Глава 8. СИМЕОН ГОРДЫЙ: НЕСЧАСТЛИВ В БРАКЕ

Глава 8.

СИМЕОН ГОРДЫЙ: НЕСЧАСТЛИВ В БРАКЕ

После смерти великого князя владимирского Александра Ярославича Невского встал вопрос о новом великом князе. И это затрагивало интересы не только владимирских князей, ибо владелец этого титула был фактически ведущим князем в Северной и Северо-Восточной Руси (т.н. Залесье), т. е. русских землях, принадлежащих Золотой Орде.

Самих Рюриковичей в Северной Руси в то время уже было предостаточно: князья рязанские, муромские, пронские, ростовские, брянские, владимиро-суздальские… К примеру, рязанские князья (и их боковые отрасли — муромские и пронские) были потомками Святослава Ярославича Черниговского, второго сына Ярослава Мудрого. Или князья ростовские, потомки великого князя владимирского Константина Всеволодовича, старшего сына Всеволода Большое Гнездо.

Но все дело в том, что старейшинство этих князей в Рюриковом доме для золотоордынских сюзеренов не играло особой роли. Первым залесским князем, признавшим татарских ханов и получившим за это ярлык не только на великое княжество владимирское, но и на всю Русь, был князь владимиро-суздальской ветви Ярослав Всеволодович. И именно его потомки считались татарами законными претендентами на главный ярлык. Кроме того, Батыево нашествие настолько проредило ряды собственно владимиро-суздальских потомков Всеволода Большое Гнездо (были уничтожены под корень весь род Юрия Всеволодовича, старшего брата Ярослава Всеволодовича, и двое из трех сыновей Константина Всеволодовича), что потомки Ярослава Всеволодовича практически не испытывали династической конкуренции со стороны.

А вот внутри семейного клана, в соответствии с теорией Дарвина, конкуренция была нешуточная. Но и тут произошел естественный отбор, и из восьми сыновей Ярослава Всеволодовича выдвинулись три ветви князей, которые в дальнейшем оспаривали первенство, — потомки Александра Ярославича Невского, Ярослава Ярославича Тверского и Андрея Ярославича Нижегородского. Правда, потомки последнего участвовали в борьбе за ярлык на Великое Владимирское княжество эпизодически, посему не будет ошибкой считать, что основную борьбу вели потомки Александра Невского (московская ветвь т.н. Даниловичей) и Ярослава Тверского (ветвь тверских князей).

Но обо всем по порядку.

Итак, после смерти Александра Ярославича Невского свои претензии предъявили трое его братьев: Ярослав, Андрей и Василий. Но Василий, который на тот момент княжил в Костроме, был слишком молод (его прозвище — Мизинный, так как он родился в 1241 г. и был лет на двадцать младше своих братьев); а Андрей хотя уже успел побывать великим князем владимирским и повинился перед ханами за свою дерзость в 1252 г. («(лучше) бегати нежели царямъ служимы»), но особого доверия, как мне думается, татары к нему не испытывали.

Потому исход борьбы был практически предрешен — и Ярослав Ярославич стал великим князем владимирским.

Ни Новгородская Первая летопись старшего извода, ни Лаврентьевская летопись ничего не говорят о поездке Ярослава Ярославича в Орду за ярлыком. Обычно в российской дореволюционной, да и иногда в советской историографии подобным случаям уделялось огромное, даже исключительное внимание, так как, по мнению некоторых историков, это говорило о зачатках «самодержавия» и даже независимости от татарских ханов. Впрочем, ясность в этот вопрос внесли академик АН СССР Б.Д. Греков и член-корреспондент АН СССР А.Ю. Якубовский, которые в своей монографии «Золотая Орда и ее падение» указали, что «…зависимость от ханов выражалась в том, что русский великий князь садился на своем столе “пожалованием царским”, т. е. ханским. Это делалось от имени хана либо митрополитом русским, либо уполномоченным ханским»[57]. Под 1269 г. в Новгородской Первой летописи упоминается «баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ», который, надо думать, от имени хана и жаловал Ярослава Ярославича великокняжеским ярлыком.

Новая метла по-новому метет, как говорится. «…Выгнаша новгородци князя Дмитрия Александровича, сдумавше с посадником Михаилом, зане князь еще малъ бяше; а по Ярослава послаша, по брата Александрова, во Тферь сынъ посадничь и лучший бояры», — сообщает Новгородская Первая летопись старшего извода о первых переменах при новом князе. Конечно, Дмитрий был не так уж и «мал» — восемнадцать лет, — но многим новгородцам шибко хотелось сменить политический курс.

Однако смещение Дмитрия Александровича было связано не сколько с желанием новгородцев обновить власть и не только со стремлением Ярослава Ярославича увеличить свое могущество, но и с неприязнью тверского князя к роду Александра Невского. Как мы помним, именно по наущению Александра Ярославича Тверь была захвачена татарским воеводою Неврюем, жена Ярослава (предполагаемое ее имя Наталья) убита, а сыновья — Святослав и Михаил — пленены. Ярослав же после этого пытался сбросить брата с новгородского стола, однако ему не хватило решительности. И хотя в дальнейшем Ярослав помирился с братом, трещина в их отношениях осталась.

Потому смещение племянника была делом ожидаемым и легко прогнозируемым. Как бы в продолжение этой темы стоит сказать, что Ярослав Ярославич, покидая Новгород, назначил своим представителем другого племянника, Юрия Андреевича — сына Андрея Ярославича. Вот такое у Ярослава Ярославича было избирательное отношение к племянникам.

Впрочем, нельзя сказать, что сыновья Александра Ярославича вообще не играли при великом княжении Ярослава Ярославича никакой роли. В 1268 г. новгородцы во главе с Юрием Андреевичем предприняли набег на Чудскую землю и, обрадованные легкими успехами, предложили всем северорусским князьям объединенно выступить против города Раквере (Раковор)[58] — и этот призыв нашел себе благодатную почву. В состоявшемся походе, кроме новгородцев, приняли участие и тверские полки во главе с сыновьями Ярослава Ярославича Святославом и Михаилом Старшим, переяславль-залесский князь Дмитрий Александрович, псковский князь литовского происхождения Довмонт и некоторые другие князья.

На сей раз русские подошли к делу обстоятельно. «…И изискаша мастеры порочные, и начата чинити порокы въ владычни дворе. И прислаша Немци послы своя, рижане, вельяжане, юрьевци и изъ инехъ городовъ, с лестью глаголюще: “намъ с вами миръ; перемогаитеся с колыванци и съ раковорци, а мы к нимъ не приставаемъ, а крестъ целуемъ”».

Объединенное войско опустошило в очередной раз Чудскую землю. Примечателен рассказ летописца. Некоторые чуди (эсты) спрятались в одну из пещер «и бяше нелзе ихъ взяти, и стояша 3 дни». Однако «порочный мастер» подвел в пещеру воду, чудь выскочила, ее всю истребили, а добычу отдали Дмитрию Александровичу (очевидно, за идею).

Однако немцы нарушили крестное целование и пришли на защиту единоверцев из Раквере. «…Съвкупилася вся земля Немецьская», — написал летописец. Однако русские князья решили дать бой — и 18 февраля 1268 г. «бысть страшно побоище, яко не видали ни отци, ни деди».

Это действительно было побоище — не чета Ледовому. Ливонцы со ссылкой на самих русских утверждали, что тех было 30 тысяч. Сколько было всего ливонцев, хроникер умолчал. Надо думать, достаточно, чтобы дать бой (историки оценивают силы ливонцев в 20—25 тысяч воинов). Ливонцы построились традиционно: в центре «свинья» братьев рыцарей, слева чудь и войско дерптского епископа Александра, справа датские войска.

Русское войско, судя по всему, тоже обошлось без изысков. «Новгородци же сташа в лице железному полку противу великой свиньи», — пишет летописец. Слева от новгородцев стал тверской князь Михаил, справа последовательно псковичи, переяславцы и тверская дружина Святослава.

Судя по описаниям, русским удалось прорвать левый фланг противника, а дерптский епископ Александр был убит. Но и новгородцам досталось: у них погибли посадник и тысячник и еще около двух десятков знатных новгородцев, а князь Юрий бежал. Бежали, не выдержав натиска, и Михаил Тверской и псковская дружина.

По ливонским хроникам, русские потеряли пять тысяч человек убитыми, а остальное войско бежало («Покрыли себя они вечным позором», — написал ливонский хроникер), что в общем не противоречит Новгородской летописи.

Ливонский хроникер особо отмечал: «Король Дмитрий [Александрович] был героем: с пятью тысячами русских избранных воинов предпринял он наступление, когда другие войска его отступили». Новгородский же летописец говорит, что Дмитрий и новгородцы погнали врага и гнали его семь верст[59], аж до самого Раквере. Ливонский хроникер уточняет, что на пути Дмитрия встал отряд из 160 воинов, который не дал переправиться Дмитрию через мост — надо думать, где-то совсем рядом с городом.

Возвратившись же на поле битвы, Дмитрий Александрович «…узреша иныи полчищь (?!) свинью великую, которая бяше вразилася въ возникы новгородьскые; и хотеша новгородци на нихъ ударити, но инии рекоша: “уже есть велми к ночи, еда како смятемся и побиемся сами”; и тако сташа близъ противу собе, ожидающе света. Они же оканьнии крестопреступници, не дождавъше света, побегоша. Новгородци же стояша на костехъ 3 дни, и приехаша в Новъгородъ, привезоша братию свою избьеныхъ, и положиша посадника Михаила у святой Софьи». Тут летописец явно лукавит — откуда у немцев взялись «иные полчища», да еще выстроенные клином, как если бы те только приготовились к бою? Очевидно, случилось то, что так часто бывало в Средневековье, — обратив вражеский фланг в бегство, дружина Дмитрия бросилась в погоню, вместо того чтобы ударить немцам в тыл. А немецкий центр смял новгородский железный полк, и новгородцы укрылись за возами. Когда же преследователи вернулись на поле боя, то увидели, как немцы добивают их товарищей. Тут же нашлись мудрые стратегические головы, что посоветовали отступить и дать бой следующим утром. Неизвестно, удалось немцам взять импровизированный новгородский лагерь или нет, но утра они ждать не стали, а с сумерками ушли в крепость, которая была, как мы уже знаем, неподалеку (не ночевать же им зимой в чистом поле!). А русские остались «на костях», что позволило им объявить себя победителями. Но и ливонцы считали, что победителями остались именно они: «С честью братья отомстили за то, что терпели от русских долгое время».

Впрочем, несмотря на то, что в Раковорской битве принимали участие объединенные силы Северной Руси и Руси Залесской, битва эта не стала общеизвестной — той, которой гордятся и хвастаются. Тут может быть много причин: это и явно захватнический характер похода на датчан, которых трудно отнести к непримиримым врагам русских; и неопределенность в исходе поединка (к примеру, Ледовое побоище ливонцы без обиняков признавали своим поражением); и срыв основной задачи похода — захвата Раквере («пороки» так и не пригодились).

Но более всего, что смутило историков, — это ответная реакция «немцев». В скором времени братья Ливонского ордена числом 180 рыцарей, собрав также летов, чудь (эстов), ливов — всего 18 тысяч «на лошадях прискакавших» (по счету ливонского хроникера), а также девять тысяч «моряков» во главе с самим магистром Ливонского ордена Отто фон Лютенбергом двинулось на Псков по суше и по воде.

Это уже было очень опасно — не сравнить со «шведско-немецкой» экспансией 1240—1242 гг. Тогда у крестоносного воинства просто не было сил удержать столь большие территории. Теперь же у ливонцев сил было предостаточно.

Столь неожиданный поворот событий заставляет еще раз задуматься над вопросом: как «немцы», пришедшие в русскую Прибалтику лишь в начале XIII в., за неполное столетие сумели там закрепиться и создать сильную католическую конфедерацию, а славяне, жившие в тех краях уже полтысячелетия и не раз бравшие дань с прибалтийских племен, остались с носом?

Ответ на этот вопрос окажется простым: после Ярослава Мудрого, построившего в Прибалтике свой форпост — Юрьев, — среди русских князей не нашлось достойного последователя-государственника. Прибалтика для русских так и осталась «медвежьим углом». И не стоит обольщать себя мыслью, что сей факт свидетельствует о каком-то миролюбии тогдашних русичей — вовсе нет! Летописи рассказывают нам немало случаев, когда русские князья вторгались в Прибалтику и устраивали там «гомосафари». Но Рюриковичи, видно, искали только добычу, а не подданных.

Еще больших упреков заслуживает русский клир той эпохи, который так и не развернул ни в Прибалтике, ни на южных рубежах Руси целеустремленной миссионерской деятельности. Все случаи обращения русскими инородцев в христианство носят случайный характер и являются результатом деятельности отдельных лиц, а то и инициативой самих обращенных. Мне могут возразить: Православная церковь не принуждением, но кротостью обращала язычников в христиан: это лишь католики-крестоносцы насилием пытались спасти людские души. Однако от Юрьева до берега Балтийского моря и обратно за 170 лет «с кротостью» можно было прошагать не один десяток раз. Но мы имеем очень мало — практически не имеем! — сведений о святых мучениках тех времен, несших слово Божье на берега Балтики или в причерноморские степи и за то сложивших свою голову.

Что касается католической экспансии, то она держалась не только на насилии, отнюдь. Неоднократно встречаются случаи, когда католики-миссионеры в землях язычников начинали обхаживать в первую очередь вождей — а там, глядишь, и все племя, с пением псалмов, переходило под управление католических иерархов. А что же русские — те же новгородцы? В ответ на происки «латинян» они могли предложить только очередной набег, «сотвориша их волость пусту». Понятно, что католические иерархи прятались за стенами каменных крепостей, брать которые русские не могли или не хотели, и под удар попадали все те же инородцы, что их любви к русским не прибавляло.

Первый, кто понял, сколь много было упущено возможностей, был Ярослав Всеволодович. В присущей ему жестокой манере — чем не православный крестоносец! — он силой крестил карел и даже сжег нескольких карельских или емьских волхвов. Но время уже ушло…

Но вернемся к событиям 1268 г. Крестоносное воинство по Чудскому озеру — вдоль берега по суше и по воде — двинулось к Пскову. Путь к древнему городу прикрывал Изборск. Но он не стал препятствием для крестоносцев и был сожжен. Немецкое воинство подошло к Пскову. Псковичи, как обычно, сожгли посад и спрятались за стенами своей крепости. «Они (псковичи) настроены были мужественно, хотя и не были единодушны», — пишет ливонский хроникер. Десять дней город был в осаде, пока из Новгорода не приспела помощь во главе с Юрием Андреевичем. Но силы были все равно не равны, и князь Юрий счел нужным заключить с магистром перемирие.

Было понятно, что ливонцы почувствовали свою силу и перемирие может быть непрочным. В Новгород прибыл великий князь Ярослав Ярославич и «нача жалити: “мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися с Немци”». Конечно, решение идти войной на Раковор было в свое время поддержано и великим князем, и он тоже чувствовал свою вину. Потому Ярослав Ярославич сделал «ход конем»: он приказал сыну Святославу собирать новые полки, которые тот и привел в Новгород. «И бяше ту баскакъ великъ володимирьскыи, именемь Амраганъ, и хотеша ити къ Колываню», — отмечает Новгородская Первая летопись старшего извода. То есть Ярослав Ярославич в предполагаемый поход привлек даже татар. Это возымело отрезвляющее действие на ливонцев.

«И уведавше Немци, прислаша послы с молвою: “кланяемся на всей воли вашей, Норовы всей отступаемся, а крови не проливайте”; и тако новгородцы, гадаете, взята миръ на всей воли своей».

Ярослав Ярославич мог праздновать бескровную победу, а угроза ливонского вторжения была ликвидирована.

Но победы и поражения всегда ходят вместе. В 1270 г., когда ливонская гроза прошла стороной, новгородцы подняли мятеж против великого князя владимирского и новгородского, предъявив Ярославу Ярославичу целый ряд обвинений в его злоупотреблениях. Напрасно Ярослав Ярославич оправдывался и искал примирения. Новгородцы твердо заявили: «Княже, поеди проче, не хотимь тебе; али идемъ всь Новъгородъ прогонитъ тебе». Новгородцы уже присмотрели себе нового старого князя — Дмитрия Александровича. Но Дмитрий Александрович, зная переменчивый нрав новгородцев и силу великого князя, дал самоотвод в пользу дяди. Ярослав Ярославич решил пойти по стопам старшего брата и призвал на помощь татар (так что борец с татарщиной из Ярослава вышел никудышный). Но об этом узнал Василий Ярославич Мизинный — и уведомил новгородцев. Более того, он поехал в Орду и заявил, что «новгородци правы, а Ярославъ виноватъ». Татарское войско — случай уникальный — возвратилось в свои степи, так и не опустошив ни одной северорусской волости.

Конечно, Василий Ярославич поступил так, желая сам сесть на новгородский стол. Однако и после благородного поступка Василия Ярославича большого количества сторонников в Новгороде он не заимел. Ярослав же пришел с владимиро-суздальскими полками и стал в Руссе. Началась тяжелая дипломатическая война. Решающим стало слово митрополита Кирилла: «Мне поручилъ богъ архиепископию в Русьскои земли, вамъ слушати бога и мене; кръви не проливайте у а Ярославъ всее злобы лишается, а за то язь поручаюся; аже будете и крестъ целовали, язь за то прииму опитемью и отвечаю за то пред богомъ».

Новгородцы уступили. Но Ярослав Ярославич вынужден был дать новые клятвы от своего имени, на чем целовал крест, — и в результате Новгород получил максимально широкие автономные права.

Ярослав же на следующий год отправился в Орду. В тот год он там был не один — ездили на поклон к хану и Василий Мизинный, и Дмитрий Александрович. По приезде из Орды Ярослав Ярославич умер, приняв монашеский постриг под именем Афанасия, — и это была не первая подобная смерть русского князя.

Назревал очередной виток борьбы за великокняжеский стол.

* * *

Виток этот начался практически сразу после смерти Ярослава Ярославича. Нет, Дмитрий Александрович не стал переходить стрыю Василию дорогу в получении великокняжеского ярлыка (хотя, может быть, и хотел). Но князь Дмитрий сразу же после смерти Ярослава Ярославича предложил свои услуги новгородцам. Василий Ярославич Мизинный также обратился к новгородцам, но те предпочли Дмитрия. Может, из-за его воинских доблестей на бранном поле, но, вероятней всего, Дмитрий Александрович согласился княжить в Новгороде на тех же условиях широкой новгородской свободы, которую дал новгородцам Ярослав Ярославич.

Но Василий Ярославич оказался достойным сыном своего отца. Захватив в 1273 г. Торжок, он нарушил снабжение Новгорода хлебом, да и вообще прервал торговлю Новгорода с остальной Русью. Новгородцы знали уже, чем подобные ситуации могли обернуться, и прогнали Дмитрия Александровича, признав власть Василия Ярославича.

Но не долго княжил Василий Ярославич. В 1274 г. он повез дань в Орду, но золотоордынский хан Менгу-Тимур остался недоволен размерами дани и приказал провести новую перепись населения, которая была проведена уже в 1275 г. А в следующем году Василий Ярославич скоропостижно скончался в возрасте 35 лет.

Наконец к великому княжению пришло третье поколение — внуки Ярослава Всеволодовича, дети Александра Невского.

В многих статьях, посвященных Александру Ярославичу Невскому, подчеркивалось, что великий князь Александр покорился татарским ханам с одной целью — набраться побольше сил и свергнуть проклятое иго. Но, читая о событиях последней трети XIII в., понимаешь, что своим детям он о своих мечтах не рассказывал. И не ложил он своих пацанят поперек лавки, и не стегал их лозиной, приговаривая: «Не водите! Не водите! Не водите татар на Русь!» Ибо последняя треть столетия оказалась сущим кошмаром, кровавой междоусобицей, далеко переплюнувшей усобицы Киевской эпохи, — и виной тому стали именно дети святого Александра.

Хотя ничто, казалось бы, не предвещало такого поворота событий. В 1276 г. Дмитрий Александрович стал великим князем владимирским и новгородским. Он не был старшим сыном Александра Ярославича Невского — его старший брат, опальный Василий, умер за пять лет до того. Так что Дмитрий Александрович вокняжился «законно».

А уже в следующем году целая группа русских князей отправилась в Орду, но уже не за ярлыками, а отбывать воинскую повинность — как ханские «улусники».

* * *

Это еще одна неприглядная страница русской истории, хотя, с другой стороны, если русские князья не желали воевать «с» татарами, то им поневоле приходилось воевать «за» татар. В поход отправились Борис Василькович Ростовский, Глеб Василькович Белозерский с сыновьями, Михаил и Федор Ростиславичи, а также третий сын Александра Невского Андрей Александрович Городецкий. Шли ли они по принуждению или по своему желанию? Наверное, по-разному. Вряд ли Борис Василькович Ростовский, отец у которого был замучен татарами после боя на реке Сить, а дед, Михаил Черниговский, на его глазах был убит за неповиновение хану Батыю, ехал с большой охотой[60].

А вот Федор Ростиславич, позже названный Черным, а еще позже причисленный к лику святых, не испытывал каких-либо комплексов по этому поводу. Он родился во время Батыева нашествия, его детство, юношество и зрелая жизнь прошли во время становления этого самого монголо-татарского ига, и никакой другой жизни он не знал. Происходил он из рода смоленских князей ветви Мстиславичей — от старшего сына Владимира Мономаха, Мстислава Великого. Дед его, Мстислав Добрый, был великим князем киевским и погиб в битве на реке Калке. Отец, один из множества сыновей Мстислава, одно время даже претендовал на Киев — но не преуспел. Смоленск не был завоеван татарами во время Батыева нашествия (вернее, татары и не пытались его завоевать), но, не в силах вести самостоятельную политику, подчинился оным без борьбы. Удел у Ростислава Мстиславича был мизерный (Можайск), так что Федор фактически был изгоем. Правда, он успел жениться на Марии, дочери ярославского князя Василия Всеволодовича (признанного благоверным).

Хотя татары относились к покоренным с презрением, при наличии способностей любой «улусник» мог выдвинуться. К примеру, главарь «бродников» Плоскиня, который от имени татар обещал русским князьям (и Мстиславу Доброму в том числе) безопасность на реке Калке (но которые удавили пленных князей под досками), стал «темником» у Батыя — должность не маленькая.

Судьба улыбнулась и Федору Ростиславичу. В том походе 1277 г., когда татары разорили Осетинскую землю, он сумел отличиться. Как пишет его «Житие…», «…князя Феодора Ростиславича царь Менгу-Темир и царица его вельми любяше и на Русь его не хотяше пустити мужества ради и красоты лица его», и он стал виночерпием у хана.

Пробыв три года в Орде, Федор Ростиславич якобы вернулся в Ярославль — но жена его к тому времени умерла, а теща Ксения выгнала зятя-приймака из Ярославля. Потому он снова отправился в Орду, где сумел сделать карьеру и жениться на одной из ханских дочерей (!), в православном крещении названной Анной. Хан был, конечно, не в большом восторге, что правнучка Батыя стала женой безызвестного уруса, но, видно, с новой тещей у Федора сложились куда более теплые отношения, чем с прежней.

Я специально столь подробно рассказал о Федоре Ростиславиче, ибо в истории Руси последней трети XIII столетия роль князя Федора была исключительной. Именно во время похода на Кавказ Андрей Александрович и Федор Ростиславич близко сошлись и с тех пор помогали друг другу.

Впервые их (Андрея Александровича и Федора Ростиславича) дружеские отношение прошли испытание в 1281 г. В том году Андрей Александрович едет в Орду и, очевидно, не без помощи Федора Ростиславича добивается ярлыка на великое княжение, а также внушительного татарского войска во главе с темниками (?) Кавгадаем и Алчегеем «… пришед к Переяславлю (Залесскому), князя не обретше, град и церкви пожгоша, и села Переяславьская и Ростовьская пограбиша», — пишет Лаврентьевская летопись. Дмитрий Александрович бежит в Новгородскую землю, а потом даже в Швецию, так как новгородцы опасались татарского преследования. Но вот татары уходят — и Дмитрий Александрович возвращается в Переяславль-Залесский. Тогда Андрей Александрович снова (в 1283 г.) идет в Орду и приводит новое войско во главе с Турай-Темиром и Али.

Дмитрий Александрович снова бежит, но на сей раз в Причерноморье, к темнику Ногаю, самому могущественному татарскому князю в Золотой Орде. Ногай, по некоторым данным, был незаконнорожденным (?) отпрыском Чингисханова рода и враждовал с золотоордынскими ханами. Ногай дал Дмитрию войско (ясное дело — татарское), и тот забрал у Андрея великое княжение, а его боярина Семена, которого считали подстрекателем их вражды, убил. В 1285 г. Андрей Ярославич снова идет на Дмитрия с каким-то неназванным татарским «царевичем», но тот разбивает их: «…царевича прогна, а бояры Андреевы изыма».

(В некоторых изданиях особо ретивые историки утверждали, что именно в 1285 г., а не в битве при Воже столетие спустя русские впервые одержали верх над татарским войском. Но это выглядит смешно. Во-первых, весь эпизод выглядит мелкой стычкой, и даже имя «царевича» (?) осталось истории неизвестным. Во-вторых, борьба Дмитрия и Андрея — это княжеская междоусобица, где ни одна из сторон не стремилась бороться с татарским игом, а даже наоборот — и тот и другой приводили (с разной степенью успешности) татар на Русскую землю.)

Однако победа в этой стычке позволила Дмитрию Александровичу еще несколько лет быть великим князем. Но с 1290 г. его положение, как великого князя, было безрадостным. Их с братом междоусобица была отражением междоусобицы в Золотой Орде (борьба Ногая и «законных ханов»), и, «поставив» на темника Ногая, великий князь всецело зависел от исхода борьбы «в верхах». Но Ногай проиграл хану Тохте (сыну Менгу-Темира и шурину Федора Ростиславича) — и участь Дмитрия Александровича была решена.

В1293 г. Андрей Александрович (вместе с недовольными Дмитрием Александровичем князьями) в очередной раз отправляется в Орду за военной помощью. Тохта дает Андрею и шурину Федору огромное войско под руководством брата Тудана (в русских летописях — Дюденя). Произошло нашествие т.н. «Дюденевой рати» — самое масштабное со времен Батыева нашествия.

«…того же лета приидоша из Орды князи Андреи, Дмитреи[61], Феодоръ, Костантинъ[62], а с ними царьДюдень. Приде ратью на великого князя Дмитрия, князь же бежа въ Пъсковъ. Татарове же взята Володимерь, Переяславль, Москву, Волокь и всих градовъ 14[63] и много зла створиша в Русской земли. Оубежавъ же князь Андреи оу брата въ Плескове и иде к Нову городу, а рать възвратися назад. Того же лета седе на княжение въ Ярославли князь Феодоръ».

Новгородцы, напуганные масштабом татарского нашествия, привезли хану Тудану дары в Волоколамск. Но ни на Новгород, ни на Тверь татары не пошли. Интересно, что Федор Ростиславич вокняжился в Ярославле, который никогда не был его «отчиной», а принадлежал ростовской ветви князей. «Житие…» Федора Черного рассказывает, что Федор сел в Ярославле уже после смерти сына от первого брака. «Злая теща Ксения» к тому времени, кажется, также преставилась, так что, по «Житию…», Федор Ростиславич отъемом частной собственности у князей не занимался. В то же время (и надо думать, и до 1293 г.) он воюет с племянником Александром Глебовичем за Смоленское княжество — и не всегда удачно. Так что решение сесть в не принадлежащем ему Ярославле было вызвано и сугубо житейскими проблемами, и жилищной неустроенностью. Но и позже, уже сев в Ярославле, Федор продолжает воевать за Смоленское княжество. Перед смертью (в 1299 г.) Федор Ростиславич принял монашеский постриг, а в 20-х гг. XIV столетия по инициативе ростовского епископа Прохора, который был прежде игуменом Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле, Федор Ростиславич был канонизирован. Интересно, что и сыновья его, Давид и Константин, были в дальнейшем провозглашены святыми (благоверными).

Здесь, наверное, стоит остановиться и хотя бы на минуту задуматься о природе русской святости, а вернее, о природе святости русских князей. Огромное количество их было канонизировано, но, знакомясь с летописями, часто недоумеваешь: за какие такие особые заслуги эти князья были так высоко оценены Русской Православной Церковью? Также удивляешься церковной практике того времени, когда допускался монашеский постриг и даже схима того или иного князя буквально за несколько мгновений до смерти. Не наелся при жизни — перед смертью не налижешься…

Возвращаясь же к княжеской междоусобице за великое владимирское княжение, стоит сказать, что после «Дюденевой рати» Андрей Александрович окончательно овладевает великим княжеством, а брат его Дмитрий, смирившись (или не смирившись?) с поражением, вскоре умирает. Впоследствии его также признают благоверным князем.

Тут уместно вспомнить, что именно в годы княжеской междоусобицы было написано первое «Житие…» князя Александра Ярославича Невского. Многое в «Житие…» было надуманным, приукрашенным или вовсе не соответствующим действительности. Однако же закрадывается мысль: а не было это восхваление скрытой попыткой обратиться к враждующим князьям с призывом к благочестию и смирению, чтобы прекратить смуту, терзающую Русь? Тем более что сравнительно с княжением сыновей, княжение самого Александра Невского выглядело чуть ли не «золотым веком» Владимиро-Суздальской Руси?

* * *

Овладев Залесской Русью и устранив брата от власти, Андрей Александрович смог позволить себе немного отдохнуть и воздать благодарение тем, кто возвел его на великокняжеский стол. В 1294 г. Андрей Александрович женится, взяв в жены Василису, дочь своего друга Дмитрия Борисовича Ростовского. А следующим летом отправляется в Орду — вместе с молодой женой (!). Так русские и татары начали «дружить семьями».

Андрей Александрович прокняжил десять лет, вплоть до своей смерти. В 1301 г. он взял штурмом мятежный Новгород — судя по всему, даже без помощи татар, — чего уже 250 лет никому не удавалось: «…град взят бысть, овыхь избита и исекоша, а иныхь извязавше поведоша с города, а град запалиша и розгребоша». Побитые новгородцы в следующем году бросились обносить Новгород новой стеной — каменной.

И лишь «нелюбие» к младшему брату Даниилу Московскому и племяннику Ивану Дмитриевичу портило великому князю жизнь. В 1296 г. меж ними едва не вспыхнула война: к Андрею Александровичу присоединился верный союзник Федор Ростиславич Ярославский; к Даниилу и Ивану — Михаил-младший Ярославич Тверской. Но благодаря вмешательству в дело епископа Владимирского Симеона и епископа Сарайского Измаила междоусобицы удалось избежать. Тем не менее бездетный Иван Дмитриевич завещал свою вотчину — Переяславль-Залесский — не старшему дяде Андрею, а младшему — Даниилу. В 1302 г. Иван Дмитриевич умер, и Даниил прибрал к рукам Переяславль. (Возможно, это был поворотный пункт в истории Московского княжества.) Великий князь Андрей Александрович пробовал прогнать младшего брата обратно в Москву, но тот не дался. Обращался Андрей Александрович и в Орду — но военной помощи не получил, а лишь ярлык на Переяславль-Залесский. В 1303 г. умер Даниил Александрович Московский, так и не успев занять великое княжение по закону, в свою очередь. А в 1305 г. умер Андрей Александрович, так и не успев отобрать у племянников Даниловичей Переяславль-Залесский. Умер он бездетным (сыновья скончались во младенчестве) и «в чернъцехъ».

Однако же, в отличие от отца и братьев Дмитрия и Данила, он так и не был канонизирован. Может быть, потому, что на Руси не нашлось такого бесстыдного епископа, который канонизировал бы князя, четырежды приводившего татар на русские земли. А может быть, просто потому, что некому было о нем похлопотать…

* * *

После смерти великого князя владимирского Андрея Александровича снова вспыхнула борьба за великокняжеский владимирский стол и стол новгородский. На сей раз борьбу повели Михаил-младший Ярославич Тверской и Юрий Данилович Московский.

Казалось бы, какая же может быть борьба между Голиафом и Давидом, слоном и моськой? Тверь к тому моменту была сильным княжеством и даже заимела своего епископа; к тому же бояре прежнего великого князя, Андрея Александровича, переехали в Тверь на службу к Михаилу. Москва же только-только стала княжеством — после присоединения Коломны (отбита у рязанцев в 1300 г.), Переяславль-Залесского (1302) и Можайска (отбит у смолян в 1303 г.). Но даже после этих территориальных приращений Даниил не мог всем своим сыновьям выделить по городу, ибо городов было три, а сыновей пятеро: Юрий, Александр, Борис, Иван и Афанасий.

Кроме того, династические права Михаила Ярославича на великое княжество выглядели бесспорно: он был внуком великого князя Ярослава Всеволодовича и сыном великого князя Ярослава Ярославича. Юрий Данилович же был внуком великого князя Александра Ярославича Невского, но отец его, Даниил, великим князем стать не успел, а потому по законам «лествицы» вообще терял право на великое княжение. И наконец, Михаил Ярославич приходился Юрию Даниловичу по родовому дереву дядей, хотя и был всего лишь на девять лет старше.

Впрочем, все оказалось не так просто для Михаила Ярославича. Попытка сразу же захватить Переяславль-Залесский и загнать Даниловичей обратно в их московскую берлогу провалилась. В отсутствие старшего брата оборону Переяславля-Залесского возглавил Иван Данилович, прозванный впоследствии Калитой. Три дня он отбивался от тверичей, а на четвертый приспел московский боярин Родион Нестерович с помощью, и нападение было отбито.

С реализацией династических прав у Михаила Ярославича тоже возникли проблемы. Нет, в Орде он довольно быстро получил ярлык на великое княжение; правда, для этого снова пришлось пустить в ход подкуп. (О, злая ты честь татарская: даже чтобы подтвердить свои законные права, нужно было давать взятку!) Московские же князья на то время были бедные как церковные мыши и «перебить» цену Михаилу не могли.

Но с другой стороны, Даниловичи, как единственные потомки по мужской линии Александра Ярославича Невского (так уж получилось), также считались законными претендентами на великокняжеский стол (во всяком случае, по татарским законам).

Важным фактором было и то, что Даниловичей поддержали новгородцы. Казалось бы, именно при Ярославе Ярославиче Тверском, а не при Александре Ярославиче Невском и его сыновьях новгородцы получили больше свободы. Но новгородским боярством двигал свой расчет: от великих князей они ждали прежде всего военной помощи в трудную минуту (вспомним Ледовое побоище или Раковорскую битву), а так им князья были без надобности. Усиления центральной княжеской власти они боялись и практически всегда поддерживали слабейшего из двух соперничающих князей. Так случилось и на этот раз: появившихся в Новгороде тверских послов новгородцы выслали, а сами отправили в Торжок военный отряд (как мы помним, захват Торжка всегда грозил новгородцам прекращением торговли и даже голодом). И лишь в 1308 г. новгородцы признали Михаила Ярославича своим князем.

Но в 1314 г. Юрий и Афанасий Даниловичи появляются в Новгороде, и новгородцы встречают их с радостью.

На следующий год Юрий Данилович уходит в Орду, а к границам Новгородской земли приступает великий князь владимирский и тверской Михаил Ярославич с татарским отрядом под командованием татарских послов Тайтемира, Эмир-Ходжи и Индрюя. По дороге тверско-татарское войско грабит Ростов и подходит к Торжку. Афанасий Данилович с новоторжцами и новгородцами вышел Михаилу Ярославичу навстречу, в поле, но был разбит. Михаил взял выкуп (новгородский летописец пишет о 50 тысячах гривен, но это чуть ли не десятикратное преувеличение), а во время заключения мира приказал схватить Афанасия Даниловича и некоторых знатных новгородцев в заложники.

В 1317 г. Михаил Ярославич вновь отправился в поход на Новгород, но не преуспел.

А уже в 1318 г. князь Юрий Данилович вышел из Орды с татарским войском во главе с «послами» Кавгадеем, Астрабилом и Остером.

Столь внушительная татарская помощь против «законного» великого князя объясняется просто: за время своих частых приездов в Орду Юрий Данилович сумел войти в доверие к великому хану Узбеку, а буквально перед описываемыми событиями взять в жены ханскую дочь по имени Кончака (в святом крещении — Агафья).

Думается, сватовство это произошло не без помощи Василия Давыдовича Грозные Очи, внука небезызвестного нам Федора Ростиславича Ярославского. Дело в том, что сам Василий Давыдович занимал важное место в Орде (все-таки внук хана Менгу-Темира), а его жена, Евдокия Ивановна, была дочерью Ивана Даниловича Калиты.

Ведомое Юрием Даниловичем войско двинулось прямо к Твери. Видно, он настолько был уверен в успехе, что взял в поход жену. Да и как не быть уверенным, если раньше даже весть о приближении татар заставляла русских людей разбегаться.

Но на сей раз что-то не получилось. Михаил Ярославич встретил врагов в сорока верстах от Твери. К сожалению, подробностей боя мы не знаем, а сведения летописей довольно скупы. «Много паде головъ о князи Юрьи; а брата его Бориса и княгиню Юрьеву яша и приведоша во Тферь, тамо ю и смерти предаша», — пишет Новгородская Первая летопись старшего извода.

Но победа Михаила Ярославича оказалась пиррова: смерть ханской сестры навлекла на Михаила ханский гнев. Михаил отправился в Орду на заклание, понимая, что дальнейшее сопротивление может привести к катастрофическим последствиям. (Правда, возникает вопрос: неужели Михаил не предполагал этих последствий до того, как вступил в бой?)

Великий князь владимирский и тверской Михаил Ярославич был убит 22 ноября 1318 г. Тело Михаила было доставлено в Москву, а потом перевезено в Тверь. Впоследствии тверской князь за свое самопожертвование был канонизирован и считался одним из самых почитаемых святых. Однако при все при том его также нельзя назвать борцом с «татарщиною»: мы видели, что, будучи великим князем, он и сам не чуждался помощи татарских сабель…

Даниловичи победили: Юрий стал великим князем владимирским; Афанасий был отпущен из плена и вернулся в Новгород, где княжил до самой своей смерти; также и Борис, вернувшись из тверского плена, отправился княжить в Кострому.

Но Юрий Данилович не долго тешился своим великим княжением. Сын Михаила Ярославича, Дмитрий Михайлович, уличает в 1322 г. Юрия Даниловича в финансовых злоупотреблениях (якобы тот не все тверскую дань отдал в ханскую казну, а отдал новгородским купцам под про центы). Хан Узбек отдает ярлык на великое княжение Дмитрию, а Юрия Даниловича вызывает в Орду. Тот появляется в Орде не сразу и, видно, с подарками. Но то ли по дороге в Сарайберке, то ли в самой золотоордынской столице Юрий Данилович сталкивается с Дмитрием Михайловичем, и последний в порыве гнева убивает Юрия. Но и сам, по приказу хана Узбека, принимает смерть — за своеволие. Случилось это в 1325 г.

Но Узбеку нравилось играть в русские поддавки — и новый ярлык на великое княжение он отдает брату погибшего Дмитрия Михайловича Тверского Александру. Но Иван Данилович, ставший после смерти брата князем московским, не удовлетворился ханским правосудием и решил и далее мстить тверским князьям. Случай представился скоро: в 1327 г. в Твери вспыхнуло антитатарское восстание, в ходе которого был убит представитель хана Узбека, его двоюродный брат Чол-хан (Щелкан). По одним данным, его убили восставшие, по другим — Чол-хана сожгли во дворце по приказу великого князя владимирского и тверского. Как бы там ни было, но князь московский вскоре был в Орде — а далее все пошло по накатанной схеме: «…Toe же зимы прииде изо Орды рать на Русь 5 темниковъ, а с ними князь Иванъ Данилович. И плени град Тверь и всей земли много зла сътворися, а князь Александръ бежа въ Пъсковъ».

Александра Михайловича несколько раз пытались вызвать в Орду, но тот засел в Пскове и ехать не собирался. Тем временем ярлык на Тверское княжество получил еще один сын Михаила Ярославича Тверского, Константин. Но он боялся нового великого князя Ивана Даниловича Калиту и выступать против него не смел.

Спустя десять лет Александр Михайлович Тверской возвратился-таки в свою отчину, помирившись с ханом Узбеком, но для того ему пришлось отправить свого сына Федора заложником в Орду.

Однако Иван Данилович знал, что нет ему успокоения, покуда его тверские враги живы, — и он добился у хана Узбека вызова Александра Михайловича, несколько утратившего за 12 лет чувство опасности, и его сына Федора в Орду. Думается, и хан был не против в очередной раз погубить «неверных». 28 октября 1339 г. тверские князья Александр Михайлович и Федор Александрович были умерщвлены. После этого московский князь, как настоящий хозяин положение, приказывает вывести из Твери соборный колокол — символ независимости города — с целью сломить «высокоумие» Твери. Позже один из потомков Ивана Даниловича воспользуется старой, но испытанной методой.

А через два года умирает и сам Иван Данилович Калита…

* * *

«…Начиная с XIV века полюс российской пассионарности постепенно перемещается в Москву. Случайно это? Безусловно, нет. Москве просто на роду было написано стать ноосферным и геополитическим центром Русского государства, что обусловлено ее географическим, геофизическим и космопланетарным положением. Все остальное — производное от данного факта и сопутствующих ему обстоятельства, — написал доктор философских наук В.Н. Демин в своей книге «Загадки русских летописей». Однако на серьезном научном уровне о «пассионарности», а тем паче особой московской «пассионарности» говорить не приходится, ибо это явление нельзя ни измерить, ни пощупать, ни даже рассчитать теоретически. В общем, мы имеем дело с очередным российским аршином. Анализ же исторических источников указует нам на другую причину возвышения Москвы и Московского государства. И имя ей (причине) — Иван Данилович Калита. Именно ему удалось заложить основы монопольной власти для своих потомков в Северной Руси. За период с 1341 по 1481 г. только единожды ярлык на великое княжение получил не его отпрыск, да и то на короткое время (на год). Начиная же с 1481 г. и по время прекращения царствования династии Рюриковичей именно его потомки представляли царственную династию. Добился этого он средствами чудовищными — физическим уничтожением противников. Но других тогда, наверное, не существовало.

Кроме политической монополии, Иван Данилович обеспечил первенство Московской земли и в религиозном плане — именно при его великом княжении в 1325 г. в Москву из Владимира была перенесена митрополичья кафедра[64] (правда, долгое время казалось, что это временно). Наверняка это было сделано в пику Твери с ее новоявленным епископом.

И наконец, именно Иван Данилович Калита обеспечил Московскому государству экономическое процветание. Что бы там ни говорили о якобы выгодном положении Москвы на пересечении неких торговых путей и т.д., вовсе не это подняло Москву. На Руси в то время было довольно городов, чье географическое положение было не менее выгодно (Новгород, Псков, Смоленск, Тверь, Нижний Новгород, Ярославль). Но причина московского процветания была в другом. Как честно написал Н.М. Карамзин в своей «Истории государства Российского», «…иго татар обогатило казну великокняжескую, исчислением людей, установлением поголовной дани и разными налогами, дотоле неизвестными, собираемыми будто для хана, но хитростью обращенными в их собственный доход: баскаки, сперва тираны, а после мздоимные друзья наших владетелей, легко могли быть обманываемы в затруднительных счетах… Таким образом мы понимаем удивительный избыток Иоанна Даниловича, купившего не только множество сел, но и целые области…»

Однако потомки признают выдающиеся достижения Ивана Даниловича Калиты нехотя, сквозь зубы. На упомянутом памятнике «Тысячелетие России» Иван Калита вообще отсутствует. И при том, что если бы феномена Ивана Калиты не было, не было бы и доброй трети героев монумента, а еще треть была бы представлена совсем другими лицами.

Но злодейство и гениальность несовместны — об этом еще А.С. Пушкин писал. Вот только не ошибался ли он?

* * *

Со смертью Ивана Даниловича Калиты московско-тверское противостояние не уменьшилось — просто Тверь ослабла, а Москва усилилась: хищник стал жертвой — и наоборот.

После Ивана Даниловича ярлык на великое княжение получил его сын Семен (Симеон) Иванович по прозвищу Гордый. Так его прозвали за высокомерие по отношению даже не к своим боярам, а — к князьям. Не будет преувеличением сказать, что все залесские князья его люто ненавидели и интриговали против него, против выдачи именно ему ярлыка на великое княжение. Но хан Узбек, после некоторых раздумий, выдал ярлык на великое княжение Семену Ивановичу, видно, памятую верную и усердную службу его отца.

Сам Семен также никогда не забывал, кому именно он обязан своей властью, а потому за свою жизнь пять раз успел побывать в Орде с выражением покорности.

Он не достиг таких успехов, как достиг его отец. Собственно, не в этом Семен Иванович видел свою задачу — его миссия была закрепить предыдущие успехи. И он с этим справился.

Семену Ивановичу был не чужд некий нарциссизм, тяга к показному величию. Именно Семен Иванович, если не врут исторические источники, первый венчался на великое княжество так называемой шапкой Мономаха, хотя никакого отношения ни к Владимиру Мономаху, ни тем более к императору Константину Мономаху сей головной убор «среднеазиатской работы XIV в. с соболиной опушкой» не имел. Московское княжество практически не имело своей собственной истории, но Семен Иванович ради придания себе дополнительного величия Москву покидать не собирался. Он не уехал в номинальную столицу, относительно древний Владимир-на-Клязьме, ибо понимал, что не место красит человека, а человек — место.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.