Русь как ученица в школе Запада
Русь как ученица в школе Запада
В данной книге очень трудно соблюсти хронологический принцип. Поэтому не судите строго за постоянное нарушение хронологии. А что остается делать, когда все уже написано, изучено и давно пылится на установленных полочках. Поэтому я внимаю совету литературного героя Эренбурга Хулио Хуренито:
«Когда весь сад давно обследован, тщетно ходить по дорожкам с глубокомысленным видом и ботаническим атласом. Только резвясь, прыгая без толку по клумбам, думая о недополученном поцелуе или о сливочном креме, можно случайно наткнуться на еще неизвестный цветок…»
Что ж, слова, может быть, игривые, но вполне уместные. Поэтому отбросим совет другого мудреца — Карамзина — постричься в историки и не будем доставать старинные фолианты и со священным трепетом погружаться в их древние тексты. Поболтаем немного вольно.
То и дело мы слышим «Древняя Русь». Но какая же она древняя? Когда славяно-руссы впервые заявили о себе, Европа давно пользовалась обильными плодами цивилизации. Во второй половине XII века в Англии был создан первый университет в Оксфорде, за ним последовал Кембриджский. Готические соборы в Чичестере и Линкольне воздвигнуты в XI веке. В XI–XII столетиях во Франции закладывалась архитектура романского стиля. В XII веке в Германии в моде была куртуазная литература, воспевавшая подвиги рыцарей и их служение даме. Не говоря уже о действительно древних цивилизациях Египта, Рима и Греции.
Мир стал узнавать о Руси в X веке в связи с походами киевских князей Олега, Игоря и Святослава на могущественную Византию. То была первая проба голоса на большой сцене всемирной истории… После некоторых таких проб на Западе заговорили о дремучей, иррациональной, хитрой и жестокой Московии.
Жители Руси были язычниками и приняли христианство лишь в 989 году. И тогда же Русь получила доступ к наследию античности, к древней и богатой византийской культуре. Укрепились торговые связи славян. Караваны русских купцов потянулись на Запад и на Восток. «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина и другие дальние вояжи.
Ну, а теперь раскроем том Василия Ключевского и послушаем, что пишет достопочтенный наш историк:
«Как взглянул русский разумный человек на просвещенный мир сквозь привозные книги, так и впал в крайнее уныние от собственного ничтожества, от умственного и правового убожества. Русская земля показалась ему таким бедным, заброшенным уголком Вселенной, где ни Христос не учил, ни пророки не пророчествовали, ни апостолы не походили своими стопами…»
«Оказалось, что легче перенести татарское иго, чем собственное величие, — отмечал Ключевский. — … то, что знал он (русский человек. — Ю. Б.), оказалось ненужным, а что было нужно, того он не знал. Он знал возвышенную легенду о нравственном падении мира и о преображении Москвы в третий Рим, а нужны были знания артиллерийские, фортификационные, горнозаводские, медицинские…»
Доведись Ключевскому дожить до нашего времени (ну, в порядке геронтологического бреда), то получил бы он сполна за эти свои крамольные непатриотические высказывания. Как посмел? На кого руку поднял? На русского человека?!.. И такие последовали бы раскаты грома и сверкнули бы молнии — не приведи Господи!..
А между тем у Ключевского, читаем мы дальше, ввинчена фразочка и похлеще: «Запад для нас и школа, и магазин полезных изделий, и своего рода курс исторических уроков».
У Алексея Хомякова есть примечательные строки:
О грустно, грустно мне!
ложится тьма густая
На дальнем Западе,
стране святых чудес…
Эти чудеса привлекали не одного русского царя, еще задолго до того, как Петр I прорубил окно в Европу. Привлекали потому, что сулили быстрые сдвиги и прогресс в социально-экономической и культурной жизни.
В «Истории России с древнейших времен», в главе о начале царствования Федора Алексеевича Сергей Соловьев пишет: «Русская земля всколебалась и замутилась, русский народ после осьмивекового движения на восток круто начал поворачивать на запад; поворота, нового пути для народной жизни требовало банкротство экономическое и нравственное. Раздавались голоса о необходимости приобрести средства, которые бы сделали народ сильным, снискали ему уважение других народов…»
Из «Хронологии российской истории» (Сорбонна, 1992) узнаем: 1680 год — число иностранных предпринимателей в русской экономике постоянно растет. Голландец Денис Иорис и датчанин Питер Марселис ведут разработку Олонецких медных рудников. Немец Тильман Акема устраивает железоделательный завод близ Калуги. Француз Миньо открывает фабрику по изготовлению зеркал в Москве. На все эти предприятия специалисты нанимаются за границей. В 1716 году вблизи Петербурга, в Дудергофе, была открыта первая в России бумажная фабрика. Управлять ею пригласили немецкого мастера. Впрочем, это уже происходило в правление Петра I, который сделал невиданное доселе на Руси: построил город на болоте и перенес туда столицу.
…И думал он:
отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу…
Не для себя, не для России, а токмо «назло надменному соседу». «Назло» — это наш российский менталитет. Назло и уши отморожу!..
До Петра I, как считает историк Николай Костомаров, Россия погружена была в невежество и, хвастаясь своим ханжеским обрядовым благочестием, величала себя «новым Израилем», а на самом деле никаким «новым Израилем» не была вовсе…
Просветитель и горячий панславист Юрий Крижанич (хорват по происхождению) писал в XVII веке по поводу русских, среди которых жил: «Мы ленивы к работе и наукам, а они (европейцы. — Ю. Б.) промышленны, не проспят ни одного прибыльного часа…»
Господи, сегодня все это можно видеть своими глазами!..
Уместно заметить, что Крижанич писал эти свои нелестные слова в наш адрес за два столетия до того, как Гончаров создал два полярных образа: ленивого Обломова и деятельного Штольца.
«В славянском характере, — отмечал Герцен, — есть что-то женственное; этой умной, крепкой расе, богато одаренной разнообразными способностями, не хватает инициативы и энергии. Славянской натуре как будто недостает чего-то, чтобы самой пробудиться, она как бы ждет толчка извне…»
«Русский ум всего ярче сказывается в глупости», — еще одно нелицеприятное высказывание Ключевского.
«Мы ленивы и не любопытны», — сказал Пушкин.
«Всякое исследование есть труд, а мы ленивы; всякая правда есть труд души, иногда страдание души, — для чего же будут беспокоиться Обломовы?..» — рассуждал Василий Розанов.
Ну, а Левша, который блоху подковал, это что — исключение?..
Мы пугаем. Да, мы — дики,
Тёсан грубо наш народ, —
утверждал Валерий Брюсов в стихотворении «Только русский». Все это писалось и говорилось не из-за ненависти к русскому народу, а именно из-за любви к нему, от обиды за него.
Итак, России требовались, как сказали бы сегодня, специалисты, мастера, профессионалы своего дела. Разного рода умельцы, а не лежащие на диванах Обломовы или только рассуждающие о деле Маниловы.
Есть вопрос — будут предложения. И хлынули в Россию-матушку косяком иностранцы, бросились они в эту Калифорнию величайших возможностей, ведь здесь, в заснеженной стране, можно было почти на ровном месте создавать, строить, возводить, претворять планы, организовывать различные предприятия, а заодно и набивать карманы.
Первым, кто широко распахнул ворота перед иноземцами, был царь-плотник в узком голландском камзоле, Петр Великий. Именно при нем в Россию хлынули европейские господа с львиными париками — Брюс (знаменитый Брюсов календарь), Лефорт, Грейс, Гвин, Блюментрост… Лаврентий Блюментрост был лейб-медиком, заведовал петровской библиотекой и кунсткамерой, затем стал первым президентом Петербургской академии наук. Швейцарец Франц Лефорт (оставивший нам в память район Лефортово в Москве) являлся для Петра «любезным другом» (тогдашним «другом Колем»). «Первый галант и дебошир», Лефорт был незаменим и в веселых компаниях с дамами, и во всех серьезных начинаниях Петра I. И не было у царя более верного и мудрого советчика. Когда Лефорт скончался, то Петр искренно плакал, идя за его гробом.
Почему Петр так полюбил иностранцев? В «Истории России» Сергей Соловьев так отвечает на этот вопрос: «Тяжелая мысль давила Петра и увеличивала раздражение, при сравнении того, что он видел за границею, и того, что нашел в России, страшное сомнение западало в душу: можно ль что-нибудь сделать? Не будет ли все сделанное с громадными усилиями жалким и ничтожным по сравнению с тем, что он видел на Западе?..»
Давая оценку деятельности Петра I, Сергей Соловьев говорит: «Одно из величайших событий европейской и всемирной истории свершилось: восточная Европа вошла в общую жизнь с западною…»
И сразу современная авторская ремарка: вошла-то она вошла, но все время дергается и норовит повернуть обратно.
А теперь к Петру. Может быть, он и сомневался в душе, но тем не менее Петр Алексеевич энергично поднял Россию на дыбы. По возвращении из-за границы он издал указ о брадобритии и ношении западноевропейского платья, отменил старый способ летоисчисления «от сотворения мира» и повелел перейти на календарь, принятый в Западной Европе, — «от рождества Христова». Провел реформы почти во всех сферах политической и общественной жизни. Все эти нововведения круто повернули страну к Западу. Кстати говоря, последний русский император Николай II не любил Петра I за увлечение западной культурой и попрание всех чисто русских обычаев.
Однако поворот на Запад не был полным. Кто-то из поэтов писал:
Петр Первый рубил, рубил,
щепки летели,
прорубил в Европу окно,
а дверь — не успел.
У Ключевского есть следующие соображения:
«При Петре как-то само собой установилось довольно неопределенное отношение к Западной Европе. Бросив споры и сомнения насчет того, опасно или нет сближаться, он вместо робких заимствований предшественников начал широкою рукою забирать плоды европейской культуры, усовершенствования военные, торгово-промышленные, ремесленные, сманивать мастеров, которые могли бы всему этому научить его русских невежд, заводить школы, чтобы закрепить в России необходимые для всего этого знания. Но, забирая европейскую технику, он оставался довольно равнодушен к жизни и людям Западной Европы. Эта Европа была для него образцовая фабрика и мастерская, а понятия, чувства, общественнные и политические отношения людей, на которых работала эта фабрика, он считал делом сторонним для России…»
Мысль Ключевского подтверждает и записка Петра, найденная в бумагах Остермана. В ней такие довольно циничные слова: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом».
Словом, Петр I и сам по себе, и в своих действиях был натурою крайне противоречивою. Мережковский считал, что Петр I — соединение «марсова железа и евангельских лилий». Таков вообще русский народ, который, по Мережковскому, в добре и зле «меры держать не умеет», но «всегда по краям и пропастям блудит».
Сравнивая деятельность Петра I и Екатерины И, князь Вяземский писал: «Великий росс хотел сделать из нас немцев, великая немка — русских».
Именно при Петре I расцвела Немецкая слобода в Москве, возникшая еще при Иоанне IV. Именно среди немцев молодой царь задумал «переделать все в отечестве своем». А тут еще на честолюбивые мечты наложилась любовь-страсть к Анне Моне, «девице изрядной и умной». Эта Анхен десять лет владела сердцем Петра и кружила ему голову. Итог известен: страшная расправа с любовником Моне майором Глебовым и самой Моне.
Немецкая слобода стала для многих русских хорошей и основательной школой промышленных дел и ремесел. Служить у иноземцев православным запрещалось, а вот учиться у них тому или иному ремеслу не только не возбранялось, но и всячески поощрялось.
По примеру московской в XVIII веке и в Архангельске оформилась Немецкая слобода, которую населяли выходцы из западных стран. Они внесли весомый вклад в экономику Севера. Девять жителей Немецкой слободы в период с 1793 по 1910 год удостаивались избрания на пост городского головы: Менсендейк, Брандт, Фонтейнес, Мейер и другие.
Итак, при Петре I возникла следующая картина: русские частенько пасовали, ленились и устранялись от дел кипучих, а иностранцы добросовестно и усердно служили. Но сталкивались интересы различных групп, и вот уже закружилась политическая карусель интриг и переворотов. Примечательно, что во всех дворцовых переворотах первой половины XVIII столетия главенствующую роль играли немцы, пригретые царем Петром. Так, Остерман окончательно утвердил Анну Иоанновну на престоле, Миних — Анну Леопольдовну, Лесток — Елизавету Петровну. То есть немцы «крутили колеса», народ понимал это, и отсюда пошло почтительное имя и отчество немцев на Руси: Иван Иванович.
Все эти лже-Иван Ивановичи железной рукой правили Россией. Взять того же Остермана. Генрих Иоганн Фридрих был по-народному переиначен в Андрея Ивановича. Так было проще, понятнее, роднее, однако немецкий нрав и немецкий кнут Остермана от этого не стали более русскими. Остерман руководил дипломатией, Миних командовал войсками, Шемберг главенствовал в горной промышленности, Мегден — в коммерц-коллегии и т. д. А правление Эрнста Бирона (бироновщина) с братьями Густавом и Карлом? Последний был, между прочим, московским генерал-губернатором…
Руки иностранных специалистов не раз и не два крутили и самый главный штурвал российского корабля. Сорок лет, к примеру, возглавлял внешнюю политику России горбоносый карлик Карл Нессельроде, по происхождению португальский еврей.
Управляющий III отделением Леонтий Дубельт, с именем которого связаны гонения на Пушкина, расправа с петрашевцами и Шевченко, по материнской линии был родственником испанским Бурбонам…
Бедная Россия! Ее душили не только доморощенные Бурбоны, типа Аракчеева, но и настоящие — из далекой Испании…
Но не всегда русские безропотно терпели этот иностранный гнет. Недаром иностранный, по Далю, — не свой, чужой, не родной. Чужаков ненавидели. На радостях, что кончилась бироновщина и сброшено иноземное засилье, московское купечество воздвигло Красные ворота в конце Мясницкой, на Земляном валу. Исчез страх перед самодурством временщиков, и в Москву потянулось знатное дворянство — свои, исконные, родные — Шереметевы, Юсуповы, Долгорукие, Голицыны, Трубецкие, Волконские…
Но даже у исконных и родных, если их тщательно поскрести, можно обнаружить отметины неславянского происхождения. Например, Юсуповы. Их княжеский род — это потомки ногайского князя Юсуфа. Возьмите наугад несколько княжеских родов из книги «История родов русского дворянства»: Аганины, Алачевы, Барашевы, Еникеевы, Ишеевы, Сулешевы, Черкесские и т. д. — все это инородческие фамилии, выходцы из Золотой Орды, служившие русским царям.
Жозеф Артюр де Гобино, автор знаменитой работы «Опыт о неравенстве рас», считал, что о чистоте славянской расы говорить не приходится. Она, полагал Гобино, безнадежно испорчена всевозможными примесями. Оно и понятно! Триста лет монгольского ига. А немцы и прочие западники из Немецкой слободы? Они — что, святые были? Коктейль «Россия» намешивался веками. И русские люди собирались и формировались из различных разнородных национальных элементов. Иван Бодуэн де Куртенэ признавал национальную принадлежность человека явлением социальным, культурным, а не биологическим. Позвольте-позвольте, а кто это — Бодуэн де Куртенэ? О, Иван Александрович — великий русский лингвист, родоначальник так называемой Казанской, позже Петербургской лингвистической школы. Родился в Польше. Потомок французских крестоносцев. Переиздал «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля.
Итак, по Куртенэ, человек — явление социальное и культурное. Современный писатель Вячеслав Пьецух пошел дальше, заявив, что русские — это не национальность, а настроение.
Владимир Солоухин последние десять лет своей жизни упрямо твердил, что и русского народа уже нет, а есть лишь население.
Разговор о русском народе, о национальном русском характере и прочих русских размахах ждет нас впереди, в третьей части книги. Пока же вернемся к теме бунта, вернее, к его вспышкам.
Историческая ночь с 24 на 25 ноября 1741 года, когда был свергнут Иван VI и на престол взошла дочь Петра Елизавета, — что тогда было!.. Несколько дней подряд гуляла улица. Убивали и грабили всех без разбора — голштинцев, вестфальцев, мекленбуржцев, силезцев, баварцев, саксонцев, пруссаков, курляндцев. А заодно калечили голландцев, шотландцев, итальянцев, испанцев и прочих. Ученики в школе взбунтовались и дубасили своих учителей.
Хватит — попили русской кровушки. Довольно!.. Но все эти варфоломеевские страсти все же не были в состоянии искоренить иностранное засилье. Уж очень сильные и глубокие корни оно пустило: пришельцы из различных стран Европы осели в России прочно, основательно, овладели языком, приобщились к русским обычаям, достаточно ассимилировались, обрусели… Да и вообще, как можно было вымести иностранцев из России, когда в жилах русских царей текла немецкая кровь? Более трехсот лет царили на Руси Романовы и Гогенцоллерны — старинный царско-кайзеровский международный клуб.
В 1917 году, когда пала монархия, а вместе с ней и немецкая династия, Николай Агнивцев упоенно писал в сатирическом стихотворении «Фрау Алиса, ауфвидерзейн»:
Как вначале, так и дале,
Между всяческих вещиц,
Все нам немцы поставляли:
От подтяжек — до цариц!
Коль вглядеться в дело близко,
Этот экспорт — что бельмо!
— На царице всероссийской —
«Made in Germany» клеймо!!!
— Надо Алисе Ехать назад!..
— Адрес для писем:
«Г ессен — Дармштадт»!..
— Фрау Алиса Едет «нах Рейн»,
— Фрау Алиса,
Ауфвидерзейн!..
Возвратясь в места родные,
Сообщите нам тогда,
Что импорт цариц в Россию —
Прекратился навсегда!..
Да, это было бы цивилизованно: Александра Федоровна с семьей спокойно бы уехала на Запад, домой, в Европу. Но, к горькому сожалению, этого не произошло (и поэт об этом даже не мог помыслить): всю царскую семью, и Николая II, и его любимую Алису жестоко убили. «Ауфвидерзейн» вышел весьма кровавый.
А что касается немцев, то рассказывают. Как-то на фронте Николай II прогуливался около своего царского поезда и спросил у дядя Николая Николаевича, главнокомандующего российскими войсками: «Далеко ли отсюда немцы?» — «В двух шагах!» — ответил Николай Николаевич Романов, показывая на министра двора барона Фредерикса, стоявшего в дверях вагона.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.