11.5. МАЛАЯ АЗИЯ МЕЖДУ ДВУМЯ МОНГОЛЬСКИМИ НАШЕСТВИЯМИ

11.5. МАЛАЯ АЗИЯ МЕЖДУ ДВУМЯ МОНГОЛЬСКИМИ НАШЕСТВИЯМИ

Монгольское нашествие, обрушившееся на Ближний Восток, не миновало и Малой Азии. В 1243 г. двигавшиеся на запад монгольские войска достигли границ Румского султаната. Султан Гияс-эд-дин Кей-Хюсрев II мобилизовал все свои силы и вышел навстречу противнику с огромной тюркской армией – по разным сведениям, от 70 до 200 тыс. воинов. Монголов было лишь 30 тыс., но тем не менее битва у Кесе-дага завершилась сокрушительным разгромом султанского войска[1856]. Как отмечалось выше, причиной впечатляющих побед монголов был созданный ими рефлексирующий лук: этот лук намного превосходил по мощности луки тюрок и других народов.

Как и в других случаях, монгольское нашествие сопровождалось массовым истреблением мирного населения. «…В те дни совершались деяния, достойные слез и плача не только для разумных существ, но и для бессловесных, даже для гор и полей», – писал армянский хронист Вардан[1857]. Спасаясь от монголов, тюркские племена бежали на запад, к византийской границе. Восточные области Малой Азии были обращены в пустыню, жители большей частью перебиты, ремесленники уведены в плен. В разоренной стране царил страшный голод[1858].

Кей-Хюсрев II выразил покорность монголам и принял к себе монгольского наместника, «шихне», который сосредоточил в своих руках фактическую власть. Начался новый процесс социального синтеза, в котором прежние порядки султаната трансформировались под влиянием порядков, принесенных завоевателями. Завоеватели распространили на Румский султанат монголо-китайскую этатистскую систему управления, принятую во всей огромной Монгольской империи. Эта система подразумевала регулярное проведение переписей, круговую поруку деревень в уплате налогов, введение налога на кочевников («купчур»), рыночной пошлины («тамга») и поземельного налога («калан»), который, по-видимому, на практике совпадал с прежним хараджем. Источники говорят о создании почтовых «ямов» и введении связанных с ними повинностей, а также о том, что налоги, как и во всей империи, сдавались на откупа. Мукта (как и в Иране) по большей части потеряли свои владения, и крестьяне платили налоги непосредственно в казну, т. е. откупщикам, в роли которых выступали сельджукские вельможи[1859]. В целом эти изменения можно трактовать как диффузию китайского этатизма. В военной сфере наибольшее значение имело распространение монгольского лука, который впоследствии стал мощным оружием турок в балканских войнах[1860].

Оттесненные на запад Малой Азии тюркские племена формально признали власть монголов и обязались платить дань. Однако падение авторитета султанов после разгрома при Кесе-даге сделало племена еще более непокорными, восстания кочевников следовали одно за другим. В 1277 г. 30-тысячное ополчение трех «уджей» во главе с беем Карамана захватило Конью и потребовало от султанского двора вернуться к тюркским обычаям и тюркскому языку. Монголам приходилось защищать своих ставленников-султанов от враждебных племен; эти внутренние войны перемежались с вторжениями египетских мамлюков, и страна снова и снова подвергалась опустошению. О масштабах разрухи говорит то, что в начале XIV в. доходы султанской казны были в пять раз меньше, чем до монгольского нашествия[1861].

К началу XIV в. более десятка «уджей» западной Анатолии превратились в фактически независимые племенные княжества, «бейлики». Наиболее сильным из этих княжеств был бейлик Караман, который после двух неудачных попыток (в 1315 и 1320 гг.) в конце концов завладел Коньей. Монгольская империя Хулагуидов в Иране в это время стала жертвой кочевой реакции и находилась на грани распада, поэтому анатолийские тюрки были предоставлены самим себе. Румский султанат прекратил существование, в Малой Азии установилось господство кочевников; племена сражались между собой за пастбища и разоряли поселения земледельцев, города находились в глубоком упадке[1862]. Об упадке городов в западной части Малой Азии говорят данные о монетном обращении, полученные в результате археологических раскопок (рис. 16). Данные нарративных источников, однако, достаточно противоречивы: ал-Омари писал, что в бейлике Айдын имеется около 60 городов, но Ибн Батута свидетельствует, что большая часть Измира (крупнейшего города этого бейлика) лежала в развалинах[1863].

Ибн-Батута, посетивший Малую Азию в 1331 г., отмечал также дешевизну сельскохозяйственных продуктов[1864]. Цены в особенности резко падали после набегов, когда кочевники распродавали добычу; в таких случаях за мелкую монетку, «акче», на которую обычно давали лишь лепешку, можно было приобрести пять баранов[1865]. Итальянские купцы в больших масштабах вывозили из анатолийских портов зерно и другие продукты[1866]. К сожалению, имеющаяся информация о ценах на зерно отрывочна и ограничена прибрежными регионами; насколько можно судить, в конце XIII и в конце XIV вв. цена на пшеницу на черноморском побережье Малой Азии оставалась практически одинаковой, и притом была в три раза меньше, чем в середине XV в.[1867]. Это, несомненно, говорит об изобилии земельных ресурсов и относительно малой плотности населения в Малой Азии в XII – XIII вв. по сравнению с XV столетием. Об этом же свидетельствуют и данные об уровне арендной платы в Византии: как отмечалось выше, в XIII столетии рента резко упала, и в XIV столетии она оставалась низкой[1868]. Помимо постоянных междоусобных войн значительную роль, по-видимому, сыграли и эпидемии чумы, начавшиеся в 1348 г. и продолжавшиеся до 1430-х гг. Некоторое представление об экономическом положении в XII – XV вв. дает динамика цен на пшеницу на острове Крит – это единственный случай, когда мы имеем продолжительную серию сопоставимых данных (рис. 23).

Цены на Крите, несомненно, были тесно связанными с ценами на эгейском побережье ввиду малого расстояния и благоприятных условий морской торговли. Критские данные показывают, что, так же как на черноморском побережье, цены в конце XIII и в конце XIV вв. были примерно одинаковы, но в середине XIV столетия имело место повышение цен, после которого они упали примерно на четверть. В рамках теории демографических циклов падение цен к концу XIV в. обычно связывают с уменьшением численности населения в результате чумных эпидемий. Однако, если сравнивать с Западной Европой (где цены упали примерно вдвое[1869]), то падение цен на Крите было небольшим, из чего можно сделать вывод, что последствия чумы в эгейском регионе не имели такого катастрофического характера, как в Западной Европе. Это было связано, по-видимому, с тем, что в отличие от Западной Европы эгейский регион в это время не испытывал перенаселения и чума, как и в других странах со сравнительно редким населением, сопровождалась относительно меньшими потерями.

Рис. 23. Динамина цен на пшеницу на острове Крит (в номисмах X в. за морской модий)[1870]

В XIV в. в Малой Азии существовало около двух десятков независимых племенных княжеств, бейликов. Период бейликов был временем кочевой реакции и возврата к племенным традициям; главы племен, беи, как правило, избирались на племенных курултаях[1871]. Осман, бей племени кайа, по имени которого затем стал называться крупнейший бейлик на северо-западе Анатолии, также был избран на племенном совете; по преданию, он жил в палатке и оставил после себя только «несколько славных табунов и овечьих стад». Однако со временем на смену кочевой реакции снова пришли процессы социального синтеза. Сын Османа, Орхан (1324-1360 гг.) приблизил к себе советников из числа богословов-улемов, выступавших в роли хранителей мусульманской государственной традиции. Наиболее известным из этих ученых советников был Чандарлы Халиль Хайр уд-дин, впоследствии, при Мураде I (1360-1389 гг.), ставший первым везиром османского государства. При Орхане и Мураде был осуществлен ряд реформ, направленных на создание административных структур нового государства, появляются министерства, диваны. При участии Хайр уд-дина была налажена работа финансового ведомства и сбор налогов, причем в традициях мусульманского этатизма все завоеванные земли (а таких земель было подавляющее большинство) были объявлены государственными землями (мири)[1872]. Характерно, что в новых канцеляриях (и при дворе) использовался не турецкий язык, а смешанная персидская и арабская лексика, оформившаяся позднее в так называемый «османский язык» («осман лыджа»). Со времен Сельджуков языком литературы был персидский, а языком религии – арабский, на арабском велась служба в мечетях, прения в шариатском суде и обучение в медресе[1873].

Перенимание мусульманской монархической традиции выразилось в уменьшении роли племенной знати. Если Орхан был избран беем на курултае, то его сын Мурад наследовал престол от отца. После побед на Балканах, в 1383 г., Мурад провозгласил себя султаном и принял титулатуру, ставшую в дальнейшем традиционной для османских правителей[1874].

Военные силы нового государства (помимо ополчения кочевников) были основаны на системе пожалований-тимаров, распространение которой также связывают с именем Хайр уд-дина[1875]. Пожалование тимара заключало в себе право на сбор фиксированной суммы налогов с пожалованных деревень; тимары давались на условии несения военной службы и не передавались по наследству[1876]. Из более поздних источников известно, что начальный тимар, предоставляемый молодому воину, назывался «кылыдж тимаром» («сабельным тимаром») и обычно давал доход в 1-2 тыс. акче. Владельцы тимаров, «сипахи», регулярно вызывались на смотры и должны были являться на коне, в латах и с необходимым снаряжением. Если воин вызывал недовольство командиров, то тимар могли отнять; если сипахи проявил себя в бою, то тимар увеличивали за счет добавочных «долей», «хиссе». Сипахи, получавший отставку по старости или из-за ран, имел право на «пенсионную» часть поместья, «текайюд». Если сын поступал в службу вместо отца, то он наследовал не все отцовское поместье, а лишь «кылыдж тимар». Офицеры получали большие тимары, «зиаметы», с доходом до 20 тыс. акче, но при этом обязывались выставлять дополнительных воинов, легких всадников-«гулямов» или латников-«джебелю», из расчета один гулям на полторы-две тысячи акче дохода или один латник на три тысячи акче дохода. Тимар считался государственной собственностью, и воин имел право лишь на получение денежных сумм, указанных в поземельном реестре, дефтере[1877].

Тимарная система, была, безусловно, образцовой системой, предназначенной для содержания тяжеловооруженных всадников; после османских побед XV столетия она была перенята в соседних странах, в том числе в Персии и в России. Однако происхождение этой системы остается дискуссионным вопросом, так как не вполне ясно, как она выглядела в начальной стадии своего существования, и возможно, что тимары в различных бейликах отличались друг от друга[1878]. Во всяком случае известно, что в бейлике Караман тимар был очень схож с классической иктой, а в эгейских бейликах этот институт испытал некоторое влияние византийской пронии[1879]. Однако каково бы ни было это влияние основной принцип тимариотского держания – предоставление сипахи фиксированной суммы налогов без каких-либо прав на землю – вел свое происхождение от икты, и следовательно, мы можем рассматривать тимарную систему как восстановление (возможно, с некоторыми вариациями) сельджукской системы военных пожалований. Известно, что в XV в. при переводе на турецкий язык сельджукских текстов слово «икта» заменялось словом «тимар»[1880].

С именем Хайр уд-дина связано также и восстановление гвардии гулямов, которых теперь стали называть янычарами («ени чери» – «новые солдаты»). Так же как сельджукских гулямов, янычар набирали из числа пленных юношей; эти юноши считались «рабами дворца», «капыкулу», они воспитывались в тюркских семьях, а затем проходили военную подготовку в казармах[1881]. Однако в отличие от гулямов янычары были пешими (а не конными) лучниками; в этом изменении военной специализации, по-видимому, отразились военно-тактические изменения, произошедшие в XIV в. В этот период выяснилось, что перенятый турками мощный монгольских лук может эффективно применяться не только всадниками, но и пехотинцами, и в особенности пехотинцами, находящимися на позиции, укрепленной рвом, частоколом и большими щитами-сипарами. Эта новая тактика была подобна той, которую применяли англичане в битвах при Кресси и Пуатье. На Востоке она широко использовалась Тимуром, который перед боем спешивал часть своих всадников и превращал их в лучников-пехотинцев[1882]. Пехота занимала укрепленную центральную позицию, а конница маневрировала впереди и на флангах, стараясь заманить противника на укрепления. Характерным примером такой тактики была битва при Никополе, когда атаки рыцарей разбивались об укрепления янычар, а затем ошеломленных врагов добивала кавалерия сипахи.

Турки усовершенствовали монгольские луки, немного уменьшив их размер и увеличив их мощность (пехотинцы могли использовать более мощные луки, чем всадники)[1883]. Выучка турецких лучников, по-видимому, не уступала искусству монгольских стрелков, и так же как у монголов, постоянная тренировка способствовала развитию мышц рук. «С восьми или даже с семи лет они начинают стрелять по мишеням, – писал имперский посол Эселин де Бусбек, – и практикуются в стрельбе из лука десять или двенадцать лет. Это постоянное упражнение усиливает мускулы их рук и дает им такой навык, что они могут поражать своими стрелами самые маленькие цели»[1884].

При Мураде I янычар было сравнительно немного – несколько тысяч воинов. Позже янычар стали принудительно набирать по системе «девширме» из среды христианского населения, что позволило увеличить численность корпуса. Система «девширме» в принципе мало отличалась от позднейших рекрутских наборов в европейских странах (например, в России); разница состояла разве лишь в том, что набирали более молодой контингент – юношей в возрасте от 14 лет. Это позволяло воспитывать в солдатах отвагу и приучать их к дисциплине, но в целом корпус янычар был во многом подобен более поздним европейским регулярным армиям. Характерно, что, подобно солдатам позднейших армий, янычары носили форменную одежду со знаками различия, указывающими на воинское звание[1885].

Однако контингенты пехотинцев-лучников, помимо янычар, включали части «яя» и «азебов». «Яя» были военными поселенцами, набранными из молодых турок; им давали наделы земли, и они были организованы в общины-«очаги» по 30 семей, которые ежегодно выставляли 5 воинов. «Азебы» были воинами, которых выставляло население на время военной кампании. Именно яя и азебы составляли наиболее многочисленные пехотные части османской армии; по данным хроники (возможно, преувеличенным), в сражении на Косовом поле в 1389 г. участвовало 60 тыс. воинов яя и 40 тыс. азебов, в то время как янычар было только 2 тыс.[1886].

Появление яя и азебов в известной степени было отражением процесса оседания кочевников-турок на землю, эти контингенты формировались из оседлых земледельцев. Из военных поселенцев, подобных яя, но еще сохранявших навыки степных наездников, формировались конные части мюселем. Исследователи сравнивают мюселемов с византийскими стратиотами[1887]. Что касается кочевого населения, то оно по-прежнему поставляло племенные ополчения, состоявшие из легких всадников и делившиеся на десятки, сотни и тысячи. Кроме того, война привлекала множество вольных кочевников, «акынджи» (буквально «участник набега»), собиравшихся в дружины вокруг пограничных беев и живших набегами на христианские области[1888].

В целом османская военная система XIV в. базировалась на освоении турками мощного монгольского лука. Эта система давала османам существенные преимущества при столкновениях с противниками, не имевшими этого оружия, т. е. с христианскими государствами Балканского полуострова. В известном смысле турецкое наступление на запад было продолжением монгольских завоеваний. В 1354 г. турки переправились на Балканы и укрепились в Галиполи, в 1361 г. они овладели Адрианополем, в 1371 г. разбили сербов на реке Марице, а в 1389 г. – в большой битве на Косовом поле. После этого сражения болгарские земли были заняты османами, а Сербия стала их вассалом. Завоевание Балкан осуществлялось в значительной степени силами кочевых ополчений, и осколки разных племен вместе с «акынджи» создавали на новых территориях маленькие бейлики, которые неохотно подчинялись османским властям. Земли бейликов считались собственностью их беев (мульком)[1889]. Как и все войны кочевников, война на Балканах сопровождалась опустошением земель, истреблением населения и массовым угоном пленных. Вслед за разрухой приходили эпидемии и голод. «…Наступил голод такой по всем странам, какого не было от сотворения мира», – писал греческий монах Исайя[1890].

В правление Баязида I (1389-1402 гг.) сложилась практика, когда после завоевания той или иной области проводилась высылка (сургун) части населения (прежде всего местной знати) в Анатолию. После этого производилась перепись оставшегося населения и составлялся дефтер, в котором указывались налоги, возлагаемые на крестьян[1891]. Затем часть деревень отдавалась в тимары турецким воинам, а другая часть становилась султанской (хассе) или государственной собственностью (мири). На опустевшие земли переселялись кочевники и крестьяне из Малой Азии. Таким образом, Фракия, Македония и Восточная Болгария стали областями со значительной долей мусульманского населения[1892].

К правлению Баязида I относится также и появление системы «капыкулу» – использование «рабов дворца» не только на военной, но и на государственной службе[1893]. Как известно, эта система восходит к Аббасидам, и она была описана в трактате Низам ал-мулька; она применялась и Сельджукидами, хотя и не так последовательно, как османами.

Подчинив значительную часть Балканского полуострова, Баязид I попытался присоединить к своим владениям турецкие бейлики в западной части Малой Азии. Однако в войне на востоке османы не обладали военным превосходством, и вскоре им пришлось столкнуться с могущественным эмиром Тимуром, владыкой Средней Азии и «восстановителем» Монгольской империи. В 1402 г. армия Баязида была разгромлена в битве при Анкаре, и Малая Азия подверглась жестокому опустошению войсками Тимура. Османское государство было поделено завоевателем между четырьмя сыновьями Баязида. В политическом и экономическом отношении развитие было отброшено на полвека назад: снова наступило время разрухи, междоусобных войн и кочевой реакции.

Двадцатилетняя междоусобная война в конечном счете стала столкновением между силами кочевой реакции и силами, поддерживавшими этатистскую монархию, созданную Мурадом I. Кочевников и акынджи возглавляли племенные и пограничные беи, а на стороне центральной власти выступали янычары и сипахи[1894]. Янычары продемонстрировали свое военное превосходство над акынджи; наиболее показательной в этом отношении была битва у горы Улубад, когда 500 янычар султана Мурада II разгромили 5-тысячный отряд претендента Мустафы[1895]. В конце концов Мураду II удалось объединить государство и подчинить беев, но они сохранили свои владения и свои дружины и оставались могущественной силой.

* * *

Переходя к анализу истории Малой Азии в XIII – XIV вв., необходимо отметить, что монгольское завоевание привело к новому процессу социального синтеза и усвоению тюрками некоторых монголо-китайских институтов, но наиболее важным было взятие на вооружение монгольского лука. Вскоре, однако, синтез сменился новым периодом тюркской кочевой реакции, и Румский султанат распался на племенные бейлики. Лишь через полвека междоусобных войн наметился процесс объединения Анатолии под властью сильнейшего из бейликов – бейлика Османов. Османы использовали монгольский лук для завоеваний на Балканах и таким образом увеличили свои силы в борьбе с другими бейликами. В процессе завоевания происходила реставрация этатистских и бюрократических традиций Румского султаната, и государство Баязида I в целом напоминало монархию сельджукских султанов.

Что касается демографического фактора, то в описываемый период он не играл большой роли. Долгий период междоусобных и внешних войн сопровождался чумными эпидемиями, и наконец последовало губительное нашествие Тимура. В силу этих обстоятельств плотность населения в Анатолии оставалась на сравнительно низком уровне, и демографический фактор не оказывал на исторический процесс заметного влияния. В целом весь длительный период истории тюркских областей Малой Азии в XII – XIV вв. можно считать интерциклом.