Итог. Решение проблемы малоземелья, не обрадовавшее никого

Итог. Решение проблемы малоземелья, не обрадовавшее никого

Сегодня, как известно, «свобода печати», и можно найти массу статей, книг, описывающих эту главную русскую проблему начала XX века с диаметрально противоположных позиций. «Белые» цитируют, например, те самые «Окаянные дни» Ивана Бунина:

«Какая чепуха! Был народ в 160 миллионов численностью, владевший шестой частью земного шара, и какой частью? – поистине сказочно-богатой и со сказочной быстротой процветавшей! – и вот этому народу сто лет долбили, что единственное его спасение – это отнять у тысячи помещиков те десятины, которые и так не по дням, а по часам таяли в их руках!

Бунинская правда в том, что к 1917 году земли у помещиков оставалось не так уж много. Столько, что если и отнять её всю до последнего квадратного метра и поделить, «малоземелье» крестьян всё равно останется. Только я бы посоветовал «белым» публицистам, для большего эфекта базироваться не на своего Бунина, орловского помещика, а на чужие (с противоположной стороны) свидетельства. Например, на Материалы XV съезда ВКП (б). (Стенографический отчёт. Ч. 2)».

«Крупнейшей отрицательной чертой современной деревни, выражающей её историческое прошлое и остатки общей отсталости страны, является так называемое “аграрное перенаселение”…

Перенаселение в деревне должно преодолеваться наряду с развитием промышленности, ростом интенсификации сельского хозяйства и развитием культур большой трудоёмкости, что в свою очередь связано с индустриализацией сельского хозяйства и постройкой заводов по первичной переработке сельскохозяйственных продуктов, а также правильной переселенческой политикой…

Необходимо составить план переселенческих мероприятий и на его основе усилить работу по переселению, которая, содействуя подъёму производительных сил сельского хозяйства и улучшая положение неимущих и малоимущих групп крестьянства, будет способствовать уменьшению “аграрного перенаселения”…»

То есть, даже несмотря на серьёзную убыль населения, крестьян в Первой мировой и Гражданской войнах, эпидемиях и т. д. (потери оцениваются в 25 миллионов человек, понятно, что абсолютное большинство – крестьяне) и раздачу всего помещичьего, монастырского, удельного (Министерство уделов управляло землями царя и великих князей) клана, земли уже к середине 1920-х годов не хватало.

Даже удивительно! Попадалась ли вам, читатель, в книгах, касающейся этой темы, – такая убийственно простая арифметика?! Землю у царя, помещиков отобрали до последнего метра, раздали крестьянам, которых стало на 20–22 миллиона меньше, и… далее читайте Материалы XV съезда партии, это 1927 год.

Но какая между тем разница подходов!

1917 год: «спасение в том, чтоб раздать нашим дорогим крестьянам землю ненавистных помещиков».

1925–1932: «спасение в том, чтобы вышвырнуть лишних крестьян из деревни на стройки пятилеток (пускай ценою даже голодоморов)».

Так в чём же «Парадокс»? В том, что большевики пришли к власти под лозунгом решения проблемы «малоземелья» – и действительно решили её (да ещё как решили! деревни теперь местами просто пусты, свободной земли, хоть…).

Но решили с противоположного конца: не увеличения кол-ва земли, а уменьшения кол-ва крестьян. Это мне напоминает поговорку, популярную среди нашего брата – разработчика АСУ (автоматизированных систем управления) в советских министерствах, главках, объединениях, заводах: «Дадим заказчику не то, что он просит, а то, что ему нужно!»

Это декадентско-кадетские циники Милюков, Гессен, Родичев могли обещать крестьянам прибавления земли. А правители периода 1929 года, «Великого перелома», понимали, что не только новой земли не прибудет (она перестала прибывать уже после эпохи Екатерины Великой), но и за сохранение старой придется в XX веке повоевать и повоевать совсем по-другому. Это в XIX веке можно было баловаться походами во имя Священного союза, во исполнение «торжественной монаршей клятвы над гробом Фридриха Великого» (известная мелодрама с участием Александра I и прусских короля с королевой Луизой)… И, главное, соседи России в XIX веке ещё не провозглашали «Борьбу за Лебенсраум» (за жизненное пространство, за выживание, а не за династические бантики).

А теперь, соответственно целям, менялись и средства войны. И прежняя модель – дворяне дадут офицеров, крестьяне – солдат, а три тысячи туляков наделают им шпаг и ружей – тоже должна быть забыта. Теперь половина нации должна «пахать» (уже в кавычках!) в городах, на рудниках, электростанциях, шахтах, железных дорогах, конструкторских бюро, чтобы вооруженная нация могла отстоять своё жизненное пространство.

И в города, на заводы, стройки (но и в институты (!), и в академии, рабфаки, военные училища… и в органы НКВД, чтобы заодно поквитаться с комиссарами «ленинской гвардии») были изгнаны миллионы крестьян. А точное их число, подобно нашим потерям во Второй мировой войне, по-моему, никогда не подсчитают, потому что оно вообще в сфере действия не арифметики, а политики или даже философии.

Для подобного, столь жёсткого и жестокого решения большевикам и надо было получить запас власти и авторитета, какого и близко не было у царских правительств. Точнее выражаясь, всем, принявшимся за эту мучительную реформу, нужен был запас доверия, запас уверенности крестьян, что уж это правительство точно НЕ помещичье! Что там нет потомков и даже духа того гнусного прохиндея, «русского дворянина Правдина, образца 1817 года» , и что они, комиссары, пусть по своим причинам, но ненавидят дворян так же сильно, как крестьяне.

Долгое время задумываясь о причинах сжигания помещичьих усадеб, даже в условиях полного силового, физического контроля крестьян над ситуацией в деревне, я мысленно вешал табличку с великой, знаменитейшей цитатой из Пушкина про «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» и… закрывал вопрос. Вроде выгоднее было бы как-то делить эти усадьбы, использовать, но ведь… « бессмысленный» же бунт.

И как-то мне попалась весьма полезная работа, включавшая цитаты аутентичных крестьянских листовок, периода – начиная с лета 1917 года. Оказывается, писали их безвестные авторы, и писали, что надо было «…уничтожать помещичьи имения, чтобы некуда им было возвращаться» . То есть и ласковая барыня Раневская, продавшая последний вишневый сад, оставшаяся буквально с домом, сараем, палисадником (чьи несколько метров никак, даже теоретически, не могли – справедливо возмущался вышеозначенный Иван Бунин – выручить малоземельных крестьян), была таким же опасным, вредным элементом в деревне, как те жуткие крепостники Закревские, перед которыми в 1860 году вынужден был хитрить, лавировать даже сам царь Александр Освободитель.

И, отнимая у помещиков землю, большевики проблему малоземелья решали, условно говоря, на 5 %, но при том приобретали право решать её и далее, так, как и решили в 1929–1932 годах.

Помните то изумление Константина Кавелина и Дмитрия Милютина, видных российских деятелей: «Это ж Ростовцев! Яшка Ростовцев, косноязычный плут и негодяй – освободил крестьян! Это было бы вопиющей к небу нелепостью, если бы не было правдой! »

И этот контраст многовековой проблемы и итогового её решения мог вызвать аналогичный вопль, что-то вроде: «Это же Вовка! Картавый плут Вовка Ульянов (плюс рябой негодяй Оська Джугашвили!) покончили с русским малоземельем!»

Видно, судьба такого интеллигента – быть вечно огорошенным Историей. Вечно удивлённым: как же это без него всё решилось?

И напоследок. Есть такая популярная «тема исторических споров», наполнитель журналов последних 25 лет: «Было ли убийство царя Николая ритуальным?».

Я несколько в другом смысле назвал бы «убийство» помещиков как класса ритуальным. Ведь простая ликвидация помещика как класса требовала отнятия только поместья. Но всё случившееся в 1917–1921 годах соответствовало известному термину – «ритуальная жестокость».