Фабий в Риме. Злосчастные успехи Минуция.

Фабий в Риме. Злосчастные успехи Минуция.

Между тем наступил срок важных жертвоприношений, которые должен совершать глава государства, и не в каком-либо ином месте, а только в столице. И диктатор выехал в Рим, передав командование начальнику конницы. Перед отъездом он не только приказывал Минуцию, но просил его, почти что умолял не вступать в битву с врагом.

– Не думай, – говорил он, – что лето прошло впустую. Ведь и врачи часто и с успехом лечат больных покоем. А нам было необходимо забыть о поражениях, вздохнуть спокойно после беспрестанных неудач.

Напрасные старания. На другой же день начальник конницы распорядился перенести лагерь на равнину (прежде римляне стояли на высоком холме, в недоступном для врага месте). Ганнибал обрадовался. Он понял, что с переменою главнокомандующего может перемениться весь ход войны, и постарался еще подогреть горячность Минуция. Он выслал целую треть своего войска запасаться хлебом и кормом для лошадей, а лагерь придвинул поближе к вражескому, давая понять, что отразит всякую попытку римлян напасть на карфагенских фуражиров. Тем не менее римская конница и легкая пехота обратили карфагенян в бегство и многих перебили. Вместе с уцелевшими Ганнибал вернулся на прежнюю стоянку – к разрушенным стенам Герония.

Минуций поспешил известить сенат о своей победе, хвастливо ее преувеличив и приукрасив, и в Риме все ликовали – все, кроме диктатора Фабия. Диктатор не верил ни слухам, которые пересказывали друг другу римляне, ни письму самого Минуция.

– А если все это и правда, – говорил он, – тем хуже: нам теперь страшнее успехи, чем неудачи.

Между тем и в столице, точно так же, как в войске, у него было немало врагов. Фабия винили в преступной медлительности, в трусости, даже в измене, в тайном сговоре с пунийцами. Толки об измене пошли из-за коварной уловки Ганнибала: перебежчики показали ему, где имение диктатора, и он распорядился выжечь и вытоптать все вокруг и только дом и поле Фабия оставить в целости и неприкосновенности.

Народный трибунал Марк Метилий, созывая сходку за сходкой, произносил подстрекательские, полные ярости и ненависти речи.

– Это неслыханно! – кричал он. – Этому нет названия! Сперва, находясь при войске, наш диктатор не дает ему побеждать, теперь, вернувшись в Рим, ставит под сомнение и даже оплакивает победу, которая уже одержана! Он хочет лишь одного – сохранить свою власть как можно дольше, и потому нарочно затягивает войну, потому хладнокровно глядит, как пуниец разоряет земли Италии, потому запер в лагере наши легионы, жаждущие битвы, и отнял у воинов мечи и копья, словно у пленных неприятелей! Надо бы сместить Фабия вовсе, но я готов согласиться и на меньшее: давайте уравняем в правах диктатора и его помощника – ведь все мы знаем отвагу Марка Минуция!

Перед народом Фабий даже не пытался оправдываться, понимая, что это бесполезно, перед сенатом же говорил не один раз, но и там его слушали без особенного сочувствия. Накануне того дня, когда должно было решиться, получит ли начальник конницы те же права, что диктатор, Фабий, не желая участвовать ни в спорах, ни в голосовании, уехал к войску.

Когда назавтра открылось Народное собрание, все долго молчали: хотя народ был единодушен в ненависти своей к диктатору и благосклонности к начальнику конницы, никто не смел открыто поддержать трибуна Метилия. Наконец поднялся Гай Теренций Варрон, человек происхождения не просто низкого, но прямо-таки постыдного – сын мясника, который сам разносил по домам свой товар. Но Гай Варрон с молодых лет решил заняться государственными делами и решение свое сумел исполнить. Выступая против знатных и богатых, в защиту мелкого люда, он достигнул сначала известности, а потом и высших должностей – квестора, эдила, претора. Теперь он подумывал уже о консульстве и был готов воспользоваться любым случаем, лишь бы угодить народу.

Вот почему он выступил в поддержку предложения Метилия, которое народ и одобрил с величайшею охотой.