30 июля 1940 г. СВЕРХЧЕЛОВЕК

30 июля 1940 г.

СВЕРХЧЕЛОВЕК

Оберстлейтенант Вагнер собирается попробовать летать на планерах. Сегодня после обеда я рассказывал ему, как начинал это дело. Он хотел знать буквально все, так что мне пришлось рассказать про всю мою летную жизнь. Как оказалось, мы оба совершили свой первый полет в Рейнских горах.

Сначала он спросил меня, как я приобщился к полетам на планерах. Я признался, что это была не моя личная инициатива. Это была инициатива Клауса. Мы учились в одном классе, и он на летние каникулы собирался на Рейн, а я просто поехал с ним, потому что мне нечего было делать и родители не возражали. Интересно, как сейчас Клаус. Может быть, он переболел, не то что я. Обязательно напишу ему в ближайшие дни…

Когда мы в первый раз поехали на Рейн, я даже не знал такого слова «планер». Клаус же кое-что в этом уже понимал. Он прочитал несколько книг на эту тему и даже знал кое-кого из тех, кто летал с Вассеркуппе.[15]

Так это у меня начиналось. А когда через месяц вернулся домой, я уже вовсю болел планерами. За тот месяц я был в воздухе только пять раз, да и то всего один раз больше трех минут. Я все помню так ясно, будто это было вчера. Такое невозможно забыть. Так что этого оказалось вполне достаточно, чтобы полет вошел в мою плоть и кровь. С того момента меня волновали планеры, и больше ничего. За зиму я вычертил конструкцию и построил небольшой планерок, а летом мы опять двинули в горы.

Я рассказывал все это оберстлейтенанту Вагнеру почти целый час. Вспоминаю наш разговор и, честное слово, не знаю, зачем все это записал. Не собираюсь же я, в конце концов, писать свою автобиографию. А может, собираюсь? Честное слово, не знаю. Как бы то ни было, меня всегда подмывало с кем-нибудь об этом поговорить. Потому что те дни на Рейне значили для нас, мальчишек, слишком много, те недели, когда мы не могли говорить ни о чем другом, кроме ветра, восходящих потоков, хвостового оперения, угла атаки…

Конечно, рассказывать кому-то о таких вещах не слишком удобно. А если все это записать, то выглядит уже не так сентиментально.

Я вряд ли сильно преувеличу, если скажу, что те недели в Рейнских горах заложили фундамент современного немецкого люфтваффе. Самого мощного в мире воздушного флота. Именно тогда зародилась страсть нашей молодежи к полетам. Именно тогда мы стали фанатиками авиации. Тогда мы стали одновременно и инженерами, и техниками, и даже изобретателями. Тогда упали зерна нашего воздушного фронта, целой армии летчиков, которые как из-под земли выросли, когда фюрер дал приказ.

Рейнские горы аккумулировали всю страсть немецкой молодежи к полетам и весь ее опыт пилотирования; приобщением к этому опыту мы обретали смысл своей жизни. Мы были бедны, но не к деньгам мы стремились. Все равно мы умудрялись наскрести несколько пфеннигов на постройку собственных самолетов – немного древесины, немного парусины… Но еще была национал-социалистическая партия. Такая тогда маленькая, над ней все смеялись, она помогала нам как только могла. Она прислала наблюдателей на Вассеркуппе. А потом посредством своих связей с рейхсвером добилась, что нам назначили официальных консультантов. Потому что фюрер и особенно его верный друг Рудольф Гесс поняли, каким ценным может быть опыт планерных полетов в деле приобщения юного немецкого поколения к единым задачам нации. Нет ничего справедливее на свете, что именно он стал нашим фюрером. Нет ничего естественнее, что мы подчиняемся ему, и только ему. Потому что задолго до того, как занял свое место, в сотрудничестве с рейхсвером он организовал обучение молодых летчиков, особенно когда был организован НСЛК – Национал-социалистический летный корпус…

Вижу, что написал о себе уже слишком много. Вроде я пишу мемуары. И все же, почему бы и нет? Может быть, мне стоит попробовать написать нечто в этом роде. Не для публикации, конечно, хотя кто его знает, может быть, в один прекрасный день я совершу что-нибудь такое, что людям захочется узнать обо мне побольше… Но опять-таки, никого не касается, о чем я думаю и что чувствую. Записывать все это на бумагу – для меня своего рода развлечение. Может, это будет интересно Лизелотте? Возможно, я пишу это для нее. Тогда она будет лучше меня понимать. И не станет обижаться, если я чем-то занят или не в настроении. Она не пишет мне уже почти неделю, значит, на что-то сердится. А я почти каждый день посылаю ей хотя бы открытку.

Я бы описал ей, как было в 1933 году, когда фюрер только что пришел к власти, когда все мы из НСЛК наконец-то получили возможность служить правительству. Только очень осторожно, чтобы наши враги не догадались, что мы задумали. По всей стране мы начали строить аэродромы, много подземных ангаров… И у нашей «Люфтганзы» появились хорошие аэропорты и большие авиационные заводы… Вот тогда выявилось подлинное значение всех наших планерочков, полетов с горы, наших детских споров, всех наших тренировок в гитлерюгенде. Когда в 1935 году фюрер провозгласил наше право на перевооружение, все уже было готово. Тысячи летчиков готовы были взлететь и встретить врага хоть в тот самый день. Мы долго ждали, потому что так решил фюрер.

Нет ничего лучше, чем быть летчиком. Это нечто большее, чем быть просто солдатом. Не говоря уже о «бойцах тыла», как они любят себя называть. Мы делаем такое, на что обычные люди не способны. Мы другие. Когда поднимаешь машину над облаками, возникает особенное чувство – совершенно наплевать, что там делается под тобой. И правда – открывай форточку и плюй.

Еще до службы я заметил, что многие пожилые люди в нашем городе считают нас, летчиков, самонадеянными и надменными. Да, мы самонадеянные. Ну и что? Мы в самом деле делаем кое-что особенное. А какого черта эти тупицы, тыловые бойцы, из нашего города считали себя важными птицами?!

И это совсем не то, что быть просто солдатом, хоть даже и настоящим. Разница в том, что мы всегда одни. Нас пятеро в самолете, но это совсем не то, что сидеть в траншее, когда вас тысячи со всех сторон. Вокруг нас бесконечное воздушное пространство, и хоть нас пятеро, но мы одни.

И есть еще кое-что, чего никто не может отрицать. Это опасность. Мы живем жизнью гораздо более опасной, чем все остальные. Я не то чтобы жалуюсь. Как раз наоборот. Просто прекрасно, когда твоя жизнь опасна. Это великолепно – знать, что в любой момент может выпасть твой номер. Но если твоя жизнь такова, ты имеешь право утверждать, что она лучше и важнее, чем жизнь других людей.

Я хотел бы добавить вот еще что. Наша борьба, в отличие от той войны, что идет на земле, – это наше личное дело. Когда я в пике прорываюсь сквозь тучи, чувствую себя средневековым рыцарем, скачущим на королевском турнире навстречу своему противнику. Я понимаю, это очень похоже на сумасшествие, но это именно то, что я хотел сказать. Наша борьба – это не война гигантских машин, в которой ты всего лишь маленькое колесико или зубчик колесика. Это наше личное дело. Поэтому наша борьба чище, чем война на земле. Даже если вы знаете, где мы поработали и что мы сделали, все равно не поймете, что это такое. Это слишком личное дело. «Чище» – единственное слово, которое я подобрал, – наша борьба чище.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.