Три классика: Лермонтов, Гоголь, Тургенев
Три классика: Лермонтов, Гоголь, Тургенев
«Пушкин — дневное, Лермонтов — ночное светило русской поэзии», — так определил Дмитрий Мережковский. С Пушкиным мы разобрались. А каким далеким иноземным предкам обязана Россия появлению на поэтическом небосводе «ночного светила»?
Лермонтовы — выходцы из Шотландии. Основатель рода Лермонтовых в России Георг (Юрий) Лермонт Балькоми бьи «солдатом удачи», то есть военным наемником, и участвовал в польско-русской войне, а в 1613 году перешел на сторону русских и стал служить России. 9 марта 1621 года русский царь Михаил Романов (основатель династии Романовых) пожаловал Георгу Лермонту (записанному вначале как Лермант) титул дворянства и земли в «Чухломской посаде» Галицкого уезда Заболоцкой волости, что под Костромой. Так образовался в костромских краях род Лермонтовых, естественно, обрусевших и принявших православие. Лермонтовы пересеклись с различными костромскими родами — Перелишиных, Пушкиных, Елецких, Катениных, Волконских, Оболенских, фон Дервиз, Шиповых, Карцевых, Трубецких, фон-дер-Лауниц, Рузских и т. д.
Все пересеклось и перемешалось. Александр Пушкин был десятиюродным дядей Михаила Лермонтова, а бабушка Лермонтова, урожденная Столыпина, связывала родственными узами поэта и государственного деятеля.
Материнская ветвь Михаила Юрьевича — род Арсеньевых, берущих начало от золотоордынского князя Аслана Мурзы Челебея, который принял православную веру и получил имя Прокопий. Так что и тут национальный коктейль.
В настоящее время насчитывается около 200 представителей рода Лермонтовых, как в России, так и за рубежом. Отделения ассоциации лермонтовских родственников зарегистрированы в Нью-Джерси, Париже, Рио-де-Жанейро, Женеве… Когда-то Михаил Юрьевич жаловался:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Мне кажется, многочисленные его потомки на одиночество не жалуются: есть кому подать руку и есть где встретиться на планете. Хотя, конечно, кто знает, может быть, и далеким потомкам бывает иногда невмоготу:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка…
Что касается самого Михаила Юрьевича, то он мечтал о далекой утраченной родине предков:
На запад, на запад помчался бы я,
Где цветут моих предков поля…
Мотивы свободы и воли, одиночества и странничества пронизывают творчество Лермонтова. Он сам подобно своему демону есть «дух изгнанья». Поэт называл себя странником, «но только с русскою душой». Не случайно и его своеобразное отношение к России:
Люблю отчизну я, но странною любовью!..
«Странною» потому, что отчизна — место, трудное для нормального обитания, где самодержавие душит свободное развитие народа, а у трона жадной толпой стоят «свободы, Гения и Славы палачи», именно они заправляют всем сущим, эти «наперсники разврата». Они надругались над историей и промотали богатство страны, и поэт пылает пламенным гневом против несостоявшихся отцов. Как сын, он возмущен доставшимся ему наследством, отсюда эта горькая лермонтовская тема: отец и сын.
Другое дело — русская природа, ее картины и ее печаль:
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Эти строки написаны в 1841 году. Прошло более чем полтора столетия, а русские деревни по-прежнему печальны и заброшены, лишь иногда по великим революционным праздникам, к которым ныне приравнивается выдача заработной платы и пенсий, можно увидеть «пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков».
Пьяные мужички — это вроде забавы, национальная экзотика. А вот верхние, высшие слои русского общества не дают никакой надежды на цивилизованное устройство жизни, не позволяют дышать горним воздухом свободы, скрываться от «всевидящего глаза» и от «всеслышащих ушей» власти. Или, как мы говорим сегодня, властных структур. А раз так, то:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ…
Удивительно, как эти строки не выкинули из собраний сочинений поэта в советские времена! Считалось, что эта инвектива относится лишь к николаевской царской России, но гении обычно прозорливы и видят ход дальнейших событий через толщу времени. Голубые мундиры сменили свой цвет, их украсили красные звездочки с эмблемой карающего меча другой властной организации и… Об этом «и» вы сами знаете не хуже меня.
А теперь обратимся к Николаю Васильевичу Гоголю, другому нашему классику. Собственно говоря, он не просто Гоголь, а Гоголь-Яновский. Один из предков писателя был поляк. Да и мать до замужества носила не очень русскую фамилию: она была Косяровской и, по преданию, слыла первой красавицей на Полтавщине. Вот такие генетические «арабески». Самого Гоголя в детстве звали «таинственным Карлом». Случайно ли?… Может быть, примесь разных кровей повлияла на характер писателя и сделала его «родоначальником иронического настроения в русской литературе». Позволим себе столь дерзкое домысливание.
Выстраивать парад гоголевских цитат вряд ли нужно, достаточно вспомнить один только ужас городничего из «Ревизора»: «Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…»
Чиновник министерства юстиции Лебедев, впоследствии сенатор, писал: «Читал «Мертвые души»… Содержание вздор. Он пародирует современный порядок, современный класс чиновников, он не совсем прав и местами немного дерзок. Это портит вкус».
Позднее Василий Розанов утверждал, что Гоголь «погасил» в русском сознании Пушкина — это воплощение нравственного здоровья. Гоголевские «карикатуры» на русское общество нанесли вред национальному самосознанию, способствовали развитию «нигилизма»…
После «сада» Пушкина — «исключительный и фантастический кабинет» Гоголя. После Пушкина, пишет Розанов, «дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришел Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоумение. Злоба, много злобы…»
Вот так судил Гоголя ретивый Розанов. Несчастье России состояло не в том, что на ее земле родился Гоголь (чья метафизическая исключительность — его беда, а не России), а в том, что Россия поверила в искаженный образ — как в достоверный и реальный. Гоголь смутил Россию: «Самая суть дела и суть «пришествия в Россию Гоголя» заключалась именно в том, что Россия была или, по крайней мере, представлялась сама по себе «монументальною», величественною, значительною: Гоголь же прошелся по всем этим «монументам», воображаемым или действительным, и смял их все, могущественно смял своими тощими ногами, так что и следа от них не осталось, а осталась одна безобразная каша…» (В. Розанов. «Среди художников»).
Подробно обо всем этом когда-то написал Виктор Ерофеев в исследовании «Розанов против Гоголя» («Вопросы литературы», 1987, № 8).
Еще немножко — и Гоголь разбудил Герцена, а Герцен… А дальше пошло и поехало! Сам Николай Васильевич Гоголь считал, что российские дела запутал «чорт путаницы». Соблазнительно привести заключительную фразу из первого тома «Мертвых душ»: «Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управления, образовалось другое правление, гораздо сильнейшее всякого законного».
А во втором томе у Гоголя сказано: «…как-то устроен русский человек, как-то не может без понукателя… так и задремлет, так и заплеснет».
Понукатель — это барин, который приедет и рассудит? Или, точнее: накажет? Да?..
Но как при Гоголе, так и после Гоголя, как при самодержавии, так и при социализме, в советские времена и постсоветские, Россия — это конгломерат проблем. И непонятно, как вырваться из «ее нынешних запутанностей», как выражался Николай Васильевич.
«…как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны, и так в них мало прекрасного! Как же сделать это?» — вопрошал Гоголь в одном из писем. И сам же ответил: нужно возлюбить Россию.
Гоголь действительно любил Россию, но провинции русской не знал (это доказал Андрей Белый в книге «Мастерство Гоголя»). Семь часов провел в Подольске и неделю, по случаю, в Курске; и Курск его не привлек. Остальную Россию он видел из окошка кареты: по пути в Рим и обратно. Да, Гоголь любил Россию, но любил и путешествовать по Европе, а уж лечиться — и тем более. Но Швейцария и Германия казались ему «низкими, пошлыми, гадкими, серыми, холодными», а вот Италия!.. Он писал с дороги: «Не успел я въехать в Италию, уже чувствую себя лучше. Благословенный воздух ее уже дохнул…»
Через две недели по приезде Николай Васильевич отмечает: «Небо чудное, пью его воздух и забываю весь мир».
И окончательный вывод: «Этот Рим увлек и околдовал меня».
Как отмечает Павел Муратов в «Образах Италии», Гоголь открыл в русской душе новое чувство — ее родство с Римом. Писатель Борис Зайцев подтвердил: существует «вечное опьянение сердца» Италией.
А другой титан русской литературы Иван Сергеевич Тургенев обожал Францию. Но не думайте, что в связи с этим я обрушу на вашу бедную читательскую голову тяжелый груз цитат о Франции и Париже. Нет, только одну-две, не более. Лидия Нелидова в воспоминаниях о Тургеневе писала:
«Были случаи, когда, по словам его близких друзей, что-то будто бы и налаживалось.
Тургенев начинал заговаривать о том, чтобы подольше остаться в России, пожить в Спасском. Молодые и интересные женщины гостили в его деревенском доме.
Затевались общие литературные предприятия, начинались усовершенствования по усадьбе и по школе…
Но достаточно было малейшего подозрения там, в Париже, довольно было одного письма оттуда, из Les Fr?nes в Буживале, или из Rue de Douai в Париже — и все завязавшиеся связи мгновенно разрывались, и Тургенев бросал все и летел туда, где была Виардо».
Ах, эта сильнейшая страсть русского писателя к иноземке Полине Виардо! Но, справедливости ради, следует отметить и другую причину — политическую. Тургенев был неугоден высшим властям России.
«Приезжал флигель-адъютант его величества с деликатнейшим вопросом: «Его величество интересуется знать, когда вы думаете, Иван Сергеевич, отбыть за границу».
— А на такой вопрос, — сказал Иван Сергеевич, — может быть только один ответ: «Сегодня или завтра», — а затем собрать свои вещи и отправиться.
Тургенев уехал».
Г. Лопатин. Воспоминания
Но что об этом?! Тема книги требует упоминания о национальных корнях первого русского поэта поэтической прозы. По происхождению Тургенев «был наполовину монгол, наполовину славянин, ариец, но какой русский!» — восклицал Бальмонт.
Корень рода «Турген» — татарский, в переводе означает: отважный. В 1440 году из Золотой Орды к великому князю Василию приехал татарский мурза Лев Турген. Он принял русское подданство, а при крещении и русское имя Иван. От него и пошла дворянская фамилия Тургеневых. С 1 мая 1848 года род Тургеневых перестает быть «иностранным» родом и вносится в VI часть Родословной дворянской книги, в ту часть, куда обычно вносили русские «древние благородные дворянские роды». Однако герб рода сохранил знаки татарского происхождения: золотую звезду — символ Орды, серебряную рогатую Луну, олицетворяющую магометанский закон.
Далекий потомок татарских тургаев, Иван Тургенев лучше многих других понимал русскую душу, умел проникать в самые отдаленные ее потайные уголки.
Проникал и удивлялся безмерно: «Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом: землю, кажется, сдвинул бы с места, а в исполнении тотчас ослабнешь и устанешь…»
Как это верно и по нынешний день: планы грандиозные, а исполнение — никудышное. И не парит орел в вышине, а лишь кудахчет по земле, наподобие ощипленной курицы. А среди кудахтанья можно различить и гортанные крики: «Караул, братцы! Погибаем!..» А если прислушаться, то можно услышать и другое: «Во всем виноват Запад!» И далее крик-клекот про тех, кто виноват во всех российских несчастьях и несовершенствах: евреи, масоны, сионисты…
В статье «Возле «русской идеи»» (1911) Василий Розанов утверждает, что все русские писатели — Тургенев, Толстой, Достоевский, Гончаров — «возводят в перл нравственной красоты и духовного изящества слабого человека, безвольного человека, в сущности — ничтожного человека, еще страшнее и глубже — безжизненного человека, который не умеет ни бороться, ни жить, ни созидать, ни вообще что-либо делать: а вот видите ли, — великолепно умирает и терпит!!! Это такая ужасная психология!.. И что страшно, она так правдива и из «натуры», что голова кружится…»
И далее Розанов продолжает: «…через безвольных героев Тургенева, — проходит один стон вековечного раба: о том, откуда бы ему взять «господина», взять «господство» над собою… Это еще от Новгородской Руси: «приходите володеть и княжити над нами»…»
Жестокие слова! Но и Тургенев находит далеко не лестные слова по отношению к русскому человеку. В письме графине Ламберт он пишет в 1861 году: «История ли нас сделала такими, в самой ли нашей натуре находятся залоги всего того, что мы видим вокруг себя, — только мы действительно продолжаем сидеть на виду неба и со стремлением к нему по уши в грязи…»
И где же надежда? В чем спасение?
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый, свободный русский язык! — не будь тебя — как же не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому русскому народу!»
Как считает Бальмонт, Тургенев был откинут на чужбину, на Запад, «русской грубостью и русским кривопониманием». Но русский язык остался с ним…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.