12. Откроет ли тайну особняк Рябушинских?

12. Откроет ли тайну особняк Рябушинских?

В 1964 г. в Москве состоялось мое знакомство с многочисленным семейством Пешковых: дочерью писателя Надеждой Алексеевной, которую все близкие называли Тимоша — шутливым прозвищем, данным ей в молодые годы А. М. Горьким, ее дочерьми Марфой Максимовной, красивой, умной и всегда очень сдержанной, Дарьей Максимовной — актрисой Театра Вахтангова, а также их мужьями, дочерьми и сыном, рассказывает историк Л. Вяткин.

— В то время я помогал редактировать И. Ф. Шаляпиной для повторного издания большой двухтомник «Федор Шаляпин», и Надежда Алексеевна живо интересовалась моей работой с письмами, архивными документами, оказывая большую помощь своими замечаниями и комментариями, подчас удивляя своей памятью на события и даты даже Ирину Федоровну Шаляпину, свою давнишнюю подругу.

Кроме того, она, используя свои многочисленные знакомства, старалась помочь дочери певца в ее хлопотах по созданию мемориального музея-квартиры Ф. И. Шаляпина в Москве и в переносе праха великого певца на Родину. Я был свидетелем ее разговоров с бывшим министром культуры СССР А. Н. Михайловым (он был сосед по даче в Жуковке), солистом Большого театра И. С. Козловским и даже с тогдашним председателем КГБ В. Семичастным, которых она очень мягко и настойчиво за чашкой кофе или во время прогулки просила продвигать эти важные дела, не оставлять без внимания. И действительно, со временем это удалось, что в условиях тогдашней «дремучей бюрократии» было нешуточным делом!

Постоянным ее местожительством в Москве был особняк миллионера С. П. Рябушинского по улице Качалова (ныне Малая Никитская), подаренный Горькому Сталиным в 1931 г. Она занимала комнаты второго и третьего этажа, а на первом размещался музей-квартира А. М. Горького со штатом научных сотрудников Академии наук.

Надежда Алексеевна многое сделала для того, чтобы все в доме было сохранено так, как было при жизни писателя: личные вещи и чрезвычайно ценная коллекция «нецке» — японской миниатюрной скульптуры из кости, личная библиотека, насчитывающая 10 тыс. томов, и многое другое.

Однажды, будучи в хорошем настроении, она пригласила меня на самый верх дома в свою художественную мастерскую и показала работы: этюды, портреты, рисунки — весьма талантливые. Оказалось, она была любимой ученицей известного художника П. Д. Корина, и он питал большую надежду, что со временем она станет хорошим художником. На меня ее работы произвели хорошее впечатление.

— Художником я не стала, — говорила она, грустно улыбаясь, — быть хозяйкой дома и столь большой семьи, бесконечные гости, посетители… Тут уж не до живописи! Хотите, покажу свою комнату, где я люблю быть одна, перечитывать старые письма Толстого, Достоевского…

Она откуда-то извлекла ключ, открыла дубовую дверь, и мы оказались в уютной комнатке с мягкой старинной мебелью. По стенам висели небольшие картины с рамками из дорогого старинного багета с пейзажами Айвазовского, Поленова, Левитана. Я принялся их разглядывать, а Надежда Алексеевна пояснила, что часть картин приобретены самим Горьким (он любил «классику»).

Тогда же она показала большой альбом с рисунками сына писателя Максима, сделанными в разные годы за границей, главным образом в Италии, на Капри, со сценами портовой жизни, подгулявшими моряками, всевозможными жанровыми композициями, исполненными с большим юмором и фантазией. Писателю они очень нравились…

В процессе неторопливого разговора мы прошлись по всему этажу. Надежда Алексеевна показала домашнюю церковь. Миллионер Рябушинский был старообрядец. Кроме того, Степан Павлович, заведовавший торговой частью фирмы, был известен в Москве как страстный собиратель икон, обладавший одной из лучших в мире коллекций.

Признаться, у меня тогда невольно родилось убеждение, что строивший по заказу миллионера этот особняк в 1902–1906 гг. архитектор Ф. О. Шехтель не мог не учесть пожеланий хозяина по части расположения различных комнат, а также размещения и хранения внушительной коллекции. Словно уловив мою мысль, Надежда Алексеевна сказала:

— Я сама не знаю, сколько в особняке комнат. С виду он небольшой, а построен как замок, с подвалами, закоулками, лестницами, витражами, несколькими балконами, гаражом. Говорят, стиль модерн — эклектичен, а Алексею Максимовичу он не нравился (он из гостиной убрал большой камин и картину-аллегорию), но жить в нем очень уютно и светло. Вы обратили внимание на перила большой лестницы из голубого камня известняка в виде набегающих волн с большим светильником-медузой?

В 1934 или 1935 г. в СССР приезжал один из братьев Рябушинских, не то Степан — хозяин особняка, не то Дмитрий (всего было 8 братьев миллионеров), точно не помню. Алексей Максимович его принял, и они долго о чем-то беседовали у него в кабинете. Возможно, это был старший Дмитрий, ставший во Франции крупным ученым, академиком (умер в Париже в 1962 г.), у них были общие знакомые еще до революции.

Когда они вышли из кабинета, Рябушинский в сопровождении почтительно-любезного Алексея Максимовича прошел через библиотеку, столовую и остановился у главной лестницы как вкопанный. Он смотрел на нее долго и очень внимательно, скользя взглядом от самого основания, и затем, запрокинув голову, к самому верху.

— М-да! Эта лестница с медузой на гребне волны мне часто снится, — сказал он Алексею Максимовичу с грустной интонацией в голосе.

Алексей Максимович широким жестом указал на лестницу:

— Не хотите ли пройти наверх? Там сейчас располагаются мои внучки, невестка и сын Максим…

Рябушинский вежливо отказался. В сопровождении Алексея Максимовича и секретаря Крючкова они вышли в сад.

— В Москве я обратил внимание на некую странность: все парадные входы в домах наглухо закрыты, и советские люди почему-то предпочитают пользоваться черным ходом. Вы, Алексей Максимович, тоже придерживаетесь этой новой традиции?

Алексей Максимович, топорща усы, прокашлявшись, отвечал, что двери парадного закрываются только на ночь, днем же бывает много посетителей, особенно из числа пишущей братии. Недавно были Бернард Шоу, Иллеш, Роллан, даже турки.

Стрельнув глазами в сторону секретаря Крючкова, Рябушинский продолжил тему, не совсем приятную для Горького:

— Храм «Большого Вознесения», что стоит перед нашими окнами и чей благовест колокольный по престольным праздникам звучал во всех комнатах… москвичи особливо почитали. Почитал и Пушкин Александр Сергеевич. Здесь он и венчался… Зашел нынче и я, думал взглянуть на чудные росписи стен и купола с изображением престола Всевышнего, к подножию коего архангел Михаил приносит крест, на коем был распят и принял мученическую смерть господь наш Иисус Христос. Нигде столь великолепных росписей я более не видывал. И что же сотворили с московской святыней? Роспись замазали серой краской. В храме поместили заурядную советскую контору с пишущими машинками и заставили шкапами с папками. Не думаю, что на этих пишущих машинках когда-нибудь напечатают нечто превосходное и важное, и нужное народу нашему…

Начинавший нервничать секретарь подал голос:

— Алексей Максимович, прибыли писатели во главе с Фединым. С ними назначена встреча.

Горький, не шелохнувшись, молча смотрел в землю. Резко выступили скулы, плечи подняты, руки в глубоких карманах длинного серого пиджака. Было хорошо видно, что разговор с миллионером ему интересен, хотя и неприятен, и стимулирует работу мозга. Он что-то взвешивал в уме, сопоставлял.

Неожиданно он улыбнулся:

— Болезнь входит в нас пудами, а выходит золотниками. Хотелось бы надеяться, что потрясения для России кончились…

Чувствовалось, что Рябушинский погружен в мысли. Вероятно, он не прочь был продолжить разговор, важный для них обоих. Присутствие секретаря Крючкова ему явно мешало. Он посмотрел на уснувший фонтан, потом на кованые спирали ограды, недавно обшитые высоким забором, понял, что это мера защиты от любопытных глаз. Усмехнулся.

— Я, пожалуй, пойду. Пора и честь знать.

Расстались они дружелюбно, хотя и несколько сдержанно, глядя друг другу в глаза…

Историю появления забора вокруг особняка мне поведала внучка писателя Марфа Максимовна. Как-то за чашкой кофе я поинтересовался, помнит ли она Алексея Максимовича?

— Очень хорошо помню, — отвечала она, — особенно после того, как он единственный раз в жизни меня отшлепал. Случилось так, что к нам в сад каким-то образом забрела бродячая собака. Мне было лет шесть. И для нас с Дарьей появление собаки было грандиозным событием. Естественно, мы постарались угостить ее чем-нибудь вкусненьким и, незаметно взяв в доме по пирожному, прибежали к собаке и стали ее кормить. Вдруг появился Алексей Максимович, страшно рассерженный. Он прогнал пса, а нас сильно отшлепал, и мы с ревом убежали в дом.

Оказалось, из окна своего кабинета он видел, как мы кормили собаку пирожными. А главное, видел, что к железной ограде прилипли голодные беспризорники, которых в то время, в 1930-х гг., было очень много. Москва ими кишела, и они могли часами наблюдать за нашими играми. Вероятно, кое-кто из взрослых приносил им хлеб, после чего они уходили, но вскоре возвращались опять. Это были трудные, голодные годы, о чем мы, конечно, по малолетству, почти не догадывались. И вот эта сцена: вид голодных, оборванных детей, которые наблюдали, как сладостями кормят собаку, привела его в великий гнев…

На второй день пришли плотники и поставили высокий забор, после чего покрасили зеленой краской.

Еще Надежда Алексеевна рассказывала, что Алексею Максимовичу не понравилось, что переименовываются многие города и улицы, к чему, напротив, пристрастился товарищ Сталин. Он же был инициатором того, что в 1932 г. Нижний Новгород переименовали в город Горький, а улицу Тверскую-Ямскую в Москве в улицу Горького.

Эта новость для Алексея Максимовича была совершенно неожиданной и очень его рассердила. Ее передали утром по радио, и все стали его поздравлять со столь высокой честью, оказанной партией и правительством. Он сердито ворчал, что такие мероприятия не мешало бы предварительно согласовать с ним. Едва ли следовало старинный город, в XIII в. основанный и бывший стольным градом Суздальского государства, награждать неблагозвучным новым именем. Фамилия его Пешков, а «Горький» всего лишь псевдоним. А если жизнь в нем будет соответствовать названию, то это грозит стать историческим курьезом. Хорошо, что хоть реку оставили в покое. И далее в таком же духе…

Однако, когда в 11 часов дня позвонил Сталин и поздравил его с приятной новостью, Алексей Максимович сдержанно поблагодарил его за столь высокую честь, не сказав ни единого слова из того, что он говорил своим близким. Хотя, вероятно, дал почувствовать вождю свою досаду…

Визит миллионера Рябушинского к писателю А. М. Горькому в советское время — факт, бесспорно, любопытный, тем более что писателя всегда интересовало русское купечество. О купечестве им написаны романы «Фома Гордеев», «Дело Артамоновых», рассказы, пьесы, в их числе «Мещане» и обе «Вассы Железновы». Это сословие он хорошо знал, дружил с некоторыми яркими представителями. Например, с миллионером и меценатом Саввой Тимофеевичем Морозовым, дававшим деньги на революцию и ушедшим из жизни при весьма странных обстоятельствах.

Савву Тимофеевича писатель любил, и многие из его литературных персонажей были «скроены из морозовского материала». Купцы Лютов, Бердников в «Климе Смагине», многое в романе «Дело Артамоновых» и особенно Егор Булычев «списаны» им с Морозова. О Егоре Булычеве писатель подтвердил печатно, что это «провинциальный Савва Морозов».

В 1905 г. на французской Ривьере — в Каннах, после визита к нему в отель «партийного кассира» и члена ЦК Л. Б. Красина, Морозов в возрасте 45 лет застрелился, обведя очертания сердца химическим карандашом. После него осталось четверо детей…

Его богатый московский дом на Спиридоновке купил Михаил Павлович Рябушинский, женатый на одной из признанных московских красавиц Татьяне Примаковой, дочери капельдинера Большого театра. Его, как и других братьев Рябушинских, Горький хорошо знал.

После визита Рябушинского сын Горького Максим и Надежда Алексеевна приставали с расспросами о братьях-миллионерах. Алексей Максимович показал большую осведомленность по части их рода. Он охотно поведал им, что фамилия их произошла от названия Рябушинской слободы Калужской губернии, откуда они родом.

Основатель династии Михаил Яковлевич Рябушинский был из мужиков. Шестнадцати лет приехал в Москву — город невест — и вскоре, объявив капитал по 3-й гильдии, был записан купцом, в чем ему способствовала удачная женитьба на московской молодой купчихе Ефимии Скворцовой.

Неторопливый, но расторопный, он хорошо повел дело, однако Отечественная война 1812 г. и пожар Москвы, во время которого сгорели его лавки и товары, разорили его, как, впрочем, и многих других купцов. Михаил Яковлевич перешел в мещанское сословие. Поправить свои дела он смог лишь через десять лет и благодаря помощи купцов-старообрядцев вновь стал купцом. Умер он еще до отмены крепостного права в 1858 г., оставив наследникам капитал в 2 млн рублей.

Ставший во главе дела Рябушинских Павел Михайлович, как и его братья, следовал строгому завещанию отца (если изменят вере — обещал прийти с того света), хотя крупные купеческие роды Гучковы, Рогожины, Носовы и другие перешли из старообрядчества в единоверие.

Капитал отца он многократно увеличил, с братом Василием в Тверской губернии приобрел большую текстильную фабрику, построил новые цеха, дома для рабочих. В 1899 г. там работало 2,3 тысячи рабочих, а товарооборот составил 3,7 млн рублей, что сделало Рябушинских могущественными предпринимателями-купцами.

После смерти Павла Михайловича в 1899 г. продолжило дело третье поколение династии Рябушинских. Горький считал, что существует некий закон в России, что купцы и богатые семьи в третьем поколении вырождаются. Эту мысль он развивал в литературных произведениях. Купеческая династия миллионеров Рябушинских эту теорию не подтверждает. Европейски образованные, талантливые, они не ограничивались сферой только бизнеса и активно участвовали в общественных делах.

Горький был знаком почти со всеми Рябушинскими третьего поколения, а Николай даже пытался привлечь молодого Горького к сотрудничеству в основанном им в 1906 г. журнале «Золотое руно», где печатались Блок, Брюсов, Мережковский, Белый…

Кроме того, Николай Рябушинский проводил художественные салоны с участием русских и европейских живописцев.

Старший — Павел Павлович Рябушинский был выдающейся личностью и много сделал для России. Он на научной экономической основе развил в стране льняную, лесопильную, писчебумажную промышленности, чем обеспечил Сытину и другим издателям массовые дешевые книги, газеты и журналы. Он первый в России приступил к строительству крупного автомобильного завода «АМО» (ныне завод им. Лихачева), активно начал разработку нефти на Севере…

Надежда Алексеевна, посмеиваясь, говорила, что секретарь Горького П. П. Крючков очень нервничал при неожиданном визите миллионера Рябушинского к писателю, вероятно потому, что о всех запланированных и особенно о «случайных» встречах был обязан подробно докладывать Ягоде, которого страшно не любил и боялся.

Он угрюмо смотрел на Рябушинского — как ощупывал — и лицо его при этом было словно «опрокинуто». (Впоследствии он был расстрелян «как способствовавший умерщвлению Горького».)

А гостей было много: артисты, писатели, пионеры… Видимо, Ягода доискивался «истинного смысла» визита миллионера Рябушинского и пришел к выводу, что где-то в доме спрятан его клад. Подозрение пало на лестницу с медузой. Была предпринята попытка под видом ремонта вскрыть нижние ступеньки, но писатель, видимо, догадавшись, прогнал «рабочих».

Параллельно обследовали другие московские особняки, принадлежавшие Рябушинским и Морозовым. Там были найдены драгоценности и скрипка Страдивари.

Хозяином особняка Горький себя не считал. И когда кто-то из писателей предложил тост «за нового хозяина дома», Горький встал и демонстративно покинул застолье.

В последние годы Горький и Сталин сильно разошлись во взглядах на события в государстве. Вождь перестал бывать в особняке.

В мае 1935 г. сын писателя Максим, которого тот любил до самозабвения, простыл где-то в Подмосковье.

Приехал с температурой 39 градусов, лицо горело. Надежда Алексеевна вызвала врача Левина. Тот поставил диагноз: «Крупозное воспаление легких». Через три дня Максим умер.

Похороны были на Новодевичьем кладбище. Алексей Максимович, едва взглянув в приготовленную могилу для сына, сильно побледнел и попросил отвезти его домой.

Смерть Максима подкосила писателя. Он пытался окунуться в издательские дела, работал над рукописями, но силы оставляли его. Он сильно исхудал. Накинув плед, подолгу сидел в спальне, в кресле, пробовал читать, но быстро утомлялся и, прикрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал…

Интересно, что в 1964 или 1965 г. в Москву приехал как турист еще один Рябушинский, представитель четвертого поколения знаменитых миллионеров. Он ходил по Москве, побывал в Третьяковке и перед отъездом посетил особняк. Его приняла Надежда Алексеевна.

Провела по комнатам, ответила на вопросы. У лестницы с медузой молодой Рябушинский задержался, и все повторилось, как в 1930-е гг. Он долго и очень внимательно смотрел на лестницу, глубоко вздохнул, затем вежливо попрощался и направился к выходу…