Глава 7. АЛЕКСАНДР НЕ-НЕВСКИЙ

Глава 7.

АЛЕКСАНДР НЕ-НЕВСКИЙ

Нет в истории Киевской Руси другого такого князя, о котором широкая общественность знала бы так много выдумок и о котором профессиональные историки знали бы так мало правды, как о великом князе владимирском и новгородском Александре Ярославиче (Невском). Вся его жизнь и деятельность окутана вымыслами, домыслами и легендами, причем так плотно, что иногда складывается впечатление, что и сам Александр Ярославич — один большой миф.

* * *

Мифы преследуют Александра Ярославича с момента его появления на свет. Как ни странно, но историкам твердо неизвестен даже год его рождения, ибо русские летописи оставили это событие без внимания. Трудно винить летописцев: ну кто мог тогда подумать, что второй сын безнадежно-удельного переяславль-залесского князя оставит свой значимый след в истории государства? Но герою надо же когда-то родиться — и посему общепринято считать, что Александр Ярославич родился 13 мая 1220 г. Общепринято это с легкой руки российского историка В.Н. Татищева; и хотя сам Татищев долгое время не был в почете у коллег-историков, с его версией (за неимением других) согласились. Что касается Православной церкви, то она поминает благоверного великого князя Александра (в схиме Алексея) 5 июня, 12 сентября (перенесение мощей) и 6 декабря (главный праздник).

Не менее запутанны сведения и о матери Александра Ярославича. По последним исследованиям, его матерью (и третьей женой Ярослава Всеволодовича) была Феодосия Игоревна, дочь брянского (или рязанского) князя Игоря Глебовича.

Однако в подавляющем большинстве исторических монографий, исследований и статей, посвященных благоверному князю Александру и написанных многими авторитетными историками, безоговорочно указывается, что матерью князя Александра Ярославича была дочь Мстислава Мстиславича Удалого (Удатного) Ростислава. При этом упорно игнорируется свидетельство Новгородской Первой летописи старшего извода, что Мстислав Мстиславич после Липицкой битвы забрал свою дочь у зятя, — и нет никаких сведений, что Ростислава вернулась обратно к мужу. Более того, в повести «О побоищи новгородцем с Ярославом» прямо говорится, что «…Ярослав же многажды высылашеся с молбою къ Мстиславу, прося княгини своей к собе, глаголя: “Чи не бывает поточи княземь? А мене по правде крестъ убил”. Мстислав же не пусти дщери своей к нему». Множество косвенных данных говорят, что Ростислава Мстиславовна не могла быть матерью Александра Ярославича (и прочих Ярославовых отпрысков)[44]. Но тем не менее представление об Александре как внуке Мстислава Удалого продолжает доминировать. Связано это именно с позднейшей мифологизацией образа Александра Невского, представлением о нем как о выдающемся полководце; рыцаре без страха и упрека; народном любимце, наконец. Но, хотя отец Александра много (и в общем-то небезуспешно) воевал, поражение в Липицкой битве, а более того жестокость оного к пленным новгородцам и рукотворный голод, им вызванный, создало у историков стойкую неприязнь к Ярославу Всеволодовичу. У такого гнусного типа, рассуждали историки, в бегстве с поля боя загоняющего по пять лошадей и люто ненавидимого новгородцами, как Ярослав Всеволодович, просто не могло быть такого выдающегося сына! Ну а коль и есть, то наверняка он удался не в изверга-отца, а в удалого деда-героя, который во время боя трижды проезжал сквозь вражеские ряды!..

Но продолжим.

Александр Ярославич был вторым сыном Ярослава Всеволодовича и до поры оставался в тени старшего брата — Федора. Однако 10 июня 1233 г. Федор неожиданно умирает — в неполных 15 лет. С того дня жизнь Александра круто переменилась, ибо теперь именно с ним, как со старшим сыном, Ярослав Всеволодович начал связывать свои надежды.

В 1236 г. Ярослав Всеволодович отбывает в Киев, оставив Александра на княжении в Новгороде. Впрочем, сказать, что с того времени Александр начинает самостоятельно править, было бы преувеличением. Во-первых, Ярослав Всеволодович вскоре вернулся из киевской «командировки». А во-вторых, у Ярослава Всеволодовича хватало доверенных бояр и толковых тысяцких, которые и ранее де-факто управляли Новгородом — за спиной у малолетних тогда княжичей Федора и Александра.

Действительно о самостоятельном (но в русле отцовской политики!) княжении Александра Ярославича можно говорить только с 1239 г., когда его отец прочно сел во Владимире-на-Клязьме, а сам Александр Ярославич женился на Александре Брячиславовне[45], дочери князя полоцкого Брячислава Васильковича. Как и все династические браки, он скреплял союз двух русских земель, однако говорить о Полоцком княжестве того времени как о сильном союзнике не приходится.

Но уже в следующем году спокойной жизни князя Александра пришел конец. Где-то в июне—июле 1240 г. на Неве (близ устья реки Ижоры) появились шведы. Александр Ярославич смело вышел на свой первый бой и… проиграл.

* * *

О т.н. Невской битве, о «язвлении» ярла Биргера копьем в лицо лично Александром и о героизме княжеской дружины (Гаврилы Алексича, ЗбыславаЯкуновича, Якова, Миши, Саввы, Ратмира) читатели знают еще со школьной скамьи (а с недавних пор это событие обессмертил и синематограф). Но вот что удивительно — вся эта история есть не что иное, как пересказ… «Жития…» благоверного князя Александра.

Это похоже на чудо, ибо вся советская историческая наука, которая постоянно клеймила данные всяких там агиографических произведений как малодостоверные, на сей раз слепо пошла — как крысы за волшебной дудочкой — по стопам именно велеречивого «Жития…». И это при том, что о действительной Невской битве имелись хотя и скупые, но вполне определенные известия в Новгородской Первой летописи старшего извода, написанные если не очевидцем, то современником тех событий. «Житие…» же создавалось много позже и, как мы увидим, мало связано с имевшими место историческими событиями.

Но перед тем как обратиться к первоисточнику, необходимо сделать ремарку.

Великий Новгород и Швеция были государствами-соседями, и их многовековое житье бок о бок в Средние века не обходилось без военных конфликтов. Но что это были за конфликты?

За период с 1015[46] по 1239 г. (224 года!) Новгородская Первая летопись старшего извода отмечает целых три нападения шведских феодалов и подвластных им племен (финские племена емь и сумь) на новгородские земли и новгородских данников: в 1149 г. емь ходила на водь новгородскую, но была побита; в 1164 г. шведы атаковали большими силами Ладогу, но были разбиты; в 1228 г. емь напала на Ладогу, но их нападение было отбито ладожанами совместно с карелой и ижорой.

За тот же период новгородцы, согласно той же летописи, совершили пять походов на шведские земли: в 1042 г. на емь; в 1123 г. на емь; в 1143 г. подвластные Новгороду карелы опять ходили на емь; в 1191 г. новгородцы с карелами ходили на емь; в 1227 г. новгородцы с карелами ходили на емь под руководством отца Александра Ярослава Всеволодовича (детальней об этом — в статье, посвященной Ярославу Всеволодовичу).

Итого 8 набегов (в среднем один набег в 28 лет); при этом два набега из трех шведо-финны провели в отместку за нападения на них. Говорить о русско-шведском антагонизме при таком вялотекущем конфликте не приходится. Более того, новгородцы вели себя явно агрессивней, чем шведы. Лишь шведский морской поход (ледунг) 1164 г. как акт неспровоцированной агрессии заслуживает отдельного рассмотрения.

* * *

В 1164 г. шведская флотилия в составе 55 шнек[47] подошла к Ладоге. Ладожане были предупреждены о шведском походе (наверное, от карел или ижорцев), а потому сожгли деревянный посад, а сами укрылись за крепостными стенами. Ладога со времен Рюрика I уже не являлась столицей, но благодаря усилиям Мстислава Владимировича (сына Владимира Мономаха) была отстроена в камне и представляла собой сильную крепость, прикрывающую Новгород с севера.

Не сумев взять Ладогу с ходу, шведы начали осаду. Но на пятый день осады к Ладоге прибыло новгородское войско во главе с князем Святославом Ростиславичем (кстати, родным дядей (стрыем) Мстислава Мстиславича Удалого) и посадником Захарием. Думается, горячие шведские парни не ожидали столь быстрого появления новгородцев (до Новгорода было около 230 км) под стенами Ладоги, ибо были разгромлены в один момент. «…И победиша я божиею помощью, овы исекоша, а иныя изимаша: пришли бо бяху въ полушестадьсятъ (55) шнекъ, изьмаша 43 шнекъ; а мало ихъ убежаша и ти язвьни», — пишет Новгородская Первая летопись старшего извода. Что и говорить — полная победа! Враги бежали, потеряв около 80% кораблей и воинов (где-то 4300 человек); победители захватили пленных и трофеи (43 шнеки).

* * *

Вот теперь самое время перейти, собственно, к «Невской битве» по версии Новгородской Первой летописи старшего извода. Вот этот отрывок:

«Я лето 6748 [1240]. Придогиа Свей в силе велице, и Мурмане, и Сумь, и Емь в кораблихъ множьство много зело; Свей сь княземь и съ пискупы своими; и стагиа в Неве устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую. Но еще преблагыи, премилостивыи человеколюбець богь у блюде ны и защити от иноплеменьникъ, яко всуе трудишася без божия повеления: приде бо весть в Новъгородъ, яко Свей идуть къЛадозе. Князь же Олександръ не умедли ни мало с новгородци и с ладожаны приде на ня, и победи я силою святыя Софья и молитвами владычица нашея богородица и приснодевица Мария, месяца июля въ 15, на память святого Кюрика и Улиты, в неделю на Сборъ святыхъ отець 630, иже в Халкидоне; и ту бысть велика сеча Свеемъ. И ту убиенъ бысть воевода ихъ, именемъ Спиридонъ; а инии творяху, яко и пискупъ убьенъ бысть ту же; и множество много ихь паде; и накладгие корабля два вятшихь мужь, преже себе пустиша и к морю; а прокь ихь, ископаете яму, вметаша в ню бещисла; а инии мнози язвьни быта; и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлени отъидогиа.

Новгородець же ту паде: Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, Наместъ, Дрочило Нездыловъ сыпь кожевника, а всехъ 20 мужъ с ладожаны, или мне, богъ весть. Князь же Олександръ съ новгородци и с ладожаны придоша ecu здрави вь своя си, схранени богомъ и святою Софьею и молитвами всехъ святыхъ».

Сразу же заметны разночтения с «Житием…» и, собственно, с «общепринятой» версией. Прежде всего летописец называет командующего шведским войском «князем» и «воеводой», а не «королем» или «королевичем» (как в различных вариантах «Жития…»). И это не Биргер, а какой-то «Спиридон» (по странному совпадению — тезка тогдашнего новгородского архиепископа (?!) — имя, не свойственное шведам. Этого Спиридона, по версии новгородского летописца, убили в бою — но ничего не сказано, что это дело рук новгородского князя. И вообще, имя сокрушителя шведского «Спиридона» летописец почему-то не упомянул. Ничего не сообщает летописец и о геройских подвигах славных дружинников Александра Ярославича: Гаврилы Алексича, Збыслава Якуновича, Якова, Миши, Саввы. В списке убитых новгородцев (по версии летописца) отсутствует имя Ратмира, который, согласно «Житию…», героически погиб в бою со шведами. Зато летописец упоминает павших новгородцев, очевидно, ему хорошо знакомых: «Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, Наместъ, Дрочило Нездыловъ». Но о них нет ни слова в «Житии…» — будто бы речь идет о двух совершенно разных битвах.

Скуп летописец и в описании битвы — мы практически ничего от него не узнаем. Как протекал бой, в каких боевых порядках бились противники, был ли бой только на суше, или же шведы были атакованы и на реке? Летописец не дает на эти вопросы решительного ответа. Трижды летописец оговаривается, что точно ему те или иные обстоятельства неизвестны. Он затрудняется сказать, с какой целью шведы пришли на Новгородскую землю; кто еще погиб из знатных шведов, кроме шведского воеводы; неизвестны ему и общие потери русского войска — он знает только убитых новгородцев.

После повторного прочтения указанного отрывка из Новгородской Первой летописи старшего извода понимаешь, что и в итогах боя («…и победи я») летописец ошибся, а вернее, выдал желаемое за действительное.

Прежде всего бросается в глаза, что поле боя осталось за шведами. По средневековым понятиям (да и по современным тоже) победителем считается тот, кто остался стоять «на костях», обратив противника в бегство. Тут же летописец признается, что шведы, «ископаете яму», похоронили простых своих ратников, а уж потом «…в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлени отъидоша». О том, что делало новгородское воинство, пока шведы хоронили своих убитых, летописец скромно умалчивает.

Так, может быть, Александр Ярославич, придя в «малой дружине», сумел нанести супостатам такой урон в живой силе, что те вынужденно отказались от своих захватнических планов? Летописец на это прозрачно намекает, сначала говоря о «силе великой» у шведов, а потом упомянув погибших ратников шведских, похороненных «бещисла».

Однако «малая дружина» — это версия «Жития…». Сам же новгородский летописец пишет, что Александр Ярославич пришел «с новгородцы и с ладожаны». Само собой, что Александра в походе сопровождала и дружина княжеская — какая б она ни была по численности. В 1164 г. новгородцы в условиях цейтнота сумели собрать войско, разбившее пятитысячный шведский отряд, — вряд ли за 80 лет новгородская сила резко поубавилась. Ладожане же в 1228 г. собственными силами отразили набег еми, а потом еще преследовали финнов, так что и их дружину нет оснований считать слабой. Я уже не говорю об ижорцах, данниках и союзниках новгородцев, на чью землю, собственно, и пришли супостаты, — не верится, что они остались в стороне. Скорее всего, они, вооружив все мужское население, бросились на подмогу новгородцам, горя праведным гневом за свои обиды.

Что касается шведов, то летописец не оставил никаких внятных сведений об их количестве; оборот же о «бесчисленности» павших врагов следует считать только литературным приемом[48] — все-таки речь идет не о китайцах. Ключ к (приблизительной) численности шведских потерь в Невской битве заключен в словах летописца, что тела погибших знатных воинов шведы на двух кораблях «преже себе пустиша и к морю». Некоторые историки считают, что это отголосок дохристианских верований шведов, когда убитых в бою не закапывали в землю, а погребали прямо в море — мол, с этими убитыми поступили так же. Может быть, хотя и не уверен. Однако важно другое: шведы использовали как морские катафалки те корабли, на которых, надо думать, после боя уже не было (или не хватало) экипажей. Летописец ничего не говорит о том, что это были за корабли — шнеки или скуты. Потому можно условно считать, что общие потери шведов и их союзников были не более чем 200 человек.

Что касается потерь войска Александра Невского, то и тут нет твердых данных. Летописец говорит о 20 новгородцах и ладожанах (или менее), перечисляя поименно четверых новгородцев. В летописях было принято упоминать наиболее знатных погибших. (Заметим, что во время Липицкой битвы, по версии Новгородской летописи, погибло 5 новгородцев — конечно, знатных!) О погибших ижорцах (наверняка такие имелись) летописец не счел нужным и упомянуть. В целом же, как мне кажется, потери новгородцев были сопоставимы с шведскими потерями.

В общем, версия о нанесенных непоправимых потерях шведам в живой силе не нашла летописного (или иного) подтверждения. Да и само предположение о том, что Александр Ярославич во время боя занимался оценкой шведских потерь — уже нанесли «непоправимые потери» или еще нет, а после оного, из гуманистических соображений, дал приказ к отступлению, вместо того чтобы с криком «Ура! Мы ломим! Гнутся шведы!» добить супостата, как было принято в Средние века, выглядит нелепым.

Перечитывая летопись, отчасти понимаешь причину неосведомленности летописца — во время Невской битвы новгородцами не было взято в плен ни одного (?!) шведа.

Хотя если пленных брали — об этом никогда не забывали указать (вспомним 1164 г. или то же Ледовое побоище).

Не радует летопись и информацией об обилии захваченных новгородцами трофеев. Их просто нет. Если в 1164 г. новгородцы захватили 43 шнеки, то в 1240 г. все шведские шнеки отбыли на родину. А сколько их было-то, шнек? Летописец об этом также умалчивает, что может говорить уже не сколько об отсутствии пленных, сколько о дурно поставленной разведработе.

Итак, рассмотрев все известные нам из Новгородской Первой летописи старшего извода обстоятельства т.н. «Невской битвы», нельзя не прийти к одному-единственному выводу — первый блин для Александра Ярославича вышел комом.

Новгородский летописец попытался скрыть факт неудачи (все-таки была задета не только честь князя, но и слава новгородская), и сделал это довольно изобретательно. Если «Житие…» просто живописует бой, имеющий мало общего с действительной Невской битвой, то Новгородская Первая летопись пытается прикрыть конфуз (как-никак первое поражение новгородцев от шведов за двести лет!) стратегическими, так сказать, соображениями. «…Хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую», — многозначительно сообщает летописец о захватнических планах свеев. Ну, если всю Новгородскую землю — тогда да, враг посрамлен, ибо результаты его похода, сравнительно с амбициями, ничтожны.

Но откуда сие известно, если пленных новгородцы не взяли? Летописец ничтоже сумяшеся объявляет свой источник информации: «…просто же реку» (?!), что можно перевести на современный язык, как «разглагольствуют, говорят». Но кто говорит? Новгородцы на базаре?

Ход событий заставляет усомниться в утверждениях летописца. Во-первых, шведы высадились довольно далеко от Ладоги. Собственно, даже на другой реке — Неве. И оставались там вплоть до Невской битвы, без попыток прорваться через Ладожское озеро и Волхов к Ладоге и уж тем более — Новгороду. Хотя чего уж проще — местные ижорцы за «пять марок кун или окорок», как писали в то время заграничные послы, водили суда по Неве и Ладожскому озеру вниз и вверх (кстати, на плате ижорцам шведы, как оптовый покупатель, могли и сэкономить). Во-вторых, шведы стояли на Неве, в устье Ижоры, никак не меньше 10—15 дней с момента высадки — если экстраполироваться от похода 1164 г., — пока не нагрянул сам Александр Ярославич с новгородцами и ладожанами. Если поверить летописцу в далекоидущие планы шведов, то эта задержка агрессоров никак не объяснима.

Впрочем, у новгородского летописца нашлись сторонники среди историков XIX—XX вв., которые идею Новгородской Первой летописи старшего извода «углубили и усугубили». Они объяснили медлительность шведов ожиданием подхода союзников по «крестовому походу на Русь» — ливонцев. Мол, римская курия решила организовать совместный шведско-немецкий крестовый поход на обескровленную татарским нашествием Русь с целью обратить русских в католическую веру; однако на пути коварным планам «латинян» встал молодой, но талантливый полководец Александр Ярославич и…

Однако версия совместного шведско-ливонского крестового похода иллюзорна и зиждется на хронологической близости двух событий: а) в 1240 г. шведы напали на Ижорскую землю; и б) в 1240 году ливонцы напали на Изборск и Псков. Но события эти вряд ли между собой связаны: между первым и вторым прошло не менее (а то и более) двух месяцев. Говорить о действительной синхронности действия, таким образом, не приходится: неужели шведы два месяца должны были валять дурака в устье Ижоры, дожидаясь ливонцев? Я уже не говорю, что выступили эти псевдосоюзники против разных русских земель (шведы — против Новгорода; ливонцы — против Пскова), которые, кстати, от татар и не пострадали. А почему сначала не выступить совместно против Пскова, а потом уж против Новгорода? Что это за удары растопыренными пальцами? В декабре того же 1240 г. татары взяли Киев. Так, может, шведы шли на соединение не с ливонцами, а с Батыем? При их-то скорости аккурат к декабрю и поспели бы…

* * *

Проанализировав сообщения Новгородской Первой летописи старшего извода, те далекие исторические события (с большой долей исторической достоверности) можно изложить следующим образом.

В 1227 г. новгородцы во главе с Ярославом Всеволодовичем совершили дерзкий и очень опустошительный набег на финское племя емь, находящееся в зависимости от шведов, чем нанесли и тем и другим существенный урон в людях и данях соответственно. Финны на следующий год попытались отомстить, но ладожане вместе с карелами и ижорцами сильно их потрепали. Финны затаили обиду, но ничего поделать не могли. Однако в 1239 г. в Новгороде вокняжился молодой Александр Ярославич, в то время как гроза окрестных мест Ярослав Всеволодович сел во Владимире-на-Клязьме. Узнав об этом, шведы (речь идет об областях Швеции, соседних с Новгородским княжеством) и подчиненные им сумь и емь решили еще раз попытать счастья и проверить Александра Ярославича «на слабо». Собравшись с силами, призвав на помощь даже некоторых норвежцев, шведы вместе с финнами высадились в Ижорской земле и начали ее методически грабить. Грабежи сопровождались обычными в таких вот средневековых случаях насилием над женским полом и массовым обращением непокорных в рабство, а то и лишением оных жизни. Впрочем, разве не так же поступал Ярослав Всеволодович на их землях? В Ладожское озеро, а уж тем более в Волхов шведо-финны входить не стали. Зачем? Их целью был набег, месть ижорцам, но сил для овладения Ладогой, а уж тем более Новгородом у них не было. Старейшина ижорцев Пелгусий слал гонца за гонцом в Новгород с мольбой о помощи и законно вопрошал, за что ж он платит дань, если сюзерены не в силах его защитить?

Новгородцы, как водится в таких случаях, вышли немедля. Шли они наверняка двумя группами — конная дружина во главе с князем передвигалась берегом; новгородское и ладожское ополчение плыло на ладьях и лодках. Приблизившись к вражескому стану, ополченцы, очевидно, сошли на берег: ни летопись, ни «Житие…» не говорят об атаке русских ладей на шведские шнеки. После битвы, как мы знаем, шведы уплыли — безо всяких препятствий со стороны русичей. И это тоже довод в пользу Невской битвы как сугубо сухопутной.

Конечно, почему именно русские потерпели поражение, за давностью лет установить трудно, но некоторые моменты летописи и даже «Жития…» все же на то указуют.

«Житие…» говорит, что битва началась в «шестом часу дня». Так как в 1164 г. новгородцы напали на шведов в пятом часу дня, сообщение «Жития…» кажется правдоподобным.

Историки в большинстве своем говорят о начале Невской битвы в одиннадцатом часу дня[49] по современному времясчислению (св.), что, как мне кажется, неверно. Ход их рассуждения таков: солнце 15.07.1240 г. взошло в 5.16; плюс шесть часов дает 11.16 по св. Так как шестой час еще не закончился, то начало битвы следует положить между 10.16 и 11.16.

Однако час в Киевской Руси — единица непостоянная. И день, и ночь нашими предками разбивался на 12 часов — вне поры года. И «летний час» был в современных часах больше «зимнего часа». «Шестой час дня» говорит о начале битвы где-то посередине светового дня (12.13—13.13 по с.в.), т. е. речь идет о сиесте — послеобеденном отдыхе в самое жаркое время. Кстати, сиесту соблюдали не только в странах Европы, но и на Руси. О послеобеденном отдыхе и сне как о назначенном Богом времени говорит и Владимир Мономах в своем «Поучении»: «…спанье есть от бога присужено полудне. О тъ чина бо почиваеть и зверь, и птици, и человеци». Правда, Мономах предупреждал, что перед сном не худо бы выставить во все стороны сторожей: «И сторож!) сами наряживайте, и ночь отвсюду нарядивше около вой, тоже лязите, а рано встанете; а оружья не снимайте с себе вборзе, не розглядавше ленощами внезапу бо человекъ погыбаеть»…

Итак, Александр Ярославич выбрал послеобеденное время для внезапной атаки. Но она все же не увенчалась победой. Что же случилось? Возможно, атака не вышла настолько внезапной, как планировалось? Возможно. Однако главная причина видится в другом.

Некоторые историки (тот же А.Я. Дегтярев) считают, что бой продолжался до сумерек и что его прервала лишь ночь[50]. Но маловероятно, чтобы бой длился так долго — семь (а по версии А. Дегтярева, и все одиннадцать) часов. Похоже, это лишь попытка закамуфлировать истинную причину прекращение битвы — ретираду (скажем, так) войск Александра Ярославича с поля боя. Однако и после ретирады противники ведут себя странно: шведы не стремятся преследовать и добить врага; русские же, спрятавшись в лесу, лишь наблюдают, как шведы хоронят павших, не предпринимая попытки собраться с силами и ударить снова. Поспешно, но без паники шведы садятся на корабли и еще до восхода солнца в понедельник (5.18) отплывают восвояси — и снова русские не пытаются их атаковать.

Все эти странности объясняются просто, если представить себе следующую, типичную для Киевской Руси и часто встречающуюся в различных интерпретациях на страницах русских летописей, ситуацию.

Конная дружина прибыла, естественно, на место ранее пеших ополченцев. Вид безмятежного шведского стана разжег воинственные настроения у дружинников, которые возжаждали ринуться на врагов тотчас, не дожидаясь подхода основных сил. Дело тут не только в патриотическом рвении и даже громкой славе — просто по понятиям того времени большая часть добычи (а то и вся) в походе доставалась тем, кто непосредственно ее захватил. Отсюда частые ссоры русских князей, известные нам из летописей, за право идти в авангарде — вплоть до княжеских межусобиц среди бывших союзников. Александр Ярославич то ли вынужден был уступить желанию дружины, то ли и сам разделял ее настроения.

Однако безмятежность и беззащитность шведского лагеря оказалась обманчивой. Да и не могли шведы всерьез рассчитывать, что они будут неограниченное время хозяйничать на чужих землях. Как бы там ни было, шведы отбили нападение. Узнав от пленных, что на них напала только часть вражеского войска и что на подходе новгородское и ладожское ополчение, шведы сами решили ретироваться. Но прежде чем отплыть, быстро похоронили убитых — знать, удельный вес потерь к общему количеству участников похода был не столь велик. Собрав награбленное, шведы отплыли еще затемно. Когда же утром приспело новгородско-ладожское ополчение, их взору предстал покинутый лагерь, дружинники князя, хоронящие своих павших товарищей, и Александр Ярославич в расстроенных чувствах, который на недоуменный вопрос «А где же свей?!» мог только махнуть рукой в сторону полуночи. (Впрочем, Невская битва будет иметь свое продолжение, Александр Ярославич сумеет в определенной степени взять реванш, однако это останется вне поля зрения историков.)

Если у кого-то и были сомнения в исходе Невской битвы, то только не у новгородцев. «…В то же лето, той же зимы выиде князь Олександръ из Новагорода къ отцю в Переяславль съ матерью и с женою и со всемъ дворомъ своимъ, роспревъся с новгородци», — пишет Новгородская Первая летопись старшего извода. Согласитесь, что так с победителями и спасителями Отечества не поступают.

Впрочем, был-таки случай, когда новгородцы «указали путь» недавнему триумфатору. В 1170 г. князь Андрей Юрьевич Боголюбский вздумал захватить Новгород, для чего послал своего сына Мстислава Андреевича с войском. В Новгороде в ту пору сидел сын великого киевского князя Мстислава Изяславича Роман Мстиславич (отец Даниила Галицкого). За год до того Мстислав Андреевич, по приказу отца, захватил (вернее, вошел в оставленный Мстиславом Изяславичем) Киев и предал город разграблению, чего лет полтораста не случалось. Потому новгородцы, не надеясь на милость победителей, затворились в городе и 25 февраля отбили решающий штурм. Войско Мстислава Андреевича, в котором вспыхнул голод и падеж скота, отступило; новгородцы захватили столько пленных, что «…купляху суждальць по 2 ногате», т.е. по цене бараньей туши и где-то в 50 раз дешевле, чем стоил раб по обычной «рыночной» цене.

Однако даже столь блистательная победа не помогла Роману Мстиславичу. «…Съдумавъше новъгородьци по-казаша путь князю Роману, а сами послаша къ Ондрееви по миръ на всей воли своей», — пишет Новгородская Первая летопись. Впрочем, Ипатьевская летопись не согласна с формулировкой Новгородской летописи. 19 августа 1170 г. великий князь киевский Мстислав Изяславич умер — и Роман Мстиславич, посоветовавшись со своей дружиной, отбыл в свою отчину, на Волынь. Ни о каком «показаша путь» Ипатьевская летопись не сообщает. Видно, оставшиеся без князя и покровителя новгородцы, чтобы не попасть под удар мстительного Андрея Юрьевича, объявили, что они своей волей выгнали ненавистного Андрею Юрьевичу Романа — такая вот маленькая хитрость во имя спасения Новгорода.

Но в случае с Александром Ярославичем все было с точностью до наоборот. Его отец Ярослав Всеволодович на то время был жив-здоров (как и его дружина, избежавшая татарского погрома), и с ним надо было считаться. И нужна была очень веская причина, чтобы дать Александру Ярославичу от ворот поворот.

И, как мы уже знаем, такая причина у новгородцев была…

* * *

Но тут, как нельзя некстати для новгородцев, на их западных и юго-западных границах активизировались ливонцы, захватившие Изборск, Псков и начавшие набеги на собственно новгородские земли — Вольскую пятину. Как говорилось в предыдущей главе, вероятней всего, к активизации ливонцев приложил руку и сам Ярослав Всеволодович — с целью привести зарвавшихся новгородцев в чувство. Если это так, то Ярослав Всеволодович был доволен: те протрезвели быстро и отправили к великому князю владимирскому послов «по князя».

Все-таки любопытно: первое же новгородское посольство отправляется к великому князю владимирскому, а не к немцам — ну, если не мириться, то хотя бы с нотой протеста на действия некоторых зарвавшихся рыцарей и их кнехтов. Недружелюбно настроенный Ярослав Всеволодович при надвигающейся внешней опасности был главной головной болью новгородцев. Тем более что литва, немцы и чудь в дерзком набеге захватили у новгородцев множество скота, лошадей, чем сорвали новгородцам, так сказать, «посевную кампанию». На горизонте замаячила новая угроза масштабного голода…

«…Я даешь имъ сына своего Андрея. Тогда же сдумавше новгородцы, послаша владыку с мужи опять по Олександра; а на волость Новгородьскую наидогиа Литва, Немци, Чюдь, и поимаща по Луге ecu кони и скотъ, и нелзя бягие орати по селомъ и нечимь, олна еда Ярославъ сына своего Александра опять», — пишет Новгородская Первая летопись старшего извода.

Апологеты Александра Ярославича любят цитировать этот отрывок, чтобы подчеркнуть значимость Александра, его полководческий талант и любовь среди простых новгородцев, с мнением которых боярской верхушке пришлось якобы считаться.

Однако данный отрывок говорит скорее об обратном. Новгородцы не просили в князья Александра — во всяком случае, сразу. Первое посольство прибыло к Ярославу Всеволодовичу как к великому князю владимирскому прежде всего за военной помощью и гарантией мира на восточных границах (а также доставки хлеба). Просили же новгородцы в князья наверняка кого-то из младших братьев Ярослава Всеволодовича — или Святослава, или Ивана. Но Ярослав Всеволодович дал понять, что княжение в Новгороде — это его семейное дело. Зная, что Александр дал маху в Невской битве, Ярослав «тактично» (насколько это слово подходит к Ярославу Всеволодовичу) предложил новгородцам в правители сына Андрея.

Наверное, новгородцы рассудили правильно. Александр извлек уроки из Невской битвы — и в 1241 г. на штурм острога Копорья, где не могло быть значительного немецкого гарнизона (в самом Пскове сидело только два рыцаря), пошел «…с новгородцы, и с ладожаны, и с Корелою, и сь Ижеряны». Копорье сдалось без боя — и Александр привел первых своих пленных врагов в Новгород, где немцев милостиво (и дипломатично) отпустил, а «перевертников» (чудь и вожан) казнил (повесил).

На следующий год (?!), собрав новгородское ополчение и присовокупив владимиро-суздальские войска, ведомые его братом Андреем, Александр Ярославич отправился походом на Псков. Псков был крепким орешком, но только в том случае, если псковичи собирались бы сопротивляться. Однако у них не нашлось ни сил, ни достаточно авторитетного предводителя, чтобы решиться на это. Наоборот, как честно пишет Старшая Ливонская рифмованная хроника, псковичи «от всего сердца обрадовались» приходу Александра Ярославича. В итоге освобождение Пскова превратилось в еще одну операцию устрашения: немецкие рыцари (оба) бежали, а Александру удалось лишь захватить некоторых их кнехтов, которых заковали и отправили в Новгород. После этого новгородско-суздальское войско решило ударить по ливонцам, а вернее — по землях их союзников из Дерпта. «Ияко быша на (чудской. — А.П.) земли, пусти полкъ всь в зажития», — пишет Новгородская Первая летопись старшего извода. Старшая Ливонская рифмованная хроника солидарна с летописью: «…в Дерпте узнали, что пришел князь Александр с войском в землю братьев-рыцарей, чиня грабежи и пожары». Говоря о новгородско-суздальском войске, ливонский хронист не без зависти замечает, что русские «…имели бесчисленное количество луков, очень много красивейших доспехов. Их знамена были богаты, их шлемы излучали свет». Это к тому, что традиционно в современной литературе и исторических исследованиях превалирует представление о Невской битве как столкновении «технологичного Запада» с русскими мужиками в зипунах и с дубинками, среди которых иногда был один-два дружинника.

Епископ Дерптский Герман, земли которого подверглись нападению, послал за помощью к рыцарям Ливонского ордена, и те в скором времени явились — правда, как сокрушается ливонский хроникер, в небольшом количестве.

Во время «зажития» один из новгородских отрядов, ведомый братом новгородского посадника Стефана Твердиславича — Домашем Твердиславичем, — наткнулся на рыцарский отряд и был разбит. Узнав об этом, «…князь же въспятися на озеро».

Вот что было дальше.

«…Немци же и Чюдь поидоша по нихь. Узревъ же князь Олександръ и новгородци, поставиша полкъ на Чюдьскомь озере, на Узмени, у Воронья камени; и наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди. Богь же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великими молитвами пособи богь князю Александру; а Немци ту падоша, а Чюдь дата плеща; и, гоняче, бита ихъ на 7-ми верстъ по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ», — сообщает Новгородская Первая летопись старшего извода.

А вот как описывает ход битвы Старшая Ливонская рифмованная хроника:

«…Однако они (рыцари. — А.П.) пришли к единому мнению атаковать русских. Немцы начали с ними бой. Русские имели много стрелков, которые мужественно приняли первый натиск, [находясь] перед дружиной князя. Видно было, как отряд братьев-рыцарей одолел стрелков; там был слышен звон мечей, и видно было, как рассекались шлемы. С обеих сторон убитые падали на траву[51]. Те, которые находились в войске братьев-рыцарей, были окружены. Русские имели такую рать, что каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек. Братья-рыцари достаточно упорно сопротивлялись, но их там одолели. Часть дерптцев вышла из боя, это было их спасением, они вынужденно отступили. Там было убито двадцать братьев-рыцарей, а шесть было взято в плен. Таков был ход боя. Князь Александр был рад, что он одержал победу. Он возвратился в свои земли. Однако эта победа ему стоила многих храбрых мужей, которым больше никогда не идти в поход»[52].

Хотя версии летописи и хроники разняться в мелочах, но в целом они дополняют сведения друг друга и рисуют нам следующую картину.

Александр Ярославич не стремился к решающей битве и уж тем более не ставил себе задачу, как его отец, дойти до Риги. Как видно, главная цель данного похода — набег, месть епископу Дерптскому. Потому он отступил. Чудское озеро — уже нейтральная полоса, разделяющая немецкий (западный) и русский (восточный) берега. Ливонцы могли довольствоваться изгнанием противника со своей территории, тем более что их, как подчеркивает хроникер, было много меньше, чем русских. Однако ливонцы, вдохновленные победой над авангардом новгородского войска (как ранее они разбили псковичей под Изборском), а также пылая местью за грабежи своих деревень, решили навязать русским открытый бой. Александр Ярославич явно не рассчитывал на такую немецкую прыть, а потому стал ставить полки, лишь «узрев» приближающихся ливонцев и поняв, что битвы не миновать.

Так как было принято представлять Александра Ярославича полководцем уровня никак не ниже его македонского тезки, то и Ледовое побоище с легкой руки услужливых историков превратилось… в Каннскую битву (ухватившись за вырванное из контекста высказывание ливонского хроникера, что «…те, которые находились в войске братьев-рыцарей, были окружены»). Посему во множестве монографий, исследований, статей и просто учебников истории для средней школы мы можем видеть следующую схему боя: черная длинная равносторонняя трапеция меньшим своим основанием целит в красный прямоугольник, а от красно-белых квадратиков по бокам прямоугольника идут стрелки по направлению к непараллельным (боковым) сторонам трапеции. По самой распространенной версии, Александр Ярославич в центре своего построения поставил пехоту, а по флангам — отряды конных дружинников, которые-де и замкнули кольцо окружения.

Но Александр Ярославич — не Ганнибал, ливонцы — не римляне, а Чудское озеро — не река Ауфид. Даже в проигранном Каннском сражении римляне, сделав ставку на лобовой удар по центру, озаботились охраной флангов, выставив слева и справа конницу. Другое дело, что конница сия была сметена… По «общепринятой» же схеме ливонцы шли прямиком под окружение, напрочь забыв о флангах. При всем при этом, если верить «любителям Канн», ливонцам удалось невозможное: они прорвали-таки строй противников. Об этом пишут и ливонский хроникер («отряд братьев-рыцарей одолел стрелков»), и новгородский летописец («и прошибошася свиньею сквозе полкъ»). Так о каком окружении идет речь? И почему тогда ливонцы не ударили в тыл русским войскам? И каким чудом Александру Ярославичу удалось удержать русских от бегства, в которое обычно обращались полки (и не только русские) после прорыва их фронта?

После внимательного прочтения и новгородского летописца, и ливонского хроникера следует отказаться от «общепринятого» описания битвы, ошибочность которого очевидна и проистекает от неверного представления построения войск противников перед битвой.

Ливонский хроникер не описывает точно построение рыцарского войска (новгородский летописец называет строй немцев «свиньей»), и надо думать, что оно было традиционным. Отталкиваясь от построения в Раковорскои битве (1268) (где, по словам новгородского летописца, ливонцы использовали «большую свинью»), в центре своего войска ливонцы поставили рыцарей ордена, построенных клином (обычно 5 шеренг), за которым шли «мужи ордена» (оруженосцы, стрелки, слуги и пажи — все конные). Как считают некоторые историки, рыцарский клин («свинья», «кабанья голова») предназначался только для сближения с противником, атаковали же противника лавой.

Левый и правый фланги составляли отряд из Дерпта и вооруженная местная чудь. Что касается численности ливонцев, то эксперты считают, что в Ледовом побоище приняла участие орденская «гончая» хоругвь — 35 рыцарей и около 400 конников. Численность дерптского отряда следует считать не меньшим количественно, плюс местные чудьские (эстонские) данники. В общей сложности до 2 тысяч человек.

Теперь о построении новгородско-суздальского войска. Новгородский летописец ничего конкретного нам не сообщает. Зато ливонский хроникер считал нужным указать, что Александр Ярославич впереди поставил пехоту — новгородский «полк» («множество стрелков», прикрытых, надо думать, своими копейщиками), а за ними выстроил дружину. То есть ни о каких Каннах речи быть не может — построение носит оборонительный характер.

Читателей может покоробить мысль, что Александр Ярославич таким вот построением пытался уберечь свою дружину и «подставлял» новгородцев, в прямом смысле, под удар. Однако не стоит осуждать его «коварство». Во-первых, он лишь приглашенный князь, и это не у него, а у новгородских «гостей» ливонцы отобрали добро. Во-вторых, новгородский полк — это не мужики от сохи, согнанные на Липицкое поле, а добровольцы, по меркам тогдашней Руси довольно хорошо экипированные. В Раковорской битве новгородский полк опять встанет против «свиньи» — и летописец назовет полк «железным». В-третьих, в средневековых битва случалось, и не раз, что по тактическим соображениям пехота ставилась впереди конницы. Так, в 1214 г. в битве при Бувине во Фландрии между королем Франции Филиппом-Августом и германским императором Отгоном IV и немецкая и французская пехота в начальном построении были впереди конницы.

Что касается численности суздальско-новгородского войска, заявления ливонского хроникера о соотношении «ливонцы—русские» как 1:60 следует считать только литературным приемом, гиперболой. Вряд ли хроникер соврал, говоря о численном превосходстве новгородско-суздальского войска, но оно никак не могло исчисляться разами, а уж тем более — десятками раз. Учитывая набеговый характер похода Александра Ярославича, силы его войска были до 4 тысяч максимум (пропорция 2:1 в пользу войска Александра Ярославича[53]). Как бы ни были раздражены дерптцы набегом Александра, они бы не рискнули дать бой много превосходящему их по численности противнику.

Однако вернемся к Ледовому побоищу. Когда братья рыцари прорвали новгородский строй, то вместо того, чтобы праздновать победу, оказались перед суздальскими дружинниками. Бой продолжился. Но тяжело было не только орденским рыцарям. Отряд дерптского епископа был заведомо слабее качественно отряда орденских братьев. Если предположение о фланговых отрядах, прикрывающих братьев рыцарей, правильно, то занимать дерптцы и их данники должны были где-то ²/₃ фронта — притом, что вооружением они уступали орденским братьям, и не превосходили новгородцев. Стоит ли удивляться, что «…часть дерптцев вышла из боя, это было их спасением, они вынужденно отступили»? Братья рыцари же завязли в русских рядах и, по сути, были принесены в жертву.

Их хоругвь была истреблена где-то на три четверти, о чем свидетельствует и Новгородская Первая летопись старшего извода, «…и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ», — не скрывает радости новгородский летописец. Ливонский хроникер говорит об убитых двадцати рыцарях и шести плененных, что, в общем, подтверждает цифры летописца — на каждого конного рыцаря приходится несколько воинов попроще: оруженосцев, стрелков, кнехтов.

Однако в подавляющем большинстве советских, да и российских книг по истории мы можем прочитать о 400 (а то и 500!) павших в Ледовом побоище… рыцарях (?!). Это при том, что во всем Ливонском ордене было около сотни рыцарей. Так, легким росчерком пера бой местного значения превращался в эпохальное побоище.

Русские преследовали разбитых дерптцев и остатки ливонской хоругви до «Суболичьскаго берега», т. е. до границы ливонских владений, но дальше не пошли: отчасти из-за понесенных потерь, отчасти из-за опасения потерять плоды одержанной победы. Как видим, ни новгородский летописец, ни ливонский хроникер не упомянули тонущих под проломившимся льдом рыцарей. Видно, их и не было, просто в более позднее время смешали в кучу бой под Дерптом в 1234 г. и бой на Чудском озере в 1242 г.

* * *

Так что же дали Невская битва и Ледовое побоище Руси?

Невская битва, вследствие своей незначительности и, как мы теперь знаем, неудачного исхода, никак не может считаться славной страницей в русской истории. А прилепленное Александру Ярославичу историками прозвище Невский иначе, как издевательством, назвать нельзя.

Что касается Ледового побоища, то, хотя оно и не было таким грандиозным, как его было принято описывать, все же это была первая «правильная» победа русских над рыцарским войском в открытом бою. Оно закрепило освобождение Пскова от ливонцев и на некоторое время утвердило мир на северо-западных границах. Для Александра Ярославича эта победа была ценна вдвойне, ибо сняла с души камень Невской битвы и придала уверенности в своих силах. И если уж историкам хочется как-то величать Александра Ярославича, то лучше уж пусть это будет прозвище типа Узменский.

Впрочем, это был первый и единственный сколь-нибудь значимый военный успех Александра Ярославича. Участие в еще нескольких набегах и отражение оных со стороны литовской земли — вот и все, довольно скромные, военные достижения Александра Ярославича. Как новгородский князь уже после своей смерти стал великим полководцем, мы поговорим чуть позже. А пока отметим, что все же Александр Ярославич гораздо более проявил себя не на военной, а, скажем, на дипломатической службе…

* * *

После победы на Чудском озере Александр Ярославич укрепил свои позиции в Новгороде, распространил свою власть на Псков и добился почетного мира с ливонцами. Однако судьба приготовила ему еще одно испытание. В 1246 г. в Монголии умирает его отец Ярослав Всеволодович — очевидно, отравленный татарами. По мнению одних историков, ханша Туракина, мать великого хана Гуюка (Куюка), расправилась с ним как с опасным сторонником хана Батыя — врага ее сына. По мнению других историков, Ярослав Всеволодович завязал отношения с папской курией, чтобы освободиться от татарской опеки, и прознавшие про это татары были вынуждены его тихонько убрать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.