Переселенческая политика

Переселенческая политика

Составной частью столыпинской аграрной реформы являлось переселение крестьян на новые места в Сибири, на Дальнем Востоке и Северном Кавказе. Переселенческая политика преследовала сразу две цели: во-первых, уменьшить социальное напряжение в Европейской России, во-вторых, освоить незаселенные сибирские просторы, таящие огромные богатства. Дополнительно ставилась задача утвердить русское влияние на Дальнем Востоке, который уже в те времена подвергался хозяйственной экспансии китайцев.

Как отмечалось в предыдущем разделе, Столыпин был последовательным и твердым противником конфискации помещичьих земель в любой форме и под любым предлогом. В этом отношении его политика шла вразрез с давней мечтой крестьянства. Взяв под защиту помещичье землевладение, правительство должно было решить проблему аграрного перенаселения Европейской России, где треть крестьянского населения не могла найти применения своему труду и заработать средства на достойную жизнь. В сущности, Столыпин предлагал два пути решения этой острой проблемы: интенсивный и экстенсивный. Первый и основной путь – это ликвидация средневекового пережитка в виде общины в надежде, что сильная и крепкая часть крестьянства перестроит свое хозяйство на новый лад, поднимет культуру земледелия на новый уровень. Доведение урожайности российских полей до среднеевропейского уровня или хотя бы сокращение разрыва наилучшим образом сняло бы проблему крестьянского малоземелья. Само собой разумеется, интенсивный путь был долгим и сложным. Столыпин хорошо понимал, что немедленной отдачи ждать не приходится, поэтому и просил для России хотя бы двадцать лет покоя.

Второй путь – экстенсивный – был также возможен для России, которая на тот период времени являлась вторым по величине государством мира после Британской колониальной империи. Действительно, малоземелье наблюдалось лишь в европейской части страны, тогда как за Уралом простирались необъятные земли. Со времен Ермака освоение Сибири являлось делом рук «промышленников», то есть частных лиц, которые на свой страх и риск шли дальше и дальше за Каменный пояс навстречу солнцу. Они строили зимовья, налаживали меновую торговлю с местным населением, разведывали местность. За ними приходили небольшие казачьи отряды, иногда по приказу воевод, а чаще по собственному почину, руководствуясь рассказами промышленников о богатых землях. Казаки возводили остроги, в них появлялись назначенные из Москвы воеводы, и новые земли входили в состав Московского государства, а потом и Российской империи. В конце XVIII – начале XIX в. русская колонизация добралась до Аляски и Калифорнии, а правители Гавайских островов слезно молили принять их в российское подданство. В начале XX в. Россия потеряла свои владения в Северной Америке, но Сибирь была ее неотъемлемой частью.

Сибирь славилась суровым климатом, однако многие ее районы были вполне пригодны для земледелия и практически все – для животноводства. Сибирский крестьянин не ведал малоземелья. В Барабинской степи говорили так: «Селись – где хочешь, живи – где знаешь, паши – где лучше, паси – где любче, коси – где густо, лесуй – где пушно». Если в Европейской России средний размер земельного надела на крестьянскую душу составлял 2,6 десятины (а в Западных губерниях – 1,8), то в 1906 г. на одну приписную душу мужского пола в Томской губернии приходилось более 40 десятин пашни, в Енисейской губернии – 32 десятины[302].

Сибирский крестьянин не громил и не жег помещичьи имения, как это было в Саратовской губернии и по всей России, по той простой причине, что в Сибири не прижилось дворянское землевладение, несмотря на все попытки его ввести. В XVII в. земля давалась служилым людям – таким же, какими были предки Столыпина в Муромской уезде. В XVIII в. были указы о передаче сибирских земель чиновникам. Но помещичье хозяйство не могло существовать без крепостных, которых в Сибири не было. В 1860 г., на излете крепостного права, был принят указ о продаже в частные руки пустующих земель и раздачу их в награду. Однако дворянам, лишившимся даровой рабочей силы, было не до сибирских земель. Почти вся земля Сибири, за ничтожным исключением, являлась казенной. Это были земли казачьих войск, кабинетские и государственные. На долю частного землевладения в Сибири в 1899 г. приходилось 524 тысячи десятин, что составляло лишь 0,04% общего земельного фонда[303].

Логичным представлялось направить поток малоземельных крестьян в Сибирь, предоставить им казенные земли и тем самым обезопасить дворянские владения в Европейской России. Как цинично шутили помещики по поводу переселенцев, «Дальше едешь – тише будешь!».

Крестьяне в России имели о Сибири самые противоречивые представления. Сибирь одновременно и пугала и манила. Пугала славой каторжного страны, куда ссылали убийц и разбойников. Манила слухами о вольной земле, где можно было устроиться без оглядки на помещика и начальство. Самые смелые пытались найти свое счастье в Сибири, бросали хозяйство в родных краях и правдами и неправдами добирались с семьями до Амура: «Многие даже не знали, куда направлялись: шли на «Мамур-реку», на «Китайский клин», в «беловодье», но какие местности разумелись под этими названиями, где они расположены и какими путями достигнуть их, переселенцы часто не могли сказать… иные представляли Сибирь страной, изобилующей не только ценным зверем и рыбою, но и садами. Сенокосы казались беспредельными, чернозем – не знающим недорода»[304].

Правительственная политика долгое время была нацелена на сдерживание переселения. Впоследствии специалисты по переселенческому делу отмечали: «В эпоху, непосредственно следовавшую за освобождением крестьян, как в правительственных кругах, так и в широких слоях поместного дворянства, господствовало, по соображениям экономического характера, резко неблагоприятное для переселенческого движения настроение, вызвавшее даже ряд репрессивных по отношению к нему мероприятий»[305]. Крестьян, ушедших в Сибирь по доброй воле, задерживали по дороге как бродяг и насильно водворяли на прежнее местожительство.

Переселенческий закон 1889 г. разрешал переселение только зажиточным крестьянам, что само по себе являлось странным, так как данная категория крестьян неплохо жила и в Европейской России. Показательно, что закон, призванный стать плотиной на пути переселения, был принят, когда вовсю дебатировался вопрос о строительстве сквозного железнодорожного пути через всю Сибирь к Владивостоку. В правительственных сферах было много противников строительства Транссибирской железной дороги, заявлявших, что этот дорогостоящий проект не принесет ни малейшей пользы, поскольку из слабонаселенного Дальнего Востока вывозить совершенно нечего. Вообще, чиновники петербургских канцелярий имели о Сибири столь же смутное представление, как неграмотные крестьяне. В 1896 г., по подсчетам Министерства земледелия и государственных имуществ, на всю Сибирь имелось пригодных для расселения земель всего-навсего для 1200 крестьян. О том, что земли, считавшиеся непригодными для пашни, на самом деле успешно возделываются самовольными переселенцами, в столице даже не подозревали. На картах Сибири многие места выглядели безлюдной пустыней, но впоследствии там, к всеобщему изумлению, обнаруживались вполне обустроенные деревни[306].

Твердая решимость императора Александра III и настойчивость тогдашнего министра финансов С.Ю. Витте переломили отрицательные настроения в верхах. Грандиозный проект строительства Сибирской железной дороги был успешно реализован, вызвав у западной прессы восхищение, смешанное с опасением. Британская печать предрекала, что Транссибирская магистраль «сделает Россию самодовлеющим государством, для которого ни Дарданеллы, ни Суэц уже более не будут играть никакой роли, и даст ей экономическую самостоятельность, благодаря чему она достигнет могущества, подобного которого не снилось еще ни одному государству»[307].

Строительство Транссибирской железной дороги дало громадный толчок развитию Сибири. Магистраль связала воедино Европейский центр и Дальний Восток, сделав доступными местности, куда раньше было почти невозможно добраться. Изменилось отношение к переселению. Комитет Сибирской железной дороги, председателем которого являлся тогдашний наследник престола цесаревич Николай Александрович, поощрял меры, направленные на увеличение сибирского народонаселения. Вступив на престол, Николай II руководствовался той же мыслью.

Витте, который в начале его царствования еще оставался самым влиятельным министром, докладывал, что размах переселенческого движения не соответствует потребностям Сибири в земледельческой колонизации. Он предлагал выделить средства на организацию переселенческого движения как ввиду его колонизационного значения, так и в интересах разрежения населения на местах. Губернские комитеты, созданные в рамках Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности, которое было созвано по инициативе Витте, высказались за изменение переселенческой политики. Предложения комитетов легли в основу закона о переселении от 6 июня 1904 г. Общий закон дополняли инструкции и положения, в частности Положение Совета министров от 10 марта 1906 г. «О порядке применения закона 1904 г. о переселении». Хотя этот документ носил скромное название Положения, многие исследователи считают его в сущности новым законом.

С.М. Сидельников полагал, что законы 1904 и 1906 гг. свидетельствовали о переходе к экономическим методам регулирования переселения[308], В.Г. Тюкавкин только отчасти соглашался с этим суждением, подчеркивая, что, наряду с применением экономических мер, сохранялось государственное вмешательство в организацию переселения[309], Действительно, законодательство не предусматривало полной свободы переселения. Покинуть можно было только губернии, из которых добровольное выселение признавалось желательным ввиду неблагоприятных хозяйственных условий, а поселиться можно было только в районах, заселение которых признавалось особо желательным. Вместе с тем закон 1904 г. и Положение 1906 г. при всей их ограниченности знаменовали собой отказ от прежней политики ограничения переселения и переход к поощрению этого процесса.

Витте и Столыпина связывали неприязненные отношения, носившие со стороны Витте характер личной ненависти. Однако в переселенческом вопросе они были солидарны, и Столыпин продолжал политику Витте. Точнее сказать, это была не личная политика кого-то из министров, а политика государства. Главноуправляющий землеустройством и земледелием князь Б.А. Васильчиков в своей речи в комиссии III Государственной думы сформулировал задачу переселенческой политики следующим образом: «Переселение является могучим средством для устранения земельной тесноты и разрешения целого ряда… поземельно-устроительных вопросов». Таким образом, главной целью переселения на тот момент являлось смягчение социальной напряженности в Европейской России. В то же время в речи главноуправляющего прозвучали мотивы освоения Сибири – «пустыни, изобилующей всеми богатствами», а также укрепления дальневосточных рубежей: «Эта богатая пустыня граничит с перенаселенными странами»[310].

Непосредственная организация переселения была возложена на переселенческое управление. Оно было создано в 1896 г. в составе Министерства внутренних дел и ограничивало свои функции только водворением переселенцев на новых местах, не заботясь о развитии их хозяйства. В 1905 г. переселенческое управление было передано в состав Главного управления землеустройства и земледелия. Переход управления в состав другого ведомства был не просто бюрократической процедурой, а важным шагом, свидетельствовавшим о том, что отныне главным для государства является сельскохозяйственное освоение новых земель.

Шесть лет переселенческое управление возглавлял А.В. Кривошеин, который, как уже отмечалось ранее, снискал на этом посту прозвище «министра Азиатской России», а подчиненное ему ведомство называли «Всеазиатской земской управой». В 1905 г. начальником переселенческого управления был назначен Г.В. Глинка, но Кривошеин сохранял общий контроль над этой сферой. Григорий Глинка был родом с Украины. Как и его начальник, он не имел специального агрономического образования, окончил юридический факультет Петербургского университета, был помощником популярного адвоката Плевако, но потом оставил адвокатскую практику и выбрал стезю чиновника. Хорошо знавший его по службе И.И. Тхоржевский вспоминал: «В одном из самых захудалых уголков министерства внутренних дел ютилось – тогда еще совсем маленькое и «черносошное» – переселенческое делопроизводство. С проведением Сибирской железной дороги его выделили в особую «часть», все еще скромную. Первым начальником Переселенческого управления был Гиппиус, вторым – Кривошеин, третьим – Глинка. Сановный Петербург не без опаски встретил нового «переселенческого батьку», выдвинутого Кривошеиным. Правые взгляды уживались в Глинке с неискоренимым насмешливым вольномыслием. Вдобавок, как все талантливые люди, он и в отношениях бывал неровен. А главное – был непримиримым врагом всякой бумажной гладкости, не терпел шаблонов, предвзятых планов, и выше всякой системы ставил «нутро», правду, пускай тяжелую, сырую, грубую, неудобную. Сердцу Глинки были понятны и дороги самовольные переселенцы, валом валившие, вопреки всем запрещениям, на Алтай – и творившие в Сибири, своими боками, великое дело колонизации. С ними у него всегда находился общий язык; он понимал их мужицкое ощущение жизни, темную, неодолимую тягу земную…»[311]

Закон о переселении предусматривал льготы для переселенцев. При водворении на новое место жительства переселенец на пять лет освобождался от казенных платежей и земских денежных сборов, а в последующие пять лет облагался этими сборами лишь в половинном размере. Все мужчины старше 18 лет получали трехлетнюю отсрочку от воинской повинности. Переселенческое управление постаралось довести сведения о льготах до широких слоев крестьянства, распространяя свои материалы миллионными тиражами. Например, только в 1907 г. было распространено более 6,5 миллиона экземпляров различных брошюр и листков, в том числе около 130 тысяч справочных книжек для ходоков и переселенцев и 400 тысяч «разъяснений» о порядке переселения. Переселенческое управление не занималось беззастенчивой рекламой и не обещало золотые горы. Авторы брошюр, изданных под эгидой управления, не скрывали трудностей, которые ждут переселенцев, например, рассказывали о нехватке дорог в местах водворения, трудностях раскорчевки леса, возделывания земель и т.п.

Территории, готовые принять переселенцев, были разделены на переселенческие районы, границы которых совпадали с губерниями и областями Азиатской России. Во главе каждого района находился заведующий, который руководил землеотводными работами и водворением переселенцев. Под его началом трудились землеотводные, гидротехнические и дорожные партии, задачей которых являлось обустройство территории. В местах водворения выделялись подрайоны во главе с заведующими водворением, на чьих плечах лежала обязанность строительства церквей, школ, фельдшерских пунктов и т.п. Были образованы два переселенческих района – Западный и Восточный на Транссибирской магистрали. В их задачу входила организация передвижения переселенцев.

Каждый переселенческий район ежегодно объявлял, сколько земельных долей (участков) готовы для предоставления переселенцам. Эти доли распределялись между губерниями и уездами Европейской России. Таким образом, каждый уезд Европейской России располагал строго определенным числом душевых переселенческих наделов в определенных местностях Сибири. Закон о переселении 1904 г. требовал обязательной посылки ходока для выбора земли в районах, подлежащих колонизации. Землеустроительные комиссии выдавали так называемые «ходаческие свидетельства» в строгом соответствии с количеством свободных земельных долей. Комиссии публиковали именные списки ходоков и их доверителей, которые отправлялись в соответствующие губернии Сибири. Формировались партии ходоков, которые в организованном порядке отправлялись осматривать предложенные для заселения участки. На узловых станциях по пути следования ходоков и переселенцев были сооружены особые витрины-вывески для указания оставшегося в данной местности свободного земельного фонда.

Прибыв на место назначения, ходоки осматривали предложенные участки, браковали их или, наоборот, соглашались, после чего закрепляли за собой облюбованные земельные доли. Если в течение двух лет переселенцы, чьи интересы представляли ходок, не переезжали на новые места, эти доли вновь объявлялись свободными и поступали в общий фонд.

Однако стройная на вид система организованного ходачества не дала положительных результатов. Выдача свидетельств и внесение в поименные списки были длительной бюрократической процедурой, а самое главное – крестьяне упорно не желали ехать туда, куда их посылали землеустроительные комиссии, и, наоборот, рвались в те места, где их не ждали. Ими руководило не упрямство, а здравый крестьянский смысл. Начальство старалось направить их в совершенно необжитые районы на земли, не расчищенные от тайги. Некоторые ходоки притворно соглашались ехать в указанные ими места, но по дороге самовольно меняли маршрут следования. Наконец, многие переселенцы, махнув рукой на землеустроительные комиссии и на все переселенческие порядки, снимались с места всей семьей. С каждым годом возрастал поток переселенцев, положившихся на русское «авось» и отравившихся в Сибирь без предварительного закрепления земельных наделов.

В 1910 г. правительство признало ущербность организованного ходачества. Столыпин писал: «Система организованного переселения на заранее назначенные доли, имевшая сначала столько горячих сторонников и на местах, и в Государственной думе, и в печати, принесла много разочарований, оказавшись едва ли не хуже старой народной системы – «брести врознь». Самая идея ходачества – поисков подходящей земли – оказалась искаженной: ходок был связан заранее назначенной ему землей»[312]. В итоге главное управление землеустройства и земледелия отказалось от излишней регламентации и формирования организованных партий ходоков.

Покидая обжитые места в Европейской России, крестьяне, как правило, продавали свои наделы. Землеустроительные комиссии должны были оказывать содействие в продаже земли. Деньги, вырученные за проданную землю, помогали обзавестись хозяйством на новом месте. Лишь немногие переселенцы на всякий случай оставили за собой прежние наделы в Европейской России.

Переселенцы ехали в Сибирь по льготному переселенческому тарифу. Дети до 10 лет перевозились бесплатно. Вещи переселенцев также везли по льготному тарифу. Здесь следует сказать о пресловутом «столыпине», или «столыпинском вагоне», название которого печально обессмертило имя Столыпина наряду со «столыпинским галстуком» и «столыпинскими качелями». Для огромного потока переселенцев не хватало вагонов 4-го класса, незамысловатых, но все же имевших минимум комфорта. Поэтому большинство переселенцев ехало через Сибирь в «теплушках», наскоро переделанных из обычных товарных вагонов. «Теплушками» вагоны назывались, потому что в них были установлены чугунные или железные печки для отопления в зимнее время. Половину вагона занимали люди, половину – домашняя скотина. Никаких туалетов, умывальников и прочих удобств не предусматривалось. В дальнейшем от перевозки скотины отказались. Скот продавали дома, а на новом месте покупали новых коров и лошадей.

Вагонам-теплушкам была суждена долгая жизнь. Во время Первой мировой войны в подобных вагонах, рассчитанных на 8 лошадей или 40 солдат, везли на фронт полки и дивизии. В Гражданскую войну в таких теплушках с места на место перемещались беженцы. Они использовались в Отечественную войну и даже после нее. Историк-аграрник В.Г. Тюкавкин в студенческой молодости ездил в такой теплушке: «Поскольку этих теплушек давно уже нет, опишу их вид. Это были товарные деревянные вагоны, дверь отодвигалась в сторону, внизу – железные ступеньки. В середине вагона была довольно большая свободная площадка, посреди ее стояла железная печка, труба выходила вверх через потолок. Вокруг печки стояли скамьи или ящики, на которых можно было сидеть. В начале и в конце вагона на всю его ширину тянулись нары в два этажа, длиной в 2,5 метра»[313].

Кстати сказать, в 1908 г. Министерство путей сообщения добилось ассигнования на строительство улучшенных вагонов для переселенцев, имевших туалет, умывальник и титан для кипячения воды. Противником строительства усовершенствованных вагонов выступил главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин. По его словам, переселенец никогда не имел подобных удобств дома и не может рассчитывать на них в Сибири, поэтому нечего тратиться на ненужную роскошь. С ним был солидарен Столыпин, указывавший, что Государственная дума ассигновала 48 миллионов рублей на строительство вагонов, «когда на самое главное – заготовку участков – тратится всего 4 миллиона рублей, а вся переселенческая смета укладывается в 25 миллионов, затрата 48 миллионов рублей на предоставление лишь больших удобств в пути – едва ли задача первой очереди. Переезд совершен раз – и забудется».

Вряд ли Столыпин подозревал, что необустроенные вагоны не забудутся и получат его имя. В советскую эпоху подобные вагоны использовались для перевозки заключенных, которые называли их «столыпинскими», наверное, потому, что в них когда-то перевезли миллионы людей в Сибирь. Горькая насмешка истории состоит в том, что в «столыпиных» ехали свободные люди по доброй воле в надежде на лучшую долю, а потом это название стало ассоциироваться с зэками и подневольным трудом в лагерях ГУЛАГа.

Критики столыпинской реформы не упускали случая красочно живописать ужасы, сопровождавшие переселение. Оппозиционная пресса твердила об эпидемии среди переселенцев, а радикальные депутаты с думской трибуны бросали обвинения в том, что переселенческое управление для громадной части переселенцев «устроило дорогие похороны, и вот почему правительство умалчивает о них». Переезд в товарных вагонах действительно был долгим и мучительным. Паровозов не хватало, и переселенческие поезда сутками простаивали на станциях и полустанках Транссибирской железной дороги. Тысячи людей не выдерживали дорожных мучений и высаживались со своим скарбом на половине пути. Однако массовых эпидемий удалось избежать благодаря санитарным мерам. По пути следования переселенцев были устроены переселенческие пункты. Самым большим, рассчитанным на десять тысяч человек, был переселенческий пункт в Челябинске. Там были построены бараки, столовые, бани.

В.Г. Тюкавкин вспоминал, как, будучи молодым исследователем, опрашивал бывших переселенцев в Иркутской области: «В 1950-х годах бывшие переселенцы в беседах со мной вспоминали, что в иркутском переселенческом пункте их хорошо кормили горячей кашей, была большая замечательная баня, а в санпропускнике всю одежду и белье подвергали обработке горячим паром. Они просили написать, какой был большой хороший пункт и какие внимательные люди там работали, заботясь о переселенцах»[314]. Не искушенные в идеологических тонкостях старики не понимали, что молодой исследователь не мог выполнить их просьбу. В советских учебниках было принято писать другое: «Переселенцев отправляли в переполненных товарных вагонах, тысячи их гибли в пути от голода и эпидемий»[315].

Проделав длинный путь, переселенцы прибывали к назначенному месту. Нередко земельные доли, предложенные переселенцам, выкраивались из излишков земель сибиряков-старожилов. В таком случае требовалось получить «приемный приговор» от сельского схода. Вряд ли пришлым удалось бы получить подобный приговор, если бы эта процедура повсеместно не превратилась в замаскированную куплю-продажу земельных «отрезков», изъятых у старожилов. Земля не подлежала продаже, но за «приемный приговор» надо было заплатить немалые деньги. Цена такого приговора, особенно в придорожных селениях, выросла с 40 рублей до 100 – 150 рублей за человека, что было доступно только зажиточным переселенцам.

Для старожилов получение платы за приемные приговоры стало своего рода промыслом. Исследователи отмечают: «Возросшая цена за приемные приговоры привела к тому, что многие старожильческие селения готовы были потерпеть даже некоторое земельное утеснение, ради получения прибыли от приселяющихся. Так, крестьяне с. Лебедево Кузнецкого уезда в 1908 г. в составе своего общества имели 244 души мужского пола, а к 23 ноября 1910 г. их уже было в составе общества 606. И так как население постоянно допринимало новых членов в свое селение, то возникла некоторая земельная теснота. Крестьяне с. Голомыскино того же уезда неоднократно от властей получали предупреждения не допринимать в свою среду лишних лиц, но, несмотря на это, общество все же выдало приемные приговоры лишним 45 душам мужского пола. Были случаи, когда после всех доприселений получалось, что переселенцев в старожильческом обществе больше, чем собственно старожилов. Например, в составе Новинского сельского общества Нижнекулундинской волости Барнаульского уезда в 1914 г. было 446 д.м.п., из которых 419 являлись причисленными переселенцами»[316]. Последний пример особенно впечатляет – количество переселенцев в двадцать раз превысило число старожилов.

В других случаях, когда рядом не имелось старожильческого села, переселенцы создавали на новом месте собственный поселок. Хуторами селились редко. Депутаты Государственной думы от Сибири обвиняли правительство в «хуторомании», которая якобы разрушает вековые устои сибирской жизни. Между тем как раз в Сибири были развиты «заимки», представлявшие собой тот же хутор, нередко отстоящий от основного селения на десятки верст. Заимка чаще всего создавалась путем самовольного захвата земли. Крестьянин селился в тайге или степи и жил, рассчитывая только на собственные силы и сноровку. Однако для переселенцев хутор был непривычным делом.

Особой любовью переселенцев пользовался Алтай. В этом регионе имелись прекрасные плодородные земли, обильные луга и густые леса, а Горный Алтай представлял собой настоящую природную сокровищницу. Долгое время эти райские земли оставались недоступными для крестьян. Ими владел единственный в Сибири «помещик» – Кабинет Его Императорского Величества. Юридически это была собственность императорской фамилии. На Кабинетских землях велась добыча золота, серебра, свинца, меди, имелись заводы по выплавке железа, чугуна, стали. В период крепостного права к алтайским заводам были приписаны десятки тысяч ревизских душ и каторжан.

С 1865 г. было разрешено переселение на Кабинетские земли, но поселиться здесь можно было только с разрешения министра императорского двора и министра внутренних дел. Однако переселенцев трудно было остановить. На Алтае скопилось до 200 тысяч самовольных переселенцев, которые распахивали Кабинетские земли, невзирая на строжайшие запреты. В конечном счете крестьяне, прибывшие на Алтай на свой страх и риск, оказались в выигрыше, потому что в сентябре 1906 г. земли Кабинета были переданы в распоряжение Главного управления землеустройства и земледелия для водворения там переселенцев.

Широкий жест Николая II, сделанный императором в премьерство Столыпина, был мало оценен российской общественностью. Между тем Кабинетом было передано в колонизационный фонд по подсчетам разных исследователей от 3,5 до 6,6 миллиона десятин земли. «Среди переселенцев ажиотаж вокруг зачисления был огромен. Так, первое зачисление на участки Кабинетских земель оказалось возможным лишь при энергичном содействии отряда из 36 солдат и двух офицеров. Только услугами вооруженной силы переселенческие чиновники смогли заставить переселенцев входить по очереди в присутствие»[317]. .земельные доли (наделы), на которые в других сибирских губерниях не находилось желающих, на Алтае расхватывались за считаные дни или даже часы. Переселенческий поток на Алтай не иссякал, несмотря на постоянные предупреждения властей, что свободных Кабинетских земель осталось мало. Множество самовольных переселенцев батрачили на счастливчиков, успевших получить землю, или арендовали их участки.

Важным в стратегическом отношении представлялась колонизация Дальнего Востока. Этот вопрос был поднят Столыпиным в связи с проектом строительства Амурской железной дороги. Еще до начала строительства Транссибирской магистрали рассматривались несколько вариантов ее направления. Дорогу можно было вести по границе империи вдоль Амура, но этот путь был длинным и сложным для строительства. В результате был выбран короткий путь через Манчжурию, и построена Китайско-Восточная железная дорога. Однако восстание боксеров в Китае и Русско-японская война показали, насколько опасно иметь дорогу, пролегавшую через чужую территорию. Было принято решение строить дорогу вдоль Амура. У проекта имелось множество противников. Поскольку КВЖД действовала, Амурская дорога не представлялась насущной необходимостью, а затраты на ее строительство, учитывая отдаленность района и сложный рельеф местности, были колоссальными.

Выступая в III Государственной думе в марте 1908 г., Столыпин подчеркнул, что природа не терпит пустоты: «Отдаленная наша суровая окраина, вместе с тем, богата золотом, богата лесом, богата пушниной, богата громадными пространствами земли, годными для культуры. И при таких обстоятельствах, господа, при наличии государства, густонаселенного, соседнего нам, эта окраина не останется пустынной. В нее прососется чужестранец, если раньше не придет туда русский, и это просачивание, господа, оно уже началось. Если мы будем спать летаргическим сном, то край этот будет пропитан чужими соками и, когда мы проснемся, может быть, он окажется русским только по названию»[318].

Говоря о «густонаселенном, соседнем» государстве, Столыпин имел в виду Китай. Те же аргументы он повторил в мае 1908 г., защищая правительственный проект в Государственном совете. Некоторые члены Совета утверждали, что правительство строит Амурскую дорогу для китайцев, так как они легко смогут захватить ее в случае войны. Столыпин возражал: «Что касается повторявшегося и тут неоднократно вопроса об окитаянии железной дороги, то я точно так же не могу понять рекомендуемого тут средства наложить, в предотвращение окитаяния, какое-то «табу» на весь этот край. Рекомендуют, насколько возможно, приуменьшить энергию и деятельность правительства в этой области, чтобы не создать приманки для китайцев. Но ведь, господа, я говорил в Государственной думе и тут повторяю, что просачивание желтой расы, диффузия существует уже в настоящее время, и вы не остановите законов природы. Предлагают поставить это просачивание в наиболее благоприятные условия путем совершенного устранения соревнования русских колонистов».

Столыпин не соглашался с мнением, что лучше направить финансовые средства на колонизацию Забайкальской и Амурской областей: «Такое героическое средство при отсутствии дороги не поведет к заселению этих областей. Послушайте людей, которые там живут и которые управляют этими областями. Ведь есть время года, когда из Забайкальской области в Амурскую можно пролететь только на воздушном шаре. Тот крестьянин, который ищет места для переселения, предпочтет, конечно, поехать по железной дороге в Уссурийский край, чем доехать до Сретенска и затем сотни верст проходить по тундре пешком»[319].

Правительству удалось настоять на принятии проекта. Столыпин был уверен, что Дальний Восток ждет великое будущее. В думской речи он вспомнил своего учителя Д.И. Менделеева и сослался на исследования П.С. Семенова-Тян-Шанского, который говорил, что Уссурийский край напоминает Германию времен Тацита, считавшуюся непроходимой вследствие заболоченности. «Но, господа, вспомните, что Германия представляет из себя теперь? – восклицал Столыпин. – Зачем, впрочем, далеко ходить за сравнениями? Обратите внимание на Уссурийский край, о котором предшествующий оратор говорил, что он не заселяется. Господа, он заселяется. Заселяется. Может быть, не так скоро, как было бы желательно, но те места, которые в Уссурийском крае, которые недавно считались еще заболоченными таежными, составляют в настоящее время одну из главных приманок для переселенцев»[320].

Столыпин внимательно следил за тем, что происходит в «соседнем густонаселенном государстве». Показательно, что он сослался на записку китайского сановника, представленную императору: «Как дерево без коры должно высохнуть, так и государство без крепких границ перестает быть державой». Подхватив это сравнение, Столыпин писал: «Действительная мера к укреплению границ одна – заселение малолюдных окраин. Прилив на окраину переселенцев, как живых соков, должен образовать и у нас в Сибири плотную живую кору русского дерева»[321].

Для обзаведения хозяйством на новом месте переселенец мог обратиться за денежной ссудой, которая выдавалась учреждениями Переселенческого управления. Такая практика существовала и раньше, но размер ссуды был ничтожным и колебался от 4 руб. до 16 руб. на душу. В 1906 г. средний размер ссуды составлял уже 66 руб., причем главноуправляющий землеустройством и земледелием князь Васильчиков настаивал на увеличении финансирования по этой статье расходов. Он докладывал Николаю II, что влияние законов 9 и 15 ноября «в настоящее время еще не сказалось и потому как в этом году, так и в будущем надо считаться с необходимостью располагать широким кредитом для ссудной операции». В 1906 г. бюджет Переселенческого управления составлял 6 млн рублей, но Васильчиков требовал увеличить его втрое. В письме Столыпину главноуправляющий настаивал на том, что переселенческому управлению для выполнения всех планов нужно 19 млн 200 тыс. рублей[322]. Из них в качестве ссуд переселенцам предполагалось выдать 8 млн 750 рублей увеличения. Как всегда, цербером казенного сундука выступал министр финансов В.Н. Коковцов. Он утверждал, что размер ссуд переселенцам неоправданно велик, и переселенческое управление вполне может обойтись 9 млн рублей[323]. Разногласия из-за объемов финансирования стали одной из причин ухода Васильчикова с поста главноуправляющего. Все же, несмотря на сопротивление Министерства финансов, бюджет Переселенческого управления постепенно рос. Всего за 1906 – 1915 гг. ссуды получили 851,9 тыс. чел.[324]

Увеличился и размер ссуд. Он варьировался от 150 до 500 рублей в зависимости от достатка переселенца и местности, где он водворялся. Самые большие ссуды выдавались переселенцам, выбравшим для поселения Дальний Восток и приграничные районы Енисейской губернии, Семиреченской, Семипалатинской и Ферганской областей. В этих регионах половина ссуды была безвозвратной. В современных научных работах по переселенческому делу задавался вопрос, достаточным ли являлся размер ссуды: «Нам известно, что на рубеже XIX – XX вв. сами переселенцы считали, что на обустройство на новом месте им необходимо 300 – 700 рублей… Выдававшиеся чаще всего ссуды 150 – 165 рублей явно не покрывали даже минимума расходов. Но если учесть возможный расчет правительства на то, что имеющие шанс на успех переселенцы должны были располагать еще хотя бы какими-то своими средствами, то сумму ссуды можно признать достаточно весомым подспорьем для осевших за Уралом переселенцев. Во всяком случае, следует признать, что она выросла»[325].

Ссуды переселенцам были не единственной статьей расходов переселенческого управления. Оно строило дороги, занималось гидротехническими работами, распространением агротехнических знаний и даже направляло в Сибирь и на Дальний Восток ботанические экспедиции. Деятельность Переселенческого управления подвергали критике многие современники. Писали о кое-как проложенных дорогах, неумелости и лени чиновников. Бывший служащий Главного управления землеустройства и земледелия И.И. Тхоржевский защищал честь своего ведомства в парижской эмиграции: «В то время не говорили «догнать и перегнать Америку», но масштабы и темпы колонизационной работы пришлось взять рекордно-американские. При отсутствии в Сибири земства и общей отсталости сибирской администрации Переселенческое управление занималось всем: проводило дороги, торговало молотилками, строило больницы, копало колодцы, корчевало и осушало, сооружало церкви, посылало в глушь – крестить и хоронить – разъездные причты…»[326]

Еще раз сошлемся на воспоминания В.Г. Тюкавкина, который молодым ученым, «проработав» все произведения Ленина, обратился к архивным фондам о переселенческом деле и вдруг увидел совершенно иную картину вместо описанной в сочинениях классика марксизма-ленинизма. «Но настоящим открытием оказались поездки в те села, которые были созданы в начале XX в. Их жители, старики, запомнили хорошего гораздо больше, чем недостатков. После поездки в Красноярский край я спросил начальника переселенческого отдела крайисполкома Штромилло о тех дорогах, которые, по данным чиновника лесного ведомства А.И. Комарова в книге «Правда о переселенческом деле», построены очень плохо «на каких-нибудь два-три года», и получил такой ответ: «Мы сейчас ездим по этим дорогам и благодарим тех строителей, если бы их тогда не построили, нам не удалось бы проехать во многие районы»[327].

Столыпинским переселенцам не повезло в том смысле, что на период массового переселения выпало несколько засушливых лет подряд. Для крестьян, незнакомых с сибирскими условиями, это стало тяжелейшим ударом. Один калужский крестьянин, исходивший в поисках земли пол-Сибири, описывал безвыходное положение своих земляков, поселившихся на Иртыше. Сначала они были полны надежд, они распахали нетронутую землю, сулившую отменный урожай. Ходоки поспешили вызвать с родины свои семьи. Но хлеб не уродился, и прибывшие семьи ждало горькое разочарование: «И день приезда их в поселок справедливо можно назвать днем величайшего плача, досады и попреков. Ради чего лишились они всего имущества на родине, которое собирали годами, ради чего истратили все деньги, вырученные за имущество, на дальнюю дорогу и ради чего терпели они столько мучений и пережили страшную опасность? И горько плакали здесь женщины и много насулили нехорошего всем тем, по милости которых они попали в эту сторону»[328].

Особенно тяжело доставалась раскорчевка участков в тайге и непроходимых болотах. Газета «Сибирь» писала: «Каждый клочок пахотной земли полит потом и кровью переселенцев, каждое обнаженное и осушенное болотце отмечено новыми крестами на поселковых кладбищах. Смертность и заболеваемость среди переселенцев очень высоки. Тайга за каждую пядь земли требует жертв»[329]. И все же большинство сумело приспособиться к непривычным условиям хозяйствования. Они перенимали опыт старожилов, заново учились приемам хозяйствования, а иной раз прибегали к хитрости. Так, в Уссурийском крае, куда, как и предупреждал Столыпин, интенсивно проникали китайцы, переселенцы столкнулись с иностранной конкуренцией. Как отмечали современники, «переселенцы, немного обжившись в крае, отлично понимают все преимущества китайской обработки земли. Но сами этих приемов не перенимали. И вот, уссурийские крестьяне, получившие огромные наделы, по 100 десятин на семью, придумали очень простой исход из безвыходного положения, создаваемого негодностью «российских» и непривычностью китайских способов хозяйствования: они сдают свои земли в аренду… тем же китайцам или корейцам – часто тем самым, которых согнали с места, чтобы отдать землю крестьянам»[330].

Наблюдатели отмечали, что переселенцы, освоившиеся в Сибири, уже ничем не напоминали серых мужичков, ломавших шапки перед каждой кокардой: «Сибирь перерождает человека. Исторически забитый и пугливый русский крестьянин высоко поднимает голову, едва лишь выйдя на простор степей или леса, и, не стесненный в возможности, строит он свою жизнь на новых местах, забывая рутину России»[331]. Это беспокоило деятелей Постоянного совета объединенного дворянства. Курский помещик и один из лидеров думской фракции крайне правых Н.Е. Марков обвинял правительство в намерении создать из Сибири особую страну. На заседаниях курского Дворянского собрания говорили: «Сибирь заселена теперь демократическим, крестьянским элементом и в будущем возможно отделение Сибири от России, как это было с Северо-Американскими Штатами»[332].

Как ни удивительно, но вдохнувшие воздух свободы переселенцы вновь попали в плен общинных порядков. На Сибирь и Дальний Восток не распространялось действие указа 9 ноября 1906 г., разрешавшего выход из общины и укрепление земельного надела в частную собственность. Подавляющее большинство сибирских крестьян оставались общинниками, которые обрабатывали казенную землю, но не являлись ее владельцами. Эта особенность позволяла государству, как верховному собственнику, расселять сотни тысяч переселенцев.

Сибирская община отличалась от российской. Столыпин подчеркивал: «Сибирская община под влиянием здешнего земельного простора и отсутствия главного зла общинного владения – полной переверстки тягот, под давлением фискальных требований, не дожила еще и в настоящее время до гибельного равнения земли и периодических переделов. За весьма редкими исключениями, имеющими место в единичных случаях, которые встречаются в немногих волостях Западной Сибири и составляют в общем ничтожный процент, – сибирской общине неизвестны ни уравнительные срочные переделы, ни отобрание от одного владельца разделанной и удобренной им земли в пользу другого безданно и беспошлинно – ради одного только равнения»[333]. Однако с прибытием новых поселенцев общинные порядки начали оживать. Если раньше переделов земли не производились, то сейчас покосы начали перекраивать каждые три-четыре года. Складывалась совершенно парадоксальная ситуация, когда переселенец, вышедший из общины на родине и продавший свою собственность, вновь становился общинником за тысячи верст от дома.

В августе 1910 г. П.А. Столыпин и А.В. Кривошеин отправились в поездку по Сибири. Чиновный Петербург откликнулся сатирическими стихами:

Позвал он Кривошеина

И так ему сказал:

Вот там еще не сеяно!

Поедем на вокзал!

За три недели Столыпин объехал четыре губернии и области Западной Сибири. Его поездка не ограничивалась железнодорожными станциями и плаванием на пароходе по Иртышу. Он проделал более 800 верст в сторону от железной дороги и водных путей. В столице злословили, что передвижение первого министра было обставлено почти с царской пышностью. И.И. Тхоржевский, сопровождавший премьер-министра, писал, что Столыпин просто играл роль: «Высокий, властный, всегда внешне эффектный, Столыпин выдержал свою роль до конца. Он по-царски принимал почетные караулы, но просто и хорошо разговаривал на сходах с переселенцами и, что было труднее, со старожилами. Умно, хотя и несколько неприятно, в упор, ставил вопросы администраторам. Сибирским обывателям умел добродушно, вовремя пожелать: «богатейте». (Помню, как одному из серых сибирских купцов, в маленьком городке, Столыпин пожелал «иметь миллион», на что тот почтительно и скромно ответил: «Уже есть»[334]). Но автор сатирических стихов о поездке Столыпина был отчасти прав, когда задавал вопрос:

Все на колени падают,

Народ кричит: ура.

Все это очень радует,

Но где же хутора?

Во время поездки Столыпин убедился в живучести общинных порядков в Сибири. В вагоне поезда, пересекавшего Уральский хребет, первый министр поднял вопрос о ненормальности положения, когда по одну сторону хребта действуют законы, разрушающие общину, а по другую – охраняющие в неприкосновенности общинные порядки. И.И. Тхоржевский вспоминал: «Урал был как бы водоразделом между двумя мирами. Столыпинское стремление дать и Сибири «собственность» было поэтому встречено в вагоне его спутников шутливым, но верным восклицанием: «Нет более Пиренеев!»

Эти слова приписывают французскому королю Людовику XIV после избрания его внука на испанский престол. Но «королю-солнце» не удалось увидеть объединение двух государств. Столыпин также не дожил до введения частной собственности на землю в Сибири. В III Государственную думу были внесены соответствующие законопроекты, но Дума не успела рассмотреть их до окончания срока своих полномочий. IV Государственная дума занималась их изучением, но в связи с начавшейся войной вопрос был отложен.

Когда чиновники Министерства внутренних дел составили по шаблону отчет о сибирской поездке, Столыпин попросил А.В. Кривошеина «скрасить его и дополнить». Главноуправляющий землеустройством и земледелием подготовил записку о поездке, внеся в нее мысли и впечатления Столыпина. Записку ждала необычная судьба. По общему правилу такого рода документы предназначались для глаз избранных. Если они становились достоянием публики, то только нелегальным способом. Например, записка С.Ю. Витте «Самодержавие и земство» была тайно переправлена за границу и там напечатана. Однако Столыпин испросил разрешение Николая II опубликовать записку в России и получил согласие. Записка – это целая книга о Сибири, содержащая ценный статистический материал и личные наблюдения премьер-министра.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.