Негласные контакты особого рода

Негласные контакты особого рода

Было бы странно, если бы представительство армии в чужой стране пренебрегало разведкой. Было бы странно, если бы разведка пренебрегала промышленными контактами. Вспомним, как английские спецслужбы, чтобы негласно присутствовать в Азии, не только использовали, но даже финансировали научные и археологические экспедиции. И какой-нибудь археолог с глазами, горящими от гениальных идей, шел искать спонсора в «Интеллидженс Сервис». Ниже нам придется встретиться с деятельностью представительств иностранных компаний в СССР, где работа тесно переплеталась с промышленным шпионажем, а промышленный шпионаж — со шпионажем как таковым. Ну, а любое наше представительство за границей было по самую крышу нашпиговано разведчиками ОГПУ и разведчиками РККА. Странно, если бы это было иначе.

Уже один подбор кадров для работы в России достаточно красноречив. Как уже говорилось, у истоков сотрудничества стоял не просто разведчик, а суперразведчик, легендарный полковник Вальтер Николаи. Майор Чунке, руководитель «ГЕФУ», до того имел немаленький пост в абвере. Техническим директором общества «Юнкерс» стал Шуберт, во время войны бывший начальником разведотдела командования Восточной армии. А сам Нидермайер после его азиатских вояжей в досье спецслужб всего мира, и наших в том числе, значился как специалист по разведке экстракласса. Неизвестно, в какой степени их деятельность можно отнести к сотрудничеству, а в какой — к банальному шпионажу. Все переплелось и все смешалось…

В начале 20-х годов сбор информации любого рода в СССР не представлял особых трудностей. Можно сколь угодно громко смеяться над сталинской шпиономанией и сверхбдительностью, над плакатиками типа: «Молчи, тебя слушает враг!» и «Болтун — находка для шпиона!», но подобное «промывание мозгов» было совершенно необходимо. Куда убежишь от такого рода фактов…

Во время Гражданской войны сообщения агентов побудили руководство Региструпра (тогдашней военной разведки) обратиться к высшему командованию РККА. В донесении говорилось: «… в поездах и на станциях жел. дор. Великороссии красноармейцами и лицами низшего командного состава очень открыто высказываются сведения военного характера о местонахождениях штабов, частей войск на фронте и в тылу; называются участки фронта, кои занимаются теми или иными частями. Агентами во многих случаях указывается на явное злоупотребление своей осведомленностью чинов действующей армии и тыловых частей. В последнее время на Курском вокзале в Москве один из агентов… часто замечал спорящие группы красноармейцев в присутствии штатской публики, из состава которой некоторые лица задавали вопросы спорящим группам с явной целью детального выяснения частей войск и их местонахождения».

Командование отреагировало незамедлительно, последовал секретный приказ главкома о недопустимости подобных вещей, однако вряд ли этот приказ сильно повлиял на положение дел. Вольница Гражданской войны была трудноискоренима, и если к концу войны бойцов и командиров кое-как удалось отучить обсуждать дислокацию частей в залах ожидания, то это нисколько не значит, что они молчали в более интимной обстановке, да еще «при распитии». Чтобы более-менее приучить страну к режиму секретности, понадобились годы массированного промывания мозгов, множество фильмов, газетных статей и статей Уголовного кодекса, плакатов на каждом углу и шпионских процессов. Двадцатые годы были годами большой откровенности.

Едва ли кого-то смущало и присутствие коллег из дружественной Германии, которая вместе с нами противостоит всему миру и в которой вот-вот вспыхнет революция. Кроме того, еще со времен Гражданской войны, особенно с незабвенного восемнадцатого года, когда многие жители безвластной страны легко соглашались сотрудничать с кем угодно, у немцев в России сохранилось множество агентов (впрочем, как и у англичан, поляков, французов и прочей Лиги Наций). А многочисленные немецкие специалисты, работавшие в СССР, легко осуществляли с этими агентами связь.

Естественно, ОГПУ не могло не заметить создания «Ц-МО» и отреагировало на него циркулярным письмом, в котором говорилось, что в последнее время в Советской России появилось огромное количество немецких промышленников, коммерсантов, всевозможных обществ и концессий. «…Личный состав этих предприятий, — отмечалось в циркуляре, — подбирается в большинстве своем из бывших офицеров германской армии и, отчасти, из офицеров бывшего германского генерального штаба. Во главе этих предприятий очень часто мы видим лиц, живших ранее в России, которые до и во время революции привлекались к ответственности по подозрению в шпионаже. По имеющимся и проверенным нами закордонным сведениям, в штабе фашистских организаций Германии имеются точные сведения о состоянии, вооружении, расположении и настроении нашей Красной Армии». В письме перечисляется около десятка бывших разведчиков, в том числе и Нидермайер.

Чекистам вторит бывший германский посол в Москве Брокдорф-Ранцау (тот самый). Он вспоминает:

«По меньшей мере пять тысяч немецких специалистов работали на промышленных предприятиях, рассеянных по всей огромной стране Советов… Эти инженеры были ценным источником информации. Наиболее крупные из них поддерживали тесный контакт с посольством и консульствами. Благодаря им мы были хорошо информированы не только об экономическом развитии страны, но и по другим вопросам, например, о настроении населения и внутренних событиях. Я не думаю, чтобы когда-нибудь любая другая страна располагала столь обширным информационным материалом, как Германия в те годы».[6]

Сам Нидермайер тоже регулярно общался с видными работниками РККА. По службе он поддерживал контакты с начальником управления ВВС Петром Барановым, его замом Яковом Алкснисом, начальником военно-химического управления Яковом Фишманом. Часто встречался с Тухачевским, Уборевичем, Якиром, Корком, Блюхером, а также с начальником Разведупра Арвидом Зейботом и особенно с его преемником Яном Берзиным. Имея изрядный опыт работы, Нидермайер мог без труда получать достаточно много полезных сведений. А когда фигурантов процессов конца 30-х годов начинали спрашивать о шпионаже, то они часто называли своим вербовщиком Нидермайера. Что, в общем-то, совершенно не исключено — на то он и разведчик.

Александр Зданович в одной из своих работ приводит такую историю. В 1926 году ОГПУ по своим каналам получило копию одного из докладов Нидермайера, направленного, кроме положенного адреса, и в разведывательный отдел. Там, помимо прочего, приводились достаточно секретные данные о Красной Армии, полученные от некоего Готфрида, немца, служившего в РККА. Готфрида вычислили быстро. Оказалось, что на маневрах он познакомился с офицером немецкого генштаба по фамилии Штраус. Завязалась дружба, встречи продолжались и после маневров. Поначалу отношения их были довольно невинными, просто сидели, пили кофе с коньячком, разговаривали… но Готфрид и оглянуться не успел, как стал агентом немецкой разведки. Надо полагать, что такой Готфрид был у Нидермайера-Штрауса-Ноймана-Зиберта и т. д. не один. Много с кем он встречался за кофе с коньяком, много с кем общались и его коллеги по «Ц-МО» и «ГЕФУ», а также офицеры, участвовавшие в совместных советско-германских проектах. Не всегда контакты были шпионскими, сплошь и рядом они были просто дружескими, без какого бы то ни было подтекста. Постепенно завязывалась дружба офицеров двух армий, в первую очередь наших германофилов и немецких русофилов из окружения генерала фон Секта.

С другой стороны, ОГПУ достаточно быстро отреагировало на новые обстоятельства. В 1924 году в его структуре было организовано немецкое отделение. А в 1925 году из-за границы отозвали опытного резидента, 33-летнего Отто Штейнбрюка. Это был австриец, соратник Бела Куна, бывший капитан австро-венгерской армии, который, как и многие другие, стал революционером в русском плену. Он и возглавил вновь созданное немецкое отделение. Заместителем его стал Карл Силли, тоже австриец, 1893 года рождения, тоже бывший военнослужащий австро-венгерской армии, военнопленный, член партии большевиков с 1918 года и сотрудник ВЧК с 1920 года. (Позднее, в 30-е годы, эти двое продолжили свою работу по Германии, однако уже в органах военной разведки.)

Задачу немецкое отделение имело двоякую. С одной стороны, оградить тайну советско-германских взаимоотношений от чужих разведок, прежде всего английской, французской и польской, с другой стороны, охранять наши военные секреты теперь уже от поползновений разведки новоявленных союзников. Думаем, не ошибемся, если присовокупим сюда и третью миссию: вербовать агентов среди немцев, работавших в СССР, и всеми силами выведывать их военные секреты.

Впрочем, довольно долго к угрозе немецкого шпионажа у нас относились, все-таки, непростительно легкомысленно. Готфрида, конечно, обезвредили — но это уже случай вопиющий, и улов сам в руки шел. А так…

«Те сведения, которые смогут собрать о нас и нашей армии, — писал в декабре 1928 года Сталину полпред в Берлине Крестинский, — немецкие офицеры, живущие в глухом Липецке, в Казани и под Симбирском, настолько элементарны, что они все равно имеются у немецкого военного атташе и поступают в немецкий разведупр от других гражданских разведчиков, не учащихся в этих школах. Более же серьезные и опасные для нас сведения можно получить лишь при длительной работе у нас в Реввоенсовете. Немцы, по всей вероятности, будут стараться получить разрешение командировать к нам в Реввоенсовет несколько своих штабных офицеров, но это для них менее осуществимо…»

Едва ли разделял мнение посланника профессиональный разведчик Отто Штейнбрюк, но что он мог поделать с заблуждениями властей? И только после прихода к власти фашистов, после «дела Тухачевского», с холодом в сердце сообразив, сколько среди советских офицеров выходцев из того же Липецка и Симбирска, обучавшихся в немецких академиях и пивших с ними коньяк на маневрах, стали лихорадочно составлять списки тех, кто когда-либо имел дело с немцами, проверять и перепроверять. И, судя по некоторым событиям Великой Отечественной войны, едва ли списки эти были полными, а проверка надежной.