Никольская улица
Никольская улица
А. М. Васнецов. На крестце в Китай-городе. Акварель. 1902 г.
«Кому в Москве неизвестна Никольская?» — вопрошал В. В. Маяковский в одном из стихотворений двадцатых годов. Хотя Москва с тех пор, как были написаны эти строки, увеличилась в десять раз и жителей в ней стало соответственно больше, известность Никольской осталась прежней. Свое название улица получила от Николаевского, или Никольского, монастыря — одного из древнейших московских монастырей, основанного в начале улицы, по левой ее стороне, на берегу Неглинной, в первой половине XIV века, при Иване Калите. О первоначальном Никольском монастыре не сохранилось почти никаких сведений, кроме того, что в середине XVI века его называли Николой Старым, отмечая его древность, а монастырский храм имел название Никола Большая Глава, видимо, из-за размера купола.
Начало Никольской улицы. Вид в сторону Кремля. Открытка начала ХХ в.
Само название — Никольская — быстро и крепко прижилось и, несмотря на последующие переименования, неизменно возвращалось; сейчас это одно из самых старых московских названий: ему по крайней мере 600 лет. Способствовало сохранению названия и то, что в Москве, как и по всей Руси, чудотворец Николай издревле был особо чтимым и любимым святым.
Известный писатель начала XX века Алексей Михайлович Ремизов, происходивший из старой московской купеческой семьи, выросший на почитании Николы, собрал и издал сборник народных преданий о святом — «Николины притчи». В нем он пишет, что имя святого Николая — «заветное», «первое» имя русской веры, и приводит старинное украинское присловье, показывающее силу народной веры в Николу: «А що будет, як Бог помре?» — «А Микола святый на що?»
В Москве было много церквей и престолов во имя Николая Чудотворца. В «Указателе московских церквей» М. Александровского (1915 г.) их насчитывается 58 церквей и 107 престолов. При таком количестве Никольских церквей москвичи, чтобы различать их, для каждой указывали в названии какую-нибудь особую примету.
В XV — начале XVI века, после основания нового Сретенского монастыря, Никольскую некоторое время называли Сретенской улицей. Но с постройкой стены Китай-города в 1534–1535 годах, когда границы улицы четко определились — от Никольской башни Кремля до Никольской башни Китай-города, — ее вновь стали называть Никольской.
После революции в 1918 году в ответ на призыв В. И. Ленина «спешно подготовить замену названий улиц новыми, отражающими идеи и чувства революционной трудовой России», Замоскворецкий райком партии (Китай-город административно тогда входил в Замоскворецкий район) переименовал Никольскую улицу в Октябрьскую, так как по ней отряды Красной гвардии вели наступление на Кремль. Но год спустя общегородские власти отменили переименование, так как оказалось, что почти в каждом районе Москвы появились улицы с таким же названием, и это вносило большую путаницу в работу городских государственных и коммунальных служб. Никольской вернули ее название. Однако в 1935 году она все же была переименована, на этот раз в улицу Двадцать пятого октября в честь даты (по старому стилю) Великой Октябрьской социалистической революции.
Решением президиума Моссовета от 5 ноября 1990 года улице возвращено ее историческое название. Это был первый законодательный акт Моссовета подобного рода. Любопытно, что извещение об отмене названия — «улица 25-го октября» — в московских газетах опубликовано 7 ноября. Надобно сказать, что историческое название, под которым улица была известна москвичам около семи веков, за эти тридцать пять лет, пока она носила календарное название, не забывалось, и в живой речи его можно было услышать довольно часто.
Самые старые планы Москвы представляют город конца XVI — начала XVII века. Поскольку они выполнены не в виде условно-геометрического чертежа, а в виде рисунка, на котором изображаются постройки, сады, огороды, замощена или не замощена улица, то по ним можно представить внешний вид города и его отдельных частей. Никольская на них предстает уже плотно застроенной улицей, с торговыми рядами, церквями, монастырскими постройками, с отступающими в глубину квартала усадьбами знати, в которых еще сохраняются сады и огородная земля.
На картине Васнецова «На крестце в Китай-городе» изображен крестец, то есть перекресток на Никольской улице возле Никольского монастыря. Этот перекресток был известен в Москве так же, как и монастырь. Монастырь называли Никола Старый у Большого Крестца, а перекресток Никольским крестцом.
Китайгородские крестцы были средоточием народной уличной жизни. На картине Васнецова изображен Никольский крестец конца XVI века, а в очерке «Облик старой Москвы» он дает литературное описание этого сюжета.
План Кремлена-града конца ХVI — начала ХVII в.
«В Китай-городе — кружала и харчевни, погреба в Гостином дворе с фряжскими винами, продаваемыми на вынос в глиняных и медных кувшинах и кружках… Здесь же, на крестцах неожиданно раздававшийся вопль и причитание о покойнике говорили о том, что родственники узнали в выставленном божедомами покойнике своего родственника… Здесь же зазывали прохожих в кружала и притоны словоохотливые веселые женщины с бирюзовыми колечками во рту („знак продажности бабенок“, — по объяснению иностранца-дипломата того времени. — В. М.). Слышен был плач детей-подкидышей, вынесенных сюда в корзинах все теми же божедомами, собирающими добровольные приношения на их пропитание… Пройдет толпа скоморохов с сопелями, гудками и домрами… Раздастся оглушительный перезвон колоколов на низкой деревянной колокольне на столбах… Склоняются головы и спины перед проносимой чтимой чудотворной иконой… Разольется захватывающая разгульная песня пропившихся до последней нитки бражников… Гремят цепи выведенных сюда для сбора подаяния колодников… Крик юродивого, песня калик перехожих… Смерть, любовь, рождение, стоны и смех, драма и комедия — все завязалось неразрывным непонятным узлом и живет вместе как проявление своеобразного уклада средневекового народного города».
С самого своего возникновения ближайший к Кремлю отрезок Троицкой дороги представлял собой многолюдную, оживленную часть посада — с лавочками, кузницами, харчевнями. Хотя земли по улице принадлежали крупнейшей знати — боярам Салтыковым, Шереметевым, князьям Воротынским, Буйносовым-Ростовским, Хованским, Хворостиным, Телятевским, Трубецким и другим того же положения людям и здесь находились их дворы, торговый характер улицы накладывал свою печать на ее облик: перед боярскими дворами вдоль улицы были выстроены торговые помещения.
Торговой Никольская улица оставалась и в последующие столетия, хотя постройки на ней, естественно, с течением времени изменялись в соответствии с новыми запросами ее обитателей и общими изменениями в быту и строительстве.
В начале XIX века наряду с прекрасным зданием Синодальной типографии, монастырскими строениями, роскошными домами вельмож целые кварталы Никольской представляли собой настоящие трущобы. «В то время, — рассказывает историк и статистик М. Гастев, — во всем Китай-городе самое грязное и неблагообразное место было — Певчие улицы, большая и малая, то есть домы, принадлежавшие владению Синодальных певчих (квартал Никольской улицы между Ветошным и Богоявленским переулками. — В. М.), которые, не имея сами тут жительства, отдавали их внаймы. Домы были большей частью деревянные, разделенные перегородками на малые комнаты, углы, чуланы, из которых в каждом помещалось особое заведение или жила особая семья. В них с давних пор блинни, харчевни, малые съестные трактиры, кофейныя и разные мастерские были стеснены чрезвычайно, набиты мастеровыми и жильцами. Оттого не было здесь ни малейшей опрятности, а в случае пожара предстояла великая опасность, по близости к рядам и по невозможности действовать тут пожарными инструментами».
Стена Китай-города со стороны Театральной площади. Справа налево: учебные здания Славяно-греко-латинской академии, собор Заиконоспасского монастыря, Никольский греческий монастырь, собор Богоявленского монастыря. Фотография начала ХХ в.
Никольскую 1840-х годов запечатлел И. Т. Кокорев — замечательный писатель так называемой «натуральной школы», его описание — действительно снимок с натуры:
«Домище на домище, дверь на двери, окно на окне, и все это, от низу до верху, усеяно вывесками, покрыто ими, как обоями. Вывеска цепляется за вывеску, одна теснит другую; гигантский вызолоченный сапог горделиво высится над двухаршинным кренделем; окорок ветчины красуется против телескопа; ключ в полпуда весом присоединился бок о бок с исполинскими ножницами, седлом, сделанным по мерке Бовы-королевича, и перчаткой, в которую влезет дюжина рук; виноградная гроздь красноречиво довершает эффект „Торговли российских и иностранных вин, рому и водок“».
Для характеристики движения по Никольской другой писатель — М. Е. Салтыков-Щедрин употребил народное выражение «труба нетолченая», т. е. «движущаяся толпа, сквозь которую невозможно даже протолкнуться».
Ко времени Кокорева Никольская нашла свой характерный и законченный облик. В дальнейшем строились новые дома, повыше этажами, иной архитектуры, менялись вывески — их стиль и форма, но общий вид улицы оставался тем же: «домище на домище, дверь на двери, окно на окне, и все это, от низу до верху, усеяно вывесками, покрыто ими, как обоями».
К началу XX века живописные, аляповатые и простодушные вывески, описанные Кокоревым, начинают пропадать с Никольской, их заменяют не менее выразительные, но выполненные с большим художественным вкусом. Никольская приобретает цивилизованный, европейский вид. Замечательный бытописатель Москвы, популярный и известный беллетрист конца XIX — начала XX века П. Д. Боборыкин в очерке «Современная Москва» описывает эту новую Никольскую. Две улицы «придают самую яркую окраску Китай-городу — Ильинка и Никольская», — утверждает он, но при сравнении отдает первенство Никольской.
В послереволюционное время вывесок на Никольской несколько поубавилось, но главное — кардинально изменился их вид и характер. Исчезло многоцветье, разностильность шрифтов и узоров, пропали привлекавшие в течение, по крайней мере, века неизменное и заинтересованное внимание детей и литераторов-очеркистов изображения на вывесках различных фигур и предметов. Новые вывески не задавались целью привлечь к себе внимание, возбудить любопытство, воздействовать на чувства, удивить, поразить воображение, они были все исключительно текстовые и выполняли лишь нейтрально информационную функцию, потому что это были вывески контор и учреждений, занявших почти все бывшие торговые помещения.
В описании Кокорева Никольской 1840-х годов вывески послужили великолепным материалом для ее характеристики. Выписанные из справочника названия учреждений, естественно представлявшие собой и тексты вывесок, размещенных у парадных дверей и по обеим сторонам ворот, ведущих во внутренние дворы, также дают некоторое представление о Никольской 1929 года:
«Льно-пеньковый комитет», «Управление сплава и древесины», «Управление продуктов питания», «Управление территориального округа города Москвы и Московской губернии», «ОМЕС — Окружное управление местного транспорта», «Представитель Бурятско-Монгольской Автономной республики РСФСР» (там же представители Дагестанской, Киргизской, Чувашской и Вотской республик), «Московская губернская коллегия защитников», «Осоавиахим СССР и РСФСР» (Общества друзей обороны и авиационно-химического строительства), «Крестинтерн» (Международный крестьянский совет), «Международный комитет Красного Креста», «Московское рабочее общество шефства над деревней», «Просветительское общество и издательство „Прометей“», «ОЗЕТ — Общество по земельному устройству трудящихся евреев в СССР», «Институт торфяной промышленности», «Дом Общества друзей радио», «Центральный клуб строителей им. Ленина», «Центриздат», «Газета „Московская деревня“», «Городская товарная станция железных дорог Московского узла», «Военно-кислотный трест», «Трест „Галантерейщик“», «Льнотрест», «Москвотоп» (трест), «2-й Хлопчатобумажный трест», «Дачное хозяйство» (трест); акционерные общества: «Восток-кино», «Гармония», «Домострой», «Парча-утварь», «Всекохотсоюз», «Союзкартофель», «Архторг», «Нижневолжский союз» (потребкооперация), «ЦБРИЗ — Центральное бюро по реализации изобретений и содействию изобретательству» и другие.
В 1990-е годы на Никольской снова открылось много магазинов и лавочек. Кроме приспособленных под торговлю помещений различные магазинчики, закусочные, пункты обмена валюты ютятся в подъездах, нишах-«шкафах», на незастроенных пятачках, как, например, на месте разрушенного в войну дома на углу Никольской и Богоявленского переулка выросли ряды палаток, подобных тем, что стояли здесь в XVII веке. Вернулась на Никольскую и торговая реклама. Она не столь фигуративна, как в кокоревские времена, но столь же разнообразна по тематике: от классических вывесок «Булочная» и ностальгически архаичной «Мясная лавка» до салона «Роскошь» и магазина «Одежда из Европы» под названием «Зайка моя» — по модной года три назад эстрадной песенке, ставшей символом пошлости. Вообще, надобно сказать, современная торговля на Никольской унаследовала в полной мере смешные и убогие претензии мелких коммерсантов прошлого на заграничный шик, но не респектабельность фирм начала XX века.
Вот уже лет десять на Никольской идет ремонт. Ремонтируют все: подземные коммуникации, дома, дворовые постройки. Улица разрыта и перегорожена, пройти по ней можно с трудом. Не будем гадать, какой явится нашему взору улица после окончания этого всеобщего ремонта, но, думается, ее облик изменится, как менялся на протяжении веков, что-то снесут, что-то перестроят, но хочется верить, что при этом, как и бывало прежде, она останется все той же истинно московской улицей.
Начинающие улицу Казанский собор и ГУМ — церковь с выходящей на улицу иконно-книжной лавкой и универмаг — олицетворяют собою две главные черты, два лица Никольской, с которыми она является миру в течение всей своей многовековой истории — улицей торговли, коммерции и улицей духовности, учения, грамотности, «улицей просвещения», как назвал ее известный историк Москвы начала XIX века И. М. Снегирев. А наш современник замечательный знаток Москвы Ю. А. Федосюк выразился о Никольской несколько выспренне, но так же образно и точно: «Здесь… царство Минервы соседствовало и соперничало с царством Меркурия». При всем различии этих царств, при очевидной противоположности целей и характера деятельности их повелителей и подданных, а порой и прямой враждебности друг другу, царства Минервы и Меркурия на Никольской улице, в течение многих веков соседствуя друг с другом, образовали если не сплав, то некое переплетение, подобное переплетению цветных нитей в ковре, которые, оставаясь каждая своего цвета, в целом образуют единый узор.
Ф. Я. Алексеев. У Спасского моста в ХVIII в. Фрагмент картины
В разные исторические периоды этот ковер приобретал тот или иной общий тон: то торговля теснила просвещение, то наука и искусство выходили на первый план и на них зиждились в то время известность и слава Никольской, но чаще они пребывали в таком состояния равновесия, что в зависимости от симпатий и склонности наблюдателя ее называли одновременно и «центром торговли», и «улицей просвещения». Однако и то и другое имело в этих местах одинаково древние корни.
Что касается торговли, то современный главный магазин улицы — ГУМ, которому стоило бы вернуть его историческое наименование — Верхние торговые ряды, — своим устройством и планировкой является прямым продолжением и преемником традиционного старинного торга — торговых рядов на Красной площади и на ближайших к ней окрестных улицах и в переулках.
Постоянство и специализация торговых рядов держались очень долго — до конца XVIII века. В начале XIX века вместо рядов лавок на Красной площади было построено общее торговое здание, за ним осталось прежнее название — ряды. В новом помещении уже не так строго соблюдалось расположение определенного вида товара в одном месте, но в общем прежний принцип соблюдался, как соблюдается и сейчас.
Память о торговых рядах вокруг Красной площади, их местоположении и названиях остается в названиях современных переулков: Рыбный переулок находится на месте Рыбного ряда, Хрустальный — Хрустального…
Первый переулок на правой стороне Никольской, между нею и Ильинкой, сразу за ГУМом, называется Ветошным. Его название такого же происхождения: здесь был Ветошный ряд.
П. В. Сытин в своем справочнике «Откуда произошли названия улиц Москвы» (1959 г.) утверждает, что Ветошный ряд состоял из лавок, «в которых продавали всякую ветошь: старую поношенную одежду, обувь, предметы домашнего обихода и проч.». Такого же мнения придерживаются и авторы справочника «Имена московских улиц» (последнее, 5-е издание вышло в 1988 г.).
Однако это объяснение неправильно. Оно типичный пример так называемой народной этимологии, то есть истолкования старинного названия по его созвучию с каким-либо современным словом. Да, в современном русском языке, как утверждает академический «Словарь русского языка», слово «ветошь» имеет единственное значение: «ветхое, изношенное платье; тряпье». Но в XVI–XVII веках, когда существовал возле самой Красной площади, на престижном, как сказали бы сейчас, месте Ветошный ряд, название его товара — «ветошь, ветошка» имело иной смысл. Это слово не содержало в себе однозначно отрицательного, пренебрежительного оттенка. Оно было названием определенного сорта ткани с редкой основой, вытканной по старинному — ветхому — способу, не такой плотной, какая получалась на новых, более поздних, станах. (Слово «ветхий» с нейтрально-уважительным оттенком — в значении «древний, старинный» — сохраняется ныне в словосочетании «Ветхий Завет».)
Ветошка, продаваемая в Ветошном ряду, была товаром недешевым. Она шла на легкую одежду, использовалась как приклад и для укрепления грунта на иконах. В руководстве XVII века для иконописцев рекомендуется: «Прежде иконы выклеити дску да поволочи ветошью тонкою, да погладити каменем». В бумагах Петра I приведен счет 1689 года, в котором указано, что для него приобретено «тридцать ветошек рубашечных добрых, дано рубль, 16 алтын, 4 денежки». В 1634 году для патриарха Иоасафа шили шубу, и к ней «на настилки пошло две ветошки — гривна». Как видно из приведенных цитат, цены на эту ветошь были высокие, да и покупатели не такие, чтобы носить старье.
Всего на Красной площади и вокруг нее в XVII веке было около 120 специализированных торговых рядов; конечно, не все они попадают в перечисления иностранных путешественников. Но обязательно упоминаются, вероятно, не виданные ими на других базарах ряды с книгами и иконами.
«Для продажи книг есть особый ряд, для икон — особый», — читаем в «Путешествии антиохийского патриарха Макария в Россию в 1655–1656 годах, описанном архидиаконом Павлом Алеппским». «Один ряд, протянувшийся на добрую милю, занят живописцами, торгующими образами», — сообщает Эрколе Зани (вторая половина XVII века). «Тут же, невдалеке от Кремля, — указывает Олеарий, — в улице направо, находится их Иконный рынок, где продаются исключительно писаные изображения старинных святых. Называют они торговлю иконами не куплею и продажею, а „меною на деньги“, при этом долго не торгуются».
Первоначально иконный ряд находился по левой стороне Никольской, между Казанским собором и Николой Старым, но царь Федор Иоаннович, найдя, что на бойком, проезжем месте торговать иконами непристойно, распорядился перевести его в более тихое место. В 1681 году он издал указ: «Иконному ряду впредь в том месте не быть, а вместо того ряду тем торговым людям для промену святых икон построить деревянные лавки на Печатном дворе, подле каменной ограды, чтобы промен святых икон и иконные ряды были в сокровенном месте». Но, возможно, иконные лавки у Печатного двора, находившиеся дальше от Красной площади, приблизительно на середине Никольской, были и раньше, до указа: на так называемом Сигизмундовом плане Москвы 1610 года на этом месте обозначены «лавки художников». В то же самое время некоторые торговцы иконами оставались на прежнем месте. Современная иконно-книжная палатка Казанского собора торгует нынче там же, где в XVI–XVII веках был первоначальный иконный ряд.
С самой Никольской улицы иконные лавки практически пропали с постройкой Верхних торговых рядов, куда они и перешли, заняв помещения в общих рядах с торговлей самыми разными товарами. Иконная лавка потомственного торговца иконами Дмитрия Ивановича Силина занимала в Верхних торговых рядах во 2-м пассаже (позже «пассажи» стали называть «линиями») № 153.
В 1906 году архитектор И. Е. Бондаренко строил по заказу фабриканта-старообрядца А. И. Морозова храм в Богородске (ныне Ногинск), и тот искал для храма старинный иконостас. Однажды, рассказывает Бондаренко, Морозов пришел к нему возмущенный и поведал о приобретении иконостаса целую историю:
«— Какой жулик Силин Дмитрий?.. Понимаете, что он сделал. Я как-то у Большакова (известный московский антиквар. — В. М.) присмотрел царские врата, показались они мне очень хорошими, древними. Да и Большаков клялся, что они XVI века московских писем. Сторговались. Поехал я к Силину и прошу его как знатока: пойди, посмотри и оцени. Заезжаю потом к Силину.
— Видел?
— Видел, — говорит.
— Ну и что же?
— Да что, дрянь, подделка, и цена им рублей сто.
— Как сто? С меня Большаков просит две тысячи рублей.
— Ну и плюньте ему в глаза. Ведь подделка.
— Так что, не стоит покупать?
— Ну что вы, Арсений Иванович, для вас, для такого храма, какой вы строите, надо что-нибудь действительно хорошее.
Разубедил. Поехал к Большакову и отказался.
Через две недели заезжаю к Силину. Вижу: эти царские врата подчищены, прямо сияют красотой письма.
— Ну, а ты зачем купил? — спрашиваю.
— Да как же не купить? Ведь это подлинник XVI века, из Благовещенского собора, замечательная вещь.
— Как же ты говорил, что подделка?
— Думал, что подделка, да и другие так определяли, а оказались подлинные, да еще какие. Вторых нет и не будет.
— Сколько же ты просишь?
— Да меньше чем за 5000 рублей не отдам; их у меня уже подторговал Степан Павлович Рябушинский.
Нечего делать, купил за 5000 рублей. Вот сукин сын, жулик! Славный парень Дмитрий, а жулик!»
Наряду с иконной торговлей на Никольской улице большое место занимала также книжная. В первой четверти XIX века из 31 книжной лавки, существовавших в Москве, 26 находились на Никольской. В Адресной книге Москвы на 1826 год указаны следующие книжные лавки на Никольской: И. Глазунова, Синодальной типографии, Струкина, Душина, Телепнева, Свешникова, Логинова, Порывкина, Ферапонтова, Ильина, Базунова, Пономарева, Немцова, Андреева, Трухачева, Кривцова, нотный магазин Рейнздорфа. Кроме того, книгами торговали с многочисленных лотков «под воротами», эти торговцы, конечно, ни в какие адресные книги не попадали.
Книжные лавки на Никольской были известны по всей России, их посещала вся тогдашняя читающая публика: как москвичи, так и приезжие провинциалы. При лавках Глазунова и Базунова были библиотеки для чтения, они играли роль своеобразных клубов, где встречались литераторы. В. Г. Белинский в первый же день своего приезда из Пензы в Москву, в декабре 1829 года посетил книжную лавку Глазунова на Никольской и описал это посещение в письме к пензенским друзьям: «Потом мы пошли в книжные лавки… Иван Николаевич имел поручение от Алексея Михайловича купить книг рублей на 60. Комиссию эту он исполнил в одной из лавок Глазунова. Сидельцами оной мы увидели двух молодых людей, довольно образованных, как видно, начитанностию. Их вежливость, их разговоры о литературе пленили меня. Взявши одну книгу и разогнувши оную, я увидел, что это есть том сочинений пресловутого Хвостова. „Расходятся ли у вас толстотомные творения сего великого лирика?“ — спросил я. „О, милостивый государь, — отвечал один из них с насмешливой улыбкой, — мы от них никогда внакладе не бываем, ибо имеем самого усерднейшего покупателя оных, и этот покупатель есть сам Хвостов!!!“» С этого времени Белинский стал постоянным посетителем этой лавки. В 1837 году, рассказывая о своем времяпрепровождении в письме к одному из друзей, он пишет: «Я бросаю перо и иду — куда-нибудь, иногда в лавку Глазунова, где часов 6 сряду болтаю черт знает что».
Книжную лавку Глазунова, бывая в Москве, посещал А. С. Пушкин.
Книжная торговля Глазунова, Свешникова, Базунова и других владельцев больших книжных лавок была рассчитана на покупателя обеспеченного и в достаточной степени культурного. Но малограмотный и даже вовсе не грамотный любознательный простолюдин, а таких в Москве всегда бывало много, тоже мог на Никольской удовлетворить свою любознательность. С конца XVII века в Москве было налажено производство лубков — примитивных гравюр, раскрашенных вручную. Рисунки сопровождались подписями, иногда весьма длинными и обстоятельными. Эти гравюры резались на досках мягких пород дерева, например липы, которая поддавалась ножу так же легко, как слой луба, находящегося под корой, поэтому оттиснутая с такой доски картинка называлась лубком.
Лубки выпускались разные, на всякий вкус, продавались они по всей Никольской.
Об их сюжетах рассказывает выросший в Китай-городе поэт и мемуарист, автор широко известной книги «Ушедшая Москва» И. А. Белоусов: «Картины были „божественные“, то есть духовного содержания, как, например, „Хождение души человеческой по мукам“, „Смерть грешника“, „Страшный суд“, „Чудеса Николая-угодника“, „Вид Афонской горы“ и пр. Светские картины изображали современные события или сцены тропических стран — охоту на львов, тигров, слонов; были картины с сюжетами на русские песни: „Не брани меня, родная“, „Песня о камаринском мужике“… К старинным лубочным картинам относится и лист „Как мыши кота хоронили“». Этот сюжет принадлежит к еще одной, также очень популярной, разновидности лубочных картин — к сатирической. Полное первоначальное название этого лубка — «Мыши кота погребают, недруга своево провожают», он создан в начале XVIII века и является народной сатирой на Петра I; морде кота с торчащими усами прежде старались придать портретное сходство с царем-преобразователем, осуществлявшим свои преобразования на народных костях и крови. Много было сатирических сюжетов на бытовые темы: «О глупой жене», о пьянстве: «Аз есть хмель, высокая голова», «Жизнь грешника», «Урок мужьям-простакам и женам-щеголихам» и другие тому подобные. Одному из московских бытописателей второй половины XIX века актеру П. И. Богатыреву особенно нравился лубок «Как купец в трубу вылетел», на котором был изображен «вылетевший из трубы купец в длинном сюртуке, в сапогах с бураками и с цилиндром-шляпой в руках».
Лубок «Шуты. Жених и сваха». Оттиск ХVIII в.
Лубки были сравнительно дешевы, покупали их много. Лубочные картины широко выпускали у нас даже в 1920-е годы и во время Великой Отечественной войны с агитационными и просветительскими целями. Сейчас, когда художники обращаются к лубку, они таких целей уже не преследуют, а используют лишь его стилистические особенности, его декоративность. Впрочем, на дальнейшем пути по Троицкой дороге мы еще встретимся с современным лубком и тогда поговорим о нем подробнее.
На современной Никольской за Казанским собором по левой стороне идут три дома — 5, 7 и 9 — типичные для Китай-города торговые здания конца XIX — начала XX века, те самые, которыми восхищался Богатырев.
Первый из них — «Никольские ряды» (эту надпись, сохранившуюся и сейчас поновленную, можно увидеть над одним из полукруглых окон верхнего этажа) — построен на месте одного из зданий Монетного двора в 1899–1990 годах по проекту архитектора Л. Н. Кекушева в стиле раннего модерна с лепными декоративными украшениями. В Никольских рядах располагались магазины крупнейших фирм. Дома № 7 (архитектор М. Т. Преображенский) и № 9 (архитектор З. И. Иванов) также построены в последние годы XIX века как доходные, для торговых и конторских помещений и принадлежали «Синодального ведомства Заиконоспасскому монастырю», москвичи их называли «Заиконоспасскими рядами». В доме № 9 среди многих магазинов был и большой книжный магазин известного издателя И. Д. Сытина.
После революции все помещения этих домов были заняты различными учреждениями.
В доме № 7 в 1924 году разместилась радиостудия — «Московский радиовещательный узел», на этой же студии в 1931 году были проведены первые телевизионные передачи, о чем в «Вечерней Москве» сообщалось: «Смотрите! Передает Москва! Ежедневно с 24 до 0.30 часов ночи с радиостанции МОСПС производится передача в эфир движущихся изображений (телевидение)» в «Правде» уточнялось: «Будет передаваться изображение живого лица и фотография».
Эти объявления предназначались тем немногим энтузиастам-радиолюбителям, которые, будучи знакомы с принципами новейшего изобретения, смогли сконструировать самодельные приемники с экранами чуть больше спичечного коробка.
Первая опытная телевизионная передача вышла в эфир 29 апреля. Как вспоминает современник, на экране появилась голова одного из сотрудников Всесоюзного электротехнического института. Он сидел перед камерой и поворачивал голову справа налево и слева направо, что вызывало восторг зрителей. Потом он читал вслух газету (звук шел по радиоприемнику, настроенному на нужную частоту).
1 октября 1931 года телевизионные передачи — по четным числам — становятся регулярными, их содержание усложняется, растет число телезрителей. В то время слово «телевидение» еще не вошло в обиход, изображения на экране называли «картинками с Никольской».
У дома № 9 была сделана знаменитая фотография Е. Л. Халдея «22 июня 1941 года. Улица 25 Октября. Москвичи слушают по радио заявление Молотова». Она опубликована во многих книгах о Великой Отечественной войне. Суровы и прекрасны лица москвичей, случайных прохожих, внезапно настигнутых грозным известием, в них нет смятения перед обрушившейся на страну бедой, но спокойная решимость встать против нее. С таким настроением в тот день приходили люди в военкоматы…
На доме 9 — мемориальная доска серого гранита с надписью: «На этом месте находилось здание Славяно-греко-латинской академии, в которой с 1731 по 1735 год учился великий русский ученый М. В. Ломоносов». Наверное, нет в России ни одного грамотного человека, который не знал бы имени М. В. Ломоносова и не читал бы о том, как он, крестьянский сын, пришел с рыбным обозом из своей далекой северной деревни в Москву и, скрыв свое крестьянское происхождение, потому что в академию крестьян не принимали, поступил учиться в нее, как он, двадцатилетний, сел за парту рядом с малыми ребятами и, терпя насмешки, постигал науки…
Идут мимо прохожие, иные проходят, и не заметив доски, другие — скользнув по ней взглядом, но кое-кто остановится, прочтет и станет разглядывать дом с пытливым любопытством…
Есть великая, магическая власть над человеком тех мест и тех зданий, где когда-то разыгрывался тот или иной памятный в истории отечества эпизод. Замечательно сказал об этом В. И. Суриков, рассказывая о создании своей знаменитой картины «Утро стрелецкой казни»: «Я на памятники как на живых людей смотрел, расспрашивал их: „Вы видели, вы слышали, вы — свидетели“. Только они не словами говорят… А памятники все сами видели: и царей в одеждах, и царевен — живые свидетели. Стены я допрашивал, а не книги».
Стены же зданий старинной Никольской были свидетелями многому.
С 1900-х годов, с тех пор как среди москвичей, интересующихся историей города, вошли в обычай экскурсии по его улицам, одним из самых популярных маршрутов стала экскурсия по Никольской. В замечательном дореволюционном путеводителе «По Москве», вышедшем в издательстве «М. и С. Сабашниковых» в 1917 году под редакцией Н. А. Гейнике, в отдельный маршрут выделена единственная улица — Никольская.
На Никольской — что ни дом, то памятное место, связанное с историческими событиями и именами, известными и чтимыми по всей России. В том числе известными и пробегающему по улице пешеходу, пробегающему только потому, что не знает, мимо чего он бежит. К сожалению, сейчас по Никольской экскурсий не водят.
Однако продолжим рассказ о Славяно-греко-латинской академии, называвшейся также Спасскими школами, поскольку помещалась в Спасском монастыре.
Нынешнее здание Спасского монастыря, выходящее на Никольскую улицу, на котором укреплена мемориальная доска, — новое, оно построено в начале XX века, но если войти во двор, то можно увидеть уголок монастыря, каким он был, когда в нем помещалась Славяно-греко-латинская академия и каким его видели ее знаменитые ученики — Ломоносов, Кантемир, Тредиаковский.
Главный вход в монастырь — Святые ворота — находились там, где сейчас висит памятная доска, сейчас они заложены. Мы войдем через соседние ворота. Они называются Школьными и были пробиты, когда открылась Академия.
Справа, у ворот, высокая двухэтажная церковь с гульбищем на уровне второго этажа — монастырский собор Спаса Нерукотворного Образа. Первый каменный собор в монастыре построил царь Алексей Михайлович в 1660 году. Ныне существующий стоит на его месте и построен уже в петровские времена, в 1710-е годы, архитектором И. П. Зарудным, который строил также хорошо известную в Москве церковь Михаила Архангела — Меншикову башню. Служба сейчас идет только в нижнем храме.
За церковью проходит самое старинное сооружение этого двора — Китайгородская стена, у нее стоит старинное здание — это Братский корпус Академии, в котором жили ее преподаватели.
Спасский монастырь в Китай-городе возле Никольского монастыря был основан, по одним сведениям, около 1600 года, в царствование Бориса Годунова, по другим — гораздо раньше. Самый ранний известный документ, в котором он упоминается, относится к 1620 году, и в нем монастырь назван «Спас на Старом». Из других документов можно узнать, что когда-то он назывался более распространенно, с московской обстоятельностью: Спасский монастырь «на Никольском крестце, на Песках, на Старом месте». Это название позволяет предположить, что монастырь был здесь еще до возведения Китайгородской стены, стоял на высоком песчаном берегу Неглинной, был когда-то снесен и затем восстановлен на прежнем месте. Поэтому можно предположить, что основан он был в XIV–XV веках.
В XVII веке монастырь получил к своему названию уточняющее его местоположение указание: «Спасский за Иконными рядами», затем в живой речи это название преобразовалось в одно слово — «Заиконоспасский».
Весной 1664 года по приглашению царя Алексея Михайловича в Москву переехал на жительство ученый монах полоцкого Богоявленского монастыря Симеон Петровский. Ему было указано жить в Заиконоспасском монастыре и обучать латыни молодых подьячих Приказа тайных дел — личной канцелярии царя, контролировавшей деятельность всех других приказов. Тогда в монастыре поставили «хорошее строение» для школы и флигель с кельями, в которых жили преподаватели и Симеон, за которым в Москве закрепилось прозвище — Полоцкий.
Симеон Полоцкий был энциклопедически образованным человеком, в круг его занятий и интересов, кроме богословских и гуманитарных наук, входили естественные, математические, а также алхимия и астрология.
Вскоре царь Алексей Михайлович приближает его ко двору, и Симеон Полоцкий становится учителем царских детей — ему обязаны своим первоначальным образованием царевна Софья и ее братья Федор и Петр. Будучи одним из самых приближенных к царю людей, Симеон не домогался ни богатства, ни власти, предпочитая всему занятия наукой и словесностью. Грамотность, просвещение, издание книг по их пользе и значимости для страны он считал ничуть не меньшими, чем военная мощь: «Россия славу расширяет не мечом токмо, но и… через книги», — утверждал он. Россия того времени еще не знала такой профессии — поэт. Но Симеон Полоцкий был поэтом, он писал много, увлеченно. Его ученик и друг Сильвестр Медведев сообщает, что Симеон «на всякий же день име залог писати в пол-десть (десть — единица измерения количества писчей бумаги: пачка в 24 листа. — В. М.) по полутетради, а писание его зело мелко и уписисто».
Симеон Полоцкий. Гравюра начала ХIХ в.
В сочинениях Симеона Полоцкого не раз упоминается Москва. Он написал стихотворение, посвященное замечательному архитектурному сооружению тогдашней Москвы — царскому дворцу в Коломенском. Это первое в русской поэзии стихотворение о Москве, им открывается поэтическая летопись столицы России. В январе 1771 года царь Алексей Михайлович, овдовевший два года назад, вступил во второй брак. Он женился на Наталье Кирилловне Нарышкиной — восемнадцатилетней красавице. Видя любовь царя к юной жене, Симеон полагал, что в скором времени должен явиться и зримый плод этой любви — царское дитя.
Учебник риторики, сочинения иеромонаха Софрония, по которому учились в Славяно-греко-латинской академии. Издание конца ХVII в.
В ночь на 11 августа 1671 года, наблюдая с гульбища Спасского монастыря звездное небо, Симеон Полоцкий увидел близ Марса «новоявившуюся звезду пресветлую». Эту звезду он посчитал небесным знаком того, что в это время в утробе царицы был зачат сын.
Современник Петра I дворянин Петр Никифорович Крекшин, собравший обширные материалы по истории своей эпохи, написал сочинение «О зачатии и рождении великого государя императора Петра Первого, самодержца Всероссийского», основанное на бумагах личного императорского архива, к которому он имел доступ, и на устных сообщениях современников. В нем он сообщает, что Симеон на следующий же день после явления звезды (надо сказать, французский астроном Антельм и итальянский Кассини действительно в это время наблюдали так называемую новую звезду 3-й величины в созвездии Лебедя) сообщил Алексею Михайловичу о зачатии сына, назвал день его рождения — 30 мая 1672 года (предсказание оправдалось), сказал, что имя ему будет Петр, что он будет царем.
Будущее царствование Петра ученый монах охарактеризовал в следующих словах: «Подобных ему в монарсех не будет; и всех бывших в России славою и делами превзойдет, вящими похвалами ублажен имать быти, и славу к славе пристяжати имать…» Все это Симеон Полоцкий представил царю и в письменном виде, «во уверение истинное подписася», сообщает Крекшин.
Кроме обычного гороскопа, Симеон Полоцкий изложил свое предсказание в стихах:
И ты, плането Аррис и Зевес, веселися,
в ваше бо сияние царевич родися,
четвероугольный аспекут произыде,
царевич царствовати во вся прииде…
В XVIII и первой половине XIX века астрологические предсказания Симеона Полоцкого вызывали большой интерес. А. С. Пушкин, собирая материал для задуманной им «Истории Петра», занимался специальными исследованиями этого эпизода и в подготовительных набросках записал, что Симеон Полоцкий «предрек за девять месяцев до рождения Петра славные его деяния и письменно утвердил».
В конце 1670-х годов Симеон Полоцкий трудился над проектом преобразования Заиконоспасской школы для подьячих в высшее учебное заведение — Академию, необходимость которой для Москвы становилось всё острее и настоятельнее. Он разработал ее программы, имея в виду интересы церкви, но в еще большей степени интересы светские — развивающегося государства и всего общества.
Уже после смерти царя Алексея Михайловича, в царствование Федора Алексеевича, им был составлен царский указ о создании Академии. Симеону Полоцкому не довелось увидеть своими глазами Академию, его идею осуществляли его ученики и преемники, он скончался в 1680 году, а указ был издан в 1682-м. Этим указом определялось место для Академии — «монастырь Всемилостивого Спаса, иже во Китае граде близ Неглиненских ворот» и указывалось строить «каменные школьные палаты» и каменные же «хоромы для преподавателей и библиотеки».
Симеон Полоцкий похоронен в нижней церкви Спасского монастыря. Над его могилой была установлена каменная плита со стихотворной эпитафией в сорок восемь строк, сочиненной его учеником и другом Сильвестром Медведевым, в которой он характеризует учителя как человека, монаха, ученого, поэта, пишет о его заслугах перед церковью и царем, перечисляет его сочинения как изданные, так и оставшиеся в рукописи. «Епитафион Симеону Полоцкому» — одна из первых русских стихотворных эпитафий, помещенных на надмогильном памятнике, а может быть, и самая первая. Вот начало этой эпитафии:
Зряй, человече! сей гроб, сердцем умилися,
О смерти учителя славна прослезися.
Учитель бо зде токмо один таков бывый,
Богослов правый, церкве догмата хранивый,
Муж благоверный, церкви и царству потребный,
Проповедию слова народу полезный,
Симеон Петровский, от всех верных любимый…
В течение 70 лет, вплоть до открытия в 1755 году Московского университета, Славяно-греко-латинская академия была единственным высшим учебным заведением Москвы. Своим образованием ей обязаны многие известные русские деятели XVIII века.
Курс обучения в Академии включал в себя широкий перечень гуманитарных и естественно-математических предметов: языки, словесность, риторику, философию, богословие, историю, логику, диалектику, арифметику, геометрию, физику, астрономию, практическое стихосложение и ряд других. В этих областях учащиеся Академии получали основные первоначальные знания, которые позволяли им затем выбрать область деятельности, соответствующую их личным интересам и склонностям. Выпускниками Академии были многие выдающиеся деятели XVIII века, избравшие как духовную карьеру, так и светскую.
В Академии существовал свой театр, пьесы для которого писали преподаватели, а разыгрывали их учащиеся. Среди построек Академии в документах начала XVIII века значится «комедийный амбар». В репертуар театра входили пьесы на библейские темы, разные интермедии, театральные представления по тем или иным торжественным поводам. Например, большое представление состоялось на Никольской возле Академии в честь победы под Полтавой — говорились «орации», пелись канты.
В Академии учились: Антиох Кантемир — дипломат, поэт-сатирик, один из зачинателей новой русской литературы; В. К. Тредиаковский — поэт, переводчик, теоретик стиха, им была введена в русскую поэзию силлаботоническая система стихосложения, действующая и поныне; М. В. Ломоносов — ученый-энциклопедист, выдающийся поэт; математик Л. Ф. Магницкий; философ-просветитель профессор Н. Н. Поповский; архитектор В. И. Баженов; известные поэты XVIII века В. П. Петров и Е. И. Костров; историк Н. Н. Бантыш-Каменский; выдающийся духовный деятель митрополит Евгений Болховитинов; географ-путешественник, исследователь Камчатки С. П. Крашенинников, автор первого путеводителя по Москве «Описание императорского столичного города Москвы», вышедшего в 1782 году, В. Г. Рубан и многие другие, оставившие заметный след в истории России деятели.
В 1814 году Славяно-греко-латинская академия была преобразована в Духовную академию и переведена в Троице-Сергиеву лавру для удаления студентов, как писалось в решении, от «вредных развлечений», которые богато представляла Никольская улица. В монастыре остались лишь семинария и училище, находившиеся там до 1918 года.
Спасский собор в 1920 году был отдан обновленцам, а в 1929-м — закрыт. С тех пор и до 1992 года в нем помещались различные учреждения и склады. В 1992 году храм возвращен верующим, сейчас в нем бывает ежедневная служба. За годы от закрытия и до возвращения верующим храм подвергался разрушениям, уничтожен интерьер, но в то же время в нем работали реставраторы, не давая выдающемуся памятнику архитектуры разрушиться окончательно.
Учебные здания Славяно-греко-латинской академии XVII–XVIII веков были отданы под учреждения и общежития. Одно время на территории Академии находился спецгараж НКВД, затем — общежитие Метростроя и другие организации и учреждения. Их хозяйственная деятельность привела к тому, что возникло мнение, будто от Заиконоспасского монастыря не осталось никаких следов.
Но в 1960-е годы, благодаря исследованиям археологов и реставраторов, выяснилось, что сохранились хотя и в перестроенном виде, но представляющем возможность реставрации два главных здания Славяно-греко-латинской академии — учебный и жилой корпуса. В 1971 году Московским университетом им. М. В. Ломоносова и Историко-архивным институтом было принято решение создать в этих зданиях Музей истории русского просвещения. В газетах прошли сообщения о начатых работах по реставрации зданий, участии в них студентов, большой культурной перспективе. Поскольку такой музей очень нужен Москве, эту идею поддержали самые широкие круги общественности. Создание музея представлялось бесспорно обоснованным еще и потому, что Китай-город и Никольская были объявлены заповедной зоной. Музей был создан, но, к сожалению, из-за отсутствия средств через несколько лет закрылся.
Затем наступила перестройка. Здания бывшей Академии получил Российский государственный гуманитарный университет, в них разместились учебные аудитории. В начале 1990-х годов на территорию Академии проникли торговые структуры, потеснили университет, тут появились торговые точки, питейные заведения и наметилась тенденция их распространения на всю площадь двора, на старинное монастырское кладбище. Здесь должен встать трехэтажный универмаг.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II обратился к московскому руководству с просьбой возвратить Церкви старейший московский монастырь, но просьба осталась без ответа.
Такова нынешняя судьба гордости и славы русского просвещения — Славяно-греко-латинской академии. Пока двор не застроен, загляните в ворота, пройдитесь там, где некогда ходил Михаил Васильевич Ломоносов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.