Ростокино
Ростокино
Ростокинский акведук. Современная фотография
После ВДНХ проспект Мира по Ростокинскому мосту пересекает Яузу. Мост большой, высокий и широкий — парадный мост. Его архитектуру определило то, что он был построен в 1957 году — к юбилейной дате сорокалетия Великой Октябрьской социалистической революции.
Яуза здесь, хотя ее берега оправлены в гранит, темная, грязная. Когда-то она была иной. И. С. Шмелев в повести «Богомолье» рассказывает, какой увидел он в этом самом месте Яузу в 1880-е годы:
«Мы стоим на лужку, у речки. Вся она в колком блеске из серебра, и чудится мне: на струйках — играют-сверкают крестики. Я кричу:
— Крестики, крестики на воде!..
И все говорят на речку:
— А и вправду… с солнышка крестики играют словно!
Речка кажется мне святой. И кругом все — святое. Богомольцы лежат у воды, крестятся, пьют из речки пригоршнями… И все мы пьем… И Горкин хвалит.
— А в Москве Яуза черная да вонючая, не подойдешь, потому и зовется — Яуза-Гряуза! — И начинает громко рассказывать, будто из священного читает, а все богомольцы слушают. И подводчики с моста слушают. — Так и человек. Родится дитё чистое, хорошее, ангельская душка. А потом и обгрязнится, черная станет да вонючая, до смрада. У Бога все хорошее, все-то новенькое да чистенькое, как та досточка строгана… а сами себя поганим? Всякая душа, ну… как цветик полевой-духовитый. Ну, она, понятно, и чует — поганая она стала — и тошно ей. Вот и потянет ее в баньку духовную, во глагольную, как в Писаниях писано: „В баню водную, во глагольную“! Потому и идем к Преподобному — пообмыться, обчиститься, совлечься от грязи-вони…
Все вздыхают и говорят:
— Верно говоришь, отец… ох, верно!»
Сейчас пейзаж вокруг Ростокинского моста совершенно другой. Правда, с тех пор, когда Ваня Шмелев смотрел на солнечные крестики на прозрачной воде Яузы, прошло более ста лет…
Но остался свидетель тех и еще более ранних времен: справа от шоссе, среди стандартных многоэтажных жилых домов, как видение, словно сошедший со старинных гравюр или архитектурных фантазий Пиранези, белокаменный, с двумя монументальными каменными беседками в начале и конце, многопролетный, стоящий на стройных арках, похожий на древнеримский высокий акведук. Его нельзя не заметить, он привлекает всеобщее внимание. Это — водовод знаменитого Мытищинского водопровода XVIII века.
«Я увидел недалеко от дороги прекрасный водовод, — пишет Н. М. Карамзин в своих путевых заметках, — и пошел смотреть его. Вот один из монументов Екатерининой благодетельности! Она любила во многом следовать примеру римлян, которые не жалели ничего для пользы иметь в городах хорошую воду, столь необходимую для здоровья людей, необходимее самых аптек. Издержки для общественного блага составляют роскошь, достойную великих монархов, роскошь, которая питает самую любовь к отечеству, нераздельному с правлением. Народ видит, что об нем пекутся, и любит своих благотворителей. Москва вообще не имеет хорошей воды; едва ли двадцатая часть жителей пользуется Трехгорною и Преображенскою, за которою надобно посылать далеко. Екатерина хотела, чтобы всякий бедный человек находил близ своего дому колодезь свежей, здоровой воды, и поручила генералу Бауеру привести ее трубами из ключей мытищинских…» Полюбовавшись водоводом, построенным над Яузой, Карамзин замечает: «Я уверен, что всякий иностранный путешественник с удовольствием взглянет на сие дело общественной пользы».
Ростокинский акведук. Современная фотография
Карамзин писал свой очерк, когда Мытищинский водопровод еще не был закончен, вода еще не поступала в Москву, но о нем уже шла широкая молва.
В одном из легендарных рассказов о нем говорилось, что якобы в одну из своих поездок в Троицкую лавру на богомолье Екатерина II, остановясь в Мытищах, испила воды из мытищинских ключей, и эта вода так ей понравилась своей чистотой и вкусом, что она приказала провести ее в Москву.
Также, говоря о водопроводе, любили рассказывать о чудесном происхождении мытищинских ключей: они забили после того, как в землю ударила молния и открыла путь воде. Уже когда москвичи получили мытищинскую воду; известный поэт пушкинской поры Н. М. Языков, будучи в Мытищах у источников, питавших водопровод, написал стихотворение и напомнил старинное предание:
Отобедав сытной пищей,
Град Москва, водою нищий,
Знойной жаждой был томим.
Боги сжалились над ним:
Над долиной, где Мытищи,
Смеркла неба синева;
Вдруг удар громовой тучи
Грянул в дол, — и ключ кипучий
Покатился… Пей, Москва!
Однако устройство Мытищинского водопровода совершилось не так чудесно и быстро, как изобразил это поэт. Оно имело долгую предысторию.
В 1767 году Екатерина II, переживавшая тогда пик своих либеральных увлечений, созвала в Москве Комиссию об Уложении, которая должна была разработать новое законодательство для страны. В Комиссию входили представители, избранные от всех сословий (кроме крепостных) и всех областей России, которые имели наказы избирателей для внесения тех или иных вопросов в законодательство.
В наказе московских жителей, в числе прочего, затрагивалась проблема водоснабжения столицы. Москвичи, говорилось в нем, терпят великую нужду «в необходимой к пропитанию человеческому чистой воде» и поэтому просят найти «в удобных местах хорошую воду», а также «накрепко запретить и неослабно наблюдать, чтоб в Москву-реку и в протчие сквозь город текущие воды никто никакого сору и хламу не бросал и на лед нечистот не вывозил». Кроме того, они просили запретить устройство на московских реках кожевенных и других заводов, «нечистоту воды делающих», и предлагали «увеличить идущие сквозь город реки приведением воды из ближних мест».
Эпидемия чумы в Москве в 1771 году особенно остро поставила вопрос об устройстве водопровода, или, как его тогда называли, «водоведения». 28 июля 1779 года Екатерина II поручила «генерал-поручику Бауеру произвесть в действо водяные работы для пользы престольного нашего города Москвы». В том же году военный инженер Ф. Б. Бауер произвел необходимые изыскания и представил проект Мытищинского самотечного водопровода; в следующем году началось строительство. Мытищинский водопровод представлял собой грандиозное по тому времени сооружение. Достроен и пущен он был только в 1804 году, уже в царствование Александра I. Журнал «Вестник Европы» поместил статью «Мытищинский водопровод», в которой в восторженном тоне было описано это событие: «Вода свежая здоровая уже поит всех жителей московских, имевших в ней всегдашний недостаток… Сия вода, чистая и прозрачная, эта первая после воздуха потребность жизни, проведена в столицу из мытищинских колодцев».
Строительство водопровода обошлось в один миллион шестьсот сорок восемь тысяч рублей. Эта сумма называлась в печати, она поражала воображение; акведук, возведенный в Ростокине через Яузу, получил в народе название Миллионный мост. Памятью об этом было название одной из улиц возле акведука — Миллионная, она пропала с карты столицы в 1930-е годы в связи с реконструкцией местности, примыкающей к Ярославскому шоссе. Существующая сейчас в Сокольниках Миллионная улица также происхождением своего названия связана с Мытищинским старым водопроводом.
Но после пуска водопровода в 1804 году москвичи не долго пользовались хорошей водой. Кирпичные водоводы и каналы уже десять лет спустя начали портиться, в них появились трещины, через которые уходила вода из мытищинских колодцев, но зато проникала болотная, мало пригодная для питья. По мере удаления от источника качество воды резко ухудшалось. В 1814 году директор Мытищинского водопровода инженер-полковник З. Лауренберг писал в донесении московскому генерал-губернатору: «Лучшая вода в водопроводе внутри города находится в колодцах на Каланче; при Спасских казармах уже приметна перемена, а у Трубы и из фонтанов (в центре Москвы. — В. М.) только по совершенной нужде в воде окружные жители довольствуются оною». В заключение Лауренберг делает вывод, что исправить положение, то есть дать воду, «для употребления жителям совершенно обезвредную», нельзя иначе, как «не перестроя сей канал изнова».
В 1830 году начинается реконструкция водопровода, ремонтируются водоводы, но главное — самотечная система, не обеспечивающая напор воды, заменяется водонапорной, для чего в селе Алексеевском была поставлена насосная станция с двумя паровыми машинами. Алексеевская станция гнала воду в поставленные в Сухаревой башне водонапорные резервуары, оттуда вода направлялась по трубам к городским фонтанам, устроенным на Сухаревской, Лубянской, Театральной, Воскресенской и Варварской площадях. Теперь Москва получила действительно чистую воду.
Именно об этой воде писал поэт Е. Л. Милькеев в стихотворении «Сухарева башня», называя ее «поилицей» Москвы:
И вот волшебница поит
Москву чудесными водами,
И влагу точит и слезит,
И бьет жемчужными струями.
Мытищинская вода среди москвичей стала так популярна, что благодаря своевременной рекламе на этой воде в 1850-е годы, как утверждает московское предание, разбогател тогдашний владелец Домниковских бань, написав на своей вывеске: «Бани с мытищинской водой».
В течение XIX–XX веков Мытищинский водопровод не раз реконструировался и модернизировался. Наиболее серьезные работы производились в 1850-е годы, когда кирпичные водоводы были заменены чугунными трубами. Работами руководил инженер А. И. Дельвиг, двоюродный брат пушкинского друга, сам встречавшийся с поэтом и описавший эти встречи в мемуарах «Полвека русской жизни».
Барон Андрей Иванович Дельвиг был одним из крупнейших русских инженеров XIX века. Окончив Петербургский институт инженеров путей сообщения, дававший общее широкое инженерное образование, он проявил свои знания и таланты в различных областях техники и промышленности. Отмечая в 1880 году пятидесятилетие его «служения в офицерских чинах» (к тому времени Дельвиг имел чин инженер-генерала и звание сенатора), в адресе, врученном ему от имени петербургской и московской общественности, перечислялись «замечательнейшие произведения инженерного и строительного искусства», сооруженные при «участии и руководстве» юбиляра: московское и нижегородское шоссе, устройство московского и нижегородского водопроводов, постройка Николаевского моста, участие в строительстве храма Христа Спасителя, в развитии сети железных дорог в России.
Дельвигу был преподнесен альбом с рисунками, отражавшими его жизнь и деятельность, в том числе и в Москве. Московский раздел альбома достаточно обширен, эти рисунки позволяют совершить экскурсию по московским дельвиговским памятным местам.
Яуза и Ростокинский акведук. Фотография конца ХIХ в.
Сведения, которые можно почерпнуть из этого альбома, по своему содержанию гораздо шире темы «А. И. Дельвиг в Москве». К тому же этот альбом еще не попадал в поле зрения москвоведов. Вот некоторые адреса, приводимые в альбоме:
«Вид дома г. Шулъца, принадлежавшего Н. В. Левашову, тестю барона Дельвига, на Новой Басманной в Москве; в одном из флигелей этого дома жил несколько времени барон А. И. Дельвиг с женою, а в другом, более 20 лет, — П. Я. Чаадаев.
Разрез церкви в бывшем сиротском доме на Новой Басманной в Москве, в которой барон Дельвиг венчался. (Ныне Клиническая больница № 6, Новая Басманная, 26, храм Успения праведной Анны помещался в восточной части корпуса № 1, закрыт в 1922 году. — В. М.)
Вид села Большие Мытищи, из которого проведена вода в Москву. В нем барон Дельвиг жил 4 лета (1832–1835).
Вид Алексеевского водоподъемного здания на Мытищинском водопроводе. Во флигеле на дворе этого здания барон Дельвиг жил летом 1855–1861 гг.
Вид Сухаревой башни, в которой барон Дельвиг устроил новый резервуар.
Вид Кремля в Москве. Под наблюдением барона Дельвига проведена вода в Кремлевский дворец и устроено отопление Успенского собора.
Вид Красных ворот в Москве, которые были назначены к сломке, несостоявшейся по ходатайству барона Дельвига.
Вид храма Спасителя в Москве. Барон Дельвиг был председателем архитектурного Совета по устройству храма с 1852 по 1861 год».
Известный московский предприниматель В. А. Кокорев в своей поздравительной речи особенно отметил заслуги Дельвига в устройстве Мытищинского водопровода. Он сказал: «Сам Божественный Учитель евангельскими словами выразил: „И иже аще напоит единаго от малых сих чашею студеныя вода, аминь, глаголю вам, не погубит мзды своея“. Поэтому какою высокою наградою должно служить Андрею Ивановичу собственное отрадное сознание в том, что он своим знанием и трудом дал возможность многим тысячам и богатых и бедных людей постоянно пользоваться чистою здоровою водою».
«В то же время, — рассказывается в репортерском описании юбилея, — было принесено от неизвестного лица серебряное ведро с ковшом; на одной стороне ведра в барельефе представлены изба и перед нею телега, крестьянин, крестьянский мальчик и две лошади, пьющие воду из чана, а с другой стороны выгравирована надпись: „Глубокоуважаемому Снабдителю Москвы здоровою водою Андрею Ивановичу барону Дельвигу. От Москвича. 1880 г.“».
«Все присутствовавшие любовались этим ведром весьма изящной работы Овчинникова», — заключает репортер описание этого подарка.
Следующий важный этап развития Мытищинского и вообще московского водопровода приходится на 1890-е годы: тогда были построены водонапорные Крестовские башни, расширена городская водопроводная сеть.
Мытищинский водопровод верой и правдой служит городу и сейчас, хотя район, который он обслуживает, значительно уменьшился и ограничивается ближайшими окрестностями Мытищ.
Мытищинский водопровод оказал заметное влияние на те местности, по которым он проходил. Большие работы по его строительству и дальнейшей эксплуатации обеспечивали жителей окрестных сел работой и способствовали промышленному развитию этих сел. А два его сооружения — Ростокинский акведук и Алексеевская насосная станция — обогатили этот район двумя замечательными памятниками истории и архитектуры.
Ростокинский акведук. Ростокинский мост. Ростокинская улица и проезд, станция Ростокино окружной железной дороги — все они названы по селу, некогда здесь существовавшему.
Село Ростокино известно по документам с XV века, оно принадлежало тогда Михаилу Борисовичу Плещееву — ближнему боярину великих князей московских Василия Темного и Ивана III. Но судя по названию, возникло гораздо раньше.
Слово «росток» в том смысле, в каком оно дало название селу, неупотребительное в современной русской живой речи, принадлежит к общеславянскому языковому фонду и сохранилось в названии ныне немецкого, а прежде славянского города Росток и означает раздвоение, расточение реки на два потока. Село Ростокино располагалось по Яузе и впадающей в нее речке Горяинке. По Яузе избы стояли на правом берегу, а по Горяинке — только на левом, образуя в плане фигуру, похожую на рогатку, то есть раздваиваясь, расходясь на два потока.
По смерти жены боярин Плещеев отдал Ростокино Троице-Сергиеву монастырю на помин ее души «с серебром, и с хлебом, и с сеном, и со всем, что к тому селу потягло, и с пустошами, куда топор и коса и соха доходили».
Став монастырским владением, село быстро богатело, так как его жители имели «обельную» грамоту, освобождавшую их от всех казенных повинностей и податей, и обязаны были работать только на монастырь. Эти льготы сохранялись и при преемниках Василия Темного — Иване III, Василии III, Иване Грозном.
По документам известно, что в селе была деревянная церковь Воскресения Христова, что в ней были «образы и святы книги и ризы», а на колокольне звонили в четыре колокола. При церкви жил священник, рядом стояли дворы «челядинский» и монастырского приказчика.
В селе содержалось монастырское стадо, на Яузе молола муку монастырская мельница, полученные за помол деньги шли в монастырскую казну, кроме того, два с половиной рубля в год приносил действовавший по весне перевоз через Яузу, видимо, тогда она широко разливалась.
28 октября 1552 года у Ростокина московский народ встречал, тогда еще не имевшего прозвища Грозный, царя Ивана Васильевича, возвращавшегося после победы над Казанским ханством и взятия Казани.
«И прииде государь к царствующему своему граду, — описывает летописец эту встречу, — и стречаху государя множество народа. И толикое множество народа, и поля не вмещаху их: от реки Яузы и до посада и по самый град, по обе страны пути, безчислено народа, старии и унии, велии гласы вопиющие, ничтоже ино слышати, токмо: „Многа лета царю благочестивому, победителю варварскому и избавителю християнскому!“»
В Смутное время через Ростокино проходили отряды и польско-литовских оккупантов, и казачьи отряды, поддерживавшие всех Лжедмитриев по очереди. Село было разорено, церковь Воскресения Христа сожжена, жители разбежались.
После Смутного времени Ростокино не скоро восстановилось. В 1678 году в селе было всего 16 дворов и 41 житель. Сожженную в годы Смуты деревянную Воскресенскую церковь в середине века отстроили вновь. Но приход был бедный, церковь постепенно ветшала и во второй половине XVIII века разрушилась и более не возобновлялась.
В 1764 году Ростокино перешло в ведение Коллегии экономии. Крестьяне, наряду с земледелием, начали заниматься извозом, некоторые содержали постоялые дворы в Москве.
При Павле I владельцем Ростокина стал митрополит Платон (Левшин). Он же владел соседним Черкизовым. Во время царствования Александра I Ростокино становится государственной собственностью.
Со второй половины XIX века Ростокино постепенно превращается в промышленный пригород Москвы. Одно за другим возникают тут небольшие предприятия: ситценабивная и бумагопрядильная фабрики, завод по изготовлению брезента и другие. К началу XX века появились крупные производства, такие, как красильно-аппретурный завод Фермана, ныне — камвольно-отделочный, ремонтные механические мастерские; всего к 1900 году в Ростокине насчитывалось 10 промышленных заведений.
После проведения Окружной железной дороги, построенной в 1903–1908 годах и ставшей полицейской границей города, село Ростокино фактически оказалось в городской черте.
Так как село было волостным, в нем находилось волостное правление, после революции — волисполком. В селе торговало более десятка лавок, было несколько чайных и трактиров, особенной популярностью пользовалась чайная Дубинкина «Волна», так как в ней, кроме чая, оказывалась дополнительная услуга — «подача крепких напитков».
В первые десятилетия XX века село Ростокино, расположенное по обе стороны шоссе, насчитывало более 120 дворов. Его население составляли около двух тысяч коренных жителей и не меньшее количество пришлых квартирантов, работавших на фабриках. Местные жители предпочитали заниматься огородничеством, снабжая не без выгоды для себя московские рынки картофелем, капустой, морковью, редькой, луком; на заливных лугах паслись стада, и среди молочниц, поставлявших молоко в Москву, было много ростокинских.
Еще до революции в Ростокине получило распространение такое направление сельского хозяйства, как цветоводство. Крестьяне выращивали цветы для цветочных фирм. Во время революции это направление исчезло, но с нэпом возникло вновь, появились покупатели — владельцы частных магазинов. Спрос оказался столь значителен, что цветоводством занялись и в соседних селах — в Алексеевском, Леонове, в деревне Марьиной. В конце 1920-х годов государственная торговля вытеснила частную, и в судьбе ростокинского цветоводства произошло новое изменение.
В 1930 году был создан специализированный цветоводческий колхоз имени И. В. Сталина. Главной его задачей стало снабжение посадочным материалом скверов и парков Москвы.
Ростокинский цветоводческий колхоз стал одним из крупнейших в СССР хозяйств этого направления. С открытием в 1939 году Всесоюзной сельскохозяйственной выставки он не только выполнял заказы по ее озеленению, но занял почетное место среди ее участников в павильоне «Цветоводство».
Ростокино превращалось в город медленно, но неуклонно.
В 1929 году в Ростокине уже было 4 улицы и 5 переулков. Большинство из них носили названия села: Большая Ростокинская улица, Правая и Левая Ростокинские улицы, 1-й — 5-й Ростокинские переулки, Ростокинский проезд, и лишь одна улица выпадала из этого ряда — улица Текстильщиков (ныне Сельскохозяйственная улица). Большая Ростокинская улица теперь — часть проспекта Мира, другие Ростокинские улицы и переулки застроены новыми кварталами.
В 1935 году Ростокино было официально включено в черту города. Но и после этого еще долгие годы оно сохраняло свои поселковый вид. Лишь в послевоенное время его стали застраивать типовыми жилыми домами. Теперь Ростокино — типичный район массовой жилой застройки.
До сих пор среди москвичей помнится легендарная личность XVIII века — знаменитая разбойница Танька Ростокинская, обитавшая в Ростокине.
Вообще Троицкая дорога издавна и чуть ли не до последних десятилетий XIX века считалась опасной, во многих местах при крутых спусках, переправах, в лесистых захолустьях, в удалении от ямских станций возле разных выселков, слободок путников подстерегали лихие люди — разбойники: местные жители, которые днем пахали, а с темнотой, как говорится в пословице, собирали урожай, где не сеяли.
Троицких разбойников опасались даже цари: в 1613 году избранный на царство Михаил Федорович Романов на пути из Костромы в Москву, вместо того чтобы поспешить занять царский престол, вынужден был из-за «воровства» на дороге отсиживаться в Троицком монастыре и ожидать, пока пришлют из Москвы войско для его охраны.
В том же году большой отряд казаков, занимавшихся разбоем на Троицкой дороге, послал из Ростокина гонцов к новоизбранному царю Михаилу Федоровичу, сообщая, что они-де готовы покончить с разбоем и идти на службу к государю. Царь послал в Ростокино своих людей с наказом переписать казаков, но те решительно этому воспротивились, заявив, что «атаманы ведают сами, сколько у кого в их станицах казаков». После чего принялись самовольно ставить на Троицкой дороге — от Ростокина до Москвы — засады-«сторожи». Во втором послании к царю казаки перешли к прямым угрозам, требуя предоставить им «торг». Надо полагать, они не собирались чем-либо торговать, а лишь желали получать часть прибыли от торговли, то есть заняться, по современной терминологии, рэкетом на законном основании, с царского дозволения. В случае отказа, сообщали казаки, они «учнут воевать». Михаил сумел как-то «договориться» с казаками, но перевел их из дальнего Ростокина поближе, к Донскому монастырю.
Троицкая дорога оставалась опасной и в последующее время. В середине XIX века М. Е. Салтыков-Щедрин в «Пошехонской старине» писал: «Под Троицей, того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!»
Государственные чиновники и богатые люди ездили с охраной, у богомольцев же бедняков была охранительная молитва, неведомо кем составленная, но всеми знаемая: «Святая великомученица Варвара, избави меня от напрасныя смерти, от часа ночного обстоянного, всякого обуревания и навета, и обстояния, избавь и спаси на пути-дороге, и на постое, и на ходу».
В первой половине XVIII века в Москве славился своими грабежами и мошенничествами Иван Осипов, по прозвищу Ванька Каин. За свою короткую, но бурную жизнь он побывал и вором, и атаманом, и благонамеренным московским обывателем, и «доносителем» в полиции, а кончил жизнь на каторге в Сибири. По Москве ходило много рассказов о воровских делах Ваньки Каина, о его хитрости и удачливости. Он стал героем первого русского детектива — «История славного вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина со всеми его обстоятельствами, разными любимыми песнями и портретом», написанного Матвеем Комаровым и впервые изданного в 1779 году. Эта книга многократно переиздавалась в XVIII и XIX веках. Предания о знаменитом воре и после выхода книги пополнялись новыми сюжетами. В XIX веке Ванька Каин становится уже легендарным персонажем, имеющим мало общего со своим действительным прообразом. Про его воровские подвиги пелись песни. Предание утверждает, что многие из них сочинены были им самим. Среди его песен называли знаменитую, использованную А. С. Пушкиным в «Дубровском»: «Не шуми, мати, зеленая дубровушка…» Любовь вполне приличных людей к этим «блатным», как назвали бы их теперь, песням в XVIII веке была такой же, как и сейчас. Профессор П. А. Бессонов, публикуя в 1872 году «Песни Ваньки Каина», в комментариях пишет: «Не можем забыть впечатлений нашей ранней молодости, как старик Д. Н. С-в, человек в высокой степени почтенный, лучших сфер нашего общества, семейный, литературный, богатый певал нам эту „Каинову“ песню одушевленным и растроганным голосом, с пылавшими взорами… Мы и после встречали то же самое чувство, и глубину взволнованной души, и безотрадную грусть, и некоторую восторженность напева от многих других: многие вовсе не знали при этом действительного Каина, как знаем его теперь по документам, все одинаково знали и сознавали творческого (то есть не настоящего, а сотворенного легендой. — В. М.)».
Легенды о благородных разбойниках так же живучи, как и о добрых справедливых правителях.
И. И. Нивинский. Река Яуза. Офорт 1918 г.
Именно потребность общества в таких легендах помогла сохранить имя Таньки Ростокинской, грабившей со своей шайкой проезжих на Троицкой дороге. Она — современница Каина, предание даже называет ее его любовницей. Другое же предание утверждает, что она была так сильна, крупна и безобразна, что «никого не могла пленить» и осталась девицей. Танька родилась и выросла в Ростокине, еще в XIX веке показывали «Танькину рощу» и «Танькину березу», под которой собирались ее сотоварищи. Она держала в страхе и местных жителей, и проезжих.
Основное время, на которое приходится наиболее яркая часть воровской деятельности Таньки Ростокинской, как и Ваньки Каина, — это царствование Елизаветы Петровны, тогда же они были пойманы и наказаны. Конец XVIII — первая половина XIX века — расцвет преданий о них и их романтизации.
В частности, предания о «девице-разбойнице» и ее разбойниках, скрывавшихся в лесах Ростокина, отразились в повести Н. М. Карамзина «Наталья — боярская дочь»: «…через несколько минут выехали они на узкую равнину, где стоял маленький домик, обнесенный высоким забором. Навстречу к ним вышли пять или шесть с пуками зажженной лучины и вооруженные длинными ножами, которые висели у них на кушаках. Старушка няня, видя сие дикое, уединенное жилище посреди непроходимого леса, видя сих вооруженных людей и приметив на лицах их нечто суровое и свирепое, пришла в ужас, сплеснула руками и закричала: „Ахти! Мы погибли! Мы в руках у разбойников!“» Но потом оказалось, что старушка ошиблась. Этот мотив появился в повести Карамзина несомненно под влиянием преданий и рассказов о Таньке Ростокинской, которые писатель слышал от местных жителей, поскольку в этих местах он тогда жил на даче.
Две песни о Таньке Ростокинской пелись и во второй половине XIX века. Эти две баллады приведены в 9-м выпуске «Песен, собранных П. В. Киреевским». Одна из них повествует о том, как под кудрявою березою «сидела тут разбойников станица» и держала совет. Вторая — рассказ Таньки Ростокинской о своей жизни перед тем, как ее должны казнить.
Загуляла я, красна девица, загуляла
С удалыми, с добрыми молодцами,
С теми ли молодцами — со ворами.
Не много я, красна девица, гуляла:
Гуляла красна девица тридцать шесть лет.
Была-то я, красна девица, атаманом
И славным и преславным есаулом.
Стояла я, красна девица, при дороге,
Со вострым я со ножичком булатным:
Ни конному, ни пешему нет проезда.
Не много я, красна девица, душ губила:
Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,
А старого и малого в счет не клала.
Далее в песне рассказывается о том, как закончилась ее разбойная жизнь: однажды гуляла она «в славном Петровском кружале» — в кабаке возле Петровских ворот, а пила она крепко, почему имела даже прозвище Татьяна-пьяна.
Не глядя я рублевички вынимала,
За стоичку без счету подавала,
Атамановы поступочки показала.
Уж тут меня, девицу, признали:
По имени красну девицу называли,
По отчеству меня величали;
Назад руки красной девице завязали,
Повели меня, красну девицу, во полицию.
«Судите, судьи, меня поскорее,
Раскладывайте огня на соломе,
Вы жгите мое белое тело,
После огня мне голову рубите…»
В 1840 году В.Г Белинский, перечисляя наиболее популярные лубочные издания, читаемые народом, на первое место ставит сочинение «Танька, разбойница ростокинская, или Царские терема. Историческая повесть в 3-х частях» автора, выступившего под псевдонимом Сергей …кий. В перечне критика она опережает даже знаменитую «Повесть о приключениях английского милорда Георга».
Автором «Таньки, разбойницы ростокинской», изданной в 1834 году, был С. М. Любецкий, тогда студент Московского университета, впоследствии известный историк, автор многих книг по истории Москвы (на которые и мы в настоящем повествовании часто ссылаемся). Однако Любецкий обычно не упоминал эту повесть среди своих сочинений, вероятно, из-за того, что она была причислена авторитетным критиком к лубочной литературе, то есть к тому виду литературы, который среди «образованной публики» считалось хорошим тоном презирать.
Однако повесть С. М. Любецкого «Танька, разбойница ростокинская» обладала и некоторыми достоинствами. Профессор Л. А. Бессонов в комментариях к народным песням о разбойниках писал три десятилетия спустя после выхода повести в свет, что ее автор «из ходячих преданий составил целый роман или историческую повесть» и что эта «книга, конечно, не по историчности, а по умению сгруппировать для рассказа несколько народных данных, с удовольствием читаемая доселе».
Со временем содержание преданий позабылось, но имя Таньки Ростокинской помнится как романтический эпизод истории ныне отнюдь не романтичного московского рабочего района.
Возвышенность за Ростокиным называлась Поклонной горой, отсюда при подъезде к Москве уже были видны золотые купола московских церквей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.