Володимерских и Новгорода Великого и всея Руси»².

Конфликт в Новгороде начался после возвращения посла. Хотя сам архиепископ и «мнози тамо сущии людие лучшие, посадницы и тысяцкие и житьи людие велии о сем рады быша», но тут же — по-видимому, на вече, на котором посол Ларионов «сказа им жалованье великого князя», обозначилась активная оппозиционная группировка. В нее вошли «некоторые же от них, посадничи дети Исака Борецкого с матерью своею Марфою и с прочими инеми изменники». Именно они, «научени дьяволом… на погибель земли своей и себе на пагубу», сформировали свою политическую платформу: «…не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волны есми люди Великий Новгород, а Московский князь великий многие обиды и неправды над нами чинит, хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимира». Выдвижение этого лозунга положило начало открытому расколу в новгородском обществе. «Изменницы», по словам летописца, «начаша наимовати худых мужиков вечников, на то за все готовые суть по их обычаю». Эти «наимиты тех изменников — каменье на тех метаху, которые за великого князя хотят». Дело дошло до открытых столкновений с применением силы.

Итак, выступление против великого князя — акция одной из боярских группировок. Борецкие — бояре Неревского конца; глава семьи посадник Исак Андреевич — политический деятель 20—60-х годов XV в., к началу 70-х годов его уже не было в живых.

Московский летописец противопоставляет «изменникам» сторонников великокняжеской ориентации, к которым, по его данным, относились «мнози… старые посадницы и тысяцкие, лучшие людие, тако же и житьи людие». Сторонники Москвы «глаголаху: нелзе, братие, тому так быти… за короля нам датися, и архиепископа поставити от его митрополита, латынина суще».

В своем обращении сторонники Москвы делают упор на два момента: во-первых, что Новгород «изначала отчина… великих князей, и от первого великого князя нашего Рюрика…»; во-вторых, что никогда — «от святого и великого князя Володимера» — новгородцы «за Латиною… не бывали, и архиепископа от них не ставили себе». Так впервые связываются два принципиально важных вопроса — о политической власти и церковном подчинении.

Однако спор на вече закончился победой «злодейцев» — они добились посылки к королю Казимиру официального посольства в составе Панфила Селивантова и Кирилла Макарьина. Оба — представители слоя житьих людей, следующего после бояр в новгородской социальной иерархии (впоследствии они поставили свои имена в договорной грамоте с королем Казимиром). Король принял посольство и дары «с любовью» и послал в Новгород князя Михаила Олельковича. «Новгородцы же прияша его с честью».

Нельзя не заметить, что в официозном московском рассказе допущена явная хронологическая несообразность. Выборы нового владыки состоялись 15 ноября (по достаточно достоверным данным Псковской летописи). Новгородское посольство в Москву было отправлено после этого, и вернуться в Новгород с ответом великого князя Никита Ларионов мог никак не раньше начала декабря (только на дорогу в оба конца он должен был потратить не менее 15—20 дней). Значит, по буквальному тексту рассказа, тогда — в декабре — и начались волнения на вече. Но ведь князь Михаил приехал в Новгород уже 8 ноября, еще до избрания Феофила. Следовательно, обращение новгородцев к королю (миссия Селивантова и Макарьина) и предшествующие бурные события на вече были еще гораздо раньше, задолго до смерти владыки Ионы. Официозный рассказ — явно публицистический памятник. Он не содержит точных дат, не соблюдает хронологии. Рассказчику все это было не важно — он стремился подчеркнуть идейно-политическое значение событий, конкретные детали его не интересовали.

Кто же такой Михаил Олелькович, посланный королем по просьбе новгородских послов и принятый «с честью» в Новгороде? Он правнук Ольгерда от его пятого сына Владимира, который «сидел на Киеве» (пока его не согнал оттуда Витовт). Старший сын Владимира Александр (Олелько) был женат на Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича³. В критический период борьбы с Шемякой, в 1446 г., «княгиня Олелькова» помогала своему брату, Василию Темному, находившемуся в Вологде, и его сторонникам, бежавшим в Литву и организовавшим заговор в его пользу⁴. Михаил Олелькович приходился, таким образом, племянником Василию Темному и двоюродным братом великому князю Ивану. Дед его, Владимир, тоже был сыном русской женщины — дочери полоцкого князя Ярослава Васильевича. И сам великий князь Ольгерд, наиболее удачливый и талантливый из литовских предводителей, был наполовину русским — его матерью была княгиня Ольга, вторая жена Гедимина, и он носил православное имя Александр. В окружении Михаила Олельковича, сына киевского князя, русская православная традиция, несомненно, была заметна. Но существовала и другая традиция. Брат Владимира Киевского, Ягайло, принявший католичество, — основатель польской королевской династии. Сын Ягайлы, Казимир IV, приходился Олельковичам двоюродным дядей. Таким образом, новый новгородский князь был связан родством и с православной Москвой, и с католической Вильной.

Однако решающее значение в истории имеют не родственные связи, а реальные политические интересы. Михаил Олелькович, как и его старший брат Семен (ставший киевским князем после смерти отца), — вассал короля Польского и великого князя Литовского. Без согласия, разрешения и даже без ведома своего сюзерена Михаил никак бы не мог принять приглашение новгородских бояр и стать князем в Великом Новгороде. Таким образом, московская версия о том, что Олелькович был послан в Новгород королем, достаточно правдоподобна. Приезд Михаила в Новгород — политическая акция, согласованная с королем и отвечавшая его интересам⁵.

Важен и другой момент — конфессиональный. Сын и брат киевских князей не мог не принадлежать к западнорусской церкви, во главе которой стоял киевский митрополит униат Григорий. На православие Олельковича падала тень Флорентийской унии, категорически отвергнутой в Москве. Приглашая и принимая Олельковича, новгородское боярство делало крупный шаг от Москвы к Вильне, от Руси к Литве, от московской православной митрополии к киевской униатской.

Уже много лет князем в Новгороде был Василий Васильевич Гребенка. Его дед Семен Дмитриевич, один из последних владетельных суздальских князей, умерший в декабре 1402 г., заслужил нелестную эпитафию московского летописца: «…служи четырем царем… поднимая рать на великого князя Московского, како бы найти свою отчину Новгородское (Нижегородское. — Ю. А.) княженье, и того ради много труда подъя, не обретая покоя ногама своима, и не успе ничто же, но аки всуе тружася»⁶. Сам Василий Васильевич Гребенка — «князь желанный нашего добра», как называл его новгородский летописец. И действительно, приглашенный новгородскими вечевыми властями, он вел совершенно независимую от Москвы политику в духе новгородско-удельных традиций. Но теперь новгородским боярам уже не нужен прежний «князь желанный»: с приездом Михаила Олельковича Василий отправляется на Заволочье готовиться к войне против Москвы.

Обращение великого князя к новгородцам не имеет успеха: «прежеречении… Исаковы дети и с прочими их поборники» только активизируют свои выступления. Они еще «наимоваху злых тех смердов, убийц, шильников и прочих безименитых мужиков», усиливая давление на своих противников.

За этим следует разрыв: великий князь, «потужив о них немало», «возвещает» митрополиту, своей матери и «сущим у него боярам его» о своем решении «пойти на Новгород ратью». Начинается Шелонский поход.

Несмотря на свой публицистический и заведомо пропагандистский характер — или, вернее, именно благодаря этому, — официальный московский рассказ дает возможность сделать несколько существенных выводов. Во-первых, в рассказе всячески подчеркивается миролюбие и долготерпение великого князя — он не хочет войны, рассматривая ее только как крайнее, последнее средство в решении конфликта. Сознание общности интересов русских земель пустило достаточно глубокие корни — обнажая меч против одной из них, великий князь считает необходимым представить эту акцию в возможно менее отрицательном свете.

Второй момент еще более важен. Выступая против Новгорода, великий князь защищает «старину», нарушенную новгородцами. Мотив «старины» — один из наиболее популярных в традиции средневекового мышления, основанного на исконных ценностях, освященных библейским авторитетом. «Старина» отождествлялась с правом. Защита «старины» — правомерное действие, тогда как нарушение ее было нарушением права. В глазах великого князя «старина» — исконное, изначальное, со времен Рюрика подчинение всех русских земель великокняжеской власти, т.е. средневековая патримониальная интерпретация политического единства Русской земли. Это — принципиально важный момент, который следует особо отметить. С таким историческим обоснованием мы встречаемся впервые. Великий князь стремится мыслить в широких исторических и политических категориях, в масштабах истории всей Русской земли. Прежде таких примеров летописи не знали. Походы на Новгород каждый раз вызывались конкретными причинами. Например, рассказывая о походе в 1456 г., летописец ограничивался лапидарным оборотом: «Князь великий Василий Васильевич за неисправление новгородцев поиде на них ратью»⁷. Даже сам Дмитрий Донской совершил зимой 1386/87 г. свой грозный поход на Новгород, «волости и села воюючи и жгущи», только потому, что держал «гнев… и нелюбие велико про волжан, что взяли (новгородские ушкуйники. — Ю. А.) разбоем Кострому и Новъгород Нижний»⁸. Никаких требований и претензий принципиального характера Донской (по летописи) не предъявлял. Новое осмысление Русской земли как единого политического целого (а не как совокупности княжеств) в принципе исключает удельную традицию — оплот новгородского сепаратизма.

Третий момент — связь политического единства Русской земли с единством церковным. Это тоже «старина», на этот раз — от князя Владимира. Защита «старины» политической перерастает в защиту «старины» церковной. Церковные вопросы, фундаментально важные для средневекового общественного сознания, впервые непосредственно вплетаются в канву политической борьбы. Поход против Новгорода — это поход не только против изменников государства, но и против отступников церкви[16]. Он приобретает характер нравственного императива⁹.

Кто же выступает в роли нарушителя «старины», изменника, отступника? Кто, собственно, является врагом великого князя всея Руси, врагом русской церкви и всей Русской земли? Московский летописец отвечает на этот вопрос недвусмысленно и однозначно. Это — кучка новгородских изменников, группирующихся вокруг Марфы Борецкой и ее сыновей. Именно от этой группировки и исходит все зло. Летописец нигде не говорит об антимосковских настроениях основной массы новгородского общества, т.е. «черных людей» как таковых. В его изображении союзниками Борецких выступают только «наймиты», подкупленные литовской партией. При почтении летописца к «старым посадникам» и «лучшим людям» казалось бы естественным его противоположное отношение к городским низам. Но он дважды подчеркивает, что на стороне Борецких именно «наймиты», действующие отнюдь не самостоятельно, а только по наущению. Такая интерпретация борьбы на вече имеет принципиально важное значение. Вся вина возлагается на кучку посадничьих детей «с прочими с их поборницы», они и есть изменники, а «безименитые мужики» — только их орудие, не более того. Резко отрицательно относясь к вечевым порядкам («людие невегласи государем зовут себя Великим Новгородом»), реалистически мыслящий московский рассказчик далек от противопоставления политики великого князя настроениям основной массы новгородского общества. Итак, в великокняжеском рассказе — целая концепция, раскрывающая цели, задачи и представления московского правительства.

В отличие от рассказа великокняжеской летописи «Словеса избранные» носят по форме подчеркнуто церковный характер. Написанные в чрезвычайно выспренном, велеречивом стиле в духе церковного красноречия, «Словеса» густо насыщены аллюзиями на ветхозаветные сюжеты и цитатами из Священного писания. В то же время «Словеса» содержат ряд важных исторических реалий, отсутствующих в рассказе, в них предъявляются конкретные обвинения новгородцам: 1) «пошлин не отдают»; 2) «которых земль и вод и суда от старины отступились князю великому, да те земли опять за себя поимали и людей к целованию привадили на свое имя»; 3) «на двор великого князя на Городище с большого веча прислали многих людей, а наместникам его да и послу… лаяли и бесчествовали»; 4) «в имени великого князя за отказом на Городище дву князей поимали силно, а людей перебили и переимали, и в город сводили, и мучили в его имени»; 5) «с рубежов с отчине великого князя и его братии молодшей отчинам и их людям многу пакость чинили… грубячи великому князю». К частным обвинениям добавлено общее, принципиальное: новгородцы держали «себе мысль, хотячи отступити от своего государя великого князя, и датися королю, латинскому государю, хотячи лиха всему православию».

Содержание и формулировки конкретных обвинений позволяют высказать предположение, что «Словеса» в этой части опирались на какой-то официальный деловой документ, перечислявший великокняжеские претензии к Новгороду, возможно — на послание великого князя новгородцам. Из текста обвинений видно, что возбуждение в Новгороде достигло высокого накала, напоминавшего события 1460 г., когда тоже была попытка напасть на Городище, с трудом предотвращенная архиепископом Ионой.

В отличие от рассказа московского летописца «Словеса» сообщают об ответном посольстве новгородцев, «о своих делах о земских о новугородских». Претензии великого князя посол Василий Онаньин (как и Борецкие, представитель боярства Неревского конца) не рассматривал, подчеркнув в ответах московским боярам: «…то ми не наказано». Эта часть «Словес» носит в достаточной степени документальный характер.

Посольство Онаньина, как и следовало ожидать, привело к дальнейшему обострению конфликта. Великий князь в категорической форме потребовал принятия своих условий: «…исправитеся передо мною, сознайтеся, а в земли и в воды мои… не вступайтеся; а имя мое… держите честно и грозно по старине; а ко мне… посылайте бити челом…»

«Словеса» связывают посольство Онаньина с началом конкретных приготовлений к войне: в ответ на «грубость» посла великий князь «на конь всести хотел». Тогда же было послано во Псков требование об участии в предстоящем походе в случае отказа новгородцев от условий великого князя: «…а не учнут ко мне посылати отчина моя Великий Новгород, и вы бы на них со мной готовы».

Судя по контексту «Словес», описанные события происходили до смерти архиепископа Ионы, т.е. до начала ноября 1470 г. Этим подтверждается сделанное нами наблюдение, что конфликт новгородцев с великим князем достиг большой остроты еще при Ионе, задолго до приезда в Новгород князя Михаила. Действительно, в числе претензий великого князя Новгороду приглашение Михаила не фигурирует.

«Словеса» крайне отрицательно оценивают факт приглашения новгородцами князя Михаила Олельковича и роль последнего в Новгороде. Само пребывание там Михаила с точки зрения «Словес» есть со стороны новгородцев «грубость государю великому князю». В отличие от рассказа московского летописца «Словеса» прямо обвиняют князя Михаила в сговоре с Марфой Борецкой: «по его слову» она «хотячи замуж за литовского же пана королева… да с ним хотячи владети от короля всею Новгородскою землею». В борьбе за отторжение Новгорода от Русского государства и русской церкви Михаил и Марфа были единодушны. Другим союзником и советником Марфы оказывается Пимен — ключник архиепископа Ионы и один из кандидатов на место владыки. Именно по совету Пимена Марфа приступила к подкупу «наймитов», он же «веляше ей давати («множество злата») в народ людям многим, дабы им помогали на их волю». Но Пимен не ограничивался советами. «Уповая на множество злата», он сам давал его Марфе для подкупа «наймитов». По-видимому, это то самое «злато», которое владычный ключник еще при жизни Ионы «татьством ис казны его себе выносил». Определена в «Словесах» и церковная ориентация Пимена — он хотел поставления от киевского митрополита Григория: «…хотя на Киев мя пошлите, и там на свое поставление еду».

Линии поведения Марфы и ее сторонников, направленной на открытый разрыв с Москвой и всей Русью, «Словеса» противопоставляют деятельность нового владыки Феофила: он, «повелеваше им, яко да престанут от такого злого начинания». Однако борьба со сторонниками Марфы оказалась Феофилу не по силам. Он даже собирался отказаться от своего сана и вернуться «в монастырь в келью свою», но «они… не пустили его» — возможно желая выиграть время для переговоров с королем.

В этих условиях великий князь «повеле» митрополиту Филиппу «от себе посылати к ним от своего писания грамоты». И митрополит, всецело поддерживая политическую линию великого князя и полностью ему подчиняясь, в марте 1471 г. исполняет это «повеление». В «Словесах» приводится (сокращенный) текст его грамоты новгородцам¹⁰. Суть послания — увещевание не отступать «от благочестия, от православия и от великие старины» и не «приложитися» «ко тии латинские прелести». Обращаясь к новгородцам, митрополит подчеркивает, что они поручены «под крепкую руку благоверного и благочестивого Русских земель государя великого князя» Ивана Васильевича всея Руси, «вашего отчича и дедича».

Последняя мирная попытка великого князя — посылка в Новгород Ивана Федоровича Товаркова с «добрыми речами». Иван Федорович - один из новых деятелей правительства Ивана III, впоследствии не раз выполнявший важные поручения и ставший боярином¹¹. Посылка в Новгород этого ответственного представителя великого князя свидетельствует о серьезности мирной попытки московского правительства. Конкретного содержания «добрых речей» «Словеса» не приводят, но суть их в том, чтобы новгородцы «челом били да… исправилися». Ответа новгородцев «Словеса» также не приводят, но характеризуют его как «лукавый». После этого следует разрыв: великий князь, узнав о неудаче своего посольства, «в тый час посла к ним грамоту складную… възвещая им, что на них идет ратми».

Анализ текста «Словес» свидетельствует, что это — сложный компилятивный памятник, имеющий два основных источника: послание митрополита Филиппа и какую-то официальную документальную запись фактического характера¹².

О событиях зимы 1470/71 г. подробно рассказывает Псковская III летопись (Строевский список). Сообщая о приезде в Новгород 8 ноября 1470 г. князя Михаила Олельковича, летописец отмечает, что он был «ис королевы руки новгородцы испросен» и что с ним приехало «на похвалу много людей силно»¹³. В той же летописи приводится подробный рассказ о выборах нового архиепископа, состоявшихся 15 ноября. Кандидатами были Варсонофий, духовник покойного архиепископа; Пимен, его ключник, и протодьякон Никольского Вежищского монастыря Феофилакт, ризник того же архиепископа. Традиционная жеребьевка принесла победу последнему, который был возведен «на владычен двор на сени честно» и наречен архиепископом. Наиболее важные события, однако, развернулись позже, «по неколиких днех». Тогда «Великий Новгород ключника владычня Пимена великим, сильным избеществовал бесчестием»: он был взят под стражу, подвергнут телесному наказанию, «разграблен» и оштрафован на 1000 рублей. Конкретных причин такой расправы над вчерашним кандидатом в архиепископы, близким лицом покойного владыки, летописец не приводит, но философски замечает: «…инде на безумных честь не стоит, в мудрости разумных ищет, а на гордых и безумных пребыти не может».

В рождественское говенье во Псков прибыл посол великого князя «боярин его Селиван» «поднимати псковичи на Великий Новгород» за «старины». Как мы знаем, «Словеса избранные» связывают это посольство с миссией в Москву Василия Онаньина и относят по времени до приезда в Новгород Михаила Олельковича. Если придерживаться этого указания, то надо думать, что Селиван прибыл во Псков в самом начале рождественского поста, т.е. около 14 ноября. Псковский летописец, претендуя на точность изложения, привел слова посла: «…то я вам повествовал от великого всея Русии князя всему Пскову». В этом смысле показательно, что и Пскову внушается мысль о «старинах» великого князя, нарушение которых Новгородом и есть причина войны. При этом нужно отметить, что в послании Пскову война еще не изображается как неизбежность: допускается возможность мирного исхода конфликта. В Москве, видимо, еще не знали о приезде Олельковича (или во всяком случае о его политической линии). Соответствующее сообщение «Словес» подтверждается независимым от них псковским источником. Обращает также на себя внимание, что в ноябре 1470 г. новгородцам еще не предъявляется прямого обвинения в измене и церковном отступничестве. Окончательный поворот в новгородской политике в сторону Литвы еще не совершился.

Оказавшись перед перспективой войны с Новгородом, Псков сделал попытку мирного посредничества. В Новгород отправляются псковские послы Микита Насонов и сотский Дмитр Патрикеевич с извещением о посольстве великого князя и с предложением такого посредничества («…а мы за вас, за свою братью, ради посла своего слати, толко вам будет надобе и великому князю всея Руси челом бити по миродокончанной с вами грамоте») и с просьбой дать «путь» псковским послам к великому князю. Итак, по оценке псковичей, суть конфликта — в нарушении новгородцами «миродокончанной грамоты», т.е., очевидно, Яжелбицкого мира¹⁴.

Мирная инициатива Пскова не нашла, однако, сочувствия в Новгороде. «Всего того не рядя», новгородцы прислали во Псков своего посла Родиона, стольника «владычня», с категорическим отказом от посредничества, от собственного челобитья великому князю и от пропуска псковского посла в Москву. Вместо этого новгородцы потребовали от псковичей, чтобы те «против великого князя из конь усегли». Псковичи заняли выжидательную позицию; не отказав прямо новгородцам, они заявили: «…как вам князь великий отслет взметную грамоту, тогда нам явить, а мы, о том згадав, вам отвечаем».

Приезд новгородского посла вызвал во Пскове резкую вспышку антиновгородских настроений. Вспомнились старые и новые обиды, накапливавшиеся на «старшего брата». Новгородский посол подвергся оскорблениям на вече: у него отняли его людей и на 35 рублей серебра. По словам летописцев, это все сделали «обидные люди», которые были отняты новгородцами у псковских послов в Новгороде. Эти люди не только были ограблены новгородцами, захватившими «товары или пинязи», но и сами полгода сидели в Новгороде «на крепости измучены в железах от биричов». Их «только головами» (т.е. самих без всякого имущества) «выправил» псковский посадник Яков Иванович, которому пришлось поехать в Москву и бить челом об этом великому князю, «своему государю».

В конфликте с великим князем новгородское боярство не имело реальных оснований рассчитывать на помощь со стороны Пскова. В этой связи представляют большой интерес известия псковского летописца о переговорах с Орденом и Литвой в марте 1471 г., т.е. в то время, когда в Москве еще не теряли надежды на мирный исход конфликта.

С 5 по 19 марта Псков принимал посла ливонского магистра Вольтуса фон Герзе — его брата «с дружиною». Сообщив о намерении магистра перенести резиденцию в Феллин (Вельяд)¹⁵, посол предъявил претензии на пограничные псковские земли. Псковичи признали, что «волен князь местер, где хочет, ту себе живет», но о пограничных землях ответили твердо: «Та земля и вода святыа Троица, псковская вотчина, великих князей и всея Руси устрадание»¹⁶. Позиция Пскова была недвусмысленной: в своих отношениях с Орденом он опирался на помощь Москвы и рассматривал себя частью Русской земли.

8 марта псковичи направляют посольство к королю Казимиру, которое 27 марта прибыло в Вильну. Послы должны были выяснить пограничные вопросы, ибо совещание в Березниках в сентябре 1470 г. было безрезультатным. Пребывание послов у Казимира было необычайно кратким. Уже 30 марта король заявил: «Яз пак сам хочю быти на тех границах, да того досмотру своима очима». Это заявление, оглашенное послами на вече после возвращения во Псков 21 апреля, привело псковичей в замешательство и тревогу: «И бысть се псковичем не любо, ни по пригожью, понеже николи не бывало от князей великих, ни от королев… ти все на съезд панов слали, а сами не бывали никако с псковичи править о порубежных границах»¹⁷. Внезапно проявившийся интерес короля к пограничным вопросам не мог не насторожить псковичей, ожидавших со дня на день призыва великого князя отправиться в поход против Новгорода.

И территориальные претензии Ордена, и многозначительные слова короля Казимира едва ли могут рассматриваться изолированно от московско-новгородского конфликта, о котором, конечно, были хорошо осведомлены и в Феллине, и в Вильне. В марте 1471 г. Москва и Новгород были на грани полного разрыва. Ни король, ни магистр не могли допустить усиления великого княжества Московского, тем более его превращения в единое Русское государство. Отсюда и их позиция по отношению к Господину Пскову — стремление нейтрализовать республику, удержать ее от выступления на стороне Москвы.

Псковский летописец резко отрицательно характеризует Михаила Олельковича, князя «из королевы руки», по случаю отъезда которого 15 марта 1471 г. замечает: «…а Новгороду было истомно силно корм и вологою и великими дарами, а он еще как едя от них, и приехав в Руссу, оброки все пограби силою, а от Руссы к рубежю едя поспу и живот и головы войною великою погравив, с собою животы повеже, а головы поведе и до самого рубежа, неизреченно чкоты почини Новгородской волости». Отъезд из Новгорода литовского князя, приглашенного ревнителями новгородской «старины» и приведшего с собою «не похвалу людей много силно», сопровождался неприкрытым феодальным разбоем: «на свою вотчину» — в Киев — князь Михаил ехал как через вражескую территорию, предавая все разорению. Свое изложение летописец подытоживает сентенцией по адресу новгородцев: «…а все то они, забавливая у себя великих княжей своих государев старины, а помощи своя требуя от литовских князей и от самого короля, такову на собе наводять истору»¹⁸.

Сопоставление рассмотренных источников дает возможность наметить и охарактеризовать основные этапы развития московско-новгородского конфликта до открытого разрыва и военного столкновения. Конфликт новгородцев с великим князем наметился задолго до осени 1470 г., до приезда в Новгород Михаила Олельковича. Сам этот приезд был показателем и следствием далеко зашедших новгородско-московских противоречий. Обращение к Казимиру и приглашение Михаила Олельковича — результат деятельности сильной в Новгороде литовской партии. По наблюдениям В. Л. Янина, во главе этой партии стояло боярство Неревского конца, к которому и относились Борецкие. Напротив, бояре Славенского конца занимали наиболее умеренную, промосковскую позицию. Боярство Плотницкого конца и Прусской улицы в событиях 1470/71 г. поддерживало литовскую партию, что и обеспечило ее перевес¹⁹.

Нарушение новгородской стороной ряда условий Яжелбицкого договора отражало стремление правящих кругов Господина Великого Новгорода сохранить свою «старину», т.е. полную внутреннюю независимость при чисто номинальном признании великокняжеской власти. В свою очередь великий князь предъявил требования, суть которых — принципиальное подчинение Новгорода власти и авторитету великого князя — тоже на началах «старины». Возводя эту «старину» к Рюрику и Владимиру и считая себя не номинальным, а реальным «государем всея Руси», великий князь выдвигает целую политическую программу, вступающую в резкое противоречив с новгородской традицией, с самими основами существования боярско-вечевой республики.

Требования великого князя вызывают активизацию антимосковских тенденций в правящей группировке Новгорода. Обращение к Казимиру и приглашение Олельковича на новгородский стол — результат этой активизации. Отказ Новгорода называться «отчиной» великого князя и обращение к королю фактически означали выход его из политической системы Русской земли, возглавлявшейся великим князем. Тем не менее великокняжеская власть пытается избежать открытого разрыва: опираясь на своих сторонников в Новгороде, она стремится добиться мирного принятия своих условий. Однако попытки мирного урегулирования не приводят к успеху.

Обращение к Казимиру и прибытие в Новгород князя Михаила Олельковича знаменуют новый этап конфликта. Суть его — в открытом выступлении новгородских правящих верхов[17] за разрыв церковно-политических связей с Русью и за унию с Литвой. В ноябре 1470 г. политическая борьба в Новгороде достигает наибольшего обострения. Избрание умеренного по своим взглядам Феофила и расправа над Пименом, крайним сторонником литовской ориентации, сопровождаются посольством в Москву Никиты Ларионова, т.е. явным шагом к примирению с великим князем. Это посольство — несомненный успех сторонников Москвы. Однако они не смогли реализовать его и добиться перелома как в соотношении сил внутри правящих верхов Новгорода, так и в новгородско-московских отношениях. Партия Борецких, активно поддерживаемая князем Михаилом, снова берет верх. Ей удается сорвать наметившееся было соглашение с Москвой, не допустить поездки туда нареченного владыки и авторитетного новгородского посольства («…вы пак то великое… дело, церковное и земское, заложили, а к моему господину не поехали», — упрекал новгородцев в своем послании митрополит Филипп), в значительной мере свести на нет роль Феофила в новгородских делах. К тому времени относятся и первые известные нам военно-политические мероприятия новгородских властей — отправка на Заволочье князя Василия Горбатого с воеводой (и, очевидно, с войсками), обращение к Пскову с требованием военной помощи и активизация дипломатических переговоров с Орденом и Литвой. По ливонским источникам, в Феллине побывали одно за другим два новгородских посольства. Цель их — продление мира Новгорода с Орденом при условии исключения из этого договора Пскова. Новгородские послы просили магистра «удержать псковичей дома», чтобы дать им самим подготовиться к войне с «московским королем»[18].

Положение, сложившееся в Новгороде к зиме 1470/71 г., несколько напоминает то, что происходило во время конфликта 1463 г., когда новгородцы также обращались к королю (и к беглым удельным князьям) за помощью против великого князя. В обоих случаях новгородские власти вели дело к открытому разрыву с Москвой, ориентируясь на Литву. Однако в 1463 г. новгородцы просили только военной помощи короля. Теперь же встал вопрос о политической принадлежности Новгорода, и при этом возникла еще проблема его церковного подчинения. Это придало конфликту гораздо более широкий и глубокий, более универсальный характер. Сам факт победы литовской партии в 1470 г., после того как в течение ряда лет власть находилась в руках сторонников компромисса с Москвой, свидетельствовал о слабости этих последних. Для московской политики умиротворения они оказались ненадежной опорой. Великий князь не мог не сделать отсюда соответствующие выводы.

Изменилась обстановка и по всей Русской земле. Длительная война с Казанью окончилась полной победой — первой крупной победой над внешним врагом со времен Дмитрия Донского. Московские войска получили настоящее боевое крещение, окрепла вера в свои силы, в военные возможности нового государства. Мир с Казанью позволял Руси на какое-то время не опасаться за восточные и юго-восточные рубежи и давал возможность сосредоточить свои главные силы на северо-западном стратегическом направлении.

Решающее значение имела принятая Иваном III общая политическая установка на создание реального (а не номинального) государства под властью великого князя Московского, на восстановление «старины», мыслившейся в единстве Русской земли. Этот новый принцип стал генеральной линией московской политики, направленной против традиций удельного сепаратизма и фактически исключавшей возможность московско-новгородского компромисса на прежних условиях.

Март 1471 г. — начало третьего и последнего этапа конфликта, предшествовавшего открытию военных действий. Отъезд из Новгорода князя Михаила Олельковича был связан, по-видимому, со стремлением правящих кругов боярско-вечевой республики заключить прямой союз с Казимиром, пригласив его самого на новгородский стол. Договор, составленный в Новгороде и еще, по-видимому, не утвержденный королем, характеризует самую суть политики новгородского боярства. Текст докончания 1471 г. сохранился в копии конца XV в. (в сборнике Публичной библиотеки Санкт-Петербурга)²⁰. Новгородские бояре не в первый раз заключали докончание с великим княжеством Литовским. Примерно за тридцать лет до описываемых событий, в самый разгар феодальной войны, сотрясавшей Русскую землю, господа заключила договор с тем же Казимиром (в то время еще королевичем, хотя уже великим князем Литовским)²¹. Сравнение двух договоров, 40-х годов и 1471 г., позволяет сделать важные выводы. Первый из них устанавливал «мир вечный» между Новгородом и Литвой. Основное внимание в нем было уделено вопросам новгородско-литовской торговли. В договоре говорилось также о платежах Литовскому великому князю с ряда новгородских волостей. Это свидетельствовало, несомненно, о тесных политических связях Новгорода с Литвой, но вовсе не было признаком подчинения Великого Новгорода главе Литовского государства.

По докончанию 1471 г., король Казимир обязывался прежде всего «держати» Великий Новгород и впервые получал право иметь своего наместника на Городище. Кроме того, на Городище, в великокняжеской резиденции, размещался королевский дворецкий со свитой в 50 человек. Представители королевской администрации должны были творить суд совместно с новгородскими должностными лицами; повторялись статьи о королевских пошлинах с новгородских волостей; король обязывался не вмешиваться в новгородско-ганзейскую торговлю, давал обещание не притеснять православную церковь; Новгород сохранял право самостоятельного поставления своего архиепископа. В остальном на короля и его людей распространялись те же права и ограничения, которые, по старым новгородско-княжеским докончаниям, относились к русским великим князьям.

Самым главным обязательством короля было «всести на конь за Велики Новъгород и со всею своею радою литовскою против великого князя и оборонити Велики Новъгород». Эта статья и составляла фактическую основу нового докончания. Господин Великий Новгород не только признавал над собой власть польского короля, но и заключал с ним прямой военно-политический союз против Русского государства. В этом — принципиальное отличие договора 1471 г. от всех предыдущих докончаний Великого Новгорода: целовав крест «новгородцкою душею к честному королю», посланцы господы, поименно перечисленные восемь человек, в том числе посадники Офонас Остафьевич и Дмитрий Исакович (Борецкий), сын посадничий Иван Кузьмин и пятеро от житьих (среди них — уже ездивший к королю Панфилий Селифонтович), формально выводили боярскую республику из состава Русской земли и вводили ее в состав другого политического организма — державы польского короля и великого князя Литовского.

Отдавшись под власть Казимира, новгородские верхи избрали свою судьбу: сохранение мира с великим князем стало невозможным. Можно было только надеяться на некоторую отсрочку вооруженного столкновения. К весне 1471 г. проявились контуры политической (если не военной) коалиции Литвы, Ордена и Новгорода. Известно и о переговорах Казимира с Ордой. В одном из своих писем магистр фон Герзе прямо указывал на необходимость помочь Новгороду, чтобы он не был «покорен московским королем и псковичами»²².

* * *

Зима 1470/71 г. — важный рубеж в истории нашей страны. Великий князь Московский впервые официально выступает как государь всея Руси, рассматривая русские земли как единое государство под своей «крепкой рукой». Впервые четко обосновывается тезис об исконном единстве Русской земли, о непрерывности ее политической традиции. Княжеская идеология впервые уступает место государственной. Предстоявшая война против Новгорода не очередной московский поход «за обиды и неисправления», а дело всей Русской земли, выступавшей за сохранение своего единства в политическом и конфессиональном плане. Московскому правительству действительно удается противопоставить Новгороду общерусскую коалицию во главе с великим князем.

В отличие от Москвы новгородские верхи не смогли достигнуть достаточной степени политической стабильности в своей земле. При всей неполноте сведений о политических событиях в Новгороде в последние месяцы перед войной, не подлежит сомнению основной факт: правящей литовской партии не удалось до биться прочной общественной поддержки. «Антимосковская по своему духу боярская политика располагала лишь шаткими средствами дипломатии и социальной демагогии. Лишенная поддержки со стороны широких народных масс, она балансировала на тугом канате…» — справедливо заметил по этому поводу В. Л. Янин²³. В Новгороде существовала умеренная партия, связанная с архиепископом Феофилом. Перспектива войны не могла быть популярной в широких массах новгородского общества. Захват фактической власти Борецкими и их сторонниками носил, видимо, характер верхушечного переворота, что не могло не отразиться на ходе дальнейших событий.

Московско-новгородский конфликт 1470—1471 гг. носил отнюдь не случайный конъюнктурный характер. Открытое противоборство двух «старин» — великокняжеской и новгородской — отражало столкновение новой и старой тенденций политического развития: сторонников объединения страны и сторонников ее дальнейшего разобщения. От исхода этого столкновения зависело будущее не только Господина Великого Новгорода, но и Русской земли в целом.