145. Сны 1953 года. Нашествие врачей-убийц. Яркий Хрущев — лидер блеклого и лживого антисталинизма

145. Сны 1953 года. Нашествие врачей-убийц. Яркий Хрущев — лидер блеклого и лживого антисталинизма

— Мне долго снилась война. Пока не перестала зимой 1953 года, когда по нарастающей взвилась «антикосмополитическая» кампания. Началось еврейское «дело врачей». Зима 1952–1953-го. Иду по Мещанской, а накануне мне кто-то сказал, что в отделении Боткинской стало не хватать врачей — все арестованы. Вдруг я остановился, и изнутри меня стукнуло: не бывает же такой заговор, чтоб сотни медиков сговорились ради убийства! Таких заговоров в истории не бывало вообще.

До этого я имел привычку все объяснять. Помню, женщина, очень хорошая, спросила у меня — как может быть, чтобы врачи намеренно убивали? Я понял, что дурацкие слова насчет логики классовой борьбы не годны, и говорю ей — понимаете, противостояние с Америкой сделало людей ненормальными, они безумеют… Но по лицу ее понял, как страшно ее огорчил.

Первая реакция моя всегда была — спасти объяснимость. Объяснить и вписать событие в картину, даже если я его не приемлю. Раз событие таково, картина целого не рушится. Например, я не принимал пакт с Германией, поскольку был ярым антифашистом. Но пакт вписывался для меня в картину Realpolitik Сталина. А тут вижу, что происходящее более не вписывается ни в какую картину! Но что вместо? Я так жить не смогу — и я рухнул в болезнь. Контузия 1942 года вырвалась в пятидесятые и накрыла меня с головой.

— Ну ты и скачешь, от 1953-го к 1956-му.

— Да, но это длилось долго. Сначала из снов ушла война. Шли мучительнейшие месяцы начала 1953 года. У сына была нянька, и я заметил, как та роется в моем ящике — Люба, неглупая девка, но ей приказали. А дворничиха стала спрашивать, куда я иду. Военные сны ушли, каждую ночь просыпаясь, явственно слышал звонок в дверь.

Моя картина мира стала рушиться. Но еще быстрей она рухнула в 1956-м — отказом от дарованного освобождения.

— Отложенная реакция на 1953 год?

— Да, отложенная реакция. Вдруг бац — а этого я не принимаю! Хрущева[16] поначалу я прямо возненавидел.

— Смутные слухи до меня доходили, как в дни «оттепели», когда все, как им положено, радовались, ты мрачно каркал что-то консервативное.

— Да. Однажды я даже очень открыто выступил. Уже в прологе болезни, почему и свалился. Шла читательская конференция журнала «Вопросы истории»[17], и посыпались пошлости: да здравствует Шамиль[18], нужен пересмотр истории революции — и далее по всем тогдашним либеральным пунктам. Я выступил, говорю — товарищи, а ведь за вами ничего не стоит. Ни-че-го. Вы хотите пересмотреть несколько пустопорожних редакционных статей? Извольте, какой пустяк. Вы хотите пересмотреть целиком историю революции? Давно пора. Тут я сказал, а это была моя любимая мысль, что революция 1905 года — не пролог Октября, она имела внутреннюю силу, и неизвестно еще, что масштабней — 1905 год или 1917-й.

В этом демарше я понравился всем лагерям, аплодировали мне дико. Только самому себе не понравился. Аудитория до этого аплодировала односторонне, «обличителям», а мое выступление вызвало аплодисменты обеих сторон. Но воспринималось оно, вероятно, странно.

— Слышал, что после твоего выступления Бурджалова[19] сняли.

— «После» не значит «по причине». Затем ко мне при всех подошли несколько человек из ЦК, среди них Толя Черняев[20] — давайте письменный текст своего выступления. Но, придя домой и сев писать, я вдруг испытал странную реакцию. И написал им записку с идеей, что нужно создать Историческое общество, куда входили бы ученые, учителя и люди, любящие историю. История не принадлежит никому в отдельности, писал я, но история не принадлежит и новым критикам.

Отдал им эту бумажку, чем их сильно разочаровал. Был такой Лихолат[21], мерзавец из отдела науки ЦК. «Что же вы, Михаил Яковлевич, написали, — говорит, — мы от вас ждали совсем другого». Тут я понял, раз из ЦК просят, что-то они задумали.

На другой день вижу там одного типа из Академии общественных наук. Он плохую роль тогда играл, опасный циник. К нему подошел друг: ну что, спрашивает, было что-то интересное? Он отвечает: толковое только выступление Гефтера. Тут меня как холодом по сердцу полоснуло. Чем же, думаю, тебе я понравился, чем удружил вашему лагерю? И через считаные дни рухнул в болезнь. Мозговые спазмы и так далее. «Всемирной истории»[22] доредактировать мне не удалось.

— Третий том[23] тогда шел?

— Да. Но вот что интересно. С одной стороны, я долго независимо балансировал, дольше многих. Поддерживал ситуацию объяснимости происходящего, не приемля ее тех и иных сторон. Тут пришел ХХ съезд, все счастливы выгодной полуправде. А я рухнул в болезнь, и когда выполз из нее на карачках, несколько лет на это потратив, я был уже другой человек. Я болезнью заплатил за то, что освободил свой ум собственными силами. И больше не хотел полулжи.