Глава 15 Кремлевские башни

Глава 15

Кремлевские башни

«До взятия Москвы оставались считаные дни. В ясные, холодные дни башни города были видны невооруженным глазом».

Пехотинец войск СС

«Flucht nach vorn»

Flucht nach vorn — отчаянный рывок вперед немцев на Москву основывался на вере в то, что советские вооруженные силы разгромлены. Гальдер напоминал фон Боку: «Противник тоже не имеет резервов в тылу и в этом отношении наверняка находится в еще более худшем положении, чем мы. В настоящий момент обе стороны напрягают свои последние силы, и верх возьмет тот, кто проявит большее упорство». Но упорство немецких солдат объяснялось исключительно стремлением поскорее закончить кампанию, и ничем другим. Не будучи в курсе истинного положения дел, они инстинктивно чувствовали, что «наверху» принято «решение» овладеть Москвой, а лично для них упомянутое решение в случае успеха означало возможность передохнуть, получить кров над головой, пусть временный, а затем, глядишь, и войне конец. Тема Москвы стала доминирующей в письмах с фронта, дневниках и донесениях.

Время и расстояние измерялось близостью к советской столице.

Фон Бок 21 ноября досадовал, что «наступление не обладает необходимой глубиной. По числу дивизий, если мыслить чисто штабными категориями, соотношение сил вряд ли менее благоприятно, чем обычно». Ужасны, по мнению генерал-фельдмаршала, последствия потерь личного состава, «…отдельные роты насчитывают от 20 до 30 человек…» Боеспособность войск существенно снизилась и в результате потерь среди офицерского состава: «громадные потери командного состава и усталость личного состава, да еще жуткие морозы в придачу — все это кардинально меняет картину». Алоис Кельнер, курьер, постоянно сновавший из дивизии в дивизию под Наро-Фоминском, в 70 километрах от Москвы, был полностью в курсе обстановки на этом участке фронта. «Замерзшие тела убитых немецких солдат штабелями уложены вдоль дорог, как бревна, — делится Кельнер впечатлениями. — В каждом таком штабеле человек по 60–70». Резко возросли потери среди офицеров. «Наиболее ощутимы потери среди командного состава. Многими батальонами командуют лейтенанты, один обер-лейтенант командует полком…» — подтверждает и фельдмаршал фон Бок.

Командир танка Карл Рупп вспоминает «последнюю атаку в каком-то лесочке». Их подразделение наступало в составе 5-й танковой дивизии в 25–30 километрах от Москвы.

«Впереди двигались два танка Pz-II и два Pz-III. Замыкал колонну еще один Pz-II, в центре следовали автоматчики. Головной танк был подбит, экипаж погиб на месте. Я находился во втором. Пробиться не было никакой возможности, и нам пришлось повернуть назад».

Бывали случаи, когда немцы добирались до трамвайных остановок в пригородах Москвы[66]. По ночам они с любопытством наблюдали, как советские зенитки обстреливают появлявшиеся над Москвой немецкие бомбардировщики.

Описанные танковые атаки на самом деле представляли собой скорее разведку боем. Наступление немцев отличала одна особенность: небольшое продвижение вперед за счет кратковременных беспокоящих, но ожесточенных атак. И немцы, и русские, похоже, плохо представляли себе общую обстановку. Герд Хабеданк, стоявший как-то в охранении у одной из лесных дорог вместе с другими пехотинцами, «внезапно услышал гул танковых двигателей. Со стороны нашего тыла на нас неслись русские танки». Три советских «тридцатьчетверки» пронеслись мимо поста охранения, окатив всех снегом. «К броне танков, — продолжает Хабеданк, — прижимались скрюченные фигуры русских пехотинцев. Видимо, они хотели таким образом прорваться к Москве». Немцы открыли беспорядочную стрельбу, и несколько человек русских свалились в снег. «Потом последний танк… въехал в воронку от снаряда, и тут в него угодил противотанковый снаряд. Но танк, как ни в чем не бывало, уполз прочь по узенькой дорожке и вскоре исчез из виду за деревьями, выплюнув синие клубы дыма». Один немецкий танк Pz-III тут же встал в засаду. Первой его жертвой стал русский бронетранспортер, тоже направлявшийся в сторону Москвы. В результате прямого попадания бронетранспортер был подбит и съехал с дороги. При осмотре машины выяснилось, что на спидометре всего 476 пройденных километров. «Видимо, они его только что получили», — свидетельствует Хабеданк.

Эти атаки из засады у пригородов Москвы отличались крайней ожесточенностью. Слишком многое было поставлено на карту. Петер Пехель, корректировщик артиллерийского огня, вместе с группой танков направлялся к Волоколамску, расположенному в 60 километрах от Москвы[67]. Ему, как и его товарищам, было явно не по себе — от волнения у них началась чуть ли не «медвежья болезнь». «Удастся нам сегодня или нет?» — не давала покоя мысль.

На том же участке действовали несколько танков Т-34 и БТ из 1-й гвардейской танковой бригады М.Е. Катукова[68]. Им была поставлена задача устроить засаду вдоль той же дороги, в поддержку были приданы два батальона — пехотный и противотанковый. «По дороге ползла четверка немецких танков, — вспоминает Катуков. — И тут наши «тридцатьчетверки» из засады открыли по ним огонь».

Едва их танковая колонна оказалась под обстрелом с нескольких направлений, как «начался самый настоящий ад», свидетельствует Пехель. Беспорядочно маневрируя, немецкие танки оказались прямо под огнем русских противотанковых орудий. «Они подожгли головную машину, — продолжает Пехель, — затем снаряд попал в башню шедшего передо мной танка». Так и не успев открыть огонь, был подбит и танк Пехеля.

«Вдруг как грохнет. И я ничего не вижу — искры из глаз. И тут я ощутил два резких толчка — в правую руку и левое бедро. Мой радист как завопит: «Мы подбиты!» И вдруг тишина, ни звука в нашем танке — совершенно жуткая тишина. И тут закричал уже я: «Все наружу! Быстро!» И стал выбираться из машины».

Из дымящейся груды металла удалось спастись лишь им двоим. Пехель, оглядевшись, заметил, что подбито уже пять их танков. Часть экипажей погибла в машинах, тела остальных лежали на снегу рядом с застывшими в неподвижности танками. Броня по правому борту была снесена 76-мм снарядами орудий Т-34. «Превозмогая боль в правой руке и бедре, я привалился к танку, — продолжает рассказ Пехель. — И лицо заливала кровь, я даже видеть не мог». Вскоре кровь из раненого бедра Пехеля багровой ледышкой застыла на броне. Вокруг творился ад. «Кое-кто успел получить несколько ран», — рассказывает он. Вскоре и сам Пехель потерял сознание от болевого шока и потери крови.

«Командир танка, стоявшего рядом с моим, получил пулю в голову, и я видел, как у него по лицу мозги растекались. А он все продолжал бегать кругами, крича: «Мама! Мама!» И тут на его счастье его свалила другая пуля или осколок».

Из леса выбегали русские, они заметили Пехеля. Он, сквозь пелену оцепенения, стал понимать, что сейчас произойдет.

«Боже мой! Всего-то пару дней назад я видел их жертвы, ребят из нашей роты. Видел эти выколотые глаза, отрезанные половые органы, до неузнаваемости изуродованные лица. Нет уж, лучше смерть сразу, чем такое!»

Русские солдаты не проводили разницы между танкистами и эсэсовцами — и те, и другие носили черную форму. Иногда и у танкистов были на петлицах черепа, такие же, как у эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова». «А тебе всего 19, ты ведь и не жил толком. Не хочу умирать», — вдруг мелькнуло в голове у Пехеля, когда он стал подумывать о том, не пустить ли себе пулю в лоб. Но тут словно в сказке, откуда ни возьмись, появились танки — немецкое подкрепление! Машины с ходу пронеслись через позиции русских. Пехелю несказанно повезло, его подобрали, перевязали и отправили в тыл на излечение.

Два танка Т-34 Катукова прикрывали отходящих с боем пехотинцев. Немцы, вскарабкавшись на броню советских танков, призывали экипажи сдаваться. Пулеметчик шедшего неподалеку другого танка Т-34, по словам Катукова, «дав очередь, смел противника с брони танка его товарища».

Несмотря на техническое превосходство танков Т-34, потери их были весьма высоки. В октябре умиравший от ран водитель танка Иван Колосов писал в последнем письме жене: «Я — последний из оставшихся в живых водителей танка из нашего взвода». Тяжелораненый Колосов горевал о том, что больше не увидится с женой. Медсестра Нина Вишневская вспоминает об ужасных ожогах членов экипажей подбитых танков, о том, как сложно было вытащить их из объятых пламенем машин. «Очень трудно вытащить наружу кого-нибудь из экипажа, в особенности стрелка башенного пулемета». Вишневская описывает, каких душевных мук стоило перетаскивать изувеченных танкистов.

«Очень скоро, стоило мне пару раз увидеть обожженные до неузнаваемости лица, обугленные руки, я поняла, что такое война. Выбиравшиеся наружу члены экипажа получали тяжелейшие ожоги. И переломы рук или ног. Все они имели очень тяжелые ранения. Вот, бывало, лежат и умоляют нас: «Сестричка, если я умру, напиши моей матери или жене».

Оказываемый русскими солдатами отпор немцы воспринимали как проявление фанатизма, временами принимавшего пугающие формы. Один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на яростно обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев. «В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь», — рассказывал он. В эту третью неделю ноября 1941 года в боях с 3-й танковой группой «солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов». Сопротивление советских войск дорого обходилось немцам, они теряли лучшие унтер-офицерские кадры, наиболее опытных младших командиров, способных вести за собой подразделения. 21 ноября весьма уязвимый легкий танк Т-38 чешского производства фельдфебеля Карла Фукса был подбит под Клином в неравной схватке с русскими танками. Карл Фукс погиб. На сделанной товарищами Фукса фотографии виден его подбитый танк с погнутым в нескольких местах орудием. В извещении о гибели, высланном жене Карла Фукса и подписанном командиром роты, где служил Фукс, лейтенантом Рейнхардтом, были такие слова: «Пусть Вам послужит утешением то, что Ваш муж отдал свою жизнь за фатерланд». Вряд ли это могло сильно утешить вдову. «Мы все глубоко скорбим о том, что Карлу так и не довелось увидеть свою маленькую дочь», — писал далее лейтенант. Тут лейтенант сплоховал, — у Карла после его отбытия на Восточный фронт родился сын, а не дочь. Что же, такое простительно, поскольку Рейнхардту приходилось отправлять подобные послания не одному десятку немецких вдов. Что же до сына фельдфебеля Фукса, то за девять дней до гибели папы мальчику исполнилось 5 месяцев.

Примерно в конце ноября солдаты вермахта стали замечать собак — овчарок со странными пакетами на спинах и по бокам, проявлявших подозрительное внимание к танкам и бронетранспортерам. Солдаты начали стрелять по животным. Каждая такая собака была на особом длинном поводке, служившем проводом, соединенным с выключателем. Как только животное оказывалось под танком, русские тут же приводили в действие электродетонатор. Командир полка, разумеется, предупредил подчиненных о подобных случаях, но, судя по всему, отнесся к этому двояко, не исключив, что это, дескать, обычные солдатские байки из разряда «сортирного юмора». Впрочем, он тут же добавил: «Никогда не знаешь, на что еще способны эти русские». Но вскоре выяснилось, что речь идет о настоящем нашествии заминированных псов — один радист насчитал 42 животных. «Мне не приходилось слышать, чтобы эта русская хитрость сработала», — уверял все тот же радист.

Три дня спустя этот полк вермахта вышел к дороге Калинин — Клин — Москва. В поддержку ему был придан танковый полк «Фон Ротенберг». В тот день немцев атаковали русские кавалеристы, будто вынырнувшие из прошлого столетия. Подполковник фон дер Ляйе, сам большой поклонник верховой езды, чуть не с завистью взирал на отличных ухоженных коней. Фон дер Ляйе был третьим по счету командиром полка с начала кампании и не желал никаких сюрпризов. «Так мне стрелять?» — осведомился у подполковника пулеметчик. Подполковник кивнул, и тут же на всадников обрушился ураганный огонь танковых пулеметов. Некоторое время русские продолжали атаковать, но вскоре стали поспешно отходить, вопреки сложившемуся обычаю даже не сжигая оставляемые немцам деревни.

С наступлением дня 27 ноября ударная группа «Фон Мантейфель» вышла на линию Астрезово — Яковлево в 4 километрах северо-западнее моста через канал Москва — Волга. Группе была поставлена задача захватить этот мост в исправном состоянии, не допустив его подрыва. Канал Москва — Волга представлял собой последнюю водную преграду на пути к столице. Немцы намеренно не воспользовались обозначенными на карте дорогами, чтобы невзначай не наткнуться на колонны войскового подвоза русских. Бойцы группы «Фон Мантейфель» подобрались к мосту из близлежащих перелесков и деревень. Инженерные подразделения бензопилами пробивали просеки в лесу для прохода танков, бронетранспортеров и полугусеничных тягачей. По обе стороны колонну охраняли пехотинцы. С наступлением темноты группа, миновав лесную чащобу, вышла к деревне Астрезово.

Немецким войскам запрещалось даже показываться в перелесках близ Яхромы, чтобы не привлекать внимания русских к предстоящей операции ударной группы «Фон Мантейфель». Командир группы выдвинулся вперед к господствующим над местностью высотам, откуда хорошо различались металлоконструкции расположенного севернее города моста. Многие из офицеров и солдат группы, прекрасно понимая важность этого объекта для будущего наступления, настаивали на немедленном овладении им в ходе дерзкой и быстрой операции, тем более что мост находился в исправном состоянии. Сам фон Мантейфель не желал никаких несогласованных действий. Прибытие оборудования и остальных частей пока что не завершилось, кроме того, танкам для проведения операции и прохода на другой берег требовалась дозаправка горючим. Поэтому было решено атаковать мост с наступлением сумерек. План подвергся тщательному обсуждению и проработке в силу того, что большинство бойцов мост своими глазами не видели. Командир вычертил подробный эскиз моста, обозначив и направления движения. В целях обеспечения секретности всех жителей деревни Астрезово собрали в нескольких домах и оставили под охраной. Не разрешалось разводить костры, были отданы и особые распоряжения насчет открытия огня в случае внезапного появления противника.

И вот в 2 часа пополуночи 28 ноября рота добровольцев под командованием обер-лейтенанта Райнека, скрытно обезвредив охрану моста, без единого выстрела перешла на другой берег. Канал Москва — Волга представлял собой гидротехническое сооружение с выложенными камнем отлогими берегами. Вдоль западного берега проходила автомобильная дорога, а вдоль восточной — железнодорожная линия. Когда немцы без излишнего шума переправили технику на другой берег, им навстречу стали выходить с поднятыми руками русские, которых тут же выстрелами в спину расстреливали их же товарищи.

Танковая группа под командованием гауптмана Шредера перебралась на другой берег и тут же приступила к укреплению плацдарма. Когда на рельсах вдруг появился русский бронепоезд, а танки Т-34 стали обстреливать окапывавшихся на восточном берегу немецких пехотинцев, начался истинный ад. Танковая рота немцев выстрелами подожгла бронепоезд, и сереющее предрассветное небо заволокли темные клубы дыма. Очень скоро немцы сумели подбить три русских танка Т-34. Замершие на месте машины догорали. Совершенно неожиданно на мост въехала легковая машина-такси. Изумленных пассажиров тут же взяли в плен солдаты 6-го полка. Пассажирами такси оказались советский офицер, имевший при себе письменные распоряжения и карты со схемами обороны канала. Фон Мантейфель заметил: «Русский офицер был изумлен до крайности, что ему приказали следовать сюда, он и не подозревал, что канал уже в наших руках».

Таким образом, операция обеспечила эффект полной внезапности. Никто в Яхроме и представления не имел о том, что произошло. Около 7 часов утра рабочие, как обычно, отправились на заводы, и даже в 8 утра вовсю работал огромный хлебозавод. Когда рассвело, люди понемногу стали понимать, в чем дело, и в Яхроме начался переполох. Заводы закрылись. Жители города, как, например, 19-летняя Валентина Егоровна Беликова, еще не так давно участвовавшая в рытье противотанковых рвов, рассказывает:

«В ночь с 27 на 28 ноября 1941 года мы внезапно услышали рев двигателей, но доносились они не оттуда, откуда мы их могли ждать. Немцы передвигались на мотоциклах и, едва въехав в Яхрому, стали искать в городе партизан».

Командир ударной группы фон Мантейфель с мрачным видом миновал мост, безучастно реагируя на восторженные приветствия своих бойцов. Все понимали важность одержанного успеха. Генерал-фельдмаршал фон Бок, узнав об этом, писал: «Эта идея уже не один день занимает меня; если бы удалось продолжить продвижение северного крыла 4-й армии, это позволило бы сокрушить весь северо-восточный фронт обороны Москвы». Правда, тут же добавляет: «Но такой гарантии нет». Именно этим и объясняется недовольство фон Мантейфеля. Операция, проведенная его бойцами, была весьма многообещающим началом, немцы захватили плацдарм на другом берегу, причем весьма выгодный в аспекте обороны. Однако сообщения по радио подтвердили самые худшие опасения. «Я убедился, — рассказывает фон Мантейфель, — что, судя по всему, в нашем тылу не имеется достаточно мощных сил для закрепления достигнутого успеха».

1-я советская ударная армия, одна из трех, образовавших клин запланированного контрнаступления, сосредотачивалась неподалеку от Яхромы. Немцы и не подозревали о ее боевой мощи. В этот же день фон Бок запишет в своем дневнике: «Однако поступившее к вечеру донесение о том, что созданные 3-й танковой группой плацдармы под Яхромой подверглись яростной атаке врага, избавляет меня от необходимости и дальше взвешивать все за и против». Командующий группой армий «Центр» распорядился удерживать плацдарм «любой ценой[69]».

Тем временем фон Мантейфель стал складывать разрозненные сведения в единое целое. Надо сказать, картина удручала. Показания сбитого русского пилота удручали еще больше: дороги в столицу были забиты находившимися на марше советскими войсками».

В тот же день 2-я танковая дивизия остановилась в 30 километрах от Красной Поляны и в 18 километрах от Москвы. На ее правом фланге действовала 4-я танковая группа в составе 11-й и 5-й танковых дивизий, а также 2-й дивизии СС «Дас рейх» и 10-й танковой дивизии. Все они нацелились на Москву, пальцы танковых клиньев злорадно зашевелились, однако сжать их в смертоносный кулак у немцев явно не хватало сил. Немецкие части отчаянно штурмовали оборонительные сооружения русских, возведенные вокруг столицы, повсюду натыкаясь на минные поля. В тылу у них располагались эшелонированные в глубину части 23-й, 106-й и 35-й пехотных дивизий, в задачу которых входило при необходимости поддержать один из флангов 2-й танковой дивизии. Северное крыло 4-й армии фон Клюге также рывками продвигалось вперед. Ударные танковые группировки Гёпнера растянулись настолько, что даже не в состоянии были наладить связь друг с другом. 2-я танковая армия тем временем пыталась растянуть и без того внушительный выступ южнее Тулы.

Удар в северном направлении на Каширу советскому командованию удалось блокировать, перебросив на это направление большое количество кавалерии и танков, которые контратаковали продвигавшуюся вперед 17-ю танковую дивизию. Наступил драматический момент: главная цель находилась в пределах досягаемости, группа армий «Центр» балансировала между победой и разгромом. Ее командующий фельдмаршал фон Бок был предельно лаконичен: «Если в течение нескольких дней не удастся сокрушить северо-западный фронт обороны Москвы, мы будем вынуждены приостановить наступление…» Фельдмаршалу очень не хотелось «…накликать еще один Верден». Направление главного удара немецких войск смещалось к участку южнее 7-й танковой дивизии, в то время как танковые клинья с величайшим трудом продвигавшихся вперед ударных танковых групп беспомощно царапали броню внешнего кольца советской обороны северо-западнее Москвы.

Замерзшее наступление

В конце ноября холодный фронт, похоже, отступил. Температура повысилась до нуля градусов, хотя туманы и снегопады продолжались. Это уже сулило некоторое облегчение. Метеорологи, ссылаясь на своих коллег из минувшего столетия, прогнозировали сильные снегопады и сильнейшие морозы в первой половине декабря. Однако и на конец ноября месяца погода в Подмосковье была хуже некуда. Все сложности немцев проистекали из отсутствия у них необходимых навыков ведения боевых действий в условиях снежной зимы. У себя на родине в такую погоду солдаты отсиживались в хорошо протопленных казармах, которые покидали лишь изредка и ненадолго. 1 декабря столбик термометра стал неудержимо падать. Утро 2 декабря выдалось ясным, но температура понизилась до минус 20 градусов. Равноценная среднеевропейской зиме русская оттепель сменялась самой настоящей резко континентальной русской зимой. До сей поры «Военный дневник» ОКВ фиксировал лишь однозначные цифры ниже нуля и снег. С начала декабря все изменилось, — морозы достигли небывалой величины в минус 25 градусов, 4 декабря они понизились до 35, а в последующие дни — и до 38 градусов. Ход наступления определял теперь «генерал Мороз».

При свете восходившей на морозном предвечернем небе луны (1 декабря восход Луны — 17.00 часов) следовали бронетранспортеры и полугусеничные тягачи 6-й танковой дивизии — по глубокому снегу маневр осуществляла ударная группа одного из пехотных полков. Их целью были деревни северо-западнее Москвы — Иплера и Свистула (так в тексте. — Прим. перев.)Двигатели отказывали, не выдерживая мороза. В результате около 15 единиц техники беспомощно застыли на обочинах дорог. Большинство бойцов уже провело трое ночей под открытым небом, и проводить четвертую в подобных условиях явно им не улыбалось. Начальник тыла дивизии, ведавший вопросами войскового снабжения, неоднократно предупреждал, что «нехватка жиров [в солдатских рационах] отрицательно сказывается на иммунитете солдат». В течение предыдущих 10 дней они нерегулярно получали полагавшуюся ежедневную норму в 60 г жиров. В тот день отказал двигатель и у последней в 11-м танковом полку тяжелой машины — танка Pz-IV. 22 градуса мороза оказались для этой техники пределом.

Для нормальной боеспособности солдату при таком холоде требовалось усиленное питание, в противном случае он впадал в апатию. Сюда необходимо добавить и воздействие других факторов — незащищенность на открытой местности, подавленное настроение. Зимнее обмундирование до сих пор так и не было выдано. Так, 98-я пехотная дивизия получила всего лишь «часть зимних шинелей и рукавиц», да и те достались водителям. «Это было каплей в море», — комментировал один из бойцов. Следует отметить, что одежда, предназначенная для ведения боевых действий в условиях суровой зимы, также должна соответствовать ряду требований.

К середине ноября холода превратились в настоящее бедствие

Однако впавшие в апатию солдаты не снисходили до подобных размышлений, а просто наматывали на себя все, что под руку попадало, нередко срывая даже платки с голов беспомощных деревенских баб. Укутывались, первое время было тепло, позже, уже к концу продолжительного марша, даже жарко. Солдаты обливались потом и в результате простужались. В конце ноября противотанковый батальон 2-й танковой дивизии получил лишь малую часть положенного зимнего обмундирования, то есть одну шинель на целый орудийный расчет. Общеизвестен факт, что холод снижает боевую результативность и солдат думает уже не о том, как победить, а как выжить. В условиях холодов резко снижается маневренность войск, что влечет за собой хаос в боевом взаимодействии. Даже ныне армии НАТО, имеющие в распоряжении легкое, износоустойчивое, прочное, хорошо сохраняющее тепло и не стесняющее движений обмундирование, при 25-градусном морозе учений не проводят, а при 35-градусном солдату ставится единственная задача — уцелеть. При таких температурах всякие маневры приостанавливаются, в снегу срочно отрываются окопы или же войска вовсе возвращают в места расквартирования. Тогдашние условия под Москвой и на сегодняшний день считались бы неприемлемыми для ведения операций. А в начале декабря 1941 года немецкий солдат оказался бессилен против холода. Советские солдаты, в отличие от немцев, имели зимние шапки-ушанки, телогрейки, тулупы, ватные штаны, рукавицы, валенки. Как свидетельствует Т.К. Жуков, «на середину ноября 1941 года наши солдаты были обмундированы куда лучше немецких, которые вынуждены были отбирать теплые вещи у местного населения». Вот что рассказывает обер-лейтенант Эккехард Маурер из 32-й пехотной дивизии:

«Я был просто взбешен. У нас не было ни рукавиц, ни зимних сапог — ничего, что могло бы хоть как-то спасти от этого холода и позволило бы нам сражаться с врагом».

Неприспособленность к такому почти арктическому холоду оборачивалась летальными последствиями. В условиях предельно низких температур организм начинает терять влагу. Солдаты, укутываясь в многослойную одежду, обрекали себя на обезвоживание, даже не подозревая, что оно может наступить не только в жару, но и в холод. Офицер-пехотинец Генрих Хаапе «подобрал себе целый гардероб», по его собственному выражению, «помогавший хоть как-то сохранять тепло». Сначала теплые носки, затем слой фланели и сапоги на пару размеров больше, вместо стелек он подкладывал газетную бумагу. На тело надевал теплые кальсоны, две теплых сорочки, поверх них еще безрукавку, далее следовал летний мундир, а поверх мундира уже просторное кожаное пальто. На руках шерстяные перчатки, поверх них кожаные, на голове — одна на другую две шерстяных шапки. Рукава изобретательный офицер перевязывал веревочками, дабы туда не забирался ледяной ветер. Если ты заключен в такой «скафандр», то любое лишнее движение — и ты взмок от пота. Организм обезвоживался, и при вдыхании морозный воздух, попадая в легкие, вызывал конденсацию влаги. Для утоления жажды солдаты нередко ели снег, но в этом случае его съесть требовалось немало, в целых 17 раз больше по объему! К тому же подобный способ утоления жажды зачастую вызывал тяжелое расстройство желудка.

Дизентерия на Восточном фронте по причине отвратительной еды, отсутствия даже намека на личную гигиену превратилась в смертельную опасность. Лейтенант Генрих Хаапе, военврач, ответственный за питание и личную гигиену солдат, упоминает о «беднягах», которые, невзирая на дистрофию, изо всех сил пытались не отстать от своих более-менее здоровых товарищей. «Когда количество позывов доходило до четырех в день, да еще на таком морозе, — продолжает Хаапе, — их организм обезвоживался и переохлаждался необратимо». Засаленное до немыслимых пределов обмундирование уже не сохраняло тепло. Приходилось идти на крайние меры.

«Наплевав на все условности, было предписано прорезать сзади на штанах щели длиной сантиметров в 10–15 с тем, чтобы солдаты могли справлять большую нужду, не снимая обмундирования. Затем эта щель плотно стягивалась тонкой проволокой. Большинство бойцов успели исхудать так, что висевшие мешком на их изрядно отощавших задницах штаны вполне позволяли применять это нехитрое нововведение.

Все эти меры, разумеется, носили паллиативный характер и не могли служить решением проблем. Обвешанный оружием, укутанный в тряпье, солдат тратил на передвижение по глубокому снегу колоссальное количество энергии. Ему ничего не стоило, впав в коматозный сон, окоченеть где-нибудь на привале или получить опасные для жизни обморожения, поскольку кровообращение в переохладившемся организме замедляется до недопустимых пределов. Вот такими были эти наступавшие на Москву горе-солдаты. «Казалось, солдаты за ночь превращались в стариков, — вспоминал пережитое рядовой пехоты Гаральд Генри. — Казалось, эти заснеженные поля высасывают из тебя все живое».

Учащались случаи серьезных обморожений с глубинным поражением тканей, что приводило к гангрене и, как следствие, к ампутации конечностей. В документах 3-й батареи 98-го артиллерийского полка имеется такая запись от 8 декабря 1941 года: «Десять человек направлено в полевой госпиталь, включая четверых с обморожениями второй степени». Дела в пехоте стремительно ухудшались. Вальтер Нойштифтер, пулеметчик, утверждает, что «большинство солдат на поле боя погибло от переохлаждения на тридцатиградусном морозе, а не от вражеских пуль. Они просто замерзли».

Необычно сильные даже для России морозы полностью парализовали проведение запланированных наступательных операций. В дневнике 6-й танковой дивизии есть запись о том, что 4 декабря температура упала до минус 32 градусов, а на следующий день — до минус 35 градусов ночью. Данные о потерях по причине обморожений передавались не в письменном виде, а по радио, дабы не вызывать паники среди солдат. Поредевшие пехотные роты, в которых порой оставалось не больше тридцати солдат, вынуждены были отправлять в караул по три смены часовых — люди не выдерживали на морозе более нескольких минут. «Половина наших в карауле, а другие отдыхают после караула», — пишет один солдат в письме домой. 5 декабря один штабной офицер рассуждал так:

«Как следствие, необходимую боеспособность или хотя бы жизнь сохранить оказывалось невозможно. Ежедневно в каждом батальоне наблюдалось в среднем до 20 случаев обморожений. Поддержание оружия в исправном состоянии, по сути, первоочередная задача, превращается в непреодолимую проблему. На данный момент около двух третей артиллерийских орудий вышли из строя вследствие замерзания смазки в механизмах возврата ствола. И привести их в исправное состояние потребует массу времени и сил…»

Холода принесли с собой и другие беды. Последствия от полученных ранений были куда тяжелее и нередко приводили к смертельному исходу. От нестерпимо яркого на солнце снега развивалась так называемая «снежная слепота». В скученных и плохо проветриваемых землянках и подвалах вследствие нарушения правил протопки печей личный состав травился угарным газом. Боевой дух падал, это касалось практически всего личного состава, за вычетом разве что генералитета.

Перечисленные проблемы достигли своего пика в первых числах декабря. Хотя оценки боевого духа давались разные, в зависимости от близости к передовой. Рядовой артиллерии Йозеф Дек считал, что «наш боевой дух катастрофически упал — изматывают нервы бесконечные схватки с врагом и жуткие условия расквартирования». Пехотинец Гаральд Генри того же мнения: «В наших душах исподволь накапливалась ненависть и злоба, желание в один прекрасный день сказать всем «нет!» — это было ужасно!» Офицерам и унтер-офицерам ради поднятия боевого духа подчиненных приходилось иногда идти на открытую демонстрацию личного бесстрашия, ведя солдат в атаку. На практике это означало еще большие потери, которые увеличивались по мере того, как немецкое наступление набирало обороты. Обер-лейтенант Эккехард Маурер, сражавшийся на ленинградском участке Восточного фронта, описывал безучастность, постепенно становившуюся частью солдатской психики.

«Мы не имели возможности как следует позаботиться о своих раненых, не говоря уже о том, чтобы думать о противнике. Мы пуще смерти боялись получить ранение и погибнуть от холода. Мы не питали особых иллюзий попасть в плен, мы слишком хорошо знали нашего противника, как и то, что взятием в плен он особо не баловал. Так что никто из нас особой инициативы не проявлял и без толку лоб под пули не подставлял».

Пока 7-я танковая дивизия яростно цеплялась за созданный ею плацдарм на канале Москва — Волга, действовавшая у нее на правом фланге 6-я танковая дивизия продвигалась вперед. Ефрейтор Брух из 4-го пехотного полка видел разрывы бомб, которые сбрасывали советские высотные бомбардировщики на занятые немцами лесистые участки местности у канала. Все происходило в ясный морозный день. Когда они вошли в деревню Гончарово, Брух спросил у местной девочки, стоявшей у развалин, далеко ли еще до канала, это была цель 3-й танковой группы. «До канала 11 километров, до Яхромы — 12», — ответила она. «А до Москвы?» — осведомился ефрейтор. «60 километров», — последовал ответ. Бои ожесточились, когда немцы попытались войти в деревню Борисово. В дневнике 6-го танкового полка встречается масса упоминаний о потерях, вызванных отказом оружия. Вообще, поломки оружия и травмы, полученные в результате попыток его отремонтировать, приобрели на Восточном фронте характер эпидемии. Карл Рупп, командир танка T-II в составе 4-й танковой группы, вспоминал, что зимние холода доставляли и куда более серьезные неприятности, чем отказ двигателей.

«В одну из ночей мы убедились, что наши пулеметы промерзли насквозь. И если бы тогда русские надумали нас атаковать, они взяли бы нас тепленькими».

Анемичные пальчики немецких танковых группировок продолжали неумолимо тянуться к Москве. 2 декабря у себя в тылу 6-я танковая дивизия вдруг обнаружила русских десантников. Русские бомбардировщики сбрасывали грузы для партизан, заодно решили сбросить парашютистов. Автоколонна в тылу немцев была обстреляна у моста через речку в Клусово, а в это время передовые части дивизии вышли к деревне Кулово. 3 декабря 1-я танковая дивизия овладела населенным пунктом Белый Раст. До Кремля оставалось всего 32 километра.

Труднее всего приходилось мирным жителям, зажатым в тиски между немцами и отчаянно сопротивлявшимися частями Красной Армии. Морозы в те дни достигали минус 40 градусов. Вот что вспоминает Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка:

«Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов».

Мирное население районов, где шли бои, подвергалось форменному разграблению. Голодные, замерзшие немецкие солдаты, словно стая хищников, набрасывались на все съестное и теплые вещи. Валентина Юделева-Раговская вспоминает, как 23 ноября немецкие танки вползли в Клин. Их семья пряталась в погребе, «все были насмерть перепуганы». Потом по крышке погреба замолотили кованые сапожища немецких солдат. «В погреб спустился один с гранатой в руках и заорал: «Вон! Все русские — вон!» Потом они стали требовать: «Матка, давай хлеб и цукер!» и еще причмокивали при этом. Мы сберегли для детей пару брюквин и две буханки хлеба. Пришлось отдать». Одну буханку они слопали тут же у нас на глазах, а вторую солдат швырнул наверх своим. «Выбравшись из погреба, я увидела, что их на улице сотни три. Они натаскали стулья, столы, табуреты из соседних домов и стали разводить костры, чтобы согреться. Потом они стали требовать у нас мясо и воду». Солдаты забрали у Раговской двух кур, тут же свернули им шею и стали жарить их на огне костра, даже не ощипав. «Едва перья обгорели, как они набросились на этих кур!» Когда женщина пожаловалась на них командиру, тот, не моргнув глазом, отрезал: «Немецкий солдат чужого не возьмет!» Когда же немцы забили их единственную корову, это уже означало для семьи, по сути, голодную смерть. «Мы только и жили благодаря этой корове, она давала молоко, — продолжает Раговская. — Потом я сидела у ее ободранной до костей туши и горевала».

Сорок лет спустя после войны журналист Пауль Коль проехал путем, пройденным войсками группы армий «Центр» до Москвы. Целью этой поездки были встречи с многочисленными живыми свидетелями немецкой оккупации. В Европе доживала последние дни «холодная война». Естественно, что Колю повсюду приходилось сталкиваться с риторикой «Великой Отечественной войны», естественно, что события тех лет поистерлись в памяти ее участников, естественно, что нередко случались и преувеличения, однако, даже невзирая на это, журналист пришел к заключению, что годы войны запечатлелись в душах переживших ее людей незаживающей раной. На долю жителей пригородов Москвы выпали неимоверные страдания. «Как они с нами обходились! — восклицает жительница Клина Вера Иосифовна Макаренко. — Они нас за людей не считали!» Ее дом сожгли, а мужа повесили. «В самый первый же день, — всхлипывает пожилая женщина. — Пять дней так и висел, они не позволяли нам снять его… Когда они пришли, стали отбирать все. Ни есть, ни пить было нечего — немцы даже запрещали по воду сходить. Специально для этого изрешетили ведро пулями. Отобрали всю обувь в доме, а это было зимой. Мы из-за этого все ноги себе поотморозили».

«Если бы только не было этой войны, мы жили бы как у Бога за пазухой. Но она все порушила, всех по миру пустила».

Племянника этой женщины, молодого человека, потащили на допрос. «Все хотелось им узнать, где его отец. Может, в Красной Армии? Или партизанит?» Одной девочке во время допроса отрезали палец.

Истру — в 30 километрах от Москвы — захватили немцы 4-го полка СС «Дер фюрер», а также танкисты 10-й танковой дивизии. В городе завязались ожесточенные бои между немцами и частями сибирских и маньчжурских частей. Это было 23–26 ноября 1941 года. Бои разгорелись вокруг истринского собора — целого комплекса из шести церковных сооружений, расположенного западнее реки и окруженного массивной пятиметровой стеной. Роты эсэсовского полка в ходе этих боев уменьшились до 25 человек. Людмила Романовна Коцава, которой в ту пору исполнилось 16 лет, описывает обстановку в Истре. «Многие ушли в леса, — рассказывает она, — там они вырыли себе прямо в снегу норы и просидели в них несколько дней на двадцатипятиградусном морозе». Ее учителя музыки Михайлову немцы остановили прямо на улице и сняли с нее пальто. «Не выдержав, она обозвала их бандитами, так они ей хладнокровно выстрелили в рот», — рассказывает Людмила Романовна. Происходившее в Истре во многом типично и для других оккупированных районов советской России. Город находился в руках немцев всего лишь две недели. После освобождения из прежнего населения в 7000 человек в подвалах и погребах обнаружили лишь 25 детей. «Истра до войны была красивым зеленым городом», — с тоской вспоминает Коцава, но население покинуло его. В декабре и январе среди городских развалин сновали голодные волки. Город начал возрождаться к жизни лишь в 1943 году, после того как там открыли школу.

Йозеф Дек вспоминает одну совершенно жуткую ночную картину, когда он с выдвинутых вперед позиций 74-го артиллерийского полка наблюдал подходы к Москве.

«Повсюду, куда ни кинь, все было объято пламенем. Русские, применявшие особые зажигательные мины, перешли к «тактике выжженной земли». Русское командование решило позаимствовать опыт 1812 года — тогда Наполеон и его армия видели перед собой лишь кучку углей вдоль линии наступления».

У местного населения подобные меры ничего, кроме ненависти к врагу, не вызывали. Вера Иосифовна Макаренко знала, кого винить.

«Вы только представьте себе. Невесть откуда пришли эти немцы, причем из страны, которую все мы считали дружественной, культурной. Мы читали Гёте и Гейне. И вот они явились сюда и камня на камне не оставили. Понимаете, о чем я?»

Москва. Кремлевские башни

1-я и 2-я танковые дивизии вермахта ближе всего подошли к Москве 3 декабря 1941 года в ходе завершающей стадии наступления. По распоряжению фельдмаршала фон Бока у канала Москва — Волга и на других участках был осуществлен отвод немецких войск «в целях спрямления линии фронта и ликвидации угрозы нашему правому флангу».

29 ноября в 2 часа 15 минут ночи 7-я танковая дивизия получила приказ оставить плацдарм у Яхромы. Немцам было нелегко вновь возвращать неприятелю завоеванный с таким трудом плацдарм, как свидетельствовал сам командующий дивизией генерал барон фон Функ. Все понимали, что на самом деле такое решение лишь осложняло условия дальнейшего наступления на советскую столицу. Фон Функ сравнил этот приказ с «роковым ударом молнии и поворотным пунктом в войне с Россией…» Именно с этого момента все чаще и чаще приходилось слышать выражение о «недостаточности сил». Бойцы на передовой в 4 часа 30 минут получили приказ примерно к середине дня оставить плацдарм. Тяжелые вооружения и танки надлежало переправить через канал на рассвете. И вот примерно в половине восьмого утра 29 ноября колонна, урча моторами, потянулась через мост. Внезапно примерно на середине его прогремел взрыв, взметнув в воздух огромное облако дыма. Но весь мост разрушить не удалось, — заряд оказался небольшим, и обрушился лишь один из его центральных пролетов. В тот же день, в 19.00 русские довершили дело, взорвав оставшуюся часть моста.

Однако для создания новой линии обороны на западном берегу канала к взрывам прибегать не стали. Вместо этого было решено превратить в укрепленные огневые точки здания вдоль берега. Однако толку от них было мало. 1-я советская ударная армия, сформированная тут же неподалеку в рамках подготовки советского контрнаступления, атаковала немецкий плацдарм, начав методичный обстрел вражеских позиций. Усиливалась и деятельность советской авиации. 2 декабря штаб 7-й танковой дивизии докладывал: «За сегодняшний день 16 воздушных атак!»

Сорок лет спустя бывший рядовой артиллерии Петр Яковлевич Добин, задумчиво глядя на мост через канал, вспомнит о тех тяжелых боях:

«Мы всеми силами старались не пустить немцев за канал. Им, правда, удалось через него переправиться, но ненадолго — всего на день. Потом, 28 и 29 ноября 1941 года, здесь шли страшные бои, снег покраснел от крови. Нам удалось отбросить их на западный берег. И я сам не верю, что уцелел тогда».

Многим немцам помнится тот подрыв моста ранним утром 29 ноября во время отвода их войск. «Тогда еще мы никак не могли найти унтер-офицера Леопольда», — рассказывает один из очевидцев.

«Оказывается, он еще не проснулся как следует, когда возвращался, петляя по льду канала. Грохот взрыва и разбудил его окончательно. Он в буквальном смысле был последним, кто смог вернуться «оттуда».

Вера в победу, столь долго служившая залогом успехов, улетучивалась, да и боевой дух солдат вермахта был уже не тот, что раньше. Продолжались сетования по поводу отсутствия «зимнего обмундирования», кое-где переходившие в открытые возмущения». Москва в руки не давалась, так что оставалось лишь бороться за выживание.

Подразделение ефрейтора Бруха участвовало в боях неподалеку от участка 7-й танковой дивизии. Оно действовало в 7 километрах от канала в составе 4-го пехотного полка, входившего в состав 6-й танковой дивизии. Отделение, оборонявшее корректировщика батареи поддержки, «вскоре оказалось без боеприпасов». Русские буквально расстреляли роту в чистом поле. Потери были страшные. 3 декабря немцам удалось овладеть деревней Языково, но в полдень их атаковали 10–15 русских танков, внезапно появившихся из лесу. Фон Брух описывает ужасы этой атаки.

«Нас застигли врасплох, и оставалось только спасаться бегством. Многие бежали просто, чтобы уцелеть. Все вооружения, одним словом, все попало в руки русских. 20–30 человек 500 из батальона были тогда объявлены пропавшими без вести, включая командира батальона и двух командиров рот…»

И даже в эту ночь, когда морозы достигли минус 32 градусов, никто не собирался отменять прежние приказы — «удерживать линию обороны!»

1-я танковая дивизия тем временем наступала в 5 километрах восточнее Белого Раста в 32 километрах севернее Москвы. Южнее образовался выступ — 2-я Венская танковая и 23-я пехотная дивизии стремительно продвигались к пригородам Москвы. Полк «Дер фюрер» дивизии СС «Дас рейх» наступал вдоль дороги Истра — Москва и вышел к западным пригородам Ленино в 17 километрах от Москвы. Ему противостояли отряды московского народного ополчения. «Москва была в двух шагах», — вспоминает Отто Вайдингер, один из командиров.

«До взятия Москвы оставались считаные дни. В ясные, холодные дни городские здания были видны невооруженным глазом. Передовая батарея 100-мм орудий интенсивно обстреливала город».

Существует масса легенд о том, какое именно подразделение продвинулось ближе всех к Москве. До пригородов столицы добраться можно было без особых проблем — обороняли их относительно слабые силы русских. А возможность невооруженным глазом увидеть здания столицы стала своего рода символом, обрела чуть ли не магическое значение для немецкого солдата. Но в целом наступление немцев завершалось бесславно. Один эсэсовский офицер из полка «Дойчланд» писал домой: «Шаг за шагом мы приближаемся к нашей конечной цели — Москве». Но тут же добавлял о проблемах со снабжением, о нехватке боеприпасов, о вышедших из строя вследствие холодов пулеметах и орудиях. «Недалек день, — продолжал он, — когда не только взводы и отделения, но и целые роты окончательно утратят боеспособность из-за потерь, ран и обморожений». Все это мало походило на последний и решительный бой. Куда там!

«Этим полумертвым от холода солдатам приходилось сражаться и погибать на страшном морозе, временами доходившем до минус 45. А на них были жиденькие шинельки, на ногах — обычные летние сапоги…»

2-я танковая дивизия (см. диаграмму) находилась 2 декабря 1941 года ближе всех к Кремлю. Увидеть здания Москвы означало для немцев то же самое, что для союзников увидеть в 1944 году Арнемский мост. Одно из разведывательных подразделений добралось даже до Химок — оттуда до Кремля можно было доехать минут за 15*. (*Явное несоответствие истине — даже сегодня при полном отсутствии пробок на это потребуется не менее 45 минут, а то и час. — Прим. перев.) Это был максимум продвижения войск Восточного фронта за весь период кампании в России

Данный текст является ознакомительным фрагментом.