70. Ульянов изобретает личность строителя партии. Любовь к партийному функционеру. Партия как внутренний оппонент революции

70. Ульянов изобретает личность строителя партии. Любовь к партийному функционеру. Партия как внутренний оппонент революции

— Когда Ленин самоопределялся, на его пути встали две более, чем он тогда, значимые фигуры. Одна общеизвестна, другая известна среди марксистов волжского круга — Плеханов и Федосеев. Занимаясь этим периодом, я пришел к выводу, что Ленин для себя решал вопрос, как ему не стать ни Плехановым, ни Федосеевым. С точки зрения их модуса поведения, образа действий и отношения к окружающим.

Плеханов был уже европейская величина, ему склоки в эмиграции надоели. Вообще кто-то должен заняться организацией дела, раз Вера Засулич не хочет — а Аксельрод человек бедный, семейный, у него больная жена (он ей каждый день кефир ставил — у него было свое кефирное заведение). У Плеханова была идея, что такое мог бы сделать только Александр Михайлов. Когда Ленин выехал за границу и Аксельрод представил его Плеханову, Ленин ему очень понравился. Ленин стал для него на место Михайлова. Он его там многому выучил, очень многому.

На Ленина сильно подействовала эта поездка за границу и еще самоубийство Федосеева. Но сам Ленин, как я полагаю, именно на Федосееве покончил с собой-разночинцем.

Федосеев был Ленину явно ближе по возрасту, взгляду и характеру. Хотя они не встречались, он знал его по переписке и рассказам товарищей. Самоубийство Федосеева в сибирской ссылке — из-за мелкой, ничтожной эмигрантской склоки — Ленина глубоко ранило. Уже в конце жизни болея, в 1922 году, Ленин надиктовал маленькую статейку в сборник памяти Федосеева. И в ней, между прочим, говорит, что Федосеев принадлежал к революционерам старого типа. Что он имел в виду? Ведь Федосеев умер совсем молодым. Как и сам Ленин, он был социал-демократ, преодолевший народническое наследство. Этическая тревожность федосеевской натуры, его восприимчивость к нравственным ударам, незакаленность перед подлостью своих же товарищей — вот что Ленин относит к революционности «старого образца» и от чего сознательно уходит всю жизнь.

Так же он уходил и от плехановского олимпийства, профессорского пренебрежения Плеханова к рядовому социал-демократу — партийному функционеру. Функционер Ленину был очень близок, на него Ленин не только ориентировался, а прямо к нему обращался. Это рядовой социал-демократ, признав своим лидером автора «Что делать?», сделал Ульянова Лениным. Момент очень важный, переломный и тоже отличавший его от Плеханова.

Федосеев и Плеханов не были людьми партии в том смысле, как это понимал Ленин. А Ленин строил свою личность как личность строителя Партии. Это важный момент. Здесь момент решающего самоопределения Ульянова (Ленина) на всю или почти всю его жизнь.

— «Почти всю» — это и о его партии тоже?

— Ленин пытался напрямую сопрячь изменившийся взгляд на партию с кучкой близких ему людей, когда его настигло одиночество. Одиночество, впрочем, его не извиняет, да его и недостаточно, чтоб оценить непосильность задачи.

Этот человек готов был менять свой взгляд и не раз делал это. Но довести пересмотр до конца означало повторить то, что почти успел сделать предсмертный Маркс, — пересмотреть основания. На такую ревизию Ленин пойти не мог, хотя шел к ней. Но в особенности не мог другого: он не смел принести главной жертвы. Его новый взгляд на Мир — на этого многоукладного субъекта, с равноправностью его ипостасей, означал, что теперь надо было принести в жертву Партию. Такого он сделать не мог.

— Странное упорство: положим, в силу исторических обстоятельств партия стала монополией, но все-таки у Ленина должно было хватить ума, что ей нужен оппонент.

— Так Ленин же думал, что сама РКП(б) и есть такой оппонент!

Партия по Ленину — оппонент революции внутри революции, оппонент России от имени Мира, изнутри исторического процесса. Для Ленина Партия никогда не была монопартией в силу роли, которую он ей отводит в его концепции. В этом ядро его победившей утопии — отсчитывать от Партии весь исторический процесс. Почти бредовый ход мысли, сегодня этому можно лишь удивляться. Но у этого «бреда» корни вполне аристократические и уходят как минимум на сто лет в глубину.